На рубеже жизни и смерти

      Дом по Красноказарменной улице подсвечивался солнечным светом. Августовский день был в самом разгаре, солнце сильно пекло. Динка, которой ходьба всё ещё давалась нелегко, вся истекла потом.       Дом, милый дом. Знакомые пейзажи. Двор, знакомый до слёз практически с самого рождения. Динка помнит здесь каждый куст, каждую травинку, каждую ямку.       Она может пройти по лестнице до квартиры вслепую.       Тут почти ничего не изменилось. Только осколки стекла возле окна в подъезде говорят о том, что случилась страшная трагедия — началась война.       Вся таже самая дверь. Дверь, которая отделяет Динку от родителей и вестей о Костике. Хорышев отказывается про это говорить. Почему?       — Это не значит, что всё ужасно, просто не могу об этом говорить, — сказал он.       К чему бы это?       Динка сделала движение, чтобы постучать, но её остановил Жорка и словил на себе вопросительный взгляд девушки.       — Что такое?       — Я должен тебе кое-что сказать. Я должен был это сказать с самого начала. Я не жил у твоих родителей и не знаю ничего о Костике.       — И где же ты ночевал?       — Ну, сначала на вокзале, потом один раз в метро. Где придётся.       — А раньше нельзя было сказать? — поворчала Динка и наконец постучала в дверь.       Полная тишина. Динка стучит ещё. Снова тихо.       — Может, они переехали? Я же уже был здесь.       — Сейчас узнаем.       Динка пошла к соседской двери, пытаясь вспомнить имя соседки. Наташа? Маша? Нина? А отчество? Чёрт…       Она постучала. Дверь открыли почти сразу же.       — А Вам повезло, я как раз собиралась уходить, — сказала соседка вместо приветствия.       — Привет…       — Ася Марковна, — догадываясь, что хочет сказать Динка, подсказала соседка.       — Ася Марковна, ты не знаешь, где Мария Николаевна? А то я стучу, стучу…       — Ой, Мария Николаевна сейчас сама не своя, уже третий месяц… Беда у неё. Попробуйте покричать, стук она не воспринимает.       Динка подошла к двери и громко сказала:       — Мам, мам, открой, это я! Динка!       Ответа не последовало. Зато соседка очень оживилась, будто забыв, что куда-то собиралась.       — Вы Динка?       — Да, а ты не помнишь меня?       — Нет, не узнала. Ты же погибла…       — Как видишь, нет.       Хорышев тем временем прислушивался к двери.       — А она точно там есть? — вдруг спросил он, перебив диалог двух соседок.       — Она не выходит из дома, — ответила соседка с оттенком сочувствия.       Хорышев стал стучаться и чуть ли не кричать в дверь:       — Откройте, милиция!       — Ты что делаешь?       — Мне кажется, случилось что-то плохое. Надо взламывать дверь.       — Зачем же сразу взламывать? — остановила его Ася. — Давайте я попробую.       Она подошла к двери и сказала:       — Мария Николаевна, Костик, наверное, долго не ел…       Костик?! Значит, он жив?! Хорышев с радостью посмотрел на Динку, которая была готова тут же упасть в обморок или побежать в квартиру, искать там сына, но нужно встретить мать.       К удивлению, всех собравшихся ключ в дверях повернулся и дверь открылась.       — Я же говорила, беда у неё, её ничто кроме внука не интересует… — пояснила соседка.       — Да, Асенька, надо бы… —донёсся голос матери из-за двери. Он уже не такой юный, как прежде…       Соседка раскрыла открывшуюся дверь.       — Мария Николаевна, к Вам тут гости, — сказала она.       На пороге квартиры стояла не та женщина, какой Динка помнила мать. Ей было всего 43 года, а выглядела она на все 50. Появились морщины, седые волосы на её волнистых блондинистых волосах.       Увидев Динку, Мария Николаевна отшатнулась, схватилась за сердце и тихо сказала:       — Живая…       — Мама! — вскрикнула Динка и побежала к маме.       Мать прижала её к себе, погладила и оставила слезы на её плече.       — А мы уже думали, что всё… — сказала она. — Тут сын твой, он жив… Ой, там такая история, доченька… — И вдруг она заметила Жорку. — А с кем это ты?       — Это мой друг, Жора Хорышев. Он спас мне жизнь, в общем.       — В таком случае, он вдвойне желанный гость в нашем доме. Проходите, Жора, будьте как дома.       Жорка смущённо улыбнулся, перемнулся с ноги на ногу, сказал: «Не стоило» и вошёл в квартиру, снял сапоги и застенчиво встал в коридоре, опираясь на трость.       Он вошёл даже раньше, чем Динка, которая ещё мялась у порога, не желая отпускать мать из своих объятий. Они так и стояли в прихожей, прижавшись друг к другу. Плакали обе.       — Мама, там так страшно, так страшно… И так больно… — бормотала Динка.       Матери можно сказать правду. Только матери можно и сказать её. Кто ещё выслушает? Кто ещё посочувствует тебе? Не посмеётся над её страхами, не растрезвонит их по всем дворам… Даже отцу она боится так сказать, разочаруется ещё…       — Всё пройдёт, Динка, скоро всё закончится… — говорила мать, хотя обе понимали, что ещё долго ничего не закончится.       От матери, даже постаревшей, всё ещё отходило те же тепло и забота, что и раньше. Динка вдруг вспомнила эти чувства, и от этого стало больно, что забыла их и не чувствовала их столь долго. Слёзы лились рекой по её щекам и вязанной кофте матери, а та обслюнявила Динке совсем новую гимнастёрку. Они бы могли ещё долго так стоять, если бы из комнаты не послышался до боли знакомый Динке младенческий плач.       Костик! Динка помчалась на звук. Костик лежал в колыбельке, в которой ещё спали маленькие Динка и Сашка (Артур провёл своё младенчество в тогда ещё Царицыне, его люлька там и осталась). Костик как будто почувствовал приход матери, будто бы просился ей на руки. Она подошла к люльке, нагнулась и аккуратно, боясь что-то сделать не так (отвыкла-отвыкла!), подняла его и прижала к себе. Вот оно, золотце, вот он, тот, из-за которого не спала по ночам и о ком так много думала.       Оказавшись на руках у матери, Костик покорно замолчал, и Динке даже показалось, что он улыбнулся.       — Колыбельку вот твою с Сашенькой нашли с отцом… — сказала Мария Николаевна, наблюдая за сценой воссоединения матери с сыном. — Отец целый день собирал.       — Где кстати он? И где Надежда Васильевна с Игорем Фёдоровичем? И Сашка? А об Артуре что известно? — спросила Динка, укачивая сына.       — Отец в авиационном управлении, вечером придёт, а Надежда Васильевна с Игорем Фёдоровичем… Пойдём на кухню, расскажу.       — Ладно, я сейчас.       Мать ушла, а Динка вспомнила про Жорку, смущённо стоявшего в коридоре.       — Жор, подойди! — позвала она его.       В коридоре послышались стуки тростью, и на пороге комнаты появился Хорышев. Он, видно, был рад за Динку и радостно улыбался во все 32 зуба. Она поманила его к себе.       — Смотри какой! — Динка словно хвасталась своим сыном. — Посмотри, как он вырос!       — Хорошенький… — сказал Жорка, рассмотрев Костика. — А ты переживала. Вот смотри, как всё хорошо получается. Сын живой, даже есть человек, который его кормит, рядом.       — Мама постарела. Сильно. Как думаешь, из-за меня?       — Дин, в любом случае, твоей вины в этом нет. Так система работает. Ты не вернулась с задания, в полку сочли, что ты погибла, отправили телеграмму родным, что ты, дескать, «пропала без вести», погибла уж не могли без твоих документов и тела написать… Такова система. Ты ничего не могла сделать.       — Может быть, я могла бы с этим мессером справиться?..       — В одиночку нет. Расплавилась бы с этим, прилетел бы другой. Так судьбой предначертано, не кори себя.       — А свёкр со свекровью где?       — Уж этого не знаю. Но думаю, раз сын здесь, значит и они тут должны быть. Сам Костик бы явно сюда не пришёл. Рано ему ещё. Да? — он посмотрел на Костика и вопросительно кивнул, чтобы тот подтвердил. — Давай, пойдём на кухню, Мария Николаевна всё расскажет.       — Ты прав, — Динка положила сына обратно в колыбельку и отправилась вместе с Жоркой на кухню.       На кухне уже во всю хлопотала мама. Поди достала из закромов всё, что было. За секунды успела настрочить салат, а на плите уже что-то греется (или только варится). По стоящей на столе бутылке спиртного, Динка поняла, что вести её ждут совсем недобрые.       — Георгий, Вам чай с сахаром или без? — спрашивала Мария Николаевна, по пути помешивая то, что было на плите.       — Сто лет не ел сахар… С сахаром, пожалуйста.       — Мам, тебе помочь?       — Нет, я уже сажусь.       Два нежданных гостя уселись за стол, вскоре села и мать. Разлив по трём стаканам водку, тяжело вздохнув, она начала:       — Ну… Сашка, когда мы узнали, что ты пропала, пошёл в артиллерийское училище. А насчёт твоих свекрови и свёкра… Когда поезд стоял на станции, я уж не помню на какой именно, налетели немецкие самолёты… Надежда Васильевна с Игорем Фёдоровичем погибли… А Костика потом нашли и записку твою, дочка, с адресом. Доставил сюда его адъютант какого-то там командира, я уж не помню. Я записала его фамилию в блокноте, если нужно. С его слов и рассказываю всё это.       Динка резко встала из-за стола и выбежала из комнаты. Через секунду вернулась и быстро сказала Хорышеву, чуть ли не приказным тоном.       — Ты мне нужен.       Она выбежала на улицу, где нещадно жарило солнце. Жорка — за ней. Она не знала, что чувствовала, чувства смешивались и превращались во что-то несуразное, непонятное. Мысль, допущение, того, что с Костиком могло случиться что-то плохое, просто пугала, ошеломляла, но мысль, что война добралась до этого ещё совсем крошечного существа, которому ещё рано такое видеть и такое чувствовать. Рано! Даже его нельзя уберечь от следов войны…       — Дин, я понимаю, это страшно, но всё же обошлось…       Динка неожиданно прижалась к нему и заплакала.       — Понимаешь, он же такой маленький, такой крохотный, а они его… с самолётов… Что ж эта война всех и вся заденет? И никто целым не останется? Даже младенцы? Такой крохотный…       — Война она такая, — он вздохнул. — По всем прокатилась. И ещё прокатится.       — Ну почему, почему они гражданских бомбят? Пусть лучше нас, мы для этого и созданы, чтобы нас бомбили, а мы их…       — Подлюки они, получаются. Что должно давать нам двойную силу, чтобы выпихнуть отсюда. И я выпихну, сам, самолично, вот увидишь. Сейчас ногу подлечу, и покажу там им всем, где раки зимуют. Так буду воевать, что навек запомнят, кто такой лейтенант Хорышев, и что с ним связываться себе дороже.       — Обещаешь?       — Клянусь.       — И я клянусь.       Солнце припекало, ветра почти не было, небо было ясным, а во дворе дома номер 3 стояли два молодых человека, которые волею судьбы поклялись убивать людей. Убивать людей, но во имя чего-то святого, в общем, благородного дела. И двое этих совсем молодых, совсем юных людей, которым ещё жить и жить, поклялись, если что, умереть ради своей цели. И теперь они навеки повязаны.       —Пошли, а то мама переживает…       Пока Жорки и Динки не было, мать успела ещё сильнее накрыть на стол. Вытащила, видимо, всё, что было. Конечно, ведь у неё такой праздник! Когда отец пришёл из управления с письмом в руках, весь потерянный и чуть ли не заплаканный, она уже его ждала, так как весь день материнское сердце чувствовало неладное… Глеб Вадимович ещё на что-то надеялся, ходил в управление, делал запрос, а Мария Николаевна сразу погрузилась в глубочайшую тоску, в процессе которой сильно потеряла в весе, сильно постарела на лицо и наполовину поседела. Через две недели после письма, пришёл ответ на запрос: «младший лейтенант авиации Д.Г. Зарецкая (в дев. Соколова), 1921 г. рождения, 30 июня 1941 г. не вернулась с вылета в районе Барановичей». Глеб Вадимович чуть было не собрался лететь в Барановичи, на аэродром Динки, но войска уже оттуда отступили. Тогда он решил ехать в полк, но его отправили на перегруппировку. Да, отец тоже горевал, убивался, но надежда и желание что-то делать не засыпало в нём.       — Отца-то чем будешь кормить? — спросила Динка, увидев набитый едой стол.       — У меня всё предусмотрено, — сказала мать, наконец, усаживаясь за стол. — Пока есть, что кушать, надо кушать, а то потом может… Вот соседка наша уже голодает с дитями. Я её и дочурку её с сыном взамен, что она Костика кормит, кормлю вот. У неё ж муж генерал был, не то полковник, ну в общем, погиб он… Хоронила она его на Новодевичьем. И я ходила туда, — она не стала говорить, что, когда она туда ходила, думала только об одном: её дочурку, Динку, будут хоронить когда-нибудь, когда найдут растерзанное врагом тело, также, как этого молодого карьериста полковника-генерала. — Жаль её, совсем молодая ещё, твоя ровесница, Динка, а уже вдовая с двумя дитями. Весь день она на заводе, а я с детишками сижу. Хорошенькие они такие… Ваня и Аня. Утешение прямо мне было…       — А сегодня что?       — А к ней недавно тётка какая-то приехала, гостит у них. Завтра уедет, познакомлю вас, — она снова промолчала о том, что в соседке Асе она нашла себе вторую дочь, а в её детях — внуков…       — Ты об Артуре не рассказала. Что с ним? Он жив? Ты знаешь? — Динка села рядом с мамой и положила ей голову на плечи. — Если бы ты знала, как я хочу увидеть его и отца… И Сашку…       — С Артуром всё хорошо, он был ранен, но сейчас уже поправляется. Дождись вечера, Дин, немного осталось.       Тем временем, Жорка молча уплетал за обе щеки свою порцию. Как же давно он не ел домашней еды… Всё тушёнка, пшено, хлеб, да всякое варево в госпитале… А тут суп! Наслаждение…       — Мария Николаевна, Вы волшебница! Я правду говорю, это очень вкусно!       — Спасибо, Жора. Ешьте сколько угодно, могу даже добавку дать.       — Не-не, Мария Николаевна, а то всё быстро закончится. Надо растянуть удовольствие.       Тут в дверь постучали. Динка задёргалась в нетерпении: это явно отец.       — Я открою, — сказала мать и поднялась из-за стола.       На пороге активно затоптали, и стало понятно, что пришёл не один человек. Послышался голос отца:       — Какая ты счастливая сегодня, Маша! Саша письмо наконец написал?       Динка осторожно выглянула из кухни. С отцом был ещё и Артур. Ну прямо семейное торжество! Только Сашки не хватает.       Динка радостно побежала в папины объятия. Он, увидев дочь, обрадовался, засмеялся даже от радости и крепко обнял дочь.       — Живая! — первым подал голос Артур.       — А мы-то тут уже панику подняли, чуть ли не похоронили… — сказал отец. — Хорошо, что живая. Обрадовала стариков.       Артур крепко обнял сестру, чмокнул её в лоб и сказал:       — Больше не теряйся!       Тут зашевелилась мать на кухне:       — Все к столу, все ужинать! А то не успеем до тревоги.       Расселись за столом. Почти как в детстве, и Динка даже на ненадолго погрузилась в воспоминания, но её вернул отец:       — Доча, ты познакомь нас со своим спутником.       — Ах, да! — проснулась Динка. — Это Георгий Хорышев, пограничник, мы с ним из окружения выходили. И можно он у нас поживёт некоторое время?       — Пусть живёт.       — Ну что, сестра, рассказывай, как ты потерялась, где была, — Артур был очень активен, так как был очень рад. С ним часто такое. К слову, злость и гнев действуют на него примерно также.       Динка довольно подробно всё рассказала, практически ничего не утаив, она всегда всё рассказывала родителям. Сидевший рядом Хорышев даже слегка удивился такой откровенности.       — Артур, а что у вас было? Ты здесь тоже после госпиталя? — закончила свой рассказ Динка.       — Да, ранило в живот, чуть обгорела спина. Теперь сзади я слегка страшненький, — Артур видимо повторил уже рассказанную родителям историю.       Когда все закончили делиться своими военным опытом, в комнате воцарилась тишина. Каждый задумался о чём-то своём, переживал своё горе или горе всех сразу. Мать слегка всхлипывала, видимо плакала. Тишину нарушил Хорышев:       — Есть закурить?       — Пойдём, мы курим на лестнице.       — Ты же не куришь? — удивилась Динка.       — Иногда могу.       Ночь выдалась тихой, бомбёжки не было. Немцы решили наконец-то отдохнуть. Гошу положили на старую сашину кровать.       Динка и отец лежали на диване в его кабинете. Отец, не переставая гладить рыжую голову Динки, приговаривал:       — Диночка моя, доченька моя… Мы с матерью по вам так скучаем, так боимся за вас… Я ведь так дочь хотел, так обрадовался, когда ты родилась. А когда то письмо пришло, я уж хотел ехать в твой полк, но он тогда был на перегруппировке, да и мать меня остановила. Мать так горевала, вон поседела даже. Сашка мстить пошёл, учится сейчас в артиллерийском училище…       — Папа, а ты же воевал в Гражданскую?       — Воевал. В кавалерии. Конь у меня такой был, прям ух. Гнедой. Красавец! Жаль, убили его потом, беляки эти проклятые. Такого коня положили, таких людей погубили! Страшно вспоминать! И сколько сейчас нацисты эти хороших людей погубят!       — Папа, а тебе было страшно? Ты только честно говори!       — Было страшно, было. Но я как-то этот страх преодолевал и сражался.       — Пап, а пап, а что у вас в штабе говорят об июне, о том, что будет?       — Ну про июнь стараются не говорить, а о будущем… Укрепляем воздушную оборону Москвы и округа, на неё фриц скоро пойдёт. Скоро одно из решающих сражений. Выстоим под Москвой, значит сохраним шансы. Что-то в этом роде, — он сделал паузу и снова принялся приговаривать. — Какая красавица-то ты у меня! Сколько мальчишек за тобой бегают…