На рубеже жизни и смерти

      Перед отъездом на фронт Динка решила навестить свою бабушку по материнской линии Тамару Алексеевну. Она жила вместе с детьми её тётки Елены, также погибшей при налёте на поезд вместе со свекровью и свёкром Динки, в пригороде Москвы, в простой избушке. Мать Динки несколько раз предлагала ей переехать в Москву, поближе к ней, но она отказывалась, не желая жить городской жизнью.       — Моя избушка мне дороже ваших городских трущоб, — говорила она.       Чтобы добраться до неё, нужно было пройти несколько официальных процедур, ибо в городе уже было введено военное положение. До самого пригорода Динке пришлось ехать на попутной полуторке вместе со всяким хламом в обнимку. Но с бабушкой нужно было во чтобы-то ни стало встретиться, и поэтому спустя три часа поездки она была в Клине.       Клин — город очень маленький, но со своей атмосферой. Она без труда нашла нужный дом, где её сразу встретил её двоюродный брат Глеб, названный в честь её отца. Ему было всего 14, и он с сочком пытался поймать пролетающую бабочку.       — Динка! Привет! — он радостно подбежал к Динке и обнял её. — А мы с бабушкой уже думали-передумали приедешь ты или нет!       — Привет, Глебыч. Бабушка дома?       — А где ж ей быть? Пошли в дом!       Глеб бросил свой сочок и радостно вбежал в дом, приглашая за собой Динку. Дом был максимально прост: печка, скамейки, кровать, большой дубовый стол, комод.       Бабушка раскачивалась на подаренной ей в одно из дней рождений кресле-качалке и вязала. Сколько Динка её помнила, она всегда вязала.       — Глебушка, кого там к нам принесло? — ласково сказала бабушка, не отвлекаясь от вязания.       — Здравствуй, бабушка. Динка я, — сказала Динка, вплотную подойдя к бабушке.       — Ах, Диночка. А то я уже подумала, что ты забыла меня, старую.       — Да, как же тебя забудешь, бабуля, — сказала Динка и поцеловала её в щёку.       С прошлого её визита бабушка ничуть не изменилась. Такая же седая, сморщенная, скрюченная, как и всегда. Бабушка нежно обняла Динку, поцеловала её в лоб. Как и любая бабушка, Тамара Алексеевна очень любила свою семью, всех своих детей и внуков, вязала на всю семью тёплые носки, шарфы да свитера.       Бабушка попросила Глеба принести стул для Динки, чтобы она села рядом, и сказала:       — Ну, рассказывай. А то тут давеча Машенька такую панику подняла, писала мне, что погибла ты. Переполошила бабушку, а потом ать и ты живая оказалась. Глеб подтвердит, я тут чуть коньки не откинула за это время.       — Ну тут ситуация такая получилась. Сбили меня под Барановичами, но я выбралась.       Динка стала аккуратно, без особых подробностей, чтобы не волновать бабушку, рассказывать свою историю. Глеб сидел тут же и жадно слушал эту историю, воодушевляясь. Бабушка временами ужасалась, но Динка сразу же старалась её утешить.       — Ну и страсти ты рассказываешь, Диночка. В трудные времена мы живём. Сначала империалистическая война, дедушку вашего там убили. Потом гражданская. А сейчас вот… Ты мне лучше скажи, внученька, скоро ли мы немца погоним? А то читаю вот газеты, какие Глебушка приносит, и сама себе не верю. Неужели они так глубоко забрались? Как же так получилось?       — Ну вот так вот, бабушка. Не готовы мы были. Но мы обязательно их погоним, обязательно. Обещаю.       — Я для нашей Красной Армии ничего не пожалею, ты же знаешь. Последнее отдам. Только пусть уж она тоже постарается.       — Постараемся, бабушка, обязательно. Бабушка, а где же Надька? — решила спросить Динка о своей двоюродной сестре, которая вроде как должна была тоже жить с ней.       — Надька ушла на летунью учиться, как и ты. Её Глеб пристроил. Она как только об отце узнала, тут же убежала. Ой, дура девка, не знает во что вляпывается.       — А что с Иваном Степановичем случилось? — удивилась Динка. Хотя понятно, что он скорее всего тоже попал в окружение, из которого очень сложно выбраться.       — Погиб он. В июле. Где-то в Белорусии. Глебушка и Наденька полными сиротами остались…       Глебу было сложно слушать про отца и мать. Он отвернулся, всхлипнул, а затем вскочил и стал размахивать кочергой.       — Я этих фашистов, и так и вот так! — он стал показывать, как именно он будет бить фашистов кочергой.       — Глебушка, перестань, — стала утешать его бабушка.       — Глеб, маленький ты ещё. С немцем и здоровенные мужики справиться не могут, а ты-то им как поможешь?       — А там именно меня и не хватает! — не унимался Глеб.       Игра с кочергой уже заходила далеко. Подойти к себе Глеб не давал.       — Глеб! Бросил кочергу быстро и сел! — перешла на крик Динка.       Глеб потоптался, но в конечном итоге бросил кочергу. Динка укутала его в свои объятия, а он начал плакать.       — Маменьку убили, папеньку убили. Один я остался.       — Не один. Вон бабушка Тамара у тебя есть. Она тебя в обиду не даст, уж я-то знаю. Мы с Надькой будем вас с воздуха прикрывать, а Артур и мой друг Жорка с земли. Всё будет хорошо.       — А этот Георгий, он мужик-то хороший? — решила спросить бабушка.       — Хороший. Очень хороший.       — Динка, а ты на нём женишься? — успокоившись, ехидно спросил Глеб.       — Во-первых, девушку не женятся, а выходят замуж.       — А во-вторых?       — А, во-вторых, после смерти мужа я не могу…       — Ладно, Диночка. Костика никак не получилось взять?       — Нет, ба. Там всё строго с пропускным контролем. Мне кстати уже бежать надо, а то опоздаю до комендантского часа. Влетит не по-детски.       — Как жалко-то, Диночка. Ну давай, прощай, — бабушка обняла Динку напоследок. — Глеб, проводи сестру.       Глеб послушно кивнул, всё ещё утирая слёзы. Динка поцеловала бабушку в щёку и, помахав рукой, вышла из избы. Глеб проводил её до дороги, дождался с ней попутки до Москвы.       — Веди себя хорошо, Глебыч. Бабушку не обижай, береги её. Если что, ты же адрес моих родителей знаешь?       — Знаю.       — Вот если что туда. Надеюсь, ещё свидимся, Глебушка.       Они обнялись, и Динка напоследок поцеловала его в лоб. Динка запрыгнула на полуторку и ещё долго махала из неё Глебу, который всё не уходил.       Она еле успела вернуться до комендантского часа. Дома её дожидались мать с отцом. Мать последнее время была всё тучнее и тучнее и не желала отправлять дочь на фронт. Она пыталась уговорить отца воспользоваться положением и отправить Динку служить куда-нибудь подальше от фронта, но отец, на радость Динки, не согласился.       — Если она носит эту форму, то пусть служит. Это был её выбор, — сказал отец.       Как только Динка пришла, мать сразу зашелестела на кухне, разогревая на плите ей ужин.       — Динка, садись поешь. Голодная небось! — крикнула она ей из кухни.       — Хорошо, мамочка.       Динка лениво сняла сапоги (в форме было, как ей думалось, легче передвигаться), расстегнула ремень, сняла гимнастёрку и пошла на кухню. Отец лениво пил чай, зачем-то внимательно рассматривая содержимое. Динка устало плюхнулась на стул. В дороге она очень устала, устала объяснятся с патрульными, трястись на полуторках и всякое такое.       — Ма, мне двойную порцию! — сказала она. — Пожалуйста. Хоть поем домашней еды напоследок.       — Как там Тамара Алексеевна? — спросил отец, продолжая свои действия с чаем. — Маш, положи ей в чай побольше сахара, пусть хоть этот вкус запомнит.       — Бабушка в порядке. Всё вяжет. Глебка, правда, очень по матери и отцу тоскует. Всё мстить хочет.       — Рано ещё, малой он совсем, — сказала мать, наливая суп.       — Я ему тоже самое сказала. Ивана Степановича, конечно, очень жалко… — мать чуть похлопала её по плечу, ведь для отца это очень больная тема.       — Да, Ваня… Не уберёг он себя. Я более чем убеждён, что начальника оперативного отдела армии могли бы и вывезти. Он человек смелый, но это его и погубило…       — Странно, что вы мне раньше не сказали, а то сидела я там как дура…       — Прости, Дин, но ты же знаешь для меня это больная тема. Ваня был мне очень дорог.       — И мне тоже, пап. Мы же все были так близки.       — Да, доча, да… Что планируешь делать в последний день на гражданке? — спросил отец, чтобы поменять тему.       — Я тебе завтра, доча, форму и все твои рубашки поглажу. Сдай их все, кстати, сейчас, я их постираю. Там ты их, наверное, вообще не стираешь, про глажку я вообще не спрашиваю.       — Хорошо, мам. Завтра Ася попросила с ней в военкомат сходить, ей там надо что-то подписать. Ну и погуляем маленько. Потом вещи соберу и в поезд, в 6 вечера он у меня.       — Куда там тебя отправляют? — спросила мать.       — Под Калинин.       — Это отец походатайствовал, что ль?       — Да, я, Машенька. Ей там будет лучше.       — Снова воспользовался своим положением… — недовольно вздохнула Динка.       — Тебе там будет лучше.       — Почему, пап?       — Там и узнаешь.       — Сюрпризы у него.       Динка пошла переодеваться и сдавать форму и рубашки на стирку, да кормить Костика, который давно не ел и уже во всю вопил.       Ночевала Динка снова у отца в кабинете, как и в первый день. Отец нежно гладил её по головке, да приговаривал, как они с матерью будут скучать и волноваться за неё. Динка спокойно лежала и грустила, не желая оставлять стариков тут одних. Она понимала, что должна ехать на фронт, что там каждый человек на счету, особенно с опытом, но уезжать туда не хотелось. Хотелось жить здесь, с Костиком и родителями. Заботиться о матушке и каждый день проводить отца на работу и встречать с неё, но это, к сожалению, не может продолжаться вечно. Нужно ехать снова туда, навстречу опасности и даже может быть смерти. Снова почти не спать ночами, быть каждую секунду в напряжении, биться с мессерами и юнкерсами в ожесточённых дуэлях на смерть. Динка боялась, что эти два месяца без полётов Динка разучилась летать и забыла тактику Люфтваффе.       — Пап, а ты же дрался с мессерами в Испании?       — Дрался. Ох уж мы там знатно рубились.       — Ты помнишь, как они действуют?       — Поверишь, до сих пор кручу в голове. Я такую тактику не у кого не видел, ни у одних наших союзников тогда, ни у японцев. У них звенья по два самолёта, а не по три, как у нас. У них радиосвязь на каждом самолёте. Они более мобильны и самостоятельны, чем остальные. И обучение у них соответствующее.       — А ты много сбил?       — У японцев четыре, а в Испании три мессера.       — По мессерам я тебя кстати догоню.       — Ну дерзай. Главное, чтобы тебя какой-нибудь фриц на свой счёт не записал.       — Один-то уже точно записал.       — А меня нет, — отец по-доброму засмеялся. — Я пока матери не рассказываю, но готовится моё назначение командующим ВВС Западного фронта. Меня, наконец, в строй отправляют.       — Ты мне-то не ври. Сам поди просился?       — Тебя не обманешь. Я просился, вот одобрили. Буду твоим непосредственным командиром.       — Ну-ну. Кстати, а что с нашим Капецом случилось? — делая ударение намеренно неправильно на «е», спросила Динка.       — Копец застрелился. 22 июня ещё, вечером. Как говорят, облетел все аэродромы и застрелился. А Капецом это вы его про себя называли?       — Да, уж слишком фамилия благозвучная, — Динка хихикнула. — Да, чего-то у меня после 22 июня мыслей о самоубийстве не было. Только о мести.       — Ну разные же люди бывают.       — Ты, главное, не застрелись. Немцы-то явно на Москву попрутся.       — Как попрутся, так и отлетят, — решительно сказал отец. — Всё, давай спать. А то, когда ты ещё выспишься. И я тоже.       Динка покорно закрыла глаза и почти сразу. Отец ещё по инерции гладил её, но вскоре тоже засопел.       Утром отец, как всегда, встал рано. Умылся, сделал зарядку. Проснулась и Динка. Не успела матушка заскрипеть на кухне, как в дверь постучали. Дверь открыла мать. На пороге стоял неизвестный мужчина в форме сержанта.       — Лейтенанта Зарецкую, — сказал он.       — Динка, тебя! — крикнула матушка. — Правда, она же младший лейтенант пока, товарищ сержант.       — Её недавно повысили.       — Я младший лейтенант Зарецкая, что случилось? — взволнованно спросила Динка, натянув на ночнушку платок.       — Товарищ лейтенант, зайдите в штаб ВВС, Вас там ждёт подполковник Галушкин, у него есть кое-какое поручение для Вас. Сегодня до 11.00.       — Хорошо, сержант.       Сержант откозырял и вышел. Динка напросилась ехать вместе с отцом, всё равно ж в одно место ехать. Ещё и прихватили с собой Асю, чтобы не терять времени. Наскоро позавтракав, они пустились в путь. В штабе всё было как обычно. Куча важных генералов и полковников с голубыми петлицами, голубыми галифе и голубыми фуражками при параде. Ася осталась ждать снаружи, а Динка пошла к этому Галушкину. Его кабинет находился на втором этаже, и Динке пришлось подняться по большой лестнице с побелёнными перилами и красным ковром на лесенках. Подполковник был довольно загружен, и Динке пришлось с полчаса просидеть под дверьми кабинета под чутким взором его адъютанта, молоденького лейтенантика.       Подполковник был грузен и мрачен. Динка подумала, что он бы вряд ли влез в кабину истребителя, а тот бы вряд ли поднялся бы под грузом подполковника. Она звучно стукнула сапогами, когда отдавала ему честь. Он вышел из-за стола, что-то взял из ящика.       — Зарецкая, Зарецкая… Сначала поздравлю: Вам присвоено звание лейтенанта авиации, поздравляю, — он вручил ей новые петлицы и коробку с отличными духами «Красная Москва».       — Служу Советскому Союзу! — снова поднеся руку к голове и стукнув сапогом о сапог, сказала Динка.       — И зона ответственности теперь у Вас соответствующая. На одной из станций по пути в часть к вам подсядут новобранцы в Ваш полк назначения. Ваша задача их сопроводить. Их туда посадит майор… — он почесал затылок. — Чёрт, фамилию забыл. Но я думаю, Вы поймёте какой там майор их посадит. Кучу молодых летунов распознать несложно. Задача ясна?       — Так точно!       — Замечательно. Если нужна фамилия майора, спросите у адъютанта на выходе. Свободны.       Динка откозыряла и вышла, подошла к лейтенантику и спросила:       — Товарищ подполковник сказал узнать фамилию майора сопровождения у Вас, товарищ лейтенант.       — Да, сейчас… Вы простите товарища подполковника он просто очень занятой человек, и поэтому всё забывает. Он столько с этими новобранцами носился… — зачем-то оправдывая своего начальника, стал лепетать лейтенантик. У него то ли голос ещё не поломался, то ли он у него такой и планировался. Но голос был откровенно детским.       — Я всё понимаю, товарищ лейтенант.       — Так… Фамилия майора — Шточкин.       — Спасибо, товарищ лейтенант. — Динка уже хотела уходить, но что-то её остановило. — Мой Вам совет, товарищ лейтенант, вырабатывайте командный голос.       Лейтенантик смущённо кивнул, а Динка выбежала из штаба. Ася там уже заждалась и в сотый раз пинала какой-то камешек. Увидев Динку, она встала, выпрямилась и в очередной раз поправила свой ремень на гимнастёрке.       — Ну что там? — с интересом спросила она.       — Лейтенанта дали! — радостно завопила Динка.       Ася радостно завизжала, что подхватила и Динка.       — Поздравляю, Динка! — сказала она. — Ну что, в военкомат?       — Можно я домой сбегаю, форму сдам матери на обработку?       — Давай, времени ещё много.       — Сказали ещё, что должна я каких-то обормотов до части довезти. Лейтенантик-адъютант там такой мальчик сидит. Уж, не знаю, где Галушкин такого откопал.       — Симпатичный? — спросила Ася с нескрываемым любопытством.       — Да не сказала бы.       До военкомата Динка уже шла в платье. А Ася в своей форме военфельдшера гордо шагала по улицам Москвы. Пройдя краткосрочные курсы медсестёр, Ася тоже отправлялась на фронт, оставляя детей на мать Динки. А кормилицу Костику нашёл Глеб Вадимович: на соседнем этаже его адъютант недавно стал отцом.       Девочки неспеша гуляли, разговаривая о всякой всячине, аккуратно обходя тему фронта и войны. Динке хотелось хотя бы в последний день забыть о всех этих ужасах и кошмарах, что ждут её завтра, когда она приедет в часть и снова начнутся каждодневные полёты. Как понимала Динка, работы будет очень много: нужно и Москву защищать от постоянных налётов, и фронту помогать обороняться. А сейчас можно поговорить о всякой ерунде: о симпатичном писаре в военкомате или зенитчике, дежурившем у зенитки, о платье Динки, о духах, которые подарили Динке, о том, как велики Асе сапоги.       — Как я только воевать в них буду! Спадут же в бою! А мозоли?       — Да… Может повезёт тебе, найдётся в полку сапожник. Ему только кожу надо дать, и он тебе в миг сапожки отладит! — утешала её Динка. — Мне так один подлатал ещё до войны. До сих пор сносу нет!       — А кожу-то где взять?       — Ну… Можно попросить разведчиков захапать какого-нибудь немца в коже. Они любят кожу носить. И всё. Разведчиков можно спиртом угостить, который у вас совершенно точно будет, и они за милую душу согласятся. Я в госпитале знаешь сколько таких историй наслышалась, — Динка приобняла подругу за плечо. — Эх, если бы мои сапоги тебе в пору бы были, отдала бы тебе. Но они ж на тебя не налезают.       — Да нет, что ты. Я со своими сапогами сама как-нибудь справлюсь. Тебе же в самолёте на педали жать надо!       Но время предательски шло и шло, и подходило к часу отъезда.

***

      Матушка скрупулёзно собирала чемодан Динки, а отец отпросился с работы пораньше, чтобы проводить дочь. Динка не скрывала своего волнения. Около двух месяцев она не была за штурвалом истребителя, чуть меньше месяца не была на фронте. Она боялась, что разучилась летать, отвыкла от постоянного чувства опасности, а её ещё в звании повысили, что нагружало её дополнительной ответственностью. Звание ей давали как опытному лётчику, но осталась ли она таковым? Приобретённый опыт за время её лётной карьеры за эти почти два месяца она могла и потерять…       На вокзале среди толпы собралась вся её небольшая семья: отец, мать, Костик, да Ася со своими детьми. Динка не хотела, чтобы Костик оказался в такой толпе, и поэтому сказала:       — Давайте здесь попрощаемся. Костика, да и Ваню с Анютой там просто задавят.       — Диночка, но как же так… — заверещала мать, которая уже начала плакать.       — Так давайте я с детьми останусь, — предложила Ася.       — Хорошо, Аська, — сказала Динка.       Она подошла к Костику, погладила его по головке, поцеловала в лоб.       — Мамочка вернётся, слышишь? Вернётся.       Слёзы непроизвольно стали литься из её глаз. Не хотелось снова оставлять его, благо в этот раз она хотя бы не отправляет его в неизвестность, а оставляла с мамой, которая о нём точно позаботится, она в этом уверена. Чтобы не впасть совсем в истерику, Динка решила долго здесь не задерживаться.       — Анюта, Ваня, пока! — делая вид, что весело, помахала рукой она. — Ася, удачи тебе. И сил. Свидимся, обязательно!       Динка обнялась с Асей. У подруги тоже начали потихоньку литься слёзы из глаз. Она с тремя детьми так и осталась стоять там, у вокзала, пока Динка с родителями пошли в самую толпу, на вокзал, протискиваясь к перрону.       Отец придерживал мать, которая плакала всё сильнее. Динка пыталась всячески её успокоить, но нужно было спешить: поезд уже подходил. Она прижалась к могучей груди отца, оставив на его гимнастёрке сопли и слёзы. Он поправил ей пилотку, погладил её волосы, её косички, поцеловал её в лоб и сказал:       — Обгони меня по мессерам, я разрешаю, — сказал он. — Береги себя, доча.       — Вернись, пожалуйста, Диночка, вернись, пожалуйста… — жалобно сказала мать.       Матушка говорила так, что вернуться к ней реально захотелось.       — Вернусь, вернусь, — сказала она как какую-то мантру и поцеловала мать в щёку.       Мать снова вцепилась в неё, как вцепилась тогда в Артура. Динка вырывалась, спеша на поезд. Динке помогал и отец.       — Мамочка, я вернусь, вернусь. Правда. Пуля ещё для меня не отлита. Всё! — сказала она и резким движением вышла из-под захвата матери.       Она запрыгнула на подножку вместе со своим довольно тяжёлым чемоданом, и утирая слёзы рукавом, ещё долго махала родителям. Те махали ей в ответ, отец прижимал к себе мать, не перестававшую плакать.       А Динка повторяла про себя, как мантру: «Я вернусь, я вернусь».