***
Когда время переваливает за приличные три партии круговой и одну крепкую со льдом, Пак условно даёт Кану знак о том, что наверху было бы легче ужираться без настойчивых прилипал справа. Сонхва не осведомлён, кто эти хуёво-устойчивые прямоходящие, но Ёсан уверяет того, что за последние пару недель в их бар прибавился нехилый процент нового поколения, покрывая замес старичков. Оговаривать при этом между делом короткой вставкой «Юнхо» являлось видом особого тонко-чувствуемого удовольствия. – Мне ему отсосать за это? – Сонхва напрягает шею и вдавливается в стойку позади себя, с разворотом на оживлённый центр. – Сходишь нахуй, как ты и умеешь, – Кан подхватывает и не отпускает эту ноту. Справа – привлекательность лёгкого вечера, что плоско-примитивна, слева – лучшая версия его перспективы на выживание в условиях крайней степени опьянения. Пак косится, но не теряет ориентированность. А Ёсан её никогда не прокладывал у себя в голове. Странная накладка. – Давно бы блять сходил... И не раз, – серьёзная тема, что не останавливается на полпути. Пак прогорает пару секунд внутри, а затем добавляет уже крепче, – но мне нужно не это. – Я знаю, Сонхва... – Скажи, что не считаешь меня ёбнутым. – Лгать так откровенно и преднамеренно? – улыбка скрашивает для отвода глаз, а те погружаются в мутное недопитое. В обоих случаях это не грозит им ничем хорошим. Разве что... – Я всегда сомневался в тебе больше, чем ты того стоил. Прости. – Вот ты сука, конечно, – смех завораживает безликих субъектов по правую сторону барной стойки, и Пак обещает себе, что всё же пошлёт их нахуй достаточно громко, если увидит хоть ещё один мимолётный на себе. Кан ощущает этот неприятный прицел и принимает решение, что устраивает обоих: – Давай всё же устроим себе наверху вечеринку подружек, – лукаво и с обретённой за время их медленного вливания градусовой насыщенности хрипотцой... Пол невероятно удобен, промазывающие губы невероятно горячи, а Пак, само собой, разобран на отдельные кадры-урывки, по которым Кан считывает весьма чётко упитость расплывшейся физиономии рядом. Плечом к плечу. – У меня такого не было, и вряд ли ещё случится, Хва... Причиной должен быть я. Я, понимаешь? Не Юнхо. – Он – не безупречен, блять. – А ты – нетрезв. – И похуй, – голова покоится на кровати, шея гудит от неудобства и одновременной мягкости, потолок всё ещё топит багровостью и не даёт перспектив на высветление. – По-хуй... ли-и-и-бо-о он, ли-и-и-бо-о я... – зависание в бесконечную дезориентированность, упор на личное по грани общего. Сонхва немного очухивается и приподнимает голову в сторону спокойно сидящего Кана. – И только так, Ёсан. Так что не вижу ничего удивительного в том, что твой Юнхо может поступить с тобой... – ...Я ему верю. – И поэтому не стал спрашивать, что за настойчивая сука ему пишет? Кан замолкает, утыкаясь в прострацию. Горло сдавливает резким напором горячих паковских пальцев, хватка сильная, но терпимо-саднящая. Сонхва приподнимается на уровне полусидящей грации и выученного парфюма, смотрит прямо и нечитаемо, расползается по каждому миллиметру изучаемого взгляда напротив, давит своей ощущаемой злостью и неуловимой заботой. Улыбка кановской лёгкости оборачивает всё в приемлемую постановку без лишнего, но Пак в неё залезать вовсе не спешит. – Хочешь попробовать снова? – Кан не блефует, когда отточенно проводит кончиком своего языка по нижней, но здраво мыслить ему не позволяет отягощённая голова, забитая под завязку без продыха и ремиссии. Дерьмовый расклад, и весьма поверхностный. – Могу уравнять ваши шансы на измену, чтобы снова не вытаскивать тебя из запоя, – шипящим укором и откровенным полосованием по сердечному ритму. – Но тебе уравнивать нечего, – голос подрывается, а Ёсан отталкивается рукой, – Сонхва... Пак не сопротивляется, отдаляясь, уставляется в одну известную только ему точку и продолжает молча переваривать остаточное. Стены понимающе трещат от звукоизлияния снаружи, едва втискиваясь в их мёртвую задумчивость. И каждый располагает своей мозгоебучей правдой, о которой поведано и разжёвано немало слов. – Пока нечего, – после долгого промедления с ударом на главное. – Джун не способен на это. – А Юнхо? Ёсан замолкает, дрожаще перетягивая бутылку из паковских рук. Плещется мимо и криво, остаётся мокрыми каплями, жжётся по губам, оставляет видимый след. У Кана застывает уверенность и зарождается боль, о которой он не помышлял за последние пару часов ни секунды. Сонхва отрывает её заново. – Я не замечаю в нём таких перемен. Но не могу сказать, что не задумывался о том, что это может быть правдой... Я...не хочу так думать. – Будешь тянуть время? – Мне другого не остаётся... – Бля-я-ять, – смех порождает странное чувство дежавю, за которым идёт заминка. Пак не даёт объяснений, но задерживается взглядом на ахуевшем от этого Ёсане. – Я поступал точно так же, а ты меня гасил. И что же пошло нахуй? – Всё?.. Кан не понимает, как действие трёхсуточного недосыпа в совокупе с алкогольным вливанием подействовало усыпкой по нервной истерии его мозга, но тело обмякло и слилось с нирваной тёплой паковской руки на бедре, слилось с несдерживаемым смехом и лёгкой ебанутостью последующего захлёба в собственных слезах. И Сонхва только оставалось, что притянуть к себе покрепче, а затем часто-тяжело задышать около его виска, нашёптывая одновременно чушь и правду, тонкую, режущую и невероятную в своём откровении. А Ёсану оставалось только разбирать её на мелкие пост-факты, полностью вверяясь в единственно равного себе. Эту ночь им доведётся пережить молодыми...Часть 4
25 июля 2021 г. в 23:01
«Я лучше выгорю, чем исчезну,
Живя день ото дня.
Я был рождён изгоем,
Но кто они такие, чтобы говорить,
Что я делаю что-то не так?..»
(c) Hollywood Undead – Live Fast, Die Young
Ожидания бессмысленны, крепость не оправдана, а узость этих поношенных джинсов едва ли претерпевает новую стадию показа. Пак сплёвывает в стекло, затягивается до впалости и ощутимо передавливает с нажатием на дисплей. Сегодня эта роза завянет, а завтра в неё вдохнут новую жизнь, пафосно разглядывая до невыносимости вычурный багровый мрак спальни двух устойчивых субъектов идеалистической манеры игры на нервах. И Сонхва в таком не проигрывает. Просто не умеет.
Субботняя заполненность грозит ударом свыше, что новички и затопленные опытом гонщики зададут жару пыльных облаков, от которых ты получал невероятный кайф ещё с год назад, по ту сторону обочин, по ту сторону грязи, примешанной в одну неразделимую жажду азарта и наживы. Отделимое за чертой, погубленное в рамках условленных правил, ставшее нарицательным свободомыслием. Пак протягивается вверх, обнажаясь по пояс, а затем затушивает одну и единственную ему дозволенную. Ту, о которой не узнает Ким, ведь сигареты он никогда не воспринимал, как вид получаемого удовольствия по праву выбора. И для Сонхва уж лучше без него, чем с ним. Шагов не просчитывать и не запоминать, когда грянет новая вспышка и вжарит до ахуевания глазных яблок. Кимовских, по всей наблюдательной и изощрённой видимости. Но суть изменчива, а Пак слегка пьян.
И эта опьянённость следует из двух факторов. Один – статический, второй – сердечно-импульсивный. За каждым есть своя теневая грань, позади которой шавка, вдавливающая в твоё горло посылы на веру и предубеждения. Сонхва до пизды заебался отплёвываться, заебался ждать и надеяться, что лучшее время всё ещё будет выглатывать из него пыль своего же бега за ним.
Разминка и вытягивание последних аргументов для того, чтобы спуститься вниз. Ёсан сегодня составит ему компанию, Пак не сомневается. Не сомневается в этом единственном отголоске своего отражения, ни разу, со времён паскудного раскрытия грязного белья между ними. И Сонхва бы солгал где-то в тысячный раз, если бы счёл одноразовую слабость Кима в кановских руках для себя поверхностной прошивкой. Но мозг заядло выкручивал эту новость, блевался и не давал рационального объяснения этому заебавшему его самого факту. Сонхва это задело. В ту ночь, в ту безызвестную ему дату, в тот забытый намертво день. События дальнейших действий притупили первоначальное, сожрали сомнительное и послали на заветное паковское. Ревность не пришла на очное, застряла в пешем и загнила в проулках безызвестности.
В тех же схожих сейчас местах находился и сам виновник заёбанной паковской памяти. Сонхва ссылается на должное и упомянутое ему ранее: «Семья клеймит выбором». Но сама суть кажется ему абсурдной, пока очередной входящий от матери не разрезается об устаканившийся порядок действительности его собственной жизни. Это клеймо уже стёрто и похоронено заранее. И кажется, что этот выбор даже не предоставляется, а идёт по умолчанию. И Пак думает, что если бы...
Хонджун не рассказывает о специфике обязанностей, ударяет чуть выше, смахивает непринуждённостью манер и тонким запутыванием в делах своего отца. Сонхва переваривает остатки и не лезет ниже. Но лимитированность не стращает, а, наоборот, подогревает и без того блядско-иссушенный интерес юного бедствия. Ким не предлагает посвящение, а Пак бесится этой ограниченностью. Оба проигрывают. И уже осознанно.
Если бы тяжесть ультиматума осела на плечи, Сонхва бы струсил заранее. Посадил остаточное самомнение и дал дёру восвояси. Обрубленность не прельщала натуру победителя без ножевых, она обхватывала по пояс и валила на спину, до побеления в чарующем взгляде. И Пак бы отдал за него всё...
Пак отдаётся за него и сейчас. В выдушенном угнетении своей приемлемой для жизнедеятельности камеры, в сроке без конечного, в договоре без мелкого шрифта. Стоило на этом зациклиться, и таймер пускался в хаотичную мразь левого случая нахождения подводных. Сонхва знал точный адрес кимовского вип-клуба, но не рвался туда. Хонджун знал точные аргументы защиты, но не акцентировался на них. И так продолжалось уже с месяц...