***
На барменское плечо удобнее всего опираться и тереться об него щекой, как верный пёс, которого не выгонят под раннее утро за дверь. Чон еле волочит ноги, Сан еле волочит Уёна, а квартира отпирается лишь с третьего раза. На пороге Чхве стаскивает с пьяного бедолаги куртку и обувь, усаживая на самый край комода. В коридоре абсолютная темнота, но Сан отточенно убирает стасканные вещи по своим местам. Уёна отсюда убрать некуда. Это первый важный фактор существания его последних шести месяцев. – Уён? Слышишь меня? – М-м?.. – Тебе нужно в ванную. Ты весь пропах алкоголем. – Я тебя лю-ю-ю...б. Люб-лю. Чон совершенно не отдаёт себе отчёта в словах и совершаемых действиях. Его тянет прямо в руки Чхве, он заваливается на него всем телом, а позже слюнявит его ухо. На это можно найти логическое объяснение. Сан всегда умел его находить, особенно в отношении Уёна, но сейчас, стоя перед ним на полусогнутых в напряжённом состоянии, этого делать совершенно не хочется. – Уён, поднимайся... Давай, – перекидывание уеновской руки через своё плечо, – вот так. – Я-я-я...гово-ри-и-ил ему, что на-а-адо соз...наться. – Кому? – Юнхо-о-о... Чхве пропускает дальнейшие бесвязные реплики Чона. Он опускает его над раковиной, плещет холодной водой в лицо, та заливается под ворот футболки, стекает по узким джинсам, брызжет по стеклу. Эффект наступает не сразу, а только по прошествии пятнадцати минут. Уён, наконец, разлепляет свои глаза, впериваясь в отражение донельзя заёбанного Сана. – Я тебе противен сейчас...да? – Стал бы я тебя тащить сюда. – Ты слишком бля ответственный, – Чон сплевывает в раковину, его шатает и кривит. От самого себя, от текущей ситуации и общей проблемы в целом. Их проблема остро обозначена в принадлежности к традиционным ценностям. И ведь Уёну, правда, плевать на всё это, но в покрасневших от усталости глазах Сана он не видит того же похуизма. Ведь Чхве не умеет отпускать себя. Вероятно, никогда не умел. – Зачем ты им рассказал, м-м? Ты же вышвырнул меня за дверь, назвал сопляком, не разобравшимся в себе. Я и есть сопляк, Сан! – Всё сказал? – Чхве разворачивает с силой распалившегося в словах Чона, тот замирает в лишних сантиметрах между их лицами. Замирает и не силится оттолкнуть бармена от себя. – Чего ты хочешь, Сан?.. Я не знаю... Я не буду запасным на площадке, если ты захочешь поиграть с кем-то в семью. Я не смогу дать тебе большего. – Я не просил большего, Уён. Я просил дать мне время и не торопить. – Ты стыдишься наших отношений?.. – Чон визуально размазывается после сказанного, его взгляд увлажняется, колени подкашивает, руки крепче хватаются за белую раковину позади. Ему в упор дышит опасно притихший бармен. Лисьи глаза сужаются до острой прямой линии, губы закусываются. Оба дышат в унисон, но крайне осторожно. – Я бы никогда этого не стыдился. – Сан... – Запомни, Уён. Никогда. В одно резкое движение Сан впечатывается ртом в удивлённого Чона, забирает весь кислород, ведёт языком глубже, не давая отстраниться. Хочется высказаться без слов, добавить острую и окончательную ноту в этом бесполезно выпотрошенном диалоге, смерить уеновское упрямство своим, подавить буйство злости, от которой совершенно нет толку. Ему воздастся сполна, на чисто убраной постели, в одичалой комнате мертвеца своих запретов, главный из которых – добиваться до конца, если чувства взаимны. По тяжёлому и невероятно низкому хрипу Чона Сан поймёт, что сопротивления здесь вовсе не будет. Их обоих можно перемолоть до тончайшей косточки, слить воедино, оставляя наедине. Их можно разделить заново, но невозможно остановить. Их будет бесконечно притягивать друг к другу. Кислородная камера перекачивает лишнего воздуха в лёгкие, Чон задыхается от этого, пока его с нажимом вдавливает в кровать бармен. Слетают узкие блядские джинсы, рвутся на середине бедра, стаскиваются с нескрываемыми матами, которые мажутся по раскрытым опухшим губам. – Са-а-ан... Я же...не мылся. – Плевать, повернись. Чхве заставит задыхаться ещё сильнее, чем прежде. Руки будут повсюду. Поглаживать, сминать, управлять. Всему не окажется конца. Протяжные громкие стоны, перепачканное белье, второй по счёту презерватив. Рассвет наступит после. После всех истраченных откровенных слов. После резких толчков и обильного излияния. После каждого удара колошматящегося в груди сердца. Он впервые наступит позже. Он впервые наступит с нескрываемым облегчением...Часть 13
7 июля 2023 г. в 16:12
«Я знаю, что облажался на этот раз.
Просто дай мне попытаться это исправить. ...
Там, где мы остались этой ночью,
Так далеки друг от друга, как никогда...»
(с) The Pretty Reckless – So Far From Never.
Этот злосчастный замок на двери можно было снести к чертям в один приём, но ахуевать в такой момент Чону казалось совершенно не к месту. Походка шаркающая и донельзя кривая, но гонщик деланно подпирает косяк двери с видом самого трезвого в данную минуту человека. Кан почти ему верит. Верит так, что сердце трещит пополам, когда Юнхо промахивается рукой по выступу с вешалкой. Зачем она ему, пока непонятно. Опоры сейчас нигде не отыскать. Есть одна проблема нерешенного характера, один ублюдок, которому хочется высказаться и об которого хочется измазать своё зарёванное позавчера в подушку лицо. Всё это уже было. Было до одурения схоже, предательски обманчиво, по-больному знакомо. Кана выворачивало от слабости своего тела, но не один нерв не зацепился о бесконечно пьяные бормотания Чона по полу.
– Ёсан~и...бля...я б никогда...слышишь?
– Слышу.
– Ты читал те сообщения, да? – взгляд туманный, но голос разобран на иголки. Кан швыряет чистое полотенце в гонщика, говоря тому умыться и протрезветь, пока его эмоционально раздирает от непреодолимого желания врезать тому по морде пару раз. Красиво и с размахом, до ушного звона. Юнхо на удивление замолкает, не ожидая ответа в эту же секунду, ковыляя по стене в сторону ванной.
Проходит полчаса долгого журчания воды из-под крана, в тишине отдаётся пара отборных матов, а после, кажется, и пара упавших вещей с полки. Ёсан не обращает на это никакого внимания, продолжая смерять в коридоре скрипучий пол. Уйти в свою комнату не хочется. В его спальне много откровения. Оно расползлось чумой по стенам, невъебически плотно осело на каждом углу, до которого дотрагивались руки Юнхо. В их лучшие два выходных они делили общее представление о будущем. Если сейчас Чон признается ему в измене, Кан разделит это будущее на две поломанные части. Одну выкинет в окно, а за другую останется благодарен горькому опыту улиц. Шавок не подбирают безвозвратно. Стоило бы это усвоить...
Дверь вылетает резко, выдох замирает на стоп-секунде. Лохматая сырая голова опущена под ноги, футболка облеплена по телу, вся мокрая и неприятная. Юнхо не представлял, как сейчас паршиво и жалко выглядел, а Ёсан по-прежнему не представлял, как этот несчастный мастер отстойных подкатов перевернул его жизнь всего за две недели после их знакомства. Он его наполнил до хруста тугих позвонков, а сейчас переламывает пополам из-за одного нелепого жеста – тот падает перед ним на колени.
– У меня никого нет, кроме тебя...Ёсан~и.
– Встань с пола.
– Пока не выслушаешь, не встану.
– Юнхо, прекрати это! Я не устрою больше истерик. Мы... – Кан осекается так же резко, как перебивает гонщика. Сложно разделить единое, когда привыкаешь к целостности вашего восприятия. И эта целостность оказывается внутри пустой, как красивая упаковка без начинки. А Ёсан постоянно ощущал себя ей на протяжении всей своей жизни. – Зачем было столько врать?.. Я бы всё понял.
– Да что блять тут понимать?! Я тебе не изменял!
– Кто она в таком случае?
Юнхо проваливается плечами вниз. Колени ужасно начинают болеть, его немного тошнит, а липкая футболка не даёт покоя телу. Хочется переодеться. Во всех смыслах этого слова. Заново пересмотреть все эмоциональные замашки. Нервы перекручены до такого состояния, что кажется вот-вот лопнут дробной очередью, а Кан не шевелится с места. Он вдавливает его зрительно на самое дно.
– Она моя мать, Ёсан.
– Это правда?
– Да.
– Ты из-за этого вёл себя, как последний мудак?
– Если ты выслушаешь, то я объясню, что это значит для меня.
– Если эти объяснения будут честными.
– Мы обещали когда-то друг другу, помнишь?..
Давить на ностальгическую жалость здесь вовсе необязательно. Кан замирает со сложенными на груди руками, а Чон продолжает протирать коленями пол. Гонщик заметно трезвеет, но ситуация обрастает ещё большим количеством вопросов. Эти вопросы не задаются поспешно, Ёсан понимает, поэтому его напряжённый взгляд немного смягчается.
– Иди переоденься. Твои вещи на второй полке. Пол весь водой залил...
– Ёсан~и...
– Больше. Ни. Слова.
Кан поворачивается к нему спиной, но не отворачивается полностью. Чон понимает, что натворил, но осознавать причиненную боль оказывается намного сложнее. Проекция по кривой. Оба зависимы от некой формы надлома. Без острой необходимости она не выявляла себя. Взрослая фаза их коротких пока что отношений претерпевала американские горки. Кан уставал ощущать подростковые нотки мазохизма в их тандеме, но отдавал себе отчёт в том, что Юнхо являлся испытуемым на этой стороне непригодной жизни. Выживать одному и жить совместно не одно и то же.
– Сегодня ты ночуешь на диване. Если не устраивает, дверь на выход – там.
– Я готов спать на полу, но в нашей комнате.
– Ты в курсе, что это моя квартира?
– А если я перееду?..
– Как разговор с тобой смог вообще до этого докатиться?
– Я не смогу больше появляться дома, если в нём будет моя мать.
– Ты говоришь о ней так, словно она тебя никогда не любила. Но она ведь твоя мать, Юнхо.
– Ты о ней совершенно ничего не знаешь, Ёсан.
– Так расскажи, – Кан обходит сидящего на коленях гонщика, как неуместную декорацию в комнате, для которой мало места. Для Чона этого места всегда было предостаточно. Ёсан не притеснял его желаний в отношении совместого проживания на время. Но если этого времени станет в десять раз больше, Кан не сможет быть уверенным в том, что его личные границы выдержат данные обстоятельства. Ему чертовски необходимо выпить и обдумать каждую новость, озвученную за последние десять минут. – Я на кухню за пивом. Тебе не предлагаю.
– А воды-то можно?
– Нальешь сам.
Юнхо со скрипом поднимается с пола. Голова простреливает тупой болью, вслед за которой летят два малоразборчивых мата. Кан уже не слышит, что происходит в коридоре, но по звукам еле шоркающих ног прекрасно понимает, что их ночной разговор будет долгим и невъебически откровенным. Но начать его обязан не он...