Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес, Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес, Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой, Оттого что я тебе спою — как никто другой.
Нельзя всё так оставлять. Джисон думает об этом снова, когда разлепляет заспанные глаза. Он провёл в отключке последние двенадцать часов после двух суток бодрствования, и теперь чувствует себя ещё хуже, чем до. В углу комнаты стоит собранный чемодан и спортивная сумка полностью заполненные вещами. Отъезд уже маячит перед глазами, а Хан всё никак не может принять это. Ночь, которую он провёл в компании парней, была незабываемой. Наверное, потому что автоматически стала последней в его жизни, но Джисон предпочитает думать, что она просто сама по себе особенная. Минхо тогда ещё очень долго не хотел отпускать младшего, старался держаться рядом и до самого дома и последнего подаренного напоследок поцелуя спрашивал, всё ли хорошо. Но Джисон так и не сказал ему. Не хватило сил на то, чтобы произнести это глаза в глаза. Сказать, что он уезжает. Что после всего, что им пришлось пройти, после всей этой боли и окончательного доверия друг другу, он уезжает. Боялся, что Ли воспримет это как предательство. Да и не только он, остальные парни тоже. Но теперь липкое ощущение внутри не даёт ему покоя. Минхо имеет право знать. Имеет право злиться и обижаться. А вот Джисон не имеет никакого права утаивать от него эту информацию. Неужели он думал, что сможет просто оставить Минхо в неведении? И что тогда? Просто испариться, будто и не было его самого, не было их ссор, примирения, фотографий, поцелуев? Остаться в памяти Минхо сладким сном, но при этом заставить его изнывать от волнения? Он ведь места себе не найдёт, пока не узнает, куда пропал Хан. А когда узнает, то ни за что не простит ему этого безмолвного побега. Джисон не может не сказать ему. Более того… Он не хочет оставлять Минхо здесь. Хан, наверное, сможет примириться с тем, что расставания с парнями ему не избежать. С тем, что какую-то часть из своего сердца все же неизбежно придется вырвать. Но, несмотря на это, его не покидает одна единственная мысль. Может получится оставить себе того, без кого ему будет сложнее всего? Только один человек, которого, по сути, здесь тоже ничего не держит. Минхо так же свободен, как и он сам, да и прожить вдвоём в другом городе было бы гораздо легче, так думает Джисон. Он ослеплён. Джисон отчаянно желает оставить Минхо себе — человека, который близок его сердцу, который понимает его как никто другой. Единственного, кого жизнь просто не может так безжалостно у него отобрать. Хан неосознанно представляет себе то, как у них появляется шанс. Как они селятся не в той небольшой комнатке, а в какой-нибудь однушке втроём: он, Минхо и Суа — как они с хёном работают, получая при этом хорошую зарплату, как понимают друг друга лучше с каждым днём, как строят своё долгожданное счастливое будущее, где нет места бедности, страху и боли. Это был бы лучший исход событий из всех предоставленных. И Джисон просто не может не тонуть в этих мыслях безостановочно, игнорируя все остальные. Возможно, это прозвучит эгоистично, но разве Минхо не хочет того же? Он ведь сам говорил, что хотел уехать из этого города, что здесь ему всё напоминает о родителях, о пережитых проблемах и страданиях. Так разве это не прекрасная возможность? Джисон с осторожностью, как в самый первый раз, чиркает на небольшом листе бумаги слова, которые лезут в голову. Пишет всё как есть, как он думает и хочет. На чистоту. Уже нет смысла скрывать что-то, чего-то стыдиться. Нет на это времени. Он сворачивает бумажку и думает, что выглядит очень трусливо со всеми этими записками. Но разве уже не всё равно? Какая разница, скажет он напрямую или передаст на бумаге, если ничего от этого не изменится. Он всё равно уедет, как ни крути. А вот поедет ли Минхо с ним. Это уже другой вопрос. Хан спускается по ступеням подъезда медленно, задумчиво смотря вперёд и будто витая в облаках. За окном льётся дневной свет, вовсе не подстать его настроению. Ему бы вернуться домой и провести остатки этого дня зарывшись под одеяло и не видя белого света, несмотря на то, что находиться в квартире всё ещё тошно. Мать он, кстати, после их ссоры так и не видел. Ей он тоже обязательно напишет записку перед своим уходом, хотя и не надеется на то, что та станет их искать. Для неё они с Суа только лишний груз, от которого она не против избавиться. Обратно в мир его возвращает приглушённый женский крик за стеной. Хан слышал его на протяжении полугода, если не больше, и сейчас прикрывает глаза, потому что по слуху в сотый раз режет «Не трогай меня», а затем грохот, будто что-то упало. Джисон вздрагивает и останавливается. Это ведь никогда не прекратится, да? Он игнорировал своих соседей всё это время и прикрывался тем, что чужая семья — это совсем не его дело. А теперь… Сколько в нашем мире ещё таких семей? Сколько пар, где происходят ежедневные драки, отношений, в которых людей держат насильно? Сколько детей, страдающих от собственных родителей, пускай порой и не намеренно? Сотни, тысячи, а может, сотни тысяч. И все они ждут помощи, как когда-то ждал её Джисон, или Суа, или Минхо… Сколько из них этой помощи дождались? Парень делает поворот на сто восемьдесят градусов и уверенно шагает к массивной входной двери. Каждая следующая мысль в его голове только сильнее раззадоривает, заставляет злость бурлить и выкипать за края его пылающего котелка. Одного длинного нажатия на кнопку назойливого дверного звонка хватает, чтобы услышать щелчок с той стороны, а после столкнуться с бордовой рожей соседа. Парню на вид чуть больше двадцати пяти, свободная рука его сжата в кулак, а на шее вздулись вены. Он выглядит как самое настоящее животное. В глубине квартиры слышатся новые всхлипы, перед тем, как сосед спрашивает: — Чё надо? Джисон всеми силами старается держать себя в руках, но последние сутки у него были не сладкими, поэтому самоконтроль слабеет всё сильнее, а желание двинуть любимому соседушке по его нахальному хлебальнику растёт в геометрической прогрессии. Он выдыхает, пытаясь говорить холодно и сдержанно. — Я слышал крики из вашей квартиры. Что-то стряслось? — он видит, как из-за косяка выглядывает девушка. — Не твоё блядское дело, — огрызается сосед и намеревается уже закрыть дверь перед носом Хана, но тот удерживает её, смотря исподлобья. Конечно, это не его дело. Не его семья и не его проблемы, но слушать то, как страдает невинная девушка от рук какого-то тирана, как когда-то страдал он сам, Джисон уже не может. Он должен сделать напоследок хотя бы что-то полезное. — Чё ещё? — Кое-что очень важное, — Джисон подходит ближе и укладывает руку недоумевающему парню на плечо. Он едко улыбается, а после резко бьёт его коленом в живот так, что тот почти пополам сгибается. Девушка за его спиной охает от неожиданности, выходя из гостиной. Сосед что-то злостно шипит, пока опускается на пол, а Джисон, сверкая глазами, смотрит на напуганную. Светлые волосы растрёпаны, колени разбиты, а ниже на ногах россыпь синяков. Мне так жаль, думает он и надеется, что она поймёт, так жаль, что я не пришёл раньше. Но всё, что он может, это сказать: — Собирай вещи и уходи. Прямо сейчас. К родителям, к подругам, родственникам. Плевать, — Хан хмурится. — Иначе он убьёт тебя. Рано или поздно, — девушка всхлипывает в испуге от его слов и быстро кивает, убегая в комнату. Джисон же в свою очередь нагибается к парню и говорит у него над ухом: — Много силы не надо, чтобы избивать тех, кто не может за себя постоять, верно? Надеюсь, ты захлебнёшься своей желчью, подонок, — он пинает соседа в то же место и, подняв голову, видит, как девушка носится по квартире, лихорадочно собирая вещи. Джисон вздыхает и возвращается к лестнице. Теперь, даже если она вновь вернётся к этому тирану, он будет знать, что хотя бы попытался что-то сделать. То, что будет дальше, решать уже не ему.***
Я тебя отвоюю у всех времён, у всех ночей, У всех золотых знамён, у всех мечей, Я ключи закину и псов прогоню с крыльца — Оттого что в земной ночи́ я вернее пса.
Он и не думал, что запомнил дорогу. Удивительно, правда? Наш мозг всегда запоминает самое важное с первого раза без надобности повторения. Хан стоит на крыльце, не решаясь потянуть за ручку тяжёлой двери. Сегодня будний день, Минхо наверняка на учёбе или на работе. Уж точно не дома. Разве не этого хотел Джисон? Лишь попытаться. Не страшно, если не получится. Он вообще, если быть честным, мало на что надеется. Охранник сидит на прежнем месте — в прошлый раз Джисон отдавал этому усатому дядечке ключи от комнаты. Он неотрывно читает какую-то малоизвестную книжку и неохотно поднимает глаза на звук, когда дверь за Ханом закрывается. — Здравствуйте, — начинает он, подходя ближе к стойке. — Здравствуй. Чего тебе? — на выдохе спрашивает мужчина. Джисон копается в кармане и, смотря с надеждой, кладёт на деревянную поверхность сложенный в несколько раз лист бумаги. — Не могли бы вы… передать это одному парню. Он живёт на втором этаже, его зовут Ли М… Лино. — Мальчик, я не знаю всех в этом доме по именам. В какой комнате он живёт? — Я… не помню. Кажется, в двадцать пятой, — Джисон заламывает пальцы. Чёрт, он правда не помнит. Мужчина хмурится, забирая у него записку и кладёт её рядом с настольной лампой. — Он высокий, чуть выше меня. Русые волосы, карие глаза. Ходит такой хмурый всё время и… о, у него серёжка в ухе. — Да так сейчас половина населения планеты выглядит, — бурчит охранник себе под нос, но потом всё же вдыхает, смотря на несчастного Хана. — Двадцать пятая... Это тот, который под утро обычно возвращается? — Да, — победно кивает Джисон. — Ладно, передам. — Спасибо. Не забудьте, пожалуйста. Это очень важно. С этими словами парень выдыхает и выходит обратно на улицу. До Чживон отсюда идти не меньше двух часов, но Джисон всё равно решает прогуляться. Ему необходимо хоть немного ужиться со своими мыслями и морально подготовиться к предстоящему отъезду, чего раньше сделать никак не выходило. К тому же, одно важное дело всё ещё остаётся незавершённым. Стоя на последней ступени крыльца всё того же дома, Джисон находит в списке заблокированных контактов нужный. Это до отвратительного горько. Джисон чувствует себя настолько слабым, что ему можно только посочувствовать, потому что мозгом он понимает — им вдвоём не выжить на ту сумму, которую он заработает в одиночку, в Тэгу. И сердце из-за этого на пару с самолюбием болит и просит — не надо. Остановись. Но Джисон ведь пообещал сделать для Суа всё, что сможет. Даже если ради этого ему придётся перешагнуть через самого себя сотню раз. Поэтому он морщится, быстро набирая сообщение и отправляя его без раздумий. Хрен с ним. Хуже всё равно некуда. Он надеется поймать первые лучи заходящего солнца по дороге, чтобы встретить закат в этом городе в последний раз, когда делает первые шаги по тротуару. Сутки. У него остались ровно сутки.***
Утро начинается не с кофе, а с громкого «Твою мать», метаний по комнате и попыток уложить всю свою часовую утреннюю рутину в пять минут. Получается на редкость хреново. Минхо вылезает из постели с нервным осознанием того, что первая пара начнётся через десять минут, а он за это время успеет максимум дойти до остановки. Он ненавидит спешку. Особенно когда мир вокруг всё ещё в сонной дымке, мозг не варит, а желудок урчит, требуя свой завтрак, на который времени, очевидно, тоже не хватает. Минхо умывается и одевается со скоростью света, едва не забыв дома рюкзак, выбегает за дверь своей комнаты и пулей летит вниз. Надеюсь, успею ко второй, думает он, попутно проверяя время. Охранник окликает парня, когда тот уже собирается выбежать из здания. — Постой, парень, — Ли нехотя останавливается. — Тут какой-то мальчишка заходил вчера, просил передать, — вчера вечером, когда Минхо возвращался домой, на месте он охранника не застал. Мужчина протягивает ему какую-то бумажку, но Минхо сейчас откровенно плевать что там за мальчишка и что это за записка такая, потому что он блять опаздывает в универ, а с учётом того, что от пропусков может пострадать его стипендия, терпение иссякает в два раза быстрее. — Спасибо, — он выхватывает клочок бумаги из рук мужчины, пихает его в рюкзак прямо на ходу и пулей вылетает на прохладную улицу. Он уже видит подъезжающий к остановке автобус, поэтому бежит сломя голову и еле успевает запрыгнуть в салон, как двери за ним закрываются. Минхо приваливается тяжёлой головой к поручню и просто молится перетерпеть ещё один день. За последнюю неделю он достаточно умотался — помогали только встречи с парнями и Джисон, находиться с которым было приятнее всего. При одной только мысли о Хане, сердце у него в груди окутывалось мягкостью облаков, затмевались все существующие проблемы и всё, что становилось важно — неуклюжие тёплые ладошки, тёмные карие глаза и широкая улыбка. Никогда Ли не думал, что однажды в его жизни появится человек, похожий на Джисона. А тем более, что он проберётся настолько близко к его сути, внутрь, под скелет, органы и нутро. Что возьмёт его сердце, вот так, в свои руки бережно и будет утешать, беречь и всеми силами стараться понять, что его так сильно искалечило. Даже опаздывая на учёбу, качаясь в стареньком автобусе, Минхо невольно представляет перед собой его образ. Человека, которого ему всеми фибрами своей несчастной души хочется оберегать больше всего на этом свете. Джисона, которому он желает лишь неизмеримого счастья и обещает себе постараться это счастье обеспечить. Он приезжает на учёбу как раз к началу второй пары и надеется, что за отсутствие на первой ему не очень попадёт — преподаватели действительно пристально следят за теми, кто посещает лекции. Но никто кроме Тэмина, кажется, не замечает его отсутствия. Потрясающе. Сегодня день полный нагрузки. Мероприятие, к которому он и Крис готовили актовый зал на носу, в следующем месяце должна начаться сессия, поэтому все долги необходимо закрыть как можно скорее и постараться по максимуму сохранить повышенную стипендию, потому что перспектива просить у Хэчана дополнительные смены ему вообще не вкатывает. Как назло, сегодня пары аж до шести вечера и повезло, что этот день не выпал на смену Минхо и не пришлось смещать график в ресторане. Когда-нибудь он привыкнет к этой постоянной нервотрёпке и нехватке времени на элементарную жизнь. Или избавится от всех своих проблем в конце концов. Но первое выглядит всё же более реалистично. Когда он приходит на последнюю пару, стрелка настенных часов близится к половине пятого, а стрелка накаливания мозга Минхо почти достигает своего максимума. Он всё ещё голоден, хоть спать хочет уже не так сильно, как с самого утра. Он опускается за стол и сверлит взглядом стену напротив, практикуя сон с открытыми глазами, когда вдруг вспоминает о бумажке, которую с утра ему передал охранник. Ли лезет к себе в рюкзак, достаёт записку и разворачивает её несколько неохотно. Кто мог оставить записку охраннику, если не Чан? Он единственный, кто знает, где живёт Минхо. Да и зачем ему это нужно, если он может спокойно позвонить или написать ему. Все вопросы отпадают сами собой, когда Минхо видит всё тот же, отличимый от любого другого, неаккуратный почерк чёрной ручкой. «Минхо», читает он, и сердце глухо ударяется о грудную клетку в предчувствии чего-то. Чего-то неутешительного. «Прости, что не сказал тебе всё лично. Я действительно трус. Но, думаю, ты заслуживаешь знать правду ровно настолько, насколько имеешь право выбора» Ли затаивает дыхание. «Я уезжаю» Глаза задерживаются на одной единственной фразе и не ясно, чего парень желает больше: читать дальше или остановиться и выбросить записку к чертям, потому что… Это ведь не может быть правдой. Может это не Джисон написал вовсе? Может это какая-то злая и совсем не смешная шутка? «Это вынужденная мера и я… я не могу по-другому. В этом городе мне больше нет места, как и моей сестре, безопасностью которой придётся рисковать, если я останусь. Я не могу этого сделать» Он чувствует, как окутывавшие его сердце несколько часов назад облака сгущаются в тучи, готовые вот-вот разразиться мощнейшим штормом. Но заставляет себя читать дальше. «Я не хочу оставлять тебя. Не хочу этого больше жизни. За всё время, что я провёл с тобой и с парнями, вы стали для меня роднее, чем собственная семья, и оставлять вас невыносимо. Вы сделали для меня так много, что я не в силах выразить это словами. Вы сделали меня тем, кто я есть сейчас. Ты сделал. И я не хочу делать тебе больно» Уже делаешь, думает Минхо, прямо сейчас каждым своим словом. Он смотрит на календарь у преподавательского стола и различает в разделе месяцев июль. Никак не апрель и не первое число. «Я осмелюсь предложить тебе поехать со мной в Тэгу. Это может прозвучать глупо и слишком импульсивно, но разве тебе не как и мне, нечего терять?» Он ведь прав, не так ли? У Минхо здесь нет родни, за которую можно держаться, нет постоянной работы и хорошего жилья. Он не раз порывался купить билет в любой ближайший город, сбежать от всех своих проблем и боли, которую причиняло все и вся вокруг, но ему никогда не хватало храбрости этого сделать. Шагнуть в неизвестность. Всегда было слишком рискованно. Его ничего не держит. У него есть всего лишь место в университете, Крис вместе с парнями, подработка за гроши и маленькая комнатка, в которой хранится вся его жизнь на данный момент. И именно это Минхо боится потерять больше всего. «Это не ультиматум, лишь предложение. Просто я надеюсь, что ты чувствуешь ко мне то же самое, что я чувствую к тебе.» Я чувствую к тебе столько, что не могу назвать это одним словом, Минхо мысленно проклинает всё на чём стоит этот прогнивший до основания мир, потому что читать написанные строки выше его сил. Я чувствую к тебе столько, сколько не чувствовал ни к одному живому существу. Столько, что в этих чувствах можно утопить Атлантиду дважды. «Автобус уезжает с автовокзала в шесть часов завтра. Я буду ждать тебя, если ты решишь поехать со мной. Но прошу, если ты всё же решишь остаться — не приходи. Боюсь, что если увижу тебя вновь, то больше не смогу оставить. Что бы ты ни решил, прошу, знай, что я скучаю по тебе каждую минуту каждого дня. И, наверное, буду скучать всю оставшуюся жизнь. Ещё раз прости, что не сказал всё это лично. Я буду ждать тебя. Твой Ханни.» У Минхо, кажется, что-то сквозит между рёбер. Арктическим холодом тянет рядом с лёгкими, лижет и обжигает сосуды, заставляя тело невольно содрогаться. Он пробегает глазами по строчкам ещё раз пятнадцать, чтобы убедиться в их подлинности, но уже на десятый понимает, что это бесполезно. Запись датирована вчерашним числом, и когда Минхо поднимает взгляд на стрелки часов, его прошибает током. Через полтора часа. Всего каких-то девяносто минут. Пять тысяч четыреста секунд до того, как автобус отбудет, увозя с собой человека, которого Ли боялся потерять сильнее себя самого. «Если ты всё же решишь остаться — не приходи» попросил его Джисон. Но разве он может? Разве может вот так отпустить его, не сказав даже простого «прощай», не говоря уже о том, что чувствовал и чувствует к нему до сих пор. Отпустить его в неизвестном направлении, не оставив после себя ничего кроме осадка на языке и воспоминаний, которые никогда не станут достаточным утешением. Он знает, что не сможет. Не сможет притвориться, не сможет вернуть ту жизнь, которая была до Джисона, не сможет не ассоциировать с ним всё, что движется: на улицах, где они не раз побывали, в шелтере, где так много друг другу сказали и пережили, в поле, где у них всё случилось впервые, даже в своей чёртовой комнате, которая теперь, кажется, навсегда запомнила очертания его облика. Вся жизнь как-то незаметно пропиталась Джисоном. И Минхо просто не может отпустить его вот так. Через чёртову записку. Пускай он выглядит эгоистом до мозга костей, когда сгребает в охапку свои вещи и вылетает из аудитории прямо перед началом пары. Пускай это неправильно, игнорировать просьбу Джисона и бежать, потеряв голову от боязни не успеть вовремя, сбив себе дыхание с концами, ловить автобус и просчитывать самый быстрый маршрут до старого автовокзала. Он просто не может иначе. Не может, не может, не может. Потому что внутри сильно жжётся то самое нечто. Оно бушует, когда Ли залезает в первый приехавший автобус и крепко сжимает в руке поручень, мысленно моля водителя ехать быстрее. Желательно со скоростью света, потому что времени у Минхо до ужаса мало. Если точнее, то его нет вовсе. У них, оказывается, никогда не было достаточно времени. Минхо кажется, что проходит целая вечность прежде чем он выходит из автобуса и осматривается по сторонам, а после срывается на бешеный бег прямиком до автовокзала. У него неистово колотится сердце и, кажется, немеют органы, когда он приближается к дверям. Спросите его, для чего он это делает, зачем так торопится, спешит увидеть человека, с которым его на первый взгляд ничего не связывает, при этом зная, что встреча окажется обречённо последней. И Минхо вам не ответит. Он пробивается сквозь толпу отправляющихся, проходит через металлоискатели, на которые никто даже не смотрит, и вылетает на автобусную стоянку быстрее, чем однажды создавалась вселенная. Его глаза живут отдельной жизнью, бегают по припаркованному транспорту почти панически, стараясь высмотреть знакомую смоляную макушку. Кажется, ещё секунда, и Ли начнёт рвать на себе волосы от безысходности. Джисон появляется так же неожиданно, как в их самую первую встречу. Он напоминает призрачную галлюцинацию своим тускнеющим на фоне прошлого образом, стоит у открытых дверей автобуса, уже готового к отбытию, а у Минхо каменеют ноги. Он изо всех сил старался успеть, а теперь не может сделать и шага навстречу. Не может поверить в то, что происходит. Хан ничего не говорит, когда он находит в себе силы сдвинуться с места. Между ними остаётся чуть меньше метра, когда взгляды их чётко пересекаются и по загривку бежит ощутимый болезненный ток. Минхо молчит. Боится даже вдохнуть рядом с Джисоном, и ещё больше боится пустить непрошенную слезу. Потому что душу безжалостно разрывает на части. У Джисона в глазах безграничная пустота и океан сожалений. Пару часов назад он сказал нуне последнее «Спасибо», получив в ответ любви полную улыбку и крепкие сестринские объятия, взял в одну руку вещи, а в другую хрупкую ладошку Суа и ступил за порог дома семьи Кан, чтобы больше никогда сюда не вернуться. Пару десятков минут назад он прошёл контроль, уложил вещи в багажник автобуса и усадил Суа на место. «Куда мы едем?» — спросила она. И Джисон с фальшиво счастливой, словно кукольной улыбкой ответил «В небольшое путешествие», потому что больше оправданий не нашлось. Путешествие в один конец. Когда-нибудь позже он обязательно скажет ей, почему принял именно такое решение. А возможно, Суа догадается обо всём сама, уже когда поступит в новую школу — документы Джисону вышлют по почте. Она девочка смышлёная, должна понять. И, пока сестра послушно сидит на своём месте и нестерпимо ждёт, когда вернётся брат, Хан смотрит на человека, от расставания с которым соль сыплется на открытые раны и кричать хочется до звона в ушах. У Минхо за спиной одинокий рюкзак. С собой ни чемодана, ни билета на автобус. Только ноющие водопады нескончаемой тоски где-то рядом с сердцем. Джисон понимает сразу — он не едет. Прости, просит про себя Минхо. Прости, что пришёл, что заставляю тебя страдать, что всё усложняю. Прости, что не могу поехать с тобой. Прости, что я такой трус. Хан раскаивается в ответ. Вымаливает взглядом прощение за то, что уезжает, что оставляет его одного после всех обещаний и надежд. За то, что не справляется сам с собой, ощущая, как рушится собственный мир до пустоты под ногами, и спустя несколько неуверенных шагов падает в тёплые объятия, которые когда-то непременно могли бы стать самыми родными. Его удерживают только руки Минхо, обвивая исполосанную выпирающими под футболкой рёбрами грудь, прижимают к себе в категорическом нежелании отпускать куда-либо, оставить рядом с собой, врасти глубже в чужую плоть и душу. Если бы он только знал, что глубже уже некуда. Он у Джисона везде. В голове, в сердце, в душе. В каждой клеточке его грешного тела отдаётся отзвуком своего незабываемого имени. Им нечего сказать друг другу — тела говорят лучше любых слов. Все эмоции читаются по глазам, по робким, но крепким объятиям, по теплу тел, которым они делятся взаимно в самый последний раз. И с осознанием этого, в груди что-то с треском разрывается на миллиард незаконченных частиц. Ни Джисон, ни Минхо совсем не знают, как собрать это нечто обратно. Ли совершенно нечего терять. Он мог бы собрать вещи и уехать вслед за Джисоном. Если бы не оставался так сильно привязан к этому месту. Мне совершенно нечего терять, меня здесь ничего не держит, думал Минхо уже добрую сотню раз до того, как эти слова были написаны Ханом на клочке бумаги. И — о боже — какой же искусной была эта ложь. Парень понимает это только сейчас. «Есть вещи, которые ты просто не можешь оставить до определённого момента. Нужно, чтобы они сами отпустили тебя» Он ещё не готов. Минхо не готов оставить в этом городе всю свою жизнь, какой бы поганой она ни была. Здесь Чан, который значит для него больше, чем родной отец. Он тот человек, который помогал Минхо в самые трудные минуты его жизни, и даже если бы он надумал уехать прямо сейчас, рванув вслед за Джисоном, наверное, Крис не стал бы его отговаривать. Но он не единственный. Минхо пронизан и притянут к этому месту красными нитями сознания. Здесь его учёба, его работа, его друзья и его непережитое и неотпущенное до конца прошлое. И это выглядит чуть больше, чем ничего. — Прости, — вышёптывает Джисон ему в шею и прикрывает глаза. Минхо больно от этого обречённого тона, сердце его ноет от осознания, а руки всё сильнее сжимают чужую футболку. Это несправедливо. Он не хочет отпускать Джисона. Всем сердцем не хочет, но мозгом понимает – ему нужно уехать. Здесь нет перспектив для него, он молод, горяч, его сердце чистое и большое. Он сможет пережить это, сможет подняться, стать тем, кем хочет стать. Он будет жить лучшей жизнью и хотя бы только ради этого Минхо должен его отпустить. «Мне можно доверять, и я буду рядом. Всегда. Пока ты не попросишь меня уйти» Ты ведь пообещал, думает Минхо, поэтому я попрошу. Прошу прямо сейчас. Уходи. Ничто не должно его больше держать здесь. Ли не представляет, как тяжело Джисону вот так сбегать, оставляя в этом городе всю свою жизнь, мать, друзей, но выбора у него нет. И Минхо просто не может себе позволить стать для Хана якорем. Не может себе позволить удерживать его здесь. Но чёрт возьми, так сложно расцепить эти объятия, зная, что новых никогда больше не последует. Они тонут вместе. Скованные стальными цепями, а к ногам привязаны тяжёлые булыжники, и они идут ко дну в том самом океане сожалений, который теперь делят на двоих. Как однажды делили кровать в маленькой комнате, как делили смех, тепло и дыхание. Вместе навсегда в иллюзорно созданном счастье, которое неминуемо даёт трещину, как самый хрупкий в мире расписной китайский фарфор. Ли вдруг понимает, что это. Как будто мёртвое, давно забытое ещё в младенчестве чувство снова начало шевелиться внутри. Оно крепло, росло с каждым днём, вживлялось в плоть, цепляясь корнями за сосуды и нервы и прорастало всё глубже, заседало всё крепче, что руками не вырвешь. Оно щекотало под рёбрами, сдавливало горло, пускало огонь по венам и Минхо никак не мог игнорировать это. И вот теперь его приходится вырывать с корнями, давно приросшими к собственному сердцу, но как это сделать, не знает никто. Операции по искоренению чувств пока не проводятся. Джисон сжимает его плечи сильнее, когда слышит голос водителя, объявляющий о скором отъезде и решает, что немедленно проклянёт его, если время не прекратит течь сквозь пальцы в эту самую секунду. Но оно не прекращает. И от этой безысходности дышать становится сложнее. — Не оставайся ради меня, — говорит Минхо. — Ты должен жить свою жизнь, а не делить её со мной. Но Джисон бы очень хотел, чтобы так оно и было. Хотел бы разделить жизнь с Минхо, с парнями, которых тоже вообще-то бросает, даже не объяснившись. Но он не может. Не в этот раз. — Я очень хочу поцеловать тебя, — Хан отрывает от его плеча тяжёлую голову. — Но не могу. — Почему? — Прощальные поцелуи — самые горькие. Они могли бы пообещать друг другу, что это не конец. Что они ещё обязательно встретятся, будут вместе и всё наладится. Могли бы обменяться номерами, дать наконец друг другу свои соцсети. Скидывать по утрам смешные картинки, делиться фотографиями на протяжении дня, говорить по видеозвонкам, шептать по вечерам в трубку о том, как они скучают друг по другу. Они могли бы пообещать друг другу что угодно. Но оба понимают, что это бессмысленно. Бессмысленно будет скучать, искать и ждать встречи, шептать в трубку глупые признания. Бессмысленно напоминать о себе каждый божий день и думать о том, что когда-то всё будет иначе. Бессмысленно жить собственными грёзами и видеть смысл лишь в человеке, находящимся от тебя за сотни километров. Бессмысленно привязываться, и Джисон знал это с самого начала. Джисон всё ещё боится. Минхо всё ещё не нужны слова, чтобы понять его. И они льнут друг к другу снова, силясь насытиться. Но перед смертью, как известно, не надышишься. Так и все их попытки тщетны. — Мы отъезжаем, — кашляет водитель, заводя двигатель автобуса. Руки разжимаются нехотя, с ноющим чувством, бегущим по нервным окончаниям. Они не разрывают зрительного контакта, даже когда Хан ступает по ступенькам в салон. Он глубоко вздыхает, прежде, чем заставить себя шагнуть и сесть на своё место. Минхо за немного пыльным оконным стеклом суёт одну руку в карман джинсов и старательно натягивает уголки губ. Но Джисон знает его искреннюю улыбку, такое с ним, увы, не прокатит. Двигатель автобуса рычит всё громче, небольшое количество людей в салоне тихо переговариваются. И прямо перед тем, как машина трогается с места, Минхо, от которого Хан не может отвести печального взгляда, машет ему ладошкой. Наверное, желает хорошей поездки где-то у себя в мыслях, хотя знает, что хорошего в ней будет мало, как ни крути. Джисон сжимает губы в тонкую полоску и чувствует, как глаза покрываются тонкой солёной пеленой. Он кивает и в последний момент успевает поднять руку в ответ. Автобус трогается с места. В грудине тянет холодом. Будто всё тепло этого жаркого летнего дня уносится прочь вместе с удаляющимся по широкой трассе автобусом. Вокруг вдруг становится тихо. Тишина эта бьёт по ушам, звенит назойливо и почти больно. Или это где-то в другом месте болит — Минхо уже не понимает. Он не опускает руки — продолжает махать до тех пор, пока автобус окончательно не скрывается с поля зрения. Пальцы сгибаются под тяжестью душевного груза. Веточка, которая всё это время гнулась внутри, с треском разлетелась в щепки, вонзаясь в мягкую уязвимую плоть, пуская ядовитую кровь. Минхо не замечает, как вымученная улыбка заменяется изломанным изгибом, а по щекам струятся дорожки самых солёных в мире слёз. «Я тоже буду рядом, пока одному из нас не придётся уйти» Как жаль, что надежды оказались пустыми.***
Но пока тебе не скрещу на груди персты — О проклятие! — у тебя остаешься — ты: Два крыла твои, нацеленные в эфир, — Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир!*
Суа засыпает быстро: как раз в тот момент, когда городские пейзажи за окном начинают незаметно сменяться на деревенские. Здания, как и в прошлый раз, сменяются высокими раскидистыми деревьями, улицы, исполосанные дорогами и заставленные машинами, превращаются в длинные поля. У Джисона уснуть не получается. Он наблюдает за заходящим солнцем, пока в наушниках в сотый раз играет одна и та же песня. Темнеет стремительно — через пару часов вместо заката на небе полная чернота. Бескрайние просторы теряются, сливаются с тёмным горизонтом в одно огромное полотно. Хан тяжело вздыхает. Сердце всё ещё беспощадно щемит в груди. Это тянущая боль, от которой хочется разве что зарыться в подушку и кричать до сорванного голоса, стараясь выпустить из себя всю накопившуюся черноту. Он, если честно, не надеется, что это пройдёт. Моральная боль ведь не проходит, не так ли? Только притупляется со временем. Джисон надеется, что у него будет достаточно времени, чтобы если не залечить, то хотя бы неумело заштопать все свои раны и попытаться отстроить заново всё своё существование. Джисон наблюдает, как за окном рассеиваются облака, обнажая на небе цвета вороньего крыла, мелкие мерцающие огоньки. И, прикладывая руку к больному месту, он пытается отпустить. Вспоминает о всех своих обещаниях, рассматривая скопления светлячков, в которых некогда находил всё своё счастье. И возвращается к нему вновь. Уезжая из города, где оставляет всего себя, Джисон просит лишь об одном — чтоб его человек обрёл не меньшее счастье, чем пожелал ему самому. Уезжая из города, Джисон вновь видит долгожданные звёзды.