You'll Be Mine: Despite All the Hardships between Us / Ты будешь моим: несмотря на все трудности между нами

      Во рту привкус кислого, горького, гнилого. Глаз разлепить удаётся не с первой попытки, но Уён пиздастически старается это осуществить, пока слышит краем правого уха, что рядом кто-то шебуршит. В голове это громыхает во сто крат жёстче, и Чон морщится напополам с пульсирующей болью, отдающей в конечности.       – Бля-я-я...как же...       – Хреново? – Чхве где-то рядом. Это интуитивно ощущается, но пока не фокусируется перед плывущими глазами Уёна, ужравшегося настолько, что чёткость не выявляет признаков работоспособности ни на пиксель впереди себя.       – Сан...       – Трезвости тебе до вечера набираться, а мне сейчас нужно уйти. У меня вечером смена, если не забыл.       – Прости. Блять...мне не нужно было.       – Пить? Нести хуйню? Или всё вместе? – непривычное давление от бармена, на которое Чону возразить нечего. Абсолютно. Игра в слепого и проводника, спасателя и утопающего.       Они прошли это вместе. Не так давно, когда Уён не просыхал от жажды крепкого влечения, когда не делил на равное и дозволенное, когда не умел признавать ошибки. Мальчик...       – Отправил бы меня к хуям тогда.       – Да? Так просто, Уён? Так же просто, как устроить скандал посреди бара?       – Я сильно вчера перегнул?       – Достаточно.       Чхве нарезал хаотичные круги по комнате, куда-то собираясь, явно подбирая выгодный облик. Следящий за ним Чон, прозревший пару минут назад на оба глаза, впивался до каждой мелочи. До выглаженной синей рубашки, обхваченному запястью на две секунды, до тошнотворного сейчас парфюма, который вдыхал до одури смело и часто, касаясь губами по шее. И Сан всегда ему это позволял. И Сан всегда был готов на это ответить. И...       – Сан, нам нужно поговорить.       – Наши разговоры неэффективны.       – Да хватить блять бегать!       Чхве замирает на доли секунд, впериваясь нечитаемым в помятого, растрёпанного, всё ещё заторможенного Уёна. Таким мальчишкой он видел его много раз, в том числе и в своей постели. И это не меняло ничего внутри, а разрывало на две части, делило по обе стороны, по которым причин выстраивалось всегда с избытком отторжения. И оправдать это страхом или слабостью было невозможно. Так было бы легче, но не являлось однозначным решением. Мужские поступки кроились иначе.       – Уён, что бы ты не сказал мне, это будет бесполезным сегодня. Извинения приняты, бельё постирано, найдёшь в ванной. У меня нет времени сейчас, чтобы выслушивать тебя.       – Значит вот так...       – Да.       – Ахуенно!       – Уён, иди собирайся, я не буду долго ждать.       Чона с психу подрывает с кровати, тот ёбается вместе со спутанным одеялом, вытряхивает себя, пиздуя в одних трусах по указанному направлению. Сан молча провожает его взглядом. Когда виновник потерянного впустую времени шуршит у выхода, Чхве ожидает его в расстёгнутом чёрном пальто и подавленном настроении. Обоим становится невыносимо паршиво. Но бармен заставляет себя подать голос первым.       – Уён, я скажу сейчас тебе одну вещь, после которой ты пообещаешь мне не возражать.       – Идёт, – пыхтение в тонкой куртке, шатающаяся поступь, запах мятной пасты на всю прихожую, от которой даже подташнивает.       – Дорасти до понятия серьёзных отношений. Обдумай за эти дни, что важно не только для тебя, но и для меня. Я пошёл на всё это, не сожалея, – пауза преднамеренная, Чон врастает плечами в стену, не смея пошевелиться. Ожидания дальнейшего ставят удавку на шее. То, о чём подкидывает идей его пьяная логика, не ведёт к наилучшему. Она утопает в пиздеце очевидных выводов. – ...до вчерашнего дня.       – Сан...я... – влага копится под ресницами, глаза сжимаются рукой, Уён сползает вниз.       Чхве молча оседает на комод, выставленный чуть боком. Слышны тихие звуки падающих стеклянных флаконов, задвинутых дальше. Это не имеет значения. Сан устал добиваться понимания путём ласковых методов. Время бежало, а он не успевал. Уён торопил его, болезненно хватая за руку, не дожидаясь, когда её предложат тому первым. И эта ебучая разница в возрасте не совмещала тех отрывочных пробелов, которые часто сглаживаются противоположностями. Их больше, чем двое. Их по одному. И каждый отдельно. Чхве теперь это ощущает.       – У меня не получается тебя понять... – шёпотом опущенной головы к прижатым к груди коленям. – Спешу, торможу, давлю...да что не так?!       «...что не так?!»       Сан вздрагивает от последнего громкого упрёка. С таким вопросом ещё пару месяцев назад к нему обращалась Мэй. Эта схожая интонация полоснула наждачным, неприятно вскрыла ещё незажившее, ввела в тот же диссонанс. Чхве знает, что с ним не так. Но Уён не обязан это выслушивать. Бармену кажется, что пока не стоит.       – Уён, посмотри на меня. Уён... – со второй попытки ему подчиняются. Красные, воспалённые, немного припухшие глаза Чона отдают ребяческой злостью, достаточно эгоистичной. – Пока ты живёшь моментами, которые я уже прошёл. И неважно, что из этого ничего не окупилось. Я буду уверен в тебе, только когда ты это примешь, – Чхве отводит взгляд, – но не все способны так долго ждать. Мне почти тридцать, Уён. Учить, как жить, я тебя не буду. Это лишнее.       Чона сшибает от разового упоминания возраста, этой красной границы, всегда акцентируемой как что-то сродни опухоли. Срезать можно, вылечить – нет.       – Жалеешь, что связался со мной? – грубая и неуместная ухмылка, резкий подъём на неустойчивых двоих, одним плечом вдавливаясь в тяжёлую входную дверь. – Так беги обратно к ней, трус...       Хлопок резкий, слова громкие и ядовитые, задержка дыхания усиленная. Чхве хочет думать, что Уён это ляпнул невсерьёз.

***

«Посмотри хорошенько на меня. Я раздавлен. И я знаю, что ни на кого не могу положиться. Это даже не та жизнь, которую я выбрал...» (с) Hollywood Undead x Imanbek – Runaway       Пак промучался всё злоебучее утро, приходя в себя от назойливых смс-уведомлений. Короткие путанные просьбы. Отчётливое нежелание в них участвовать, обещания и ложь. Заведомо невыгодные условия. Сонхва матерно вздрагивает, когда холодные руки кладут на оголённое плечо, знакомо целуют в шею, а затем обдают вчерашним плохо выветренным запахом парфюма и сожалений.       – Я хотел приехать, Хва... Отец задержал, я остался дома.       – Хули сейчас тогда припёрся, – бормотанием в примятую под собой подушку, нервным шевелением, сбрасыванием кимовской руки.       – Снова пил?       – А разве по мне блять не видно? – поворот лицом к лицу.       Пак замирает, показывая себя во всей проигрышной естественности, не ожидая, что Джуну станет противно. Эта стадия прикрас улетучилась дымкой в раскалённом шоте, повлияла на здоровую самооценку, проработала партнёрскую уязвимость. От Сонхва тащило перегаром, усталостью и послесонным раздражением. Глаза едва разлеплялись, опухшие и невероятно злые.       – Тебе бы в душ не мешало, Хва.       – А тебе бы нахуй.       – Я могу воспользоваться твоим предложением, но когда посплю пару часов.       Ким стаскивает с себя кожаную куртку, в один приём комкает футболку и выдерживает от Пака глубокую проницательную оценку своего тела. На нём нет чужеродных следов, кроме кожных выделений пота и недельного кофейного голода, резко бросающегося в глаза по выделенным рёбрам и тазовым костям. Хонджун сбавил в весе за последний месяц, заострился в скулах. Сонхва не узнавал его.       – Ночью блять чем занимался, бизнесмен хуев?       – Документами на бар. Их вёл отец. Пора подключаться мне.       – Пиздишь. Твои поставки с четверга на пятницу. Я блять тут живу, если ты не забыл. Какие нахуй бумаги?       – Помимо заказов есть и другие расходы.       – О, да-а, конечно, наёбывай дальше.       – Хва...       Ким блуждает по комнате в поисках чистой футболки. В шкафу погром, на барном стуле – вчерашние шмотки Пака. Тот замечает ход его мыслей и кидает в него белую майку с кровати, так и не напяленную перед тем, как выползти из неё на первый этаж за кофе.       – Джун, да просто скажи блять, что хуячил на отца, в его грязи. Что сложного?!       – Да, я был вчера в клубе, но никакие сделки меня не касались. Ты это хочешь услышать?       – Пока не касались.       – Сонхва, – Ким одевается быстро, не отворачиваясь, взгляд прямой и сосредоточенный. Пак полыхает не без причины, бывший гонщик его гасит не без последствий. Джун проигрывает, отводя глаза первым.       – Ёбаный пиздец... Ты себя закопаешь там, врубаешься?! Мне глубоко срать, что мутит твой отец. Не лезь в это дерьмо сам, – давление без видимого преимущества. Сонхва его улавливает в неподдающемся никаким явным изменениям мимики лице Кима.       – У меня нет выбора, – глушит нейтрально, даже отстранённо, полосует нервную шкалу Пака, замачивая кислотой. – И меня это устраивает, Хва, – дополнение с равнозначным "извини" или "мне жаль, что так вышло". Бестолковая отговорка ебанутого ума. До здравого здесь не дотянуться, Сонхва в этом начинает разбираться.       – Давно ты стал бесхребетной сукой? Байк отослал в пизду, гоняешь на порше, что за чувак блять вечно стоит у входа с еблом оленя, пока ты ночуешь здесь? А?! – вылетает под резкий скачок с кровати. Джун вкопан в пол, Пак вздёрнут над ним и дышит загнанной тварью. Зрачки на уровне неумышленного поджога, только полосни по ним своими.       – Его приставил ко мне отец. Но это лишнее, поверь, – Ким даже не пытается оправдать то, чего не выйдет. Ленивая надёжность пока что смеет утверждать, что гнаться за ним в бушующей пыли окраин Сеула никто не будет. Он мелочен для такого рода мероприятий.       – А с какого хуя я должен тебе верить?! Хонджун?! – Сонхва заставляет на него смотреть. Заставляет слушать. Заставляет считаться с тем, что ему небезразлично. – Я выбрал тебя... Ёбаный свет, я блять действительно пошёл на это! – истеричный и резкий смех режет по открытым плечам Кима. Холод неприятно оглаживает, поддевая до мурашек.       – Хва?..       – ...из-за тебя, – Сонхва перестаёт кривляться в хохоте. Голос оседает, мышцы напрягаются в районе живота, рука повисает в паре сантиметров от волос Джуна. – Съебись сегодня отсюда, Ким, не хочу тебя видеть.       – Это мой бар.       – Да мне похуй, – цикличной усталостью, раздражением заведомо проигравшего, первичным ядом без явных возражений. – Либо уйду я.       – Я понял, Сонхва. Дай мне десять минут.       Паку нужно намного больше. Хонджун в курсе. И дело вовсе не в сборах наспех из утреннего душа. У них мало времени. Его урезали с того момента, как шаги прочертили неуверенную повинную на этом же самом месте, пару месяцев назад. От Пака несло одурением, свежим холодом и самой концентрированной смелостью. Он владел многим. Почти всем. Ким не смел помышлять ни о чём, но приобрёл всё, чего желал. И сейчас он рвёт верёвку, голыми руками. Сонхва спускается вниз первым, не выдерживая этих минут наедине.