Панацея

Ян Чонин.

Мальчик идёт по тротуару, громко шаркая подошвой старых кроссовок. Как только настал час отбоя, и все ребята в комнате заснули, а дежурный перестал ходить за дверью их небольшой четырёхместной комнаты, Чонин понял, что пора. Он достал из-под скрипучей кровати заранее собранный рюкзак с тем небольшим количеством вещей, которые ему принадлежали, и вышел в коридор. Идти пришлось тихо, будто под дулом пистолета, смотреть себе под ноги, разрабатывая траекторию, чтобы не наступить на скрипучие половицы и не привлечь внимание дежурного воспитателя или охранника. Окно в конце коридора второго этажа — единственное, где нет решёток. Чонин как можно аккуратнее раскрыл его и, с колотящимся от страха и предвкушения сердцем, ступил на первую железную перекладину пожарной лестницы. Он до сих пор не знает, как ему так повезло, что получилось незамеченным пересечь территорию и перелезть через забор, но это уже неважно. Важно только то, что с этой секунды, расхаживая по пустому городу с рюкзаком за спиной, он предоставлен самому себе. Ни у кого больше нет права помыкать им. Правда, Чонин совсем не знает, куда он пойдёт и где будет ночевать всё последующее время. У него не было особо времени на разработку плана действий, но он обязательно придумает что-нибудь. Если понадобится, то пойдёт просить милостыню, но обратно не вернётся. Это он уже решил. Рядом с грохотом проносится серебристая машина, и мальчик невольно вздрагивает. Резкий свет фар и громкий гудок — психологические триггеры, с которыми он до сих пор не может справиться. Психолог в детском доме, которая вообще по себе женщина не особо компетентная и работает там только потому что должна по закону, сказала, что если травму прорабатывать, то со временем это пройдёт, но ни она сама, ни Чонин так и не взялись за это. Правильно, а кому вообще нужно трястись над чьей-то детской психикой. И плевать, что это её работа. День, когда Чонин оказался в детском доме, он помнит смутно. Ему было не больше пяти и вокруг постоянно ходили люди туда-сюда. Сначала врачи, потом какие-то люди в костюмах, а дальше уже знакомые ему воспитатели. Он много плакал, как и большинство детей, которым на протяжении долгого времени не объясняют, где мама с папой и когда они уже заберут его. Потом дружелюбная на вид женщина, представившаяся как Мун Ёль уверила его в том, что родителям пришлось неожиданно уехать на пару дней и совсем скоро они вернутся и заберут его, а пока ему придётся побыть с другими ребятами в доме под названием «Солнечный луч». В глазах у неё тогда стояли слёзы, а губы едва не дрожали, когда она держала ребёнка за руку, но мальчик не придал этому значения. Родители не вернулись ни на второй день, ни на третий, ни через неделю и даже через месяц. Продолговатые синяки на теле Чонина пожелтели и стали сходить, царапины зажили, оставив после себя незаметные шрамики, но он продолжал изо дня в день, каждое утро и вечер подбегать к окну и караулить, не пришли ли мама с папой. Но они так и не пришли. Он перестал надеяться, когда девочка, с которой он по случайности сдружился, рассказала, что у них тут у всех нет родителей. Кто-то, как Чонин, всё ещё ждал их прихода, у кого-то их вообще не было не ясно по какой причине. Их группа была самой большой — дети от двух до шести лет — поэтому каждый день выглядел как бесконечное нахождение в детском саду или в лагере. Воспитательницы были дружелюбные, милые, особенно Мун Ёль, которая с самого первого дня прониклась к Чонину тёплыми чувствами. Она часто оставалась допоздна, поправляла ему одеяло перед сном и лучезарно улыбалась. С течением времени он стал привыкать к обстановке, нашёл себе друзей, учился писать и читать вместе со всеми остальными, но не прекращал спрашивать, где мама с папой и почему они так долго не приходят. Стали приходить мысли о том, что он просто стал не нужен своим родителям, и они бросили его здесь. Оставили как ненужную игрушку на помойке. Появилась злость, обида, извечные вопросы «Почему так? У нас ведь была замечательная семья.» и много-много похожих. И ведь семья была правда замечательная. Хороший заработок, своя квартира, перспективы на дальнейшую жизнь — всё в лучших традициях. Родители познакомились на работе, как это бывает у многих офисных работников, и через два года сыграли свадьбу. Они готовились к появлению своего первого и единственного сына основательно, а когда он родился, буквально души в нём не чаяли, и Чонин, даже спустя столько времени помнит мамины вечерние ласки и мягкие поцелуи в щёки. Он уже многое забыл о них: голоса, цвет глаз, манеру речи — но вряд ли сможет забыть всё остальное. Особенно то, что они по-настоящему любили его. Самой чистой родительской любовью. Ему рассказали правду только когда прошёл его скудный седьмой день рождения — в детском доме вообще праздники не шибко ярко отмечались. Рассказали о том, как ехавший по встречной полосе чёрный мерседес атего потерял управление и почти на полной скорости влетел в их ниссан мурано, оставив в живых только маленького пятилетнего мальчика без сознания. Оба родителя умерли в больнице от тяжёлых повреждений и, как только об этом стало известно, мальчика определили в ближайший детский дом, в котором он находился до настоящего времени. Родители хранятся в его памяти, как лучшие люди, которых он знает, подарившие ему жизнь и давшие абсолютно всё, на что были способны. Он уже понял, что в жизни не всё ты получаешь заслуженно, иногда что-то просто происходит, и ты должен либо подчиниться этому, либо покинуть этот свет. Чонин всегда выбирал первое. С пяти до двенадцати лет в детдоме всё казалось нормальным. Детей вокруг всё устраивало, и Чонина вместе с ними. У них были ежедневные прогулки, питание, с шести лет началась школа — занятия проходили в соседнем крыле. Он не жаловался. Да никто не жаловался, если быть честными. Им выдавали карманные деньги, обеспечили рабочими телефонами, одеждой, может и не самой хорошей, но это всё было сносным. У Чонина даже были друзья. До перехода в среднюю школу. Может быть, это такой закон подлости, что именно с взрослением примерно в средней-старшей школе поголовно у всех начинаются какие-то проблемы? Редко бывают те, у кого действительно всё хорошо. Первая любовь, учёба, пубертат, поступление. Всё это сильно давит, но то, с чем пришлось столкнуться ему последние четыре года не вяжется с обычными подростковыми проблемами. Обычно детей из детдомов забирают в возрасте до семи лет максимум. Редко какая семья согласится приютить двенадцати или тем более шестнадцатилетнего ребёнка. Конечно, это личное дело каждого, но Чонин не раз видел, как взрослые приходили к ним в детский дом, играли с его друзьями, а через какое-то время их шкафчики пустели и они больше никогда не возвращались. Знаете, насколько это неприятно — осознавать, что у кого-то теперь будет настоящий дом и родители, пускай и приёмные, чувствовать, что все вокруг нужнее в этом мире, чем ты? Но хуже этого может быть только ощущение собственной жалости. Будто все дети в этом несчастном доме какой-то бракованный товар, который не смогли сбыть во время. Люди, решившие удочерить или усыновить ребёнка всегда смотрят на них оценивающе, будто выбирают себе машину или щенка, на крайний случай. А ещё с жалостью. С бесконечной жалостью в глазах, которая остаётся с ними до самого конца приёма. Чем старше становился Чонин, тем меньше взрослых в группу приходило. Их переселили в другое крыло — здесь жили только подростки. Комнаты стали меньше: не по десять человек в одной, а по четыре. Появилось ощущение жизни в общаге. На занятиях в школе, которая всё так же была при детдоме, сменились учителя, в обычное время за ними перестали присматривать воспитатели — они контролировали только нахождение на территории дома и питание. Мун Ёль, которая так полюбилась Чонину, осталась в старом крыле, и мальчику нередко приходилось бегать к ней, чтобы просто повидаться лишний раз, ведь женщина работает только с младшими группами. Когда-то среди детей даже ходил слух, что она собирается усыновить Чонина, но, к великому сожалению, это оказался лишь слух. Пренебрежительное отношение учителей к детям и поганое окружение из безамбициозных, погрязших в надуманном дерьме детей нехило повлияли на Чонина. В последние годы от нахождения в детском доме хотелось вздёрнуться, да поскорее. Учителя, какого-то хрена, из добрых сюси-пуси, на которых они постоянно были с маленькими детьми, сменились на «Вас не забрали, потому что вы жалкие и отвратительные хулиганы, у вас плохая репутация и вы уже ничего не добьётесь в этой жизни». Многие подростки здесь так и думали: что их жизнь обречена на провал, что смысла жить дальше вовсе нет. Многие действительно были хулиганами, привыкшими добывать себе на «пропитание» тумаками. Чонин попадал под их раздачу где-то пару раз, но после нехилой взбучки в ответ к нему перестали приставать. Папа всегда говорил, что за себя нужно уметь постоять. И вот сейчас, когда ему до горечи в глотке надоел этот притон, полный тупых подростков и несносных учителей, он решил бежать. Плевать куда, потому что он уверен, что в мире, в который их почти никогда не пускали, сто процентов найдутся места получше, чем этот обшарпанный детдом. Он плетётся по улицам города, пока в животе урчит от голода — он не додумался перехватить с собой что-нибудь на перекус. И останавливается в одном из незнакомых дворов, присаживаясь на железные качели с деревянной синей сидушкой. По правде говоря, для Чонина все дворы здесь незнакомые — их редко выпускали куда-то за пределы территории детского дома — они знали расположение города только по картам и фотографиям. От этого казалось, что людей здесь много, что город поистине не такой маленький, как о нём отзываются остальные, и что перспективы здесь есть. Чонин никогда не узнает, что в паспортах у его родителей были вложены купленные неделей ранее билеты на самолёт. Они должны были улетать в Пусан в следующем месяце. Но это уже не имеет значения. Мальчик раскачивает качели туда-сюда, наслаждается единением с собой и приятным ветерком, положив рюкзак рядом с железными балками, когда замечает компанию из трёх человек, уверенно направляющуюся в его сторону. Ему не сказать что становится страшно, но в груди что-то предупреждающе сжимается, потому что на вид парни в разы его старше, выше и крупнее. Ну ничего, думает Чонин, зато у меня ноги длинные. — Эй, мелкий, дай покачаться, — слышит он от самого низкого, но на вид самого устрашающего, и только сильнее раскачивает качели под собой, мотая головой. — Ишь ты. Родители не учили старшим уступать, что ли? — бросает он, опираясь на железку рядом, пока остальные два давят улыбки. — Не приставай к малышу, Дэккер, — говорит крупный парень. Чонин подмечает за ним уверенную походку и добрый взгляд, который не вяжется с первым впечатлением. Тот, что пониже, отходит, забирая у друга из рук неоткрытую банку пива. Тот, что подобрее, тоже пьёт что-то алкогольное по виду, а вот третий, на вид более щуплый и высокий, в руках вроде не держит ничего. Названный Дэккером возвращается к Чонину, всё так же облокачиваясь на крашенную железную балку, словно специально над душой стоит, пока двое других садятся на лавочку напротив. — Ты чего забыл тут в такое время? — Гуляю, — отвечает он несколько резко. Его бесит, что даже на пустой ночной улице находятся взрослые, считающие своим долгом указать на его возраст и решить, что ему можно делать, а что нет, несмотря на то, что они ему в буквальном смысле никто. — Гуляешь? — хохочет тот. — Поздновато для гулянок уже, завтра в школу, — он улыбается по-доброму и подносит к губам горлышко бутылки. Чонин тушуется, ничего не отвечая. Какая ему школа вообще, он и школ-то нормальных не видел. Учился при детдоме сколько себя помнит. Незнакомец, на удивление, быстро замечает смену его настроения, поэтому спрашивает: — Ну а звать тебя как? Чонин не хочет отвечать. Странно это всё и пора бы делать ноги, а то прицепятся ещё да обдерут до последней нитки. Он ведь не знает, как тут с преступностью дела обстоят. Вообще чувствует себя, как от мира отставший. — Можешь назваться прозвищем, если хочешь, — мягко добавляет он, и младший замечает, как высокий друг пихает его в бок. Тот шикает и снова обращает взгляд на Чонина, который уже замедляет качели, чтобы, если что, быстро спрыгнуть и дать драпу. — ...для вас буду Йеном, — отвечает он немного погодя. — Йен? Это что-то американское? — интересуется Дэккер и звучит уже менее угрожающе. — Вообще-то это скорее с японского или китайского, — пожимает плечами тот русый, что молчал всё это время. А потом усмехается: — Но так звали одного певца. Йен Кёртис из Джой Дивижн. — Мне просто нравится, как звучит, — вклинивается в его размышления младший, уже полностью остановивший качели. Он смотрит в добрые глаза напротив и почему-то вмиг теряет всю свою напускную уверенность. Парень улыбается ему немного сочувствующе и произносит: — Хорошо, Йен. Я Крис, а это Лино и Дэккер, — он кивает на парней и те, переглядываясь с ним, тоже улыбаются младшему. — А теперь расскажи мне правду. Что ты здесь делаешь на самом деле? Чонин не понимает две вещи. Первая: почему эти парни так внезапно к нему прицепились. И второе: как его так быстро смогли раскусить. Неужели вся тоска этой жизни поселилась на его лице? Или его выдал взгляд? Внешний вид? Что не так? Что они увидели в нём такого? — С чего ты взял, что я вру? — он наклоняет голову и болтает ногами, поднимая пыль от песка. — Дети в твоём возрасте не убегают из дома по ночам просто так, — Крис смотрит на его рюкзак, лежащий у качелей. — Значит тебе либо нужна помощь, либо… — Я не сбегал из дома, ясно? — огрызается Чонин прежде, чем он успевает договорить. — Место, из которого я сбежал, никогда не было мне домом. Меня там никто не ждёт и возвращаться я не собираюсь. — Место? — Крис изгибает брови с подозрением и осматривает мальчика с головы до ног. На Чонине старые потёртые голубые джинсы, которые с него спадают, поэтому приходится подвязывать их шнурком, безразмерная футболка с каким-то принтом мотоцикла и истёртые в хлам кеды. Он невольно поджимает ноги под этим пристальным взглядом, а Крис лишь с ноткой сочувствия спрашивает: — Ты откуда? — «Солнечный луч», — бурчит он себе под нос, когда Крис подходит ближе, но из-за витающей тишины, остальные парни его тоже слышат. — «Солнечный луч»? — переспрашивает Лино, вытягивая шею, и взгляд его становится ничуть не менее ошеломлённым, чем у Криса. — Это разве не… — Так ты детдомовский, — выдыхает старший, опускаясь перед Чонином, смотрящим в землю, на корточки. «Солнечный луч» единственный детдом в этом районе, поэтому неудивительно, что каждый про него знает, но почему-то сейчас Чонину впервые становится не по себе от того, что кто-то знает об этом месте. Сложно быть другим среди нормальных детей, сложно не знать, каково быть любимым родителями и сложно принимать свою жизнь такой, какая она есть, когда тебе всего шестнадцать с небольшим. И Йен совсем не знает, зачем продолжает сидеть на этих сраных качелях и рассказывать про себя незнакомцам, которые чёрт знает, что задумали, когда он может просто взять и уйти. — Нет родителей, значит, — негромко констатирует старший, и Чонин поднимает на него глаза, сведя брови. — Да ты что, просто капитан очевидность. — Остынь, малой, рано нападаешь, — усмехается Дэккер и отходит, будто уступая место Крису. — А сбежал почему? — Крис вглядывается в глаза Чонина осторожно. Кажется, что в них даже проглядывается понимание, но ему этого не нужно. Эта жалость, которую он видел в глазах взрослых всю свою жизнь уже порядком заебала, с него хватит. Поэтому мальчик рывком поднимается на ноги, хватая с земли свой рюкзак и выпаливает: — Захотел! Это моя жизнь. Что хочу, то и буду с ней делать. — Да? И куда ты пойдёшь? — едва не усмехаясь, спрашивает Крис. Разозлённый мальчишка похож на маленького чертёнка — только рогов и хвоста не хватает. — Ты несовершеннолетний. На нормальную работу тебя не возьмут, жить, как я понимаю, тоже негде. Будешь бомжевать и скитаться по улицам? — Не буду. Я что-нибудь придумаю, — отвечает он уже тише и смотрит себе под ноги. Под взглядом Криса неуютно, от расспросов от его неуютно и от мягкости в голосе тоже. Настолько, что хочется удрать прямо сейчас, но собственное раздутое эго не даёт ступить шагу до конца разговора. — Ну конечно, — пожимает плечами старший. — Все так говорят. Но в твоём случае что-нибудь не работает. Нужно иметь чёткий план действий, когда собираешься сбегать из места, где тебе дают еду, одежду и крышу над головой. — И что ты мне предлагаешь? — не выдерживает Чонин. Его что, прямо сейчас отчитывает какой-то незнакомый парень? Считает, что он знает лучше и может решать за него? — Вернуться? Да я лучше землю сожру, — плюётся он и делает пару шагов назад. — Не надо делать вид, что вам не всё равно. Вы не знаете, каково это — жить в детдоме, так что не нужно мне сейчас заливать, — ноги шаркают по земле, и он уже разворачивается, намереваясь уйти, как чужой голос громко выдаёт: — Я рос без родителей. Чонин замирает. — Только с бабушкой и дедушкой, слышишь? Я понимаю, каково тебе. Но если ты сбежишь сейчас, всё может стать только хуже. Мы просто хотим тебе помочь, — Йен чувствует, как глаза от слов Криса начинает печь. Он сглатывает и неуверенно поворачивается к парням. Лино отвернулся, уставив взгляд в пол, в то время как Дэккер стоит за спиной Криса и смотрит на него с нескрываемым пониманием. Будто они все на собственной шкуре ощутили то же, что и он. Будто они знают, насколько тяжело выживать, а не жить, в этом мире, особенно когда ты ребёнок. — Помочь чем? — он думает, что, если ему дадут денег, это будет уже неплохо, но никакая материальная помощь не заменит ему потерянной родительской любви и желанной поддержки. — Усыновите меня, что ли? — Мы расскажем, если согласишься вернуться, — строго, но с надеждой в голосе произносит Крис. Чонин кусает губы. Возвращаться обратно хуже самой страшной казни. Он терпеть не может этот детский дом вместе с его правилами, нынешними учителями и детьми, воспитателями, которые забили на них болт и взрослыми, которые приходят только для того, чтобы забрать малышей. Чонин знает, что уже никогда не будет обладать полноценной семьёй и на самом деле уже не хочет быть усыновлённым. Он просто хочет жить свою жизнь и черпать поддержку хоть от кого-то. Но Йен понимает, что, как бы сильно он не отрицал этого, Крис прав. Ему некуда податься, у него в кармане только несколько тысяч вон, которых даже на один день не хватит. Вероятность того, что он умрёт с голоду велика как никогда. К тому же, на улицах с каждым днём становится всё холоднее, а значит и спать будет негде. — С чего вы взяли, что я вам поверю? — А ты разве не уже? — и то правда. Крису невозможно не поверить: с его уверенным голосом, стойким характером и немного пугающим внешним видом, который быстро смягчает широкая улыбка. Наверное, Чонин будет очень глупым мальчиком, если вот так просто поведётся на всё сказанное, но разве у него есть выбор? — Ну так что? — старший переглядывается с парнями, которые выглядят менее решительно, чем он сам, но всё равно не возражают. — Ладно, — выдыхает мальчик и робко подходит к Крису. Тот обнимает его за плечи, прижимает к себе под бок, улыбаясь друзьям. — А пиво купите? — Посмотрим, — усмехается Дэккер, ероша ему волосы. — Идём, — Лино поднимается на ноги и суёт руки в карманы, шагая прочь из двора. — Объясним всё по дороге. — Всё будет хорошо, малой, вот увидишь, — Крис по-отцовски растирает его замёрзшее плечо, и Чонин почему-то улыбается. Он не знает, к чему приведёт его эта тропинка, на которую он так неожиданно свернул сегодня, но что-то ему подсказывает, что жизнь уже не будет такой, как прежде. По крайней мере, теперь у него есть взрослые друзья, которые могут законно покупать ему пиво.

Ким Сынмин.

Ключ почти бесшумно поворачивается во входной двери на один полный оборот. В подъезде привычно пахнет сыростью, а не как дома — хлоркой. Парень вдыхает глубоко, пока спускается по лестнице на первый этаж и, придерживая входную дверь, чтобы та не хлопала, выходит на улицу. Его тут же одолевает странное чувство: будто страх вперемешку с желанием и волнением. Он, как робкий утёнок, только вышедший из гнезда матери, ступает на асфальт. Гулять ночью всегда было страшно — Сынмин никогда этого не делал. Мама говорила, что по ночам из дома выходить нельзя, потому что обязательно наткнёшься на каких-нибудь хулиганов или маньяков, которые непременно либо отберут у тебя последнее, в лучшем случае, либо утащат и продадут на органы. Поэтому с самого детства, с малейшим наступлением темноты мальчик спешил домой, чтобы успеть до того момента, когда проснутся всякие страшилища. С возрастом этот страх ночных убийц, конечно, немного ослаб. Сейчас Сынмин понимает, что никто не будет просто так нападать на тебя, и что на улицах на самом деле не так опасно, как постоянно говорила мама, но ходить по темноте, не оглядываясь, он всё равно не может. Так и теперь, идёт по улице тихо, как мышка, оборачивается из раза в раз, и зажимает в руке связку ключей, на всякий случай. Хотя, они ему вряд ли помогут, учитывая, что в драках он никогда не участвовал и на борьбу никогда не ходил. Да и дерётся-то он со стороны, наверное, хуже немощного старикашки. Если спросить Сынмина, куда он идёт, то вряд ли он сможет дать хоть немного стоящий ответ. Он не знает. Просто в последнее время стены родного дома стали какими-то… другими. Находиться там отчего-то стало тесно, неуютно, все правила, установленные родителями, начали казаться глупостью. Например, сладкое, которое хранится дома под замком в отдельном шкафчике на кухне. Родители разрешают брать оттуда только что-то одно дважды в день и не более. Они оправдывают это тем, что беспокоятся о здоровье сына, и так было всё детство, поэтому Сынмин не особо возражал. Да, бывали моменты, когда он накапливал небольшое количество денег и за отведённое на прогулки время по-тихому бегал в магазин, чтобы купить чего-нибудь сладкого или вредного. Обычно это были какие-то чипсы или шоколад, которые приходилось съедать прямо на улице, пока мама не видела. Камеры, установленные по всему дому чуть ли не с самого его рождения и отключающиеся только на ночь, стали напрягать ещё года три назад, когда одноклассники рассказали Сынмину, что у них такого нет. Это было странно слышать. Находиться не под надзором для него было что-то из ряда вон выходящее, потому что сколько он себя помнит, родители постоянно контролировали чуть ли не каждый его шаг. Мама всегда боялась, что он может где-то удариться или пораниться, всегда оберегала его как могла, не давала никому в руки, когда он был маленьким. Отец контролировал друзей, с которыми Сынмин общался, даже если это были обычные соседские дети во дворе. В детстве это всё казалось нормальным: они ведь просто беспокоились и хотели, чтобы сын был в безопасности, чтобы никто и ничто не причиняло ему вреда. Так ведь все родители делают, разве нет? Вот только чем старше становился Сынмин, тем абсурднее казалось поведение родителей. Где-то лет в пятнадцать, когда все начинают заводить себе какие-то хобби, находить новых друзей, встречаться, красить волосы и бунтовать против родителей, Сынмину этого делать не разрешали. Ничего из этого. Он всегда выглядел как с иголочки: отглаженная одежда, в основном классического кроя, потому что всё остальное мама называла «уличными ободранками», уложенные волосы натурального цвета — несмотря на то, что с шестнадцати лет парень очень хочет осветлить их — начищенная обувь. С одной стороны, это ведь нормально. Так и должен выглядеть ухаживающий за собой парень. Если не брать в расчёт то, что вся одежда и обувь выбрана и начищена мамой, и волосы тоже уложены ею. А также, если закрыть глаза на то, что Сынмин хотел бы одеваться совершенно по-другому. Он много чего хотел бы делать по-другому и хочет до сих пор. Хочет покупать ту одежду, которая ему нравится, хочет не заводить секретных страничек в соцсетях, лишь бы родители не знали, что он читает и с кем переписывается, дружить с людьми, которые будут нравиться ему самому, а не его родителям, привести домой девушку в конце концов и не бояться, что родители запалят их или то, как он передёргивает в ванной, пока их нет дома, просто потому что это единственное место, где нет камер, не считая туалета. Он просто хочет решать сам за себя. Именно поэтому выйти ночью погулять в тайне от родителей кажется ему чем-то криминальным и захватывающим дух. Он никогда не возмущался и не жаловался на свою жизнь. Его оберегали и любили, всё выглядело вполне адекватно со стороны. Но когда ты являешься ребёнком таких родителей, которые и шагу тебе не дают сделать без их согласия, всё же бывают конфликты. Ссоры с родителями никогда не выходили за грань простого возмущения, которое постоянно подавлялось отцом. Всё всегда сводилось к слезам на глазах матери и тихим «Это же всё ради тебя, малыш. Мы ведь не со зла. Мы тебя любим» и Сынмин забивал на произошедшее. А потом всё повторялось. Одним из последних, что открыло парню глаза на ненормальную одержимость родителей держать всю его жизнь под контролем, стал случай в кафе. Сынмин вместе с одноклассником, одетым довольно неформально, так ещё и с крашенными в красный прядями волос, зашли пообедать после занятий. До этого Сынмин вообще ни с кем никуда не ходил: он не был на вечеринках, всегда обходил стороной шумные компании, а из друзей в детстве у него были только те дети, которые нравились родителям, но с ними общение никогда долго не продолжалось. С этим парнем они познакомились совсем недавно — он перевёлся из другой школы — и заобщались почти сразу. Он оказался интересным и весёлым, Сынмин даже подумал, что они правда могли бы стать хорошими друзьями. Ровно до того момента, пока мать не заметила их вдвоём в том самом кафе. Парни обсуждали смешную причёску учителя математики, когда она влетела в заведение с криками, что её сын общается с непонятно кем, назвала мальчика чучелом, а его родителей безответственными скотами, а после чуть ли не за руку вывела Сынмина на улицу и потащила за собой. Всё, что он успел тогда сделать — кинуть на одноклассника взгляд сожаления. Дома его ждала самая глобальная ссора из всех происходивших, конец которой был уже предначертан. И всё бы ничего, вот только когда на следующий день Сынмин подошёл к однокласснику, чтобы попросить прощения и пригласить прогуляться после уроков, тот учтиво кивнул и, состроив подобие улыбки, сказал: — Прости, но я думаю, нам с тобой немного не по пути. После этого случая в голове Сынмина что-то щёлкнуло. Встал вопрос о том, что пора бы уже что-то менять. И несмотря на то, что об этой его ночной вылазке родители ничего не узнают, для самого Сынмина это огромный шаг навстречу желанной свободе. Но шагая по пустой узенькой улице парка, зажимаясь от каждого шороха, он задумывается над тем, что ему, наверное, всё же не стоит жаловаться на свою жизнь, и этим своим тайным побегом, который родители с лёгкостью могут принять за бунт, он только показывает своё неуважение к ним. Он знает, что должен быть примерным сыном и слушаться родителей, несмотря на то, что в следующем году ему стукнет девятнадцать. В голову в очередной раз закрадываются всё те же мысли: он станет разочарованием для мамы и папы, то, что он делает — неправильно, он должен ценить их заботу и любовь. Но в противоречие этому идёт здравый смысл и то, что забота должна приносить человеку комфорт, а не нарушать его личные границы и портить жизнь. Сынмин присаживается на лавочку напротив выключенного фонтана и смотрит на его каменные изгибы в форме незамысловатых цветков. Ночью парк выглядит совсем по-другому. Место, где сидит парень, едва ли не единственное, освещённое фонарями, не считая некоторых дорожек. Ким уже начинает думать, что эта идея была глупой и стоило остаться дома, потому что нервозность атакует с каждой секундой, а учитывая то, что ночью он не гулял от слова никогда, находиться здесь становится ещё страшнее. И он почти подпрыгивает, когда слышит неподалёку нескромный смех. Ким успевает тысячу раз пожалеть, что вышел сегодня из дома, прежде чем прячется за спинкой лавочки и сквозь щели меж досками наблюдает за компанией из четырёх парней, выходящих к фонтану. Сынмин всегда обходил шумные компании стороной и видеть одну из них, пусть и не такую большую, зато ночью, для него равняется инфаркту. Он чувствует себя волнистым попугайчиком, загнанным в малюсенькую клетку, потому что понимает: уйти незамеченным ему уже не удастся. Компания, к слову, устрашающе не выглядит. Как минимум потому, что вместе с ними мальчик лет шестнадцати, который из плохого на вид разве что гусеницу может раздавить. Но это не значит, что он не может докопаться, полезть в драку или ещё что-то такое, думает Ким. У мальчика взъерошенные волосы и худое лицо. Именно его смех Сынмин услышал издалека. Остальные трое гораздо старше и крупнее, их как раз-таки стоит остерегаться. Он успевает только вглядеться в лицо русого и худого, когда мальчишка направляет палец в сторону лавочки, за которой он прячется, и говорит что-то своим хёнам. Я труп, я пропал, я пропал, лихорадочно крутится у него в голове, когда все четверо надвигаются в его сторону. Сынмин не слышит их разговоров сквозь шум крови в ушах и, кажется, даже успевает вспомнить какую-то молитву. Они непременно изобьют его, заберут деньги или ещё что похуже. Не нужно было выходить из дома, боже, мама была права. Нужно было слушаться родителей, боже мой. Я хочу домой, я хочу домой, я хочу… — Привет? — крупный парень свешивает голову вниз, упираясь руками в спинку лавочки, пока Сынмин с закрытыми глазами и почти сжавшийся до размера атома шепчет себе что-то под нос. Молитву, наверное. — Не бейте меня. Пожалуйста. Возьмите что угодно, только не бейте, — он выставляет руки, закрывая ими лицо, и боится даже пошевелиться. — Что угодно? — усмехается кто-то позади и тоже подходит ближе. Сынмин не видит их лиц, потому что утыкается носом в собственные колени, но ему этого и не нужно, чтобы помереть от страха. — Отлично, у тебя есть пять тысяч вон? Мне не хватает на наушники нормальные, — младший подходит за хёнами вприпрыжку, плюхаясь на скамейку, из-за чего та нещадно дрожит. — П-пять тысяч вон? — Сынмин часто моргает, поднимая наконец голову и осматривая парней. — Вот же вымогатель, — призрачно всучает подзатыльник мелкому русый парень в рубашке. — Обязательно надо запугать же, да? — А со мной вы не так сделали что ли? — голос у мальчика немного детский, ещё несформированный и вот-вот готовый надломиться. Сынмин вытягивает шею, наблюдая за их шуточным спором. — Вышли три бугая, отжали у ребёнка качели. Или думали я забыл всё за два месяца, да? — Так… вам ничего не нужно? — неуверенно интересуется Сынмин и немного расслабляет плечи, когда понимает, что бить его сегодня, кажется, никто не будет. Высокий крепкий парень возвращает к нему свой взгляд и улыбается. — Судя по всему, что-то нужно тебе, раз ты прячешься за лавочкой в, — он смотрит на наручные часы, — полвторого ночи. Один. В парке. — Я… это… — под добрыми взглядами всех четверых атмосфера разряжается, и Ким поднимается на ноги. Он комкает в руке ткань бежевых брюк и пытается связать хоть пару слов, но язык просто напросто не слушается. — Я… у меня… — Так, ясно, мы напугали мальца, — констатирует низкий и обращается к другу, поджигающему сигарету меж губ. — Лино, дай ему сигаретку. — Какую ему сигаретку, ты посмотри на него! Он во рту ничего вреднее леденцов не держал. Сынмин бы возмутился, не будь это правдой, но в его случае даже спорить будет стыдно. Он рассматривает парней повнимательнее и подмечает то, что все они одеты очень свободно: джинсы или спортивки, футболки, кофты, кроссовки или кеды. Волосы у них не уложены, одежда не отутюжена и на обуви серые следы. Родители бы точно назвали их беспризорниками и унизили бы за такой внешний вид, даже не подозревая, что их сын бы и сам не против так одеваться. Его уже тошнит от брюк и рубашек, классических джинсов и однотонных футболок. Но кто ж его спрашивает. — Ну, может, он хочет. — Ты хочешь? — Лино протягивает ему полупустую пачку и вопросительно кивает. — Я не… не курил никогда. Мало того, Сынмин сигарет-то в руках никогда не держал. Родители у него некурящие, почти за здоровый образ жизни, а с друзьями такими он никогда не водился — опять же, всё было под родительским контролем. И вот, ему предлагают закурить по-настоящему. Прямо здесь и сейчас. — Это просто, — парень вытаскивает сигарету из пачки и подаёт Сынмину. Руки у него, кажется, вот-вот задрожат, но табак он всё же принимает и недоверчиво рассматривает. Там же куча химии всякой, буквально пакетированная смерть. И почему он только продолжает слушать этого парня? — Зажми между губ, — он делает, как сказано, и Лино подносит к сигарете огонь. — Теперь просто вдыхай, как через трубочку, пропуская дым внутрь, и выдыхай, — божебожебоже, он ведь не умрёт от этого, да? Его лёгкие не превратятся в такие, как на рекламе против курения? Они ведь не сгниют от одного вдоха? Нервная система внутри него просто сходит с ума от происходящего, но красным таблом в голове горит лишь одна фраза «Шагай». И Сынмин делает этот шаг. Шаг, навстречу свободе. Нарушает родительские законы. Он закашливается сразу же. Во рту неприятно горчит от вкуса чистого никотина, но вместе с этим его накрывает эйфорией. Он правда сделал это? Он закурил? Папа говорил, что курить плохо, а он закурил. Ахуеть. Ким кашляет, пока Лино похлопывает его по плечу, приговаривая: — Ничего, с первого раза почти ни у кого не получается. И Сынмин, утирая слезящиеся глаза, подносит сигарету к губам ещё раз. В этот раз получается лучше, он хотя бы не давится воздухом, но выдыхает всё равно с кашлем. А потом ещё раз. И ещё. — Молодец, уже лучше. Родители бы убили его за это. Да и ему вероятнее всего не жить уже тогда, когда мама унюхает на его одежде запах курева, но пока от сигарет неслабо даёт в голову, а рядом находятся парни, которые теперь кажутся не такими страшными, Сынмину похер. Не до конца, конечно, но всё же. — Крис, — парень наконец протягивает руку, и тот её робко пожимает. — Лино, Дэккер и самый младший Йенни. А ты? — Сынмин, — тихо говорит он, проглатывая первый слог. — Алоха, Мин, — мальчишка игриво машет пальчиками, пока остальные просто улыбаются и кивают. Лино докуривает сигарету и отправляет окурок в мусорку. Ким повторяет за ним. — Так что такой прилежный мальчик, как ты, делает здесь ночью? — Крис перелезает через скамейку и опирается на её спинку, обводя взглядом мнущегося на месте Сынмина. Вопрос хороший, но, жаль, без ответа даже для самого себя. Когда ты растёшь в семье, где тебя ежедневно холят и лелеят, стараются максимально оградить от внешних воздействий настолько, что возводят вокруг тебя огромные баррикады, своё мнение как-то быстро теряется среди родительского. Дети, растущие в подобных семьях часто теряют себя, когда начинают самостоятельную жизнь. Они остаются привязаны к родителям, просто-напросто не зная, как поступать дальше и вообще жить эту жизнь, потому что их с самого детства целиком и полностью контролировали родители. Есть такие, как Сынмин, которым везет, и они успевают вовремя одуматься, что что-то здесь нечисто и жизнь с постоянными ограничениями рано или поздно приведёт его в канаву. Но одного осознания мало, нужно как-то действовать. Наверное, именно это парень здесь и делает. — Кажется… ищу себя. А вы? — Рефлексируем, типа, — Лино усаживается на лавочку рядом с мелким. Это удивительно. Для Сынмина удивительно, что парни делают все это с поразительной лёгкостью: гуляют ночью, курят, знакомятся с людьми, не заботятся о чужом мнении. Он бы хотел стать таким же. Хотя бы на пару часов. — Ну и что, получается? — спрашивает у него Крис. — Найти себя. — Да как-то не особо, — Сынмин выдыхает. — Просто я… знаете, я никогда… я вообще не знаю, каково это. Жить жизнь, дышать полной грудью. А вы такие свободные, добавляет он про себя. Такие простые, не заботящиеся о жизни, что я завидую вам. Завидую, что вас ничего не держит, что вы можете просто забыть о своих делах, отпроситься у родителей и просто выйти куда-то ночью. Что вы можете курить, пить пиво, громко смеяться, есть сладкое, когда захочется, ходить на вечеринки и быть самими собой. Потому что я так не умею. — Хочешь, мы тебя научим? — неожиданно для него изрекает Крис и смотрит с таким блеском в глазах, что не поверить в его искренность не получается. Но Сынмин стопорится. Насколько это адекватно – довериться незнакомым парням, которых ты встретил в парке ночью? Насколько нормально пойти за ними туда, куда они скажут, словно слепой за поводырем? И насколько он может быть уверен, что это не обман, не какая-то глупая уловка, чтобы воспользоваться им? Вопросов и страхов неисчислимое количество, но вместо всей этой кипящей в голове каши, Ким только смотрит на парней с некоторым проблеском уверенности в глазах, отвечая: – Хочу.

Ли Феликс.

— Здорова, пидор, — разносится за спиной и затылок обжигает болью. Феликс закрывает глаза и сжимает в кулаках край парты. Двое с громким гоготом проходят мимо него и падают на свои места. До звонка ещё три минуты, и учитель вот-вот должен прийти, но это только первый урок, и Феликс точно знает, что тирада, которую в очередной раз задумали Джинхо и Суён продлится до самого конца занятий. Это происходит почти каждый день. Одноклассники рядом тихонько давят лыбу себе в кулаки, поглядывая на несчастного Феликса. Ничего не меняется даже со временем. — Какие планы на сегодня? Отсосёшь кому-нибудь за школой? Феликс уже привык. Издевательства перестали цеплять его ещё года полтора назад, хотя бы потому, что ничего нового в них никогда не бывает. Любое оскорбление сводится к тому, что он пидор и даёт всем, кому не попадя. Наверняка, куриных мозгов этих двух картинно тупых громил, которые по какой-то необоснованной причине являются авторитетами для всего класса, ни на что более интересное просто не хватает. Хотя для Феликса эта причина более-менее обоснована. По всем лучшим законам и традициям программы выживания в старшей школе его выбрали мишенью, а все остальные одноклассники, которые, конечно, могли бы пойти против системы и вступиться за него, просто запуганы более сильными ребятами и их недалёкой компанией. Типичная ситуация, ничего необычного. Вот только легче от этого не становится. Всё началось не так давно — года два назад от силы — когда близкий друг Феликса переехал и оставил его в школе одного, с небольшой компанией девчонок помладше, с которыми тот довольно хорошо ладил. Да и сейчас ладит, если честно, просто общается с ними гораздо реже. Оставаться одному в школе, где явно правит не здравое мышление, да ещё и без гранитного характера и сильного голоса сродни тому, чтобы привязать камень к ноге и прыгнуть в Байкал. Тут же пойдёшь на дно. Но у Феликса не было выбора. Издевательства начались не сразу. Всё происходило постепенно: сначала небольшие шутки, потом насмешки и в конце концов всё это перетекло в настоящий буллинг с редким применением физической силы в виде подзатыльников и поджопников. Дальше, слава богу, не заходило. Возможно, компания Джинхо тогда только выбирала себе жертву, и Ли просто удачно попался под руку, но значения это не имеет. Важно лишь то, что неповинного ни в чём мальчика в итоге окрестили пидором, наклеив на лоб огромный ярлык с этим словом. (На самом деле не на лоб, а на спину. Буквально). И всё это лишь под предлогом его внешности. У Феликса никогда не было настоящего мускулистого тела. Сколько себя помнит, он всегда был достаточно щуплым, с узкими плечами и бёдрами. Некоторые из родственников даже прозвали его глистой лет в двенадцать. У него нежная, не склонная к акне кожа с веснушками, которой всегда завидовали девочки, крашенные в блонд волосы и обычная, мать вашу, олдскульная одежда. В нём нет чего-то необычного, чем не мог бы обладать парень в двадцать первом веке, но почему-то всё ещё находятся люди, которые считают, что он выглядит совершенно по-пидорски. Но обидно становится совершенно не от этого, а от того, что одноклассники, вместо того, чтобы пойти против агрессоров, встать на сторону Феликса, как трусливые мыши на тонущем корабле жмутся под боком его обидчиков и как недалёкие показывают пальцем и насмехаются с нихуя. Только несколько девочек из всей школы, которые на год младше, поддерживают с ним хоть какое-то общение. Возможно, люди не хотят с ним общаться, потому что Суён пустил про него какой-то очередной грязный слушок, а может они просто боятся попасть под раздачу. Феликс их не винит. Ему не нужна дружба из жалости, поэтому пусть он лучше будет один, доучится уже этот несчастный последний год школы и свалит в университет. И всё бы ничего, он бы правда перетерпел все эти надругательства, если бы гнев в нём с каждым днём не начинал разгораться всё больше и больше. — Если у тебя какие-то проблемы с получением минета, ты всегда можешь обратиться к своим друзьям, — скрипит зубами Ли, поворачиваясь к задним партам. — Ну так, чисто из дружеской солидарности. Обычно он так не делает, но последнюю неделю плескаться в обидчиков ядом хочется невыносимо. И нет ничего лучше, чем наблюдать, как парни выпучивают глаза, а лица их багровеют, прямо перед приходом учителя. Феликс усмехается про себя, замечая, что остальные ребята в классе словно затаили дыхание, наблюдая за всем этим. Ну конечно, не каждый день увидишь, как этим безмозглым громилам дают отпор. Школьный буллинг — вещь привычная. Особенно для одиноких ребят, которые совершенно ничего плохого не делают, а лишь попадают под раздачу. И многим это обязательно аукнется в будущем какими-нибудь проблемами с головой, если не чем-то похуже. Было время, когда Феликс всё же грустил и задавался вопросом «Почему именно я? Что я такого сделал?», но после пришёл к простым выводам «Потому что. Ничего.». Он понял, что жертва не виновата, что становится мишенью для издевательств. Если бы не он, Джинхо нашёл бы кого-то другого и аргументировал это не менее тупо, чем это произошло с Феликсом. Мистер и миссис Ли, родители Феликса, люди добрые и любящие, между прочим. Они действительно хорошие родители, которые заботятся о своём ребёнке, стараются дать ему самое лучшее и любят всем сердцем. Поэтому сын никогда не посвящает их в свои школьные проблемы. Он знает, что, во-первых, это ничего не даст, а во-вторых, только заставит родителей сильнее за него волноваться. Проблем с переводом в другую школу, которую отец непременно бы предложил, он не хочет, потому что до выпуска осталась всего несколько месяцев, а жалобы на Джинхо и их с Суёном компашку никак не помогли бы. Никому нет дела до травли, даже самому директору. Единственный раз, когда Феликсу пришлось рассказать родителям о том, что происходит в школе был день, когда он пришёл домой с рассечённой бровью. Его тогда в очередной раз как-то обозвали и толкнули в плечо, но, видимо, не рассчитали силу, и парень влетел в косяк на полной скорости. Мама звонила директору и требовала привлечь тех, кто это сделал, к ответственности, но тот лишь развёл руками, мол ничего сделать не может. Позвонить родителям хулиганов, да и только. Скандал быстро замяли, несмотря на возмущения Феликсовых родителей, которые, к слову, до сих пор волнуются за сына и регулярно интересуются его делами в школе. Тот, конечно же, обо всём умалчивает. Декабрь только начинается и на улице постепенно холодеет всё сильнее. Под ногами промокший от мелкого первого снега асфальт, а небо затянуто густой серой дымкой. Феликс кутается в куртку посильнее. Сегодня пришлось задержаться на дополнительных допоздна, а темнеет на улице рано, поэтому домой он тащится не только по холоду, но ещё и по темноте. Часы на телефоне показывают начало восьмого, когда он отходит от школы на приличное расстояние и поправляет лямку рюкзака. Поскорее бы добраться до дома и выпить горячего чая. До одноэтажного частного домика, в котором живёт его семья, остаётся рукой подать, когда за спиной раздаются шаркающие шаги и низкий голос: — Куда так спешишь, педик? Ли останавливается. Прямо за ним, всего в нескольких метрах, стоит небольшая компания людей — человек пять, не более. Феликс узнаёт голос Джинхо сразу же, но не вздрагивает, как это положено всем запуганным жертвам. Страшно? Да. Но показывать этого парень не собирается, поэтому взметает вверх подбородок, спрашивая: — Тебе какое дело? — Хочу, чтобы ты пояснил за свои слова, — выдаёт тот, и Феликс сдерживается, чтобы не закатить глаза. Ну конечно, чувства бедного Джинхо задел глупый пидор грубой шуткой про минет. Какие мы ранимые. Ли в принципе всегда было интересно, что у таких людей в голове, когда они позволяют себе унижать других, ни в чём неповинных людей, но при этом, когда им прилетает ответка, то сразу же надувают губёшки и просят пояснить за слова. Феликсу хочется сказать, что он на хую вертел все эти пояснения, но вслух он говорит лишь: — Это серьёзно настолько задело твоё раздутое эго? Он мог бы сказать, что пожалел о содеянном сразу же, как компания из пятерых человек погналась за ним, но шутка про минет была слишком смешной, чтобы о ней жалеть. Поэтому парень даёт драпу, как только чужая подошва шаркает по асфальту, и бежит, куда глаза глядят. Он знает, что, если его поймают, одной только рассечённой бровью он не отделается, а компашке ничего сделать не смогут, как минимум потому, что нет свидетелей, как максимум потому что произошло это не на территории школы. Поэтому Феликс бежит и бежит, невольно задумываясь над тем, как было бы хорошо, если бы под раздачу попал бы не он. Он бы просто обзавёлся друзьями, сдал бы экзамены, получил диплом и поступил в универ, как все нормальные люди, без этих дебильных преград. Да, Феликс парень стойкий, и в его ситуации многие бы закрылись в себе, пострадали куда сильнее, чем он, но это не отменяет того, что ему тоже бывает обидно и больно от всего этого. Дело не в том, что слова Джинхо и Суёна или кого-то ещё из их компании цепляют его за живое, вовсе нет. Скорее в том, что из-за них у Феликса нет нормальной дружбы ни с кем из школы. После переезда близкого друга у него так и не получилось найти ему замену. Девочки особо не спасали, потому что общение с ними было не такое близкое, а из парней по интересам почти ни с кем не сходилось. Но когда Феликс опомнился, было уже поздно. По школе разлетелось огромное количество самых разных слухов и репутация как-то резко испортилась. Поначалу он и правда закрылся, переживал насчёт этого всего, держал обиды, но позже понял, что смысла обижаться на тех, у кого вместо мозгов вата в голове, просто нет. Да, у него всё ещё не было друзей и, возможно, больше не будет — по крайней мере в школе — да, многие верили ходившим про него слухам, но погоды это, в большинстве своём, не делало. Отметки на высоте, в семье нет проблем, с деньгами тоже. И по сей день Феликс просто старается не зацикливаться на преследующих его проблемах. Хотя иногда его всё же одолевает одиночество. Он всё ещё скучает по ночным посиделкам, длинным перепискам и долгим разговорам. Признать не трудно — Феликс тот человек, которому нужен другой человек. Он очень тактильный и разговорчивый — возможно это тоже сыграло роль в навешивании на него ярлыка гея — но его привязанность к людям не зависит от пола. Он не считает чем-то плохим близкую дружескую связь парней, так же как и не признаёт, что дружбы между парнем и девушкой не существует. Поэтому да, иногда ему всё же не хватает самого себя и хочется, чтобы кто-то просто был рядом. Просто поддерживал, разделял его интересы. Просто держал за руку без какого-либо подтекста и говорил, что всё хорошо. Впереди крутой поворот, и Феликс летит, почти без тормозов. В метрах пяти от него бежит компания обиженных жизнью парней, и он, когда понимает, что сам повернуть не сможет ибо упадёт, цепляется рукой за какой-то дорожный знак, поворачивая голову и мельком осматривая бегущих за ним. Они не менее запыхавшиеся, но, кажется, уже готовые сдаться. Спасибо папе, который приучил сына к недолгим пробежкам с утра. Ли хочет было показать им язык и усмехнуться, но не успевает и спустя три размашисятых шага впечатывается в чьё-то тело, явно сбивая человека с ног. Они оба валятся на холодный тротуар, а над своим ухом Феликс слышит лишь недовольное: — Какого хрена? — Мы всё равно тебя догоним, педик! — разносится голос Суёна, после чего группа парней выруливает из-за угла. — Из-под земли дос… танем, — он встречается взглядами с четырьмя стоящими на ногах незнакомцами, пока сам Феликс пытается разобраться, где свои конечности, а где чужие, и подняться наконец с бедного мальчика, которого сбил с ног. — Прости, — говорит он ему, виновато осматривая то, как младший потирает ушибленный локоть, а после оборачивается к остальным. Широкоплечий незнакомец смотрит сначала на него, прищуривает глаза и делает пару шагов навстречу Джинхо. — Кого это вы из-под земли достанете? — без интереса спрашивает он. Компашка Джинхо делает шаг назад, под натиском сурового взгляда, и Феликс не может этому не удивиться. У него на глазах школьные задиры превращаются в пугливых утят. — Не твоё дело, — выдаёт кто-то из-за спины Суёна. Очевидно, самый смелый. — Пока вы нарушаете покой на этой части района, это моё дело. — А ты чё тут, местный шериф? — вздёргивает подбородок Джинхо, сжимая руки в кулаки. Парень на это лишь усмехается. — Мы, конечно, не англичане, но для вас, парни, я могу стать и шерифом, — парни, стоящие рядом с Феликсом, тоже тихо усмехаются. — И хочу вас уверить, если вы ещё раз на этой улице хоть кого-то пальцем тронете, одним предупреждением вы не отделаетесь, помяните моё слово, — и вот вроде бы ничего страшного не сказано, но по глазам у ребят видно, что поверили они не на шутку. — А теперь пшли вон отсюда, — скалится парень и через пару секунд компашка действительно удаляется восвояси. И всё? Достаточно было просто грозного вида, стального взгляда и немного рыка для того, чтобы их напугать? Парней, которые в прямом смысле запугивают полшколы? Да об этом парне будут легенды слагать, если кто об этом случае узнает. И Феликс готов постараться, чтобы об этом непременно узнали. — Спасибо, — благодарно улыбается он, пока мальчишка рядом с ним продолжает отряхивать штаны. — Эти парни редкостные придурки, и мало кто даёт им отпор, поэтому, правда, спасибо, — он быстро осматривает всех присутствующих, и понимает, что они вроде как не на много старше него — максимум года на три. — Я Феликс, — вырывается как-то само собой, и парень протягивает руку своему, так называемому, спасителю. Тот без проблем пожимает её. — Крис, — и улыбается. И это он-то смог напугать Джинхо и его свиту? Нет, парень конечно хоть куда: широкие плечи, строгие черты лица, мускулы, все дела — но на машину для запугивания людей он уж точно не похож. — Проблемы в школе? — Да-а, есть немного, — тянет он. Крис явно услышал, как его успели назвать педиком и, возможно, думает, что это не просто так. Возможно, скрывает своё отвращение, или наоборот, ему вообще всё равно на это. — Удачно мы сегодня собрались, скажи? — улыбается мальчишка, прекратив отряхиваться, и тоже протягивает Феликсу руку. — Йен. — Феликс, — кивает он, сжимая чужую ладонь. Ощущения несколько странные, ведь он, получается, знакомится с новыми людьми? Примерно его одногодками, с которыми будет возможность пообщаться? — Вы друзья или типа того? — Ага, типа того, — кивает низкий парень в чёрном, на которого Ли тут же переводит взгляд. — Дэккер. — Ну ты это, — прокашливается Крис, — не ходи лучше один, пока темнеет рано. Бери друзей с собой, если что, а то пристанут опять эти, — он ведёт плечом куда-то в сторону, куда убежала компания Джинхо. И Феликс немного заминается на его словах. Бери друзей с собой, как же. — Проблема в том, что… у меня как бы ну… нет друзей, — пожимает плечами он, а взгляд упирает во влажный асфальт. Говорить об этом намного неприятнее, чем думать. Чувствуешь себя каким-то неполноценным. — Оу, что ж… ну тогда-а, — тянет Крис, осматривая остальных парней в поисках поддержки. Все они выглядят невозмутимо, даже носом не ведут, когда он намекает, как именно собирается продолжить свою речь. Лишь кто-то один неоднозначно хмыкает, — мы можем стать твоими друзьями, я думаю. — Зачем вам это? — усмехается Феликс. Звучит, на самом деле, как полный бред — дружить с парнями, которых встретил парой минут ранее и знаешь только их имена. Он ведь не настолько отчаянный. Не настолько ведь? В памяти словно свежими пятнами всплывают вечера, которые он проводил со своим бывшим другом. И как было тяжело, когда тот уехал. Феликс никогда не признавал этого, постоянно говорил, что ему и одному хорошо и не у всех в этом мире есть друзья. Да и вообще, зачем ему друзья, когда он сам есть у себя, правильно? Он вечно старался убедить всех вокруг в том, что вовсе не страдает от одиночества. Но на деле убеждал в этом лишь самого себя. Тоска по прошлому не сулила ничего хорошего, но Феликс продолжал лелеять в памяти воспоминания о лучших временах и жить мыслью о том, что когда-нибудь всё обязательно наладится. Он знает, что его проблемы не так глобальны, поэтому пережить их вовсе не составит труда. Но почему-то всё равно обидно. Обидно, что ему даже не дали шанса на то, чтобы иметь настоящую крепкую дружбу. А всё из-за чего? Из-за его внешнего вида? Да нахер всё это. — Просто так? — больше вопрос, чем ответ, но Феликсу большего и не нужно. — Люди ведь дружат не из-за чего-то. А просто потому что хотят и подходят друг другу. — Мы подходим друг другу? Крис мягко улыбается, а после кивает на оставшихся двух парней, чьи имена ещё неизвестны. — Это Лино и Мин-мин, — оба одаривают Ли приветственными улыбками. — И если ты готов к нам присоединиться, я расскажу тебе в чём смысл. Феликсу не нужно долго думать, чтобы сказать, что его ответ — окончательное и бесповоротное «Да», поэтому он быстро кивает и следует за парнями по улице, потому что: — Ну может мы тронемся уже, а то встали, дорогу перегородили, — возмущается Мин-мин. Крис утягивает Ли ближе к себе. Они идут впереди остальных на расстоянии метров трёх, не более, когда он наконец начинает своё повествование: — Ты должен понимать, что это будет небольшая тайна, которую лучше сохранить. Мы не терпим предателей, да и тебе вряд ли кто-то поверит, — парень кивает. Крис говорит спокойно, без нажима или запугивания, но именно в этот момент Феликс понимает, что отныне всё будет не так просто. — Ты сказал, что мы подходим друг другу, — он косится на остальных парней через плечо, — как ты это понял? — Ты сам мне об этом сказал, — Ли изгибает бровь. В смысле сам? Когда? — проблемы в школе, — поясняет старший, но Феликс всё равно ничего не понимает. Это как решать задачу по физике на слух, — мы все тут такие. — Какие? — Сломанные. Крис не врёт. Да и зачем ему это? Феликс видит в его добрых с прищуром глазах правду и, кажется, готов поверить каждому слову, потому что знает, что такие люди — излучающие самую настоящую искренность — не стали бы врать о таких серьёзных вещах. — Мы, все до единого здесь, как никто другой понимаем, через что ты проходишь. Потому что каждому пришлось столкнуться с подобным, — он опускает глаза и немного понижает голос. Говорить о том, что пережил каждый из них и какой ценой парни друг друга нашли, всегда сложно. — Мы все здесь такие. Что-то ищущие, уставшие, кем-то брошенные, недолюбленные. По-своему одинокие. Поэтому мы здесь и поэтому так крепко друг за друга держимся, — Крис шумно вздыхает. — В компании действуют свои правила, которые все здесь стараются соблюдать. — И… что это за правила? — Они могут показаться тебе глупыми, — Крис усмехается, но выражение лица его почти сразу становится более серьёзным, когда он поясняет: — Мы не даём друг другу своих соцсетей, номеров телефонов, адресов. Только шанс. Мы ничем друг друга не обязываем, и это создаёт ощущение фантомности происходящего, понимаешь? Мы буквально создаём себе другую жизнь, где нас зовут по-другому, где наша дневная жизнь это что-то далёкое и неизвестное, будто вовсе и не про нас. Это помогает отключиться, отдохнуть от той реальности, где нам изо дня в день приходится справляться с трудностями. Сталкиваться с вещами, которые некоторых людей бы не то что подкосили — они бы их раздробили. Люди постоянно твердят, что нужно быть влюблёнными в жизнь, но как это сделать, если твоя жизнь — это сплошное кладбище заживо закопанных надежд? И здесь, в этой компании, мы отчаянно пытаемся их воскресить, — он делает паузу, давая Феликсу обдумать сказанное. А после тихо прибавляет, смотря ему в глаза: — Я знаю, ты меня понимаешь. Крис прав — он понимает. Понимает, как никогда, несмотря на то, что его ситуация наверняка намного легче, чем у других. Ему повезло с семьёй, повезло с планами на будущее, но даже со всем этим он всё ещё остаётся одиноким. Остаётся тем человеком, которому нужен другой человек. Незаслуженной жертвой издевательств с подорванным доверием к людям, какого бы сильного он из себя не корчил. И Феликс знает, что, услышав истории остальных парней, непременно пустил бы слезу, в то время как история его самого мало кого могла бы тронуть. Но если они выбрали его сегодня, если решили, что ему есть место в их компании, значит всё не так легко, как ему кажется. — И это помогает? — Да, — хмыкает старший. — Нам всем помогает. Мы друзья только ночью, а днём незнакомцы, старающиеся максимально сохранить всё личное при себе. Это не значит, что ты не можешь делиться с нами чем-то, если хочешь, но это только твоё право. Никто не будет ничего выпытывать, докапываться до правды. Это не какая-то банда, где тебя будут держать насильно. Ты можешь уйти в любой момент, если захочешь, но всё, о чём я тебя попрошу — быть добрым и терпеливым. Не все откроются тебе, не со всеми ты станешь близок и это нормально, — Феликс кивает. Он на такое и не надеялся. — Мы здесь не жалуем, так сказать, нарушителей спокойствия. Если ты идёшь против одного, то ты идёшь против всех. Я не хочу, чтобы эта компания превращалась в балаган, и чтобы здесь кто-то ругался, тем более с применением физической силы. Не терплю такое. — Я понимаю. И я принимаю все ваши правила, — уголки его губ приподнимаются, и Крис мягко кивает. — Но сейчас мне нужно домой, я не могу остаться с вами. — Мы собираемся в эту субботу около двенадцати ночи. Приходи к местному парку, как раз покажем тебе шелтер, — парень замедляет шаг, равняясь с остальной компанией, когда Феликс подходит к калитке одного из близстоящих домиков. Его дом находится дальше, в глубине, поэтому парни останавливаются здесь. — До встречи, Феликс, — говорит Крис прежде, чем свернуть вправо и повести за собой остальных ребят, через одного провожающих взглядом нового члена своей небольшой компании. Ли поворачивается к извилистой, вымощенной камнем тропинке, ведущей вглубь его тихого райончика, когда новоиспечённые друзья окончательно скрываются из поля зрения. Внутри у парня приятный осадок и мешанина из самых различных чувств, но одно из них выделяется ярче остальных. Феликс шагает по влажному от первого мелкого декабрьского снега камню, думая о том, что теперь его жизнь определённо никогда не станет прежней.