На рубеже жизни и смерти

      С каждым часом Динке становилось всё хуже и хуже. Сколько бы Шурка над ней не порхала, а всё неизменно шло к одному: к гангрене. Группа, выбиваясь из сил, почти бежала по лесам Белоруссии, чтобы успеть, успеть донести Динку до своих. У неё был сильнейший жар, и она уже начинала понемногу бредить.       Во время болезни у Динки неизменно падала маска сильной и независимой женщины, и она превращалась в очень мягкую девушку, фактически в себя настоящую. Просто во время болезни не было сил для ношения масок. Динка ощущала в Хорышеве какую-то надёжность, вызывающее у неё доверие. Её настрой на самоубийство понемногу спал, у неё появилась надежда в виде пяти человек, которые взялись донести её до своих.       Хорышев испытывал странные для себя чувства. У него откуда-то появилась потребность заботиться о Динке, чтобы ситуация с Майсурадзе точно не повторилась, но и было что-то такое в этой рыжей лётчице, что-то было…       В одну из похожих друг на друга ночь, примерно через 5 дней после той роковой встречи, группа наткнулась на одинокую хату лесника. Первым в хату вызвался зайти Розанов, Фуга заходил с другой стороны. В хате никого не было и, по-видимому, не было довольно давно. В печке не осталось углей и дров, а на кухне еды. Динку уложили на кровать, а Шура стала обыскивать хату в надежде найти что-нибудь полезное.       — Слушай, командир, может мы девок тут оставим, а сами смотаемся на разведку, а? — предложил Розанов. — Найдём тропку получше, потише. Ну?       — Не думаю, что это хорошо, разрывать группу, — поделился своим мнением Фуга.       — Ладно, Розанов. Я согласен. Тут очень сложная местность, судя по карте.       Когда они собирались уходить и отдавали одну из самых надёжных винтовок Шуре, Динка вдруг жалобно заскулила из своей комнаты:       — Жорка! Жорка! Вы меня бросаете? Лучше застрелите меня, но не бросайте, прошу…       Хорышев подошёл к ней, сел у изголовья.       — Мы тебя не бросим, обещаю. Мы идём на разведку. С тобой будет Шурка. Ну, не переживай, давай, — он потрогал её горячий и влажный от пота лоб. — О, какая горячая. Давай, чтобы мы вернулись, и ты уже была на ногах.       Он помахал ей на прощание, и все четверо вышли из хаты. Динка с Шуркой остались одни. Динке с ней всегда было некомфортно, чувствовалось какое-то превосходство. Шурка была явно сильнее морально, чем Динка. Но вот рана снова заныла, и Динка забыла про Шурку и её превосходство. У неё часто так бывает: она думает или разговаривает о чём-то, но как только раны дают о себе знать, сразу всё забывает.       Тем временем Хорышев с остальными изучали окружающую хату лесника территорию. Местность была вдоль и поперёк изрезана болотами и небольшими ручейками, что очень затрудняло продвижение группы. Они подолгу лежали на травке, рассматривая и срисовывая окружающий ландшафт, потом переползали в другое место.       — Очередное болотце, метров 200 до него, — говорил Хорышев, всматриваясь в бинокль.       — По болоту, по болоту и больше никак, — твердил Розанов.       — Одни болота на уме, Розанов! — ругнулся Хорышев.       — Товарищ младший лейтенант, я вижу хаты, это похоже деревенька, — вдруг сказал молчавший всю дорогу Михин.       — Неплохо, Миха, неплохо, — похвалил Хорышев, однако заметил. — В ней явно куча немцев.       — Мне кажется, необязательно, — выразил своё мнение Фуга.       — Да почему же…       Хорышев недоговорил. Где-то позади, там, где стояла хата лесника, где они оставили Шурку и Динку, стали слышны выстрелы. «Динка!» — встревоженно пронеслось у него в голове. Он хотел сказать это вслух, но вовремя остановил себя, дабы не потерять репутацию.       — А я говорил… — сказал Фуга, напоминая, что он говорил про разделение группы.       — Возвращаемся, быстро! — почти крича приказал Хорышев, плохо скрывая свою встревоженность.       Все четверо, торопясь, про себя ругаясь-матерясь, забыв о всякой осторожности, помчались к хате лесника. В дороге пару раз Хорышев натыкался на ветки, они больно били по щекам и по всему лицу, но он не замечал этого. Он бежал первее всех, убитый чувством вины зато, что бросил двух фактически беззащитных девушек (винтовка мало чем им может помочь против нескольких, а немцев точно несколько, не гуляют они в одиночку, а тем более против автоматов, стрельбу из которых и слышали) одних. И бросил их именно он, младший лейтенант Хорышев, хоть и идея была Розановская. Он командир, он приказал, значит он и виноват.       Перед самой хатой залезли в кусты. Немцев около хаты насчитали три штуки, а кто-то уже мог проникнуть внутрь. Хорышев кусал локти и думал, как отбить хату без сильного шума.       — Обходим хату с четырёх сторон. Ведём огонь из кустов, чтоб внезапность. Сигналы: когда на позицию пришёл: один кряк; от меня начать пальбу: два моих кряка. Приказ понятен?       Бойцы кивнули и разбежались. Хорышев был спереди. Первый кряк он услышал справа: это был Розанов, второй сзади это был Фуга. А где же Михин? Фуга успел дойти, а он нет? Может он не умеет крякать? Почему не сказал тогда? Ох, Михин, Михин, намучается он ещё с ним! Вскоре он услышал слева что-то похожее на очень неумелый кряк. «Понабирают, а!» — в сердцах подумал Хорышев, злясь на мальца за потерянные секунды. Тут же прозвучало два частых кряка, и операция по спасению девушек началась. Первым начал вести огонь Хорышев, убив того, кто стоял ближе к двери, потом Розанов и Михин. Фуга медленно продвигался из кустов к хате. Вскоре двор хаты был очищен, первыми в неё вошли Розанов и Фуга: он залез в окно. Хорышев, боясь зайти в дом и увидеть то, что там творится, побежал выручать Михина, который застрял на одном противном фашисте, который всё не хотел умирать. Хорышев зашёл к нему сзади, и он повис на заборе. Михин почему-то не двигался в сторону хаты. «Боится, что ли?» — подумал Жорка. Он помахал Сашке, чтобы тот шёл к дому, но ответа не последовало. «Ранен? Этого только не хватало!»       — Розанов! — позвал Хорышев.       Ему вдруг поскорее захотелось в дом, захотелось проверить Динку, как там она, и он не хотел тратить время на Михина. Может быть несправедливо, но если что Розанову будет легче, чем ему, дотащить Михина до хаты, из которой нужно бы убираться по добру, по здорову. Его охватила тревога. Всё разваливалось прямо на глазах.       Розанов вышел из избы помрачневший, и Жорка понял, что случилось что-то очень плохое.       — Не говори мне, сам всё увижу, — удержал его Хорышев. — Иди проверь что там с Михиным.       Розанов с тем же кислым выражением лица пошёл по направлению Михина.       Гоша побежал в хату. В сенях лежал труп немца, ещё один лежал на кухне, рядом с печкой. А на входе в спальню на коленях сидел Фуга, а на его колене лежала голова Шурки. Её тело было буквально изрешечено пулями.       — Закрывала собой вход в спальню, — грустно, но с гордостью сказал Фуга, он хотел сказать что-то ещё.       — Что с Диной? — перебил его Хорышев.       — Динка или без сознания, или померла.       — Чёрт! — вырвалось у Хорышева.       Он помчался в спальню. Его нервозность достигла своего апогея. Динка лежала на боку с закрытыми глазами и не подавала никаких признаков жизни. Но не выглядела она как мертвец! Нет! Он сел на колени рядом с кроватью и стал трясти её за плечи.       — Динка, Динка, просыпайся, пожалуйста, ну! Ну, давай! Я знаю, ты жива! Ну?! — восклицал он.       — Товарищ командир, что же Вы её трясёте? — вмешался Фуга. — Пульс проверьте на шее…       — Уйди! — зло крикнул Хорышев Фуге, и тот моментально выбежал из спальни и закрыл за собой дверь.       Но совету Фуги он всё-таки послушался. Приложил три пальца к шее и проверил пульс. Сердце девчушки, даже сейчас усеянной веснушками, всё же билось. Она боролась, ещё боролась за жизнь с пулей, до сих пор сидящей в её теле и отравляющей её.       Хорышев выдохнул, радость, сравнивая с той, что он испытывал после прорыва из крепости, охватила его, он начал суматошно расцеловывать Динке лицо и руки, а она стала приходить в себя.       — Жор, Жор, ты чего, а?.. — слабо стала говорить она.       — Живая! — обрадованно воскликнул он.       — Пока живая… — она заплакала. — Шурку жалко…       — Да, Шурка героиня. Надо бы её похоронить как следует.       — Я так перепугалась, вы мне даже пистолета не оставили… Шурка сначала затаилась, а потом… Она стрелять начала, а я сознание потеряла, — она поморщилась от боли.       — Больно?       — С каждым часом всё больнее…       — А лоб всё горячее… А без Шурки, — он решил недоговаривать.       В дом наконец-то вошли Розанов с Михиным. Он шёл сам, и крови на нём практически не было. Было что-то грязное на плече и вроде бы всё.       — Я думал, тебя убили, ты не стрелял, — сказал Хорышев, увидев бывшего выпускника.       — Меня царапнули, было больно, — сухо ответил Михин почему-то виноватым голосом.       — Меня вот тоже царапнули недавно, но не суть… Суть в том, чтобы сохранить то, что осталось. Сейчас хороним Шурку, а потом… Кто готов отправиться в разведку с Фугой? Нужно продолжать, мне кажется, мы нащупали верный след.       Розанов с Михиным перегляделись, как будто бы боясь, что другой не вызовется и придётся идти ему. Хорышев боялся, что повторится тоже самое, и тогда скорее всего будет всё гораздо хуже, чем сейчас. Он, возможно, посылает людей на верную смерть, а может быть несёт смерть для себя и для Динки. Кто дал ему такое право распоряжаться чужими жизнями? Обучение в погранучилище? Кубари на петлицах? На этот вопрос он сам иногда пытался найти ответ, но ему всё не удавалось. Поиск ответа как бы был одним из смыслов его жизни.       — Ну? Я ответа не слышу.       — Я пойду, — вызвался Михин.       — Удивительно. Сможешь? Рана не будет мешать?       — Нет, — отрезал он.       У Жоры возникли сомнения в правдивости этого высказывания, но Розанов ему был нужен больше, чем Михин. Но вот Фуга… Фуга был ему нужен, жизненно важно нужен! Но Хорышев надеялся, что Фуга даже в случае полного провала Михина выживет. Выживет, потому что он хитрый, юркий, проворный, потому что он живучий, чёрт возьми!       Могилу выкопали быстро. Розанов, подняв тело Шурки, опустил его в землю, в последнее пристанище этой бойкой девчушки, характеру которой позавидовал бы любой. Она защищала раненую ценою своей жизни, выполняла чужую обязанность. Это он, Хорышев, командир группы, должен был позаботиться о безопасности раненой, но нет, он оставил её и вместе с сильнейшей половиной группы отправился на разведку, недобившись результатов от которой, но в необходимость которой он всё ещё верит. Было ли это решение ошибкой? Да, возможно, было. Но это не отменяет того, что Александра Бойкова героиня и пала смертью храбрых. С ней провели туже самую церемонию, какая была у Майсурадзе: закапывание, палка в землю, отметка на карте. Они оставили уже вторую могилу. Кто знает, сколько ещё могил они оставят.       Фуга с Михиным ушли, почти не прощаясь, наверное, уверенные, что обязательно вернутся. Розанов, Динка и Хорышев остались одни. Розанов решил поспать и залез на печку, Жора сел у изголовья кровати. Динка лежала на боку, потела и часто дышала.       — Шурка уже третий человек, отдающий за меня жизнь…       — А кто были первые два?       — Мой муж Данька и комэск Кузнецов, царствие им небесное. Я этого недостойна…       — Если они так сделали, значит считали, что достойна. Уважаешь их мнение?       — Ты не понимаешь, это так гложет… Хоть сейчас вскакивай с постели и беги совершать что-то великое…       — Я у тебя в книжке фотокарточки видел, можно глянуть?       — Глянь. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали…       — Да брось.       Он достал из её нагрудного кармана фотокарточки. Две из них он уже видел: её фотографию и фотографию с мужем и сыном.       — Когда он погиб? — спросил Хорышев о муже Динки.       — В первый день. Протаранил немецкий истребитель.       — А ребёнка как зовут? Где он сейчас?       — Костик уже должен быть в Москве, но новостей от него нет и нет. Отправила в первый день его со свёкром и свекровью.       Он достал третью фотокарточку, ту, что не успел разглядеть. На ней на заднем фоне были женщина и мужчина в форме средних лет, а на переднем два парня и Динка.       — Это вот моя мама, Мария Николаевна Соколова, — она показывала на женщину средних лет с кудрявыми короткими волосами. — Это вот мой отец, Глеб Вадимович, — видно было, что отец был статен и выглядел в общем-то довольно молодо, петлицы и фуражка говорили о принадлежности к авиации. — Это младший брат, Сашка, глупенький и наивный, — мальчик и вправду производил впечатление глупенького и наивного, у него были практически такие же волосы, как и у матери. — Это я, а это мой старший брат, Артур, горячий парень, — Судя по петлицам, Артур был танкистом, у него были слегка кудрявые волосы, напоминающие материнские, и весёлый взгляд, говорящий о эмоциональности.       — Хорошая у вас семья. Даже завидую немного. Совсем немного.       Вдруг Динка практически заорала от боли, стала активно двигаться, дрыгать ногами, пытаясь найти пятый угол, да так, что Розанов проснулся от своего мёртвого сна и прибежал в спальню на крики.       — Что у вас тут происходит? — вскричал он.       — Так больно вдруг стало, ужас… — еле выговорила она и снова закричала.       — Это нехорошо, — сделал вывод Розанов. — Может она уже умирает?       — Сплюнь! — грозно крикнул Хорышев. — У Шурки должно быть обезболивающие, поищи в сумке.       Розанов стал рыться в сумке погибшей. Но без Шурки было сложно определить, где что, как, куда и сколько капать и как пользоваться шприцом.       — Если бы только Шурка была жива, а! — в сердцах воскликнул Розанов.       Тем временем боль Динки достигла своего апогея.       — Жора, ты обещал меня пристрелить, если…       — Ты уверена, что это то самое? — Хорышев мялся.       Он уже тысячу раз пожалел, что пообещал это. Он не хотел её убивать. Тогда в самом начале, он возможно бы мог это сделать, но теперь… Неделю проскитаясь по лесам, делая всё, чтобы спасти её, он не мог найти в себе силы нажать на курок пистолета, направленного на больную, измученную лётчицу, которая ой как пригодилась бы сейчас в строю…       — Мамочки, мне больно! Жорка, давай, а!       — Ты же хотела что-то великое совершить, сама говорила…       — Самое великое, что я могу сейчас сделать, это умереть достойно…       Жора раскрыл кобуру, достал пистолет, посмотрел на него. Он пытался найти какую-нибудь причину, по которой ему не нужно было выполнять своё миллион проклятое обещание. И кроме всего прочего, в нём сидит какое-то чувство, странное и непонятное, направленное к ней.       Ну не может, он не может!       Но он вроде обещал и своё слово нужно держать… Как он мог такое пообещать? Как он тогда нашёл в себе такие силы? Поддался на уговоры?       Он встал, отошёл от кровати, взвёл курок.       — А может не надо? — спросил он.       Динка не ответила, но по ней было видно, что она не согласна. Она мучилась, и ему было больно это видеть, но ещё больнее — её застрелить.       — А может сама? — всё ещё продолжал юлить он.       — Не могу! — сквозь боль крикнула она.       Жорка выругался. Эмоции в нём кипели, ситуация достигла своей кульминации… Он прицелился и слегка надавил на спусковой крючок.