***
Сукин сын! Он ещё обязательно припомнит Лорду-командующему своей Гвардии травмированное плечо. Головокружение было почти невыносимым — моргая, Эйгон с великим трудом вновь открывал глаза. Что и говорить о движениях, о постоянном напряжении в теле: руках, крепко держащих копье и щит, ногах, сжимающих бока лошади. Рыцарь Слёз, его кузина Элия, как донёс один верный человек, не страдала ни от усталости, ни от боли. Эйгон не мог и надеяться на победу! Если бы не помощь того самого верного человека… Прежде, чем натянуть чёрный шлем, на котором раскинулись два красных драконьих крыла, Король коротко подмигнул ему. Эртура поддерживала мама, и Эшара, и Аша, пекло, даже Джон, его, видите ли, названный брат! Но таковой имелся и у Эйгона, и был отнюдь не так глуп, как все считали. Таргариен ни на миг не пожалел, что обратился за помощью к Алину. Столь же коварный, что его брат, мальчишка был лишён тщеславия Элларда. Каждый шаг в тени, каждое слово шепотом, и никто не станет ожидать от маленького Коннингтона бесстыдного вмешательства в схватку — лошадь Элии споткнулась не случайно, и из седла кузина вылетела не случайно… Поймав его взгляд сквозь прорехи шлема, Алин едва заметно подмигнул Эйгону и целиком сосредоточился на другом конце ристалища. Эртур… Гребаный Меч Зари, величайший рыцарь в истории Семи Королевств и победитель полусотни турниров! Против Рыцаря Слез у Короля не было шансов, но против Эртура Дейна не было даже надежды. Он был опытнее, несмотря на возраст, быстрее и определенно сильнее Эйгона. Но тот, кто вырос в нищите и не покладая рук трудился ради завоевания Железного Трона, сдаваться не привык. Дождавшись отмашки, Эйгон понёсся в атаку. Двадцать футов, пятнадцать, десять, семь и… удар! Его лошадь вдруг едва заметно вильнула в сторону, и вместо центра щита копье Эртура зацепило лишь край, собственное же копье Таргариена, попало в цель и разлетелось в щепки от силы удара. Желанного грохота, впрочем, не послышалось. Дейн остался в седле. — Спасибо, малыш Алин, что избавил меня от позора быть побеждённым на первом же съезде, — с усмешкой прошептал Король, разворачивая лошадь и принимая у оруженосца новое копье. Он взглянул на Эртура, чей конь нетерпеливо топтался на месте, на Ашу, взволнованно сжимающую руку Джона, который шептал ей успокаивающие слова, и, наконец, на мать. На бледную Элию Мартелл, кусающую губы и сжимающую в кулаках шёлк алого платья. Она не отвечала старающейся растормошить ее Эшаре, игнорировала малышку Санду, что перебралась на колени бабушки и теперь по-детски наивно пыталась поддержать дорнийскую принцессу пустыми утешениями. Его мать не смотрела даже на Эртура, что бился с ее лентой на руке. Она боится, что, выбрав одного, обидит другого, — вдруг понял Эйгон, и с такой же пугающей быстротой и ясностью осознал, что это он поставил ее перед выбором. Сын, о котором Элия думала каждое мгновение каждого дня с тех пор, как покинула, надеясь, что этим спасёт его жизнь, или мужчина, о котором она грезила с самой юности, единственный, кого она когда-либо желала… Боги, какой же Эйгон эгоист! Он бросил щит и копье прямо на землю. Осадил испугавшуюся грохота лошадь и стянул шлем. — Ваше Величество? — робко протянул распорядитель турнира. Трибуны замерли в ожидании. Кто в полном замешательстве, кто с надеждой и лишь его мать со слезами на глазах. — Избавьте своего Короля от позорного поражения, сир Эртур! Позвольте отдать вам победу добровольно, — Таргариен натянул широкую улыбку. — Стать вашим противником было огромной честью, но я предпочту сохранить собственное достоинство. Из толпы донёсся дружелюбный смех, робкие восклицания и аплодисменты, но с каждым мгновением они набирали силу, пока не превратились в оглушающий рёв. Со стыдом Эйгон признавал, что был тщеславен. Но Пекло! А какой Король не был? Он любил свой народ и принимал ответную любовь с удовольствием и благодарностью. Особенно сейчас, когда, являясь единственным подспорьем, она помогла Таргариену взглянуть на Эртура и встретить в его глазах невыразимую… тоску?***
Медленно моргая, он бессмысленно пялился на протянутый распорядителем венок. Благо, не трижды проклятые зимние розы, а молодые веточки жасмина с прекрасными белыми цветками, источающими пьяняще сладкий аромат. Так же пахла Элия… Повинуясь странному, совсем наивному порыву, Эртур взглянул на свою принцессу. Прежде он опасался найти там осуждение, обиду, печаль, но ониксовые глаза, влажные от слез, смотрели на него с любовью и безграничной нежностью. Будто признание Эйгоном его победы, на которую, к слову, Дейн даже не надеялся, было разрешением, благословением их любви. И Элия расцвела, лишившись груза на сердце. Эртур посмотрел на Короля взглядом, полным сочувствия, хотя даже представить не мог, что испытывал Эйгон, отдавая мать в его руки. Ревность, наверно, с которой каждый ребёнок смотрит на ухажеров своих родителей, зависть из-за внимания, которое отныне придётся делить, и какая-то крохотная надежда, что с ним она будет счастлива… Таргариен выдавил кривую улыбку и кивнул на бархатную подушку в руках распорядителя. Тихо хмыкнув, Эртур подцепил кончиком копья лежавший на ней венок и шагом пустил лошадь по ристалищу. Проехал мимо затаивших дыхание трибун: мимо понимающей улыбки племянника Эдрика и печальных глаз Рейгара, мимо ухмыляющегося Джона и с облегчением вздохнувшей Аши, мимо любующейся счастьем подруги Эшары и, наконец, остановился возле Элии, нервно кусающей губы, чтобы не дать вырваться бесконечно счастливому смеху. Хотя едва ли было что-то, что Эртур жаждал услышать сильнее. Впрочем сейчас было гораздо важнее кое-что сказать, а не услышать… — Огромной честью для меня будет назвать вас своей Королевой Любви и Красоты, моя принцесса, но этот титул не отражает и сотой части вашей красоты или моей любви к вам, — во всеуслышанье произнёс Дейн. — Я не достоин ни вашей безграничной доброты, ни расположения, однако осмелюсь спросить, позволите ли вы посвятить вам свою жизнь, день за днём заботиться о вас и оберегать, пока смерть не разлучит нас? Станете ли вы моей женой, принцесса? Элия плакала. Боги, почему она плакала? Неужели Эртур оскорбил ее или поставил в неудобное положение? Так и было, разумеется, но он смел надеяться, что… — Да, — прошептала она, не сдержав всхлипа, и поспешила утереть покатившиеся по щекам слёзы. — Конечно, да! Повисшую тишину разрезал вой сотни голосов. Люди свистели, рукоплескали, аплодировали. Женщины обливались слезами, едва ли не больше Элии, а мужчины прожигали Эртура гневными взглядами, предвкушая выволочку от жён, чьей руки просили без этой помпезности. Первейшим из них, разумеется, был Джон… Эшара, что раньше прочих поборола удивление и замешательство, поднялась с трибуны и, стянув венок с кончика копья, опустила на голову Элии. — Я люблю тебя, — прошептала его принцесса, словно в целом мире остались лишь они двое. — Я полюбил тебя с первого взгляда, — ответил он ей.***
На улице уже смеркалось. До пира оставалось не более пары часов, и под окнами во всю шумели гости, спешащие с приготовлениями, но Эртур не находил сил выбраться из ванны. После сегодняшних поединков тело нещадно болело, казалось тяжелым и неповоротливым, словно было вытесано из камня. Тёплая вода должна была помочь. Всегда помогала! Но стоило Дейну погрузиться по шею и благодарно вздохнуть, как вдруг каждая мышца налилась непомерной усталостью. Он не мог пошевелить рукой, не говоря уже о том, чтобы одеться и отправиться на заключительный пир турнира. Его воле не подчинялись даже веки. — Осторожнее, сир, — раздался в тишине спальни тихий голос. — Я могу подумать, что вы не ждёте следующей встречи с тем же нетерпением, что и я… Толстый ворс ковра скрадывал звук ее шагов, и Эртур едва не дернулся от неожиданности, когда от его к локтя к плечу невесомо скользнули женские пальцы. Он распахнул глаза и с шумным плеском присел в ванне. Элия рассмеялась, любуясь его замешательством, и под ее пристальным взглядом Дейн стремительно краснел, но… Боги! Ох, Боги… Где же ее одежда?! — Я бы предложил присоединиться, чтобы ты не мёрзла, но, боюсь, вода уже остыла, — собрав остатки самообладания, улыбнулся Эртур. Хотя о каком самообладании может идти речь, когда она стоит перед ним обнаженная? Когда ее волосы собраны в небрежный пучок, открывая тонкую шею, а темные навершия аккуратных грудей напряглись от вечерней прохлады… Дейн едва не сходил с ума, лишь глядя на неё. Прикоснуться, овладеть — было равносильно смерти. Их мир слишком жесток, чтобы подарить такую возможность. И если Элия так отчаянно и бесстыдно предлагала себя, наверно Эртур умер. Умер и попал на седьмые небеса. — Когда ты попросил моей руки, — прошептала она, коснувшись гладко выбритой щеки. — Я испугалась, что ты решишь дождаться брачной ночи… Он действительно собирался так сделать. Назвать Элию женой и лишь после этого подарить ей всю свою любовь. В жизни Дейна хватало женщин на одну ночь, едва ли меньше было мужчин, и двадцать лет в борделе увеличили эти цифры до ужасающих пределов. С Элией всё обязано быть по-иному: нежно, чувственно, медленно. Однако вот она: стоит, обнажившись, в его спальне и не собирается отступать. Непреклонная, несгибаемая, несдающаяся. Истинная Мартелл. И как Дейн, Эртур привык подчиняться приказам своего сюзерена. — Чего желает моя принцесса? — прошептал он с лукавой улыбкой, поднявшись в ванне. Переступил через бортик и пушистый ковёр немедленно впитал капли сбегающей по его телу воды. Она не отступила ни на дюйм, несмотря на то, как близко они оказались друг к другу. Как соприкасались их тела, как горячее дыхание ласкало кожу. — Сделай меня своей, — ответила Элия, поднявшись на носочки, чтобы дотянуться до его губ, однако Эртур опередил ее. Нетерпеливым, стремительным движением привлек в объятья и оторвал от пола, впившись в шею голодным поцелуем. Наверняка на смуглой коже останется вишневый след, но пока его принцесса стонала, откинув голову, пока зарывалась пальцами в короткие волосы на затылке и притягивала ближе, ничего не имело значения. Придерживая ее за бедра, Эртур аккуратно уложил Элию на постель. Шёлковые простыни казались точильным камнем по сравнению с мягкостью ее кожи. Бесконечно нежная, тёплая, прекрасная. Сто крат лучше, чем в самых смелых мечтах. Его поцелуи спустились ниже, к странно поблёскивающей в свете немногочисленных свечей груди. В замешательстве Дейн обвёл ореол темного соска пальцем. Липко… — Я же сказала, что опасалась того, что ты решишь ждать до свадьбы, — ни капли не покраснев, сказала Элия. — Однако подумала, ты не сможешь отказаться от сладкого. Эртур замер, поражённый внезапной догадкой. Мысль казалась безумной, нереальной, запретной даже в фантазиях, но, положив пальцы на язык, он лишь уверился — мёд. Дейн не сдержал протяжного стона, что мигом перерос в голодный рык. Он бесстыдно прижался губами к медовой груди. Сцеловывал с маленьких холмиков, слизывал с наверший, не стеснялся даже кусать ее, не в силах насытиться. А Элия пела в его руках: беспомощно выла, наслаждаясь столь настойчивой лаской, дрожала от удовольствия и царапала Эртуру спину, словно в наказание за долгое ожидание. Ожидание, продолжающееся до сих пор. — Пожалуйста, Эртур! Пожалуйста, — иступленно шептала принцесса, поразительно сильно для столь хрупкой женщины впиваясь в его плечи. Дейн поднял взгляд, встретился с ее чёрными, будто ониксы, глазами, полными столь же темных желаний, и совершенно лишился рассудка. Это просто не может быть реально… Не может Эртур раздвинуть худые ноги принцессы коленом, не может, пристроившись между ними, поцеловать впалый живот, дрогнувший от нетерпения, а после коснуться промежности. Тоже липкой. — Я не могу взять тебя, пока не попробую на вкус, — хрипло прорычал Дейн. Уже не человек — животное, ведомое желанием. Нога Элии легла ему на плечо. Эртур внимательно наблюдал за ее реакцией: подмечал, как приоткрылись губы, жадно хватая воздух, как руки смяли одеяло, стремясь получить хоть какую-то опору, нечто реальное в потоке этого сладкого безумия. Однако не менее цепко за ним следила принцесса. Глаза чернели, словно бездонные пропасти и Дейн проваливался все глубже, и глубже, и глубже… Элия коротко вскрикнула и выгнулась дугой, когда его язык собрал тягучий мёд с ее нижних губ. Ещё и ещё, наслаждаясь нежностью ее сокровенный частей, упиваясь — нет, не медовой сладостью — вкусом самой принцессы, Эртур терзал навершие ее лона: обхватывал губами, играл кончиком языка, а она млела от его ласк, проваливалась в забытие, где не оставалось ничего, кроме них двоих и чистого блаженства, накатывающего, словно безудержное море. — Не хочу… так… — слабо пискнула Элия, накрыв маленькими ладонями руки Дейна, сжимающие ее бедра. Тот с неохотой отстранился, готовый принять следующий приказ своей принцессы. — Возьми меня. Внезапная твердость в ее голосе не оставила место сомнениям. Эртур навис над ней, оставив дорожку поцелуев от пупка до ямочки у горла, и посмотрел в глаза. — Я люблю тебя, — прошептал он ей в губы и, прижавшись к ним собственными, толкнулся во влажное лоно. Трудно сказать, чей стон оказался громче.