***
Она очнулась от того, что на её голову прилетело несколько каких-то шишек. В спине была ужасная боль, и она тихонько застонала. Она почувствовала, что уже была перевязана. «Неужели я всё-таки в плену?» — пронеслось у неё в голове. Она потянулась к кобуре. Пистолета там не было. Точно в плену. Она боялась открыть глаза и увидеть там немцев. Но вдруг услышала: — Немцы черти, ездиют по шоссе и днём, и ночью. Когда переходить-то? Ещё и с носилками. Неужели она не в плену, а среди своих? Но что они делают, в глубоком немецком тылу? Они разведчики? — Смотри, кажись, очнулась, — сказал тот, кто говорил про шоссе. Страх пропал, и она открыла глаза. В глазах всё туманилось. Сквозь туман она различила лицо симпатичного молодого младшего лейтенанта с зелёными петлицами и зелёной окантовкой фуражки, подбородный ремешок которой был натянут на подбородок, так делают редко. Динка почему-то забыла у кого в армии были зелёные петлицы и окантовка и долго вспоминала. Вспомнила! У пограничников! Их она видела лишь однажды: на кобринском вокзале. Но что она делает среди пограничников? «Я, кажется, брежу», — пронеслось у неё в голове. — Как Вы себя чувствуете? — спросил младший лейтенант. — Вы мне только кажетесь… — тихо, почти шёпотом сказала она. — Почему Вы так решили? — словно обиделся командир. — Я вполне реален. — Нет, Вы мне чудитесь… Я брежу, — также тихо, но твёрже произнесла она. — Сейчас я закрою глаза, открою снова и Вас не будет. Где-то послышался грубый мужской смех. Она закрыла глаза, открыла и увидела всю тоже самую картину, правда на этот раз младший лейтенант широко улыбался и слегка смеялся. Глядя на него, Динка тоже заулыбалась. — Ну что, я Вам всё ещё кажусь? — сказал он. — Но здесь не может быть пограничников… Граница далеко. — Так мы там и были, — с некой досадой и грустью сказал младший лейтенант. — Теперь к своим пробиваемся. Меня зовут Георгий Хорышев, я тут, собственно, командир. Это Шура, ну Александра, военврач наш, давно бы все померли без неё, тут уже по дороге прихватили, — Хорышев указал на миниатюрную девушку со светлыми волосами и добродушным лицом. — Это Коля Розанов, сержант, наш здоровяк, во видите какой здоровый шкаф, тоже пограничник, ещё до войны вместе служили, — Розанов вместе с ещё с кем-то мастерил носилки, и временами смотрел на Динку и похихикивал. — Это вон Сашка Михин с Никитой Фугом, молоденькие сосунки ещё. Михин к нам прибился после Шурки, после выпускного в армию записался, немца бить. Часть его в тот же день и разбили. А Фуга тоже пограничник, первый год у нас служит, недавно его к нам в заставу прислали. Ну вот в общем-то и все, кто есть. Как Вы всё же себя чувствуете? — Не доставай девочку своими расспросами, — Шура как будто бы обращалась не к командиру, а к своему соседу. — Да чего уж, — Динка говорила слабо и тяжело дыша. — Я же говорить-то могу. — Тебе силы нужно беречь, — заботилась Шура. — Какой тут беречь силы… — она вдруг стала шарить по поясу, пытаясь найти планшетку с картой. — Я покажу, где наши позиции… По крайней мере на данный момент. Она попыталась сесть из лежачего положения на что получила ужасную боль в спине, заорала и легла обратно. Хорышев, видимо поняв, что она хочет, подал планшетку ей в руки. Но так она всё равно не могла видеть карту, тогда Хорышев попросил свободного Фугу помочь ему посадить Динку. Хорышев аккуратно поднял верхнюю часть тела в вертикальное положение, а Фуга, слегка приподняв девушку, пододвинул её к дереву, как опоре. Было больно, и Динка сжала зубы, пытаясь стерпеть боль, но несколько стонов таки вырвалось из неё. Она отдышалась, взболтнула головой. Боль ещё не прошла и мешала сконцентрироваться и вспомнить то, что несколько часов назад знала отлично. Хорышев подал знак, и все собрались около Динки. Все смотрели на неё и ждали, пока Динка пыталась прийти в себя. Наконец, она пришла в здравый ум и стала уверенно водить по карте. — Здесь вот наша передовая, вот позиции немцев. Тут вот шоссе, ну вы, наверное, знаете. По нему много танков шло к передовой, тут мессеры на нас и напали, а значит передовая может откатиться ещё дальше. — Даже до туда пилить километров 100-150, — прикинул Розанов. — а если передовая откатится, то вообще непонятно, сколько нам тут мотаться. — Не откатится, — твёрдо сказал Хорышев. — А если и откатится, то недалеко. — С чего такие выводы? — поинтересовался Фуга. — Не то, чтобы я не верил в силу Красной Армии и товарища Сталина лично, но… — Должны же где-то остановить немцев, — объяснил свой вывод Хорышев. — Очень хорошо, если это будет здесь. После этого интерес к Динке понемногу спал, и она задумалась о себе. Сейчас в Москву, наверное, уйдёт телеграмма о том, что «младший лейтенант авиации Дина Глебовна Зарецкая, 1921 года рождения, 30 июня 1941 года пропала без вести в воздушном бою в районе Барановичей», и тогда Динка боялась себе представить, что будет твориться в их небольшой квартире в Лефортово. Мать наверняка упадёт в обморок, отец надолго закроется в своей комнате, а Сашка будет утешать мать. Артур, наверное, был бы в бешенстве. О сыне они, конечно же, позаботятся. И Динке вроде как не о чём, кроме собственной шкуры, беспокоиться было не нужно. Но всё равно её что-то грызло, какое-то плохое предчувствие, почему-то связанное с сыном. Почему именно с ним, Динка так и не разобралась. Динка отдала карту Хорышеву, и тот уже как час изучал её. Вертел, крутил её в разные стороны, водил по ним пальцем. Вскоре к нему присоединился Розанов. Они вдвоём что-то обсуждали, водили пальцами по карте, спорили. — Вот тут, тут надо, — говорил Розанов, тыкая пальцем в какой-то участок карты. — Тут болота, хрен нас кто там найдёт. — А ты как по болоту проходить собрался? С носилками? — оппонировал ему Хорышев. — Да как-нибудь придумаем. — Кто знает, вдруг на другом берегу немцы стоят. С другого берега их не увидишь, зато мы как на виду. Как там разведаешь? Ползком болото не пройдёшь. — Значит, кому-то одному или двум нужно обойти болото и найти тихое место. Обозначить его, например, фонариком. — Найдёшь тихое место ладно, но будет ли там безопасная тропа в болоте? Столько маеты с этим болотом, проще вот здесь, у дороги. У дороги канавка и пожалуйста, ползи. — Ага, проедет транспорт и всё, пиши пропало. — Да с болотом тоже самое. — Да… дела… Динка вдруг почувствовала себя обузой. Все их рассуждения упирались в то, что с носилками будет сложно. Носилки снижали манёвренность группы и возможности для их прорыва. И вдруг в голову пришла мысль о самоубийстве. Её смерть облегчила бы этой группе прорыв к своим и возможно бы спасло им жизнь. Со смертью она примирилась ещё тогда, выбежав на опушку. Поэтому долго не пришлось идти к этому вопросу: — Где мой пистолет? На лице Хорышева на минуту отразился страх. — Твой пистолет у меня, — сказал Хорышев. — И я его отдам только в самом крайнем случае. — Отдай сейчас, — твёрдо сказала она. — Зачем? — Просто так. — Стреляться собралась? — Собралась. Без меня вам будет проще прорваться. — Почувствовала себя обузой? Понимаю. Но пистолет не отдам. Помощь людям — это не обуза. Вот если ты умрёшь, вот тогда все наши старания будут напрасны. Вот тогда будет грустно. Зачем вон Розанов с Михиным носилки тебе сооружают? Вот серьёзно? Как ребёнок, честное слово. Даже не думай о пистолете. Динка вздохнула и откинулась головой назад на дерево. Конечно, он не отдаст! Он о ней вообще подумал? Каково ей? Валяться раненой, не в силах ходить и как-то помочь этой группе, кроме того, чтобы показать местонахождение наших и немецких войск, которые вскоре станут не актуальны. Она лишь обуза, она тянет их к одну. Хорышев долго смотрел на неё, в лес, на небо, о чём-то думая. Потом вдруг заговорил: — Шура, что нужно для операции? — Не получится у нас операцию сделать. Инструментов нет. — И что теперь? — Хорышев поник. — Успеем ли мы к своим? — Ну это уже не моё дело. Этим что-то вроде Господа Бога заправляет. Я лишь постараюсь обезвреживать рану и не допустить гангрену. — Хорышев, как там тебя Георгий, ты же видишь всё сам. Я умру, может, дней через пять от заражения крови. Так дай мне пистолет! — Не дам, слышишь! Значит будем идти быстрее. Фуга, в дозор за дорогой. Фуга, взяв винтовку, послушно отправился в сторону дороги. — Ты хочешь, чтобы я умерла в муках? — Если ты будешь умирать в муках, я честно отдам тебе пистолет. Могу даже сам тебя застрелить, если понадобится. Но пока ты жива и с тобой пока всё хорошо, мы сделаем всё возможное, чтобы спасти тебя. Больше чтобы я таких разговоров не слышал, — отрезал он. Восхищение Хорышевым как командиром сменилось осознанием жажды и небольшого голода. Знала, что будет так, взяла бы с собой флягу с водой. А то лежит она где-то на аэродроме и проку от неё. Оставляла её там с надеждой на то, что вернётся вся уставшая и вспотевшая и выдузит её до дна. Никак не могла подумать, что не вернётся и будет тяжелораненая мотаться на носилках по лесам Белоруссии. Понемногу она скатывалась в забытье, поэтому нужно было спрашивать про воду здесь и сейчас: — Есть вода? — хриплым голосом спросила она. Шура, ничего не спрашивая и не говоря, достала откуда-то из-под себя фляжку и придвинулась к Динке, открыв крышку. Долгожданная вода всегда кажется вкусной, хотя по своим физическим свойствам вкуса иметь не должна. — Спасибо, — поблагодарила она и уже хотела упасть в забытье. — Перекусим и попытаемся перейти дорогу. Позовите Фугу с дозора, Михин. Съестного у небольшой группы, которая, очевидно, к походу заранее не готовилась, было мало. Каждому досталось по маленькому куску хлеба. Вот и весь перекус. Динка задумалась от чего же она всё же умрёт? От ран, от пистолета или всё же от голода или жажды? — К вечеру всё же машин поубавилось, — сообщил Фуга. — Думаю, ночью можно будет. — Розанов и… — Хорышев задумался, оглядел группу. — Михин, будете нести носилки. Фуга проворный, его можно будет вперёд посылать. Коля, давай Дину на носилки перенесём. Времени нет больше здесь торчать. Нужно увеличить скорость. Иначе мы погибнем от голода или жажды, а лётчица от гангрены. Понемногу скатывающуюся в забытье Динку перенесли на носилки, сделанные из двух деревянных палок и плащ-палатки, подняли их и куда-то понесли. Потом, уже не отдавая себе отчёта о том, кто она и что она, она чувствовала, что лежала в какой-то канавке, иногда она слышала немецкий язык и шум автомобилей. Зелёная травка щекотала её уши и щёки. Иногда Динка замечала, как по ней бегает муравей или даже стая муравьёв. Несколько раз к ней приставали противные комары с мошками. Она пробовала от них отбиваться, но при любом движении тело отдавало ей ужасную боль, и ей приходилось терпеть атаки кровососущих. У неё не было сил и желания подумать, что, наверное, Хорышев выжидает время перехода через это триста проклятое шоссе, ставшее для Динки и Дельного роковым. Развернулись бы они пораньше, отчаявшись что-либо найти, и сейчас бы припеваючи продолжали летать и наносить вред немцам. А теперь какой из неё вояка? Теперь вот приходится заниматься выживанием, а не борьбой с оккупантами. — Я же говорил, командир, слоняют они и днём, и ночью, — это был голос Розанова. — Чего слоняют-то? Нет никого, — сказал Хорышев, слегка высунувшись на дорогу. — Да вы шутите, командир! — едва не вскричал Розанов, беря носилки сзади. — Фуга, ты первый, дальше носилки, Шура, я замыкающий. Пулей. Фуга поднялся первым, осторожно огляделся и поманил за собой Михина. Так группа, один за другим, бегом, пригибаясь, пробралась через довольно широкое шоссе. Потом все, чуть ли не в унисон тяжело дышали с отдышкой, забравшись в канаву на другой стороне дороги. — Проскочили, — сказал Хорышев, часто дыша, и подмигнул Динке. Но Динка этого не заметила. Она окончательно впала в забытье на середине дороги, закрыв глаза от страха, и так и не сумев их открыть. Михин с Розановым аккуратно взяли носилки и понесли над советской землёй бессознательное тело младшего лейтенанта авиации.ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
13 ноября 2022 г. в 16:00
К валявшемуся на опушке леса телу советского командира в голубых шароварах и в лётном шлеме, из которого торчали яркие рыжие волосы, из спины которого из двух дырок неторопливо сочилась кровь, подошёл высокий солдат в немного другой форме, отличавшийся богатырским телосложением.
— Смотрите, товарищ младший лейтенант, это кажись тот лётчик, за которым гнались.
— Розанов, проверь, может живой, — послышался звонкий командирский голос.
— Но у него две дырки в спине! — попытался возразить богатырь.
— Всё равно проверь.
К кисте руки прикоснулись два довольно больших, крупных пальца, по-видимому, очень хорошо сложенного сильного человека. А затем в опушке раздался удивлённый грубый мужской голос:
— Он жив, чёрт возьми. Шурка! — позвал он кого-то.
Лётчика перевернули, и удивились больше, чем секундой ранее:
— Сплошные неожиданности! — воскликнул тот же грубый мужской голос. — Товарищ младший лейтенант, лётчик-то женщина.
К раненой подошёл ещё один, по-видимому, тот самый товарищ младший лейтенант. Он открыл нагрудный карман, достал оттуда красноармейскую книжку вместе с вставленными туда фотографиями.
— Дина Глебовна Зарецкая… 1921 года рождения, — начал читать командир.
— Молоденькая ещё… — сделал вывод Розанов.
— Хе, молоденькая, Розанов. Всего на три года меня младше. Шура где? — ругательным тоном сказал младший лейтенант. — Розанов, иди за Шурой, где её носит?!
Розанов убежал, а младший лейтенант продолжил рассматривать документы и фотографии лётчика. Нашёл её фотографию и её семьи. На ней лётчица в форме сидела на стуле и держала на руках младенца, а, по-видимому, её муж стоял позади, опираясь на стул. Это фото вызвало у младшего лейтенанта улыбку, которая тут же пропала, увидев приближавшуюся военврача Шуру и Розанова. Там было ещё фото, но рассмотреть его младший лейтенант не успел.
Осмотрев тяжелораненую, военврач сказала:
— Девочке очень сильно повезло. Могло либо пробить сердце с лёгкими, либо могли отняться ноги. Одно сквозное ранение и одно слепое.
— Выживет? — спросил младший лейтенант.
— Будем надеяться. Хорошо бы сделать операцию, одна рана всё же слепая, может начаться гангрена. Непонятно, сколько мы тут будем мотаться, успеем ли до гангрены дотащить её до госпиталя.
— Это вряд ли, — сказал Розанов.
— Мы сделаем всё возможное, — противоречил ему младший лейтенант. — И ты к этому лично руку приложишь, Розанов.
— Слушаюсь, товарищ младший лейтенант, — нехотя ответил Розанов.
— Молодец. Сходи к остальным, пусть носилки сооружают.