***
Кузьма Иванович Грачёв в свои 37 лет чувствовал себя уже глубоко взрослым и даже старым человеком, поэтому Артур и Митя для него были чуть ли не детьми, он испытывал к ним какие-то отеческие чувства. Он чувствовал ответственность за них в бою и когда бежал за Артуром, боясь, что тот натворит глупостей. И сейчас, когда Артур и Митя валялись на травке возле танка, он смотрел на них, точа нож, и словно любовался ими как детьми в детском садике. Артур и Митя наслаждались летним солнцем. Нос Артура слегка побаливал, но он не обращал на это внимания. Грачёву он мог простить многое, если не всё. — А у моего брата 22-го должен был быть выпускной… — сказал Артур, внезапно подумав о Сашке. «Он, наверное, запишется добровольцем», — подумал Артур про брата, и от этой мысли стало страшно: наивный добряк Сашка абсолютно не готов к войне. Не в том мире он рос, не в отцовском, а нежном мирном материнском. — Я на 22-е свидание назначил, — как бы жалуясь, вторил ему Митя. — А сегодня узнал, что та девочка погибла. Представляешь? Всё перевернулось. Жизнь разделилась на две части, две половины. Ничего уже не будет как прежде. Всё, что было «до», там и осталось, к сожалению или к счастью, сейчас оно стало каким-то чуждым. Судьбы людей война разрезала наискось, многие разрушив до основания. Что осталось от тех людей, что были «до»? Вдруг всё зашевелилось, танкисты засуетились. «Сейчас, что-то начнётся», — подумал Артур и заметил взводного Павловского, активно ему машущего. Говорили, что Павловский был в Испании, но никто не знал, правда это или нет. Он никому не рассказывал, словно пытался забыть про это, стереть это из своей биографии, или всё это было неправдой. — Вот и остались мы с тобой вдвоём. Экипаж Иваненкова убило. Весь. Под бомбёжкой. Танк заняли люди с другого взвода. В общем, — он сделал паузу. — ближе к делу. Наступаем, мы, Соколов, через, получается, 20 минут. Должны взять Дубно. В бою от меня ни на шаг, понял? Чтобы я тебя видел, ты понял? — Так точно, товарищ старший лейтенант. — Какой я теперь тебе товарищ старший лейтенант, Артур. Просто Ваня. Артур не понял, что на него нашло. Павловский обычно был выдержан и держал дистанцию со своими подчинёнными, но сейчас он что-то смягчился, обмяк. Артуру даже показалось, что глаза его были на мокром месте. Неужели его так растрогала смерть Иваненкова и его экипажа? Артуру всегда казалось, что он его недолюбливал. Может поэтому и держал дистанцию, чтобы не срываться на этого ворчливого Иваненкова, который обсуждал его приказ чуть ли не при нём, а теперь ему просто незачем? Артур и Павловский сверились картами, и оба разошлись к своим танкам. — Заводи! — заранее, ещё на пути к танку, крикнул Артур Грачёву. В сводной танковой группе, созданной специально для штурма Дубно, началась активная работа. Танкисты бегали, искали снаряды, топливо, запасные части. Не находили в одном месте, бежали в другое, и до последнего не отчаивались их найти. Бегал и Артур, чуть ли не в самом конце оказалось, что у них недокомплект снарядов. Грачёв говорил, что их всё равно нигде нет, но Артур не мог так оставить дело. В итоге в сильной конкуренции ему досталось три снаряда, а не хватало шести. «Хоть что-то», — подумал Артур и с победоносным видом вернулся к танку. Не успел он рассказать историю своего забега, как раздалась команда: — По машинам! И движение в танковой группе стало ещё более хаотичным, а ругательства более звонкими и частыми. Танки рвались в бой. Артур рвался в бой. Первый, удачный в общем-то, бой ему очень понравился, и теперь он стремился преумножить свой опыт. Но, вспомнив тон Павловского, ему стало как-то не по себе. Может, у него какое-то плохое предчувствие? Артур верит в них, если они такие чёткие, отчётливые, грызущие душу. Танки двух дивизий мчались по просторной украинской земле. Цель — Дубно — казалась всем достижимой на фоне успехов предыдущего боя. Что же могло сломить их боевой дух? — Дави, Кузьма Иваныч, дави! — кричал Артур. — Только смотри у меня, Павловского держать в зоне видимости! Танки довольно легко продвигались вперёд: немцы перебросили отсюда силы на другой участок, и советские машины резво двигались по шоссе к цели. А ведь по этому шоссе когда-то ездили простые люди: на повозках, на лошадях, на грузовиках и машинах, а теперь шоссе утюжат советские танки. Это было буквально неделю назад! Теперь и не узнать того шоссе, что было семь дней тому назад… Кажется, что это было в прошлой жизни. Артур уже и не помнил того нервного и понимающего тона Павловского. Его захватила атака, вспыхнул азарт, за одной целью ему хотелось поражать ещё и ещё. Он был ненасытен. Голод, жажда всё новых и новых побед поглотили его. — Митя, давай-ка шмальнём по этой пушке противной! — кричал Артур. — Замаскировалась и косит всех! Пушку уничтожить не получилось. Артур кусал свои локти и локти Орехова. — Я то чего! — защищался Митя. — Снаряд точно в пушку попал. — Ага, а чего она жива-то тогда до сих пор? — В том, что она бессмертная, я не виноват! — Давай ещё разок. Будем героями дня. И второй раз был неудачным. Артур ругался всеми известными ему матюками, конструируя из них новые, и был вне себя. Вне себя от этой и ещё нескольких пушек была вся сводная группа. Пачками выкашивали танки. Танкистам удалось уничтожить две из них, но плотность огня как будто бы не уменьшилась. — Сейчас мы будем героями дня, ребята! — сказал Грачёв, и танк рванул куда-то с ещё большей скоростью. — Ты что собрался делать?! — вскричал Артур, понимая, что задумал Грачёв. — Да нас сейчас как! Одним ударом! Грачёв или вправду не услышал, или сделал вид, что не услышал. Т-26, разогнавшись на неведанную до селе скорость, таранил немецкую противотанковую батарею. Это было безумием, что было странно для уравновешенного Грачёва. Их могли просто закидать гранатами! И чтобы тогда было? Благо мотоциклетный полк подоспел и другие танки подхватили порыв танка №57. Артур был одновременно рад такому исходу событий и зол на Грачёва за такие безрассудные действия. Что вдруг на него нашло? Обрёл бессмертие? Но они-то с Ореховым вполне себе смертны. Вот, Кузьма Иванович, опять самоуправство! Опять Вы самостоятельно принимаете решения! А как же Ваш командир? Ну этот, рыжеволосый парнишка со странным нерусским что ли именем Артур. Ох, как он не любит, когда Вы самоуправствуете! Ведь его самолюбие было задето! Зачем же так жестоко, Кузьма Иванович? Вы так заботитесь? Правда? Чуть не угробив? Ну ладно. Когда подошли к Дубно, было уже темно. Хоть глаз выколи, но Артур и многие другие были готовы продолжать путь к своей цели. Артур никогда не чувствовал такого единения с людьми. Он чувствовал, что каждый, кого он видел, желал продолжить бой. Хотели отомстить за то, что у них отобрали нормальную мирную жизнь, верили, что в скором времени смогут вернуть мир… Возможно, Попель хотел того же. Возможно, он чувствовал настроение людей. Но тем не менее он решил штурмовать Дубно утром. Зачем? Может быть, чтобы было лучше видно? Может быть. А может просто не решился? Ладно. Утро вечера мудренее. Или нет?..***
Что нужно солдату? Повоевать, поесть, поспать. Первое уже сделано, поэтому можно и приступить ко второму и третьему. Артуру, ещё не успокоившемуся от боя, кусок в глотку не лез. Он тоскливо перемешивал кашу с мясом, пытаясь что ли отделить мясо от остального месива. Вроде бы и есть-то хотелось, о чём говорила ноющая боль в животе, но что-то мешало. Но вот что? Пережитый страх после безумства Грачёва или же ещё не прошедший азарт и острое желание снова пойти воевать? На войне жизнь не жизнь, еда не еда, сон не сон. Еда не та, сон не тот, жизнь тоже не такая какая-то. Вместо жизни выживание, а еда и сон — всего лишь средства для выживания, от которых вряд ли получишь удовольствие. Непонятно, есть ли вообще это удовольствие? Артур уже столько времени его не испытывал, что и не помнил, каково это, хотя и прошло-то меньше недели. Грачёв, ведомый отеческими чувствами, сказал грозно: — Ешь давай, прекрати слюни по тарелке разводить! — Не идёт у меня, — подавленно отозвался Артур. — Тебя с ложечки кормить али как? Грачёв будто бы и не воспринимал состояние Артура, наверное, считая это глупостью. Но это не глупость! Не глупость! Что-то давило на него изнутри и не давало спокойно жить. Столько танков сгорело сегодня! Их танк чуть не был уничтожен. Разве можно есть после этого? Артур продолжал ковыряться в котелке. Тогда Грачёв сел рядом, забрал у Артура ложку, набрал туда приличное количество каши и поднёс ему ко рту. — Рот открой. Давай. Тебя мама как в детстве называла? Артур не ответил и покорно открыл рот и проглотил кашу. Дальше ел уже сам. — Последнее, что я хотел делать на войне, это отвоёвывать собственные города, — сказал вдруг Павловский. — Говорили же, что наступать будем! Доктрина у них такая! — Так мы и наступаем, — включился в разговор механик-водитель Павловского. Артур мало знал людей из экипажа Павловского. Механик-водитель, по-видимому, был неряшлив и прост как три рубля. И выглядел он соответствующе. Старый тёмно-синий комбинезон, который уже давно заменили на чёрный, был небрежно заправлен в юфтевые сапоги, как будто бы это делал наскоро какой-то пятилетний мальчик. Шлемофон также был надет косо, при прямой голове шлемофон был как на наклоненной вправо. Артур смотрел на него и недоумевал: куда смотрит Павловский? У него совершенно не солдатский вид! — Это контрнаступление называется, Никитенко, — угрюмо поправил его наводчик Павловского. Наводчик пропах махоркой. Ею пахли все, но он пах больше всех. Такое чувство, что он ей затягивается каждую минуту. И сейчас он закуривает очередную. Артуру он показался очень сварливым и ворчливым, не любил он таких людей. — Смотришь на все эти деревца, сёла, такая тоска настигает… Это же наша земля! Как же так получилось, что не ожидали нападения, что немцы зашли так далеко? Кто оставил всё это? — Это всё потому, что корпуса далеко от границы стояли, — начал рассуждать Грачёв. — Будь мы поближе, помогли бы пехоте хорошенько. — И всё же откуда эта внезапность? — продолжал Павловский. — Разве те, кто были на границе, не видели, как накапливались немцы? Не слышали гудение моторов танков? И почему он, самый старший здесь по званию и по должности, спрашивает такое у своих подчинённых. Или это риторические вопросы по типу «Быть или не быть»? — Хитрый-хитрый немец, — проснулся неряшливый Никитенко. — Кто же знал, что он в воскресенье нападут, когда весь русский народ отдыхает? Напали бы в понедельник, проблем бы было меньше. — Простые у тебя выводы, Никифор Игоревич. А авиация наша где? Где наши сталинские соколы? — Кажись, им худо пришлось… — Грачёв затянулся папиросой. — Артур, у тебя же брат в авиации служит, да? — вдруг вспомнил Павловский. — Сестра, — отстранённо сказал Артур. Артуру наскучили эти разговоры, и он хотел уже пойти спать. Кому помогут эти философствования? Нужно просто делать своё дело, и это поможет общему делу. — Сестра? — вместе с Павловским удивились все рядом сидящие, кроме разве что просвещённого Орехова. — А разве их пускают туда? — Это длинная история, — отмахнулся Артур, не желая давать телеге ходу. — Баба за рулём самолёта, как обезьяна с гранатой, — вдруг оторвался от папиросы наводчик Павловского. В его голове это, наверное, выглядело как удачная шутка. Воцарилась напряжённая тишина. Орехов решил разрядить обстановку: — Во немцам здорово попадёт! Но наводчик и не думал останавливаться: — Своим тоже стоит её опасаться. Пожалуй первым, кто понял, чем это всё закончится, был Грачёв. Он сказал успокаивающим тоном: — Если её туда взяли, значит она умеет управлять самолётом как надо. — Ну мы-то знаем мы как бабы всюду попадают, — не унимался наводчик и ухмыльнулся. Это удачные шутки что ли по его мнению? Ну вот какая ему вообще разница кто там на другом фронте летает? Да хоть собаки! Ему от этого ни горячо, ни холодно. Бывают же такие люди! — Давайте будем уважительнее к другу, Артур всё-таки её брат, — встрял в разговор Павловский и, пытаясь перевести тему, спросил. — Ты писал ей? — Куда и как теперь писать? — грустно сказал Артур, сам пытаясь перевести себя на другую тему и не броситься на наводчика. — Вы бы видели, как они похожи! — воспрял Орехов. — Прям как две капли воды! — Много рыжих не бывает, — заметил Никитенко. — Ладно, поздно уже, расходимся. Всем спать, — зевая, скомандовал Павловский. Уже совсем стемнело. Солнце ушло за горизонт, и свет исходил лишь из ручных фонариков танкистов. Ветра почти не было, и деревья стояли без движения. По окраинам лагеря туда-сюда расхаживали часовые в длинных, развевающихся плащ-палатках. Что-то особенное было в них. Трава была мягким матрасом, а натянутая на деревьях плащ-палатка крышей. Артур уже и не помнил, когда в последний раз спал в других условиях, в настоящей кровати. Его не особо стесняли такие условия жизни, он был неприхотлив. Армия к этому приручила. Три танкиста преспокойно уместились в под плащ-палаткой и уснули крепким сном, сильно устав днём. Артуру снился дом. Просторная казённая квартира почти в самом центре Москвы, их с Динкой и Сашкой общая комната, на полках в которой стояли самодельные самолёты и танки вперемешку с сашиными рисунками, закрытый балкон на небольшой кухне, выходивший на оживлённую центральную улицу, таинственная спальня родителей, небольшой отцовский кабинет с незатыкающимся телефоном, зелёный дворик возле дома, где они в детстве играли в догонялки. Всё такое родное, мирное. Хотелось проснуться на своей кровати, увидеть рядом Динку с Сашкой, отца, мать… Хотелось обнять и успокоить мать, обсудить всё с отцом, успев до того, как у него разорвётся телефон, обнять Динку, Сашку, поиграть с ними в прятки или в морской бой. А вообще хотелось вернуться в беззаботное детство, когда один только ветер в ушах и ни о чём серьёзном не думаешь, когда не было войны… Этой страшной, ужасной войны… Но ничего уже не будет как прежде. Никогда. Скомандовали подъём. Солнце только-только показалось из-за горизонта, растения ещё даже не успели подготовиться к новому дню, а в лагере танкистов началась активная работа. Нужно было тщательно подготовиться к грядущему штурму. Грачёв с Ореховым долго возились под танком, выковыривали остатки пушек, которые благополучно застряли в днище после их отчаянного тарана. Снова началась эта бойня за боеприпасы, за запчасти, даже за топливо. Артур, будучи всегда добытчиком, бегал вместе с каким-то очень активным и подвижным капитаном, благодаря кому Артуру удалось взять всё необходимое. Атаку скомандовали через час после подъёма. У Павловского снова плохие предчувствия, он даже приобнимает Артура. Что бы это значило? Дубно виделся вдали. Был он похож на средневековую крепость из красного кирпича. Артур снова вспомнил Москву. Родную, красивую Москву. Правда, родился он не в Москве, а в Сталинграде, тогда он ещё назывался Царицыным. Там было много родственников, там он провёл первые 4 года жизни, а потом отца перевели в Москву. Но именно с Москвой у Артура связаны лучшие воспоминания. Как же это было давно… Сначала казалось, что всё идёт хорошо, ничего не предвещало того, что будет буквально через несколько минут. За ночь немцы успели превратить Дубно в настоящую крепость, уже не средневековую, а вполне современную. Пушки, зенитки, танки. Это довольно серьёзная оборона, а для лёгких Т-26 и БТ-7 это просто непроходимо. Вокруг всё рвалось и горело. Танки взрывались, словно картонные домики, словно они не из металла, а из бумаги. В глазах Артура даже через маленькое смотровое окошко отражались зарева пожаров от танков. Горели не только танки, но и вылазившие из них танкисты. Одни, совладав с болевым шоком, катались по траве, пытаясь потушить себя, другие просто дёргались в агонии, третьих же били снятыми гимнастёрками товарищи. Танк Артура пока успешно избегал всего этого кошмара и двигался вперёд, где-то впереди был виден танк Павловского. Артуру казалось, что горят другие, не он, это что-то чужое. Но вдруг по танку что-то шендарахнуло, как будто бы землетрясение, Артур ударился о металл. Когда очнулся, его уже кто-то тянул за грудки наверх. — Давай, давай, Артурчик, надо вылезать! — слышал он. «Кто же это? — подумал Артур. — Немцы? Что случилось? Что со мной?» Это был Орехов. Артур не сразу его опознал, но вскоре послушно вылез и спрыгнул с танка. Снаряды, попавшие в танк Артура, вывели из строя башню и сорвали гусеницу. Вокруг творилось что-то неописуемое. Небо казалось красным и одновременно серым от пожарищ, а воздух был наполнен углекислым газом. Артур кашлял, задыхался, его как будто бы душили. — Митя, Митя, ты горишь! — вскричал Артур, увидев на спине друга маленькие язычки пламени. Орехов стал выворачиваться, чтобы посмотреть на спину, стал пытаться руками затушить горящий комбинезон. Артур подбежал к нему и повалил на землю, стараясь о землю затушить разгорающееся пламя. Кое-как удалось справиться с огнём. Нужно было возвращаться в лагерь или бегать помогать горящим танкистам. Оружия, кроме ТТ, не было, всё осталось гореть в танке. Артур, Грачёв и Митя помогали одному, и когда он всё же умирал, бежали помогать другому. Всё это казалось каким-то хаосом. Вдруг нашли Павловского. Его тоже подбили, из своего экипажа он был единственным выжившим. И то… У него обгорело лицо, из живота струился ручеёк крови. Как не пытались его перевязать, было видно, что он не желец. — Отступайте, отступайте в лагерь, пришёл приказ. Атака сорвалась. Бегите в лагерь, — всё время повторял он. Он был ещё в доброй памяти, это не бред. Артур уже собирался брать Павловского на руки, как вдруг совсем рядом разорвался снаряд зенитки. Артура подбросило, ударило взрывной волной, в ушах было одновременно очень громко и в тоже время очень тихо. Он долго приходил в себя, мир ходил ходуном. В голове сильно звенело. Он взялся за голову. — Митя, Митя, держись, сейчас мы тебя перевяжем и в медсанбат, — услышал Артур голос Грачёва. Это подняло его на ноги. Он и забыл про своё состояние, он пополз на голос. Через несколько мгновений, его глаза смогли различить Грачёва и лежащего у него на коленях Митю. Грачёв разрывал индивидуальный пакет. — Сейчас, сейчас, Митенька. Потерпи. Артур услышал стон Митьки. «Этого не может быть! — подумал он. — Нет же, нет!». Артур подполз ближе. — Что случилось? Куда рана? Грачёв не ответил. Кровь у Мити сочилась из самой груди, и сам Митя уже был весь бледный, взяв Митю за руку, Артур понял, что тот был уже очень холодным. И глаза, глаза были не как у живого… В эти глаза было страшно смотреть, как будто бы заглядываешь в какую-то бездну. Он ещё дышал, стонал… Артур не понимал, что он чувствует и что происходит. Слёзы выступили у него из глаз, и он заплакал как ребёнок. Орехов был ему единственным другом, одним из тех немногих, кто понимал его, кто в него верил. И сейчас он лежит перед ним и умирает. Умирает на его глазах. Внутри было так больно, так плохо. Грачёв бросил перевязку. Митя сделал последний вдох и больше не дышал. Грачёв, нежно, по-отечески, закрыл мертвецу глаза и встал, аккуратно положив голову Митьки на землю. — Надо идти, Артур, в лагерь, — сказал Грачёв. Артур не хотел уходить. — Я не пойду никуда, — сказал он. — Тут останешься? Давай, пошли. — Не пойду! Артур уже захлёбывался в слезах, у него началась истерика. — Митька, Митька, — всё повторял он. — Как же я без тебя, друг мой единственный? Как же я? Тогда Грачёв просто взял его за грудки и потащил в сторону лагеря. Артур сопротивлялся, брыкался, стучал ногами. Грачёв, собрав все свои силы, продолжал тащить его до лагеря. Вокруг рвались снаряды, стонали раненые, ещё живые танки медленно отступали в лагерь. В одно мгновение Артур увидел Попеля, командира всего этого бардака. У него были обезумевшие, истеричные глаза, как у загнанной волком в угол жертвы. — Это он, это он виноват! — ни с того, ни с сего начал истерично кричать Артур. Ему показалось, что его услышали. — Ты что такое говоришь?! — шёпотом испуганно сказал ему Грачёв. — Что хочу, то и говорю! — Артур не унимался. — Тихо, тихо, Артур! В лагере было множество таких же вот танкистов, потерявших свои танки. Царило всеобщее уныние. Никто не ожидал, что будет настолько плохо. Прям так сокрушительно плохо. Грачёв где-то раздобыл спирт и напоил им Артура. Да так, что тот после этого сразу отрубился. Артур беспробудно спал, а Грачёв сидел рядом и переживал свою, отцовскую трагедию этой войны.***
Спустя столько лет можно сколько угодно критиковать решения тех лет. Но кто знает, что было бы если бы мы оказались на их месте? Неужто уже были в Берлине? Все мы люди и склонны совершать ошибки. Да, штурмовать Дубно утром было ошибкой, немцы за ночь успели укрепить город. Но мог ли знать об этом Попель?