Преданная собачка

Сейчас им по шестнадцать и на уме только экзамены, выпускной и новая жизнь, ожидающая их за воротами обшарпанного здания детдома с едким запахом грибка на стенах и холодных полах. Новая жизнь пахнет свободой, не пресловутой душнотой маленьких комнат на троих-четверых, со спертым воздухом и продуваемыми всеми ветрами окнами, а новыми возможностями, идеями. Так, наверное, пахнет после дождя — свежестью, озоном и грозой высоко в сером небе. Для новой жизни стоит поберечь легкие, чтобы смочь дышать полной грудью, а не легкими передышками как сейчас. Олег надышаться не может, прикрыв глаза, держит в руке холодные ладони Сережи, согреть пытается. Легкая ветровка висит на худощавом теле слишком громоздко, мокрые от дождя рыжие волосы противно и холодно прилипают к лицу, а резинки, как назло, нет. Сережа кривит губы, шмыгает красным носом и недовольно оглядывает мимо проезжающих на скейте подростков. — Хочу скейт, — это звучит скорее для того, чтобы просто сказать что-то, чем и вправду выразить желение. — С твоей координацией самокат то страшно давать в руки, Серый. — Незло смеется Олег под недовольное пыхтение рыжего. Запах после дождя — это свобода. И почему-то для Олега она смешивается с запахом земляники. Как осознание, что без Сережи никуда, даже во взрослую жизнь. Так получилось, что они случились парой. Парой друзей, про которых говорят «не разлей вода». Когда кто-то приходит один, то обязательно спрашивают второго — не потерял ли Разумовского по дороге? — Олег не потерял, не смог бы, да и Сережа тоже. Словно сиамские близнецы, они становятся для окружающих цельными, не бывающими по отдельности ребятами, чьи запахи крепко держатся друг на друге, давно перемешавшись. Не сказать, что они против. Просто приняли как должное, то ли согласившись с этим, то ли просто закрыв глаза. Если пара, то значит пара. Как когда-то сказал Тема, Олег слишком пахнет Сережей и Разумовский отдает Олегом. Поэтому никто к ним не подходит. Друзья так не пахнут, не оставляют свой запах словно пометив. Со временем Олег потихоньку учится примерять, а самое главное понимать пылкий характер Сережи. Мириться с его выходками, не раз плохо сказавшимися не только на обладателе очередной идеи, но и на его друге, стоящим за ним тихой, молчаливой тенью. Когда Сережа в тринадцать нарывается на одноклассников, назвав небольшую группу, состоящую из четырёх человек, тупыми ослами, не способными сложить два и два, Олег успевает вовремя заткнуть зарвавшегося друга, оттащив подальше к пыльным, заляпанным чем-то сладким, напоминающим по запаху йогурт, подоконникам. Встряхивает за плечи, зло смотря исподлобья, дает выпустить пар. — Они тупые! — все еще зло кричит Сережа. Дергает плечами, сбрасывая чужие ладони и поправляет выбившиеся пряди волос за уши. — Не все такие умные, как ты, Серый, — только и говорит Олег. Пытается объяснить простое гению, словно пятилетнему ребенку. Пытливый ум иногда бывает чересчур глуп в некоторых суждениях. Сереже не докажешь его неправоту, он не примет такое, скорее обзываться начнет похлеще, выбрав малознакомые оттого и обидные слова для оппонента. Начитается в своих книжках, а Олег потом переспрашивает. Олег оказывается преданным другом, всегда стоящим на его стороне. Со жгучей ревностью отстаивает свою позицию лучшего друга и единственного, кому Серёжа доверяет. Раз за разом доказывая, что на него можно положиться. Единственный, кто терпит Сережины истерики, не пытается переделать, исправить, а принимает такого, какой есть. Требовательность и капризность Разумовского не редко приводили к тому, что Олег только и мог закатывать глаза и тяжело вздыхать. В четырнадцать лет, глубокой ночью, когда чутка поломанные часики с переменной точностью мигающим бледно-зелёным цветом высвечивали полчетвертого, тишину спящих комнат нарушали тихое сопение и монотонно бьющиеся о стекла и подоконники капли дождя. Закутавшись в тонкое летнее одеяло словно в кокон, Серёжа сидел на краю кровати, поджав заледеневшие ступни под себя. — Ты слишком громко думаешь, — разносится тихий шепот Волкова. Он трет слипающиеся глаза, пытаясь сфокусировать зрение на темной фигуре напротив и сладко зевает. Уже понимая, что ближайшее время не уснет. — Я хочу забрать ту книгу, Олеж, — также шепчет Сережа. Выглядывает жалобно из своего кокона, не думая, что в сумраке не виден его взгляд. Олег все также привычно вздыхает и идет пробираться в закрытую библиотеку. Сереже очень хочется дочитать, чем же закончится история Ромео и Джульетты. А Олег думает, что главное, что бы их история не закончилась также. И стоя между пыльных стеллажей почему-то вспоминается тот день, когда впервые нормально удаётся поговорить с Сережей. Когда он, все еще мокрый после издевательств в ванной, рассказывает Олегу о искусстве и Ван Гоге. Олег не раз задумывался почему вдруг подпустил к себе Разумовского ближе, чем других. Не сказать, что Волков сторонился людей или был тихоней, предпочитавшей отсидеться в сторонке. Обычный такой пацан, играющий в машинки, скачущий на тарзанке и любящий поиграть в войнушку и догонялки. Вот только друзей у него было мало: Колька Митцев с другой комнаты да и все. Остальные так, знакомые ребята, с которыми вынужденное общение. А Сережа меньше, чем за месяц становится именно другом. И Олег почему-то думает, что скорее всего именно то, что Сережа был не таким как все и сыграло свою роль в этом. Отстраненный, живущим по своим правилам и убеждениям, он не был серой мышью в потоке куда-то бегущего стада. Не боялся отличиться, получить банальное, но все равно обидное «чокнутый». Яркий, громкий и умный Разумовский — тот, кого Олегу не хватало в пресловутой повседневности однотипных дней. Олег тогда все-таки решил дать ему шанс, постарался довериться, открыться. Стать лучшими друзьями, как в подростковых сериалах, которые крутят по диснею после ужина или в книжках, которые можно взять здесь же, в библиотеке. Неординарность скрывала в себе и плохие качества, с которыми жил Сережа, и с которыми пришлось уживаться Олегу. Агрессивность и вспыльчивость Сережи можно утихомирить болезненным подзатыльником, не боясь получить в ответ. Разумовский хоть и ловче, и быстрее, но Олег банально сильнее. Только Волков со временем научился вовремя определять тот самый момент, когда от слов Сережа переходит к действию. Когда надоевший за несколько минут монотонного кручения в разные стороны кубик-рубик летит в стену из-за внезапного порыва злости и раздражения, Олег не вздрагивает, в отличие от неподалёку сидящего Темы. Не получается — вот причина. На простой, логичный вопрос, прозвучавший в тот момент от Олега, Разумовский ответил незадумываясь — раз не дался мне, то пусть недостанется никому. Это не первый случай и, кажется, не последний. На эгоизм Волков просто закрывает глаза. Он не психолог, он не знает как это лечится и что с этим делать. Анализировать, обдумывать в попытке найти ответ — не по его части. Пробовать учить делиться и думать не только о себе? Слишком наивно и глупо, они живут в детдоме, здесь никак по-другому не получится, ведь никого рядом-то и нет, чтобы положиться на чужое сильное плечо — на себя надейся, другого нет и не будет. Волков делает проще, просто показывает этому несносному засранцу, что он не один здесь такой брошенный, никому ненужный. Что Олег рядом. Всегда поможет, безмолвно поддержит в любую минуту, будет той, нехватающей им двоим опорой. Вот только Сережа принимает это как должное. Все становится куда сложнее и серьёзнее с характером Разумовского, когда они взрослеют. Когда детские наивные шутки перерастают во что-то более обидное, злое, нечто пробирающее до костей, бьющее по больному. Когда приходится отвечать за брошенные невпопад слова. Когда не списывают все на возраст и отсутствие причинно-следственной связи. Когда у них появляются другие заботы. Именно тогда Олег начинает понимать свое отношение к Сереже. Не сказать, что анализирует, скорее просто натыкается на эти мысли. В попытке ответить в кабинете директора школы почему решил вдруг заехать однокласснику между глаз, сломав нос, Олег лишь обиженно молчит, зная, что парень, назвавший Сережу фриковатым педиком, пожалел о своих словах. Когда ревнует, увидев как Ситцева вальяжно и провокационно выпячивает задницу в короткой мини юбке перед Сережей. Хоть Разумовскому и дела нет до этой самой задницы, Олег злится все равно, источая кислый запах злости и раздражения. Когда на чьей-то квартире в пьяном угаре с выпитой водкой на четверых, хочется зажать плохо танцующего Разумовского где-нибудь в углу, поцеловать красноватые обветренные губы, тогда Олег понимает, что влип. Возбуждение приходится прятать, но Сережа хмурит лоб и говорит, что друг отдает мускусом, вяжущим на кончике языка. Олег начинает ходить вечерами на бокс, разминая мышцы, заставляя себя отбивать один и тот же удар по множеству раз, пока не добивается точности и автоматизма, потея так, что соленые капли струйками катятся вниз по телу, майка-алкоголичка противно прилипает к телу, а во рту становится так сухо, что осушенная жадными большими глотками бутылка воды не помогает. Он занимает себя физической нагрузкой, чтобы не думать. Голова отдыхает вместе с телом, ни одной лишней мысли не проскользнет пока руки заняты. Позже, в восемь часов, идя узенькими улочками снова к школе, петляя темными дворами, он кутался в легкую ветровку, прижимая к боку спортивную сумку. Знакомая макушка стояла поодаль от входа и топталась на месте, что-то увлечённо шкрябая мыском ботинка на земле. В груди после привычного опустошения, следующего за выбросом всех эмоций на толстую кожу висячей груши, сейчас разливалось чуть заметное тепло. Сережа стоял закутанный в аляпистый, просто отвратительный, по мнению Волкова, шарф и грел замерзшие руки в дырявых карманах огромного фиолетового пальто, доставшегося ему просто напросто от того, что никто другой не согласился. Холодный мартовский ветер растрепал рыжие волосы, единственную резинку он где-то потерял. Олег улыбается завидев оживленный взгляд голубых глаз и, перепрыгивает через небольшую лужу, когда улавливает знакомый запах Сережи вперемешку с чем-то иным. — Чем ты пахнешь? — прямо спрашивает он вместо приветствия. Подходит ближе, ведет носом возле ворота, чуть не касаясь холодным носом чужой шеи, нагло обнюхивая Сережу, словно гончий пес, Олег пытается определить источник того, что очень не нравится. — Что? — Я чувствую странный запах, — пытается объяснить Олег. Хмурится, распознав в чужом шлейфе терпкие нотки дешевого табака. — Погоди, ты курил? — Что? — снова повторяет Сережа и глупо пялится на друга. — Ты совсем крышей съехал, Волк? Свали, — оттолкнув парня, Сережа перешагивает перебрик. — От тебя воняет сигаретами, Серый, — уже уверенно говорит Олег. Догоняет друга за два шага и поджимает губы, недовольно прикусывая щеку изнутри. Он так делает, когда нервничает. Этот разговор ему не нравится, как и то, что Сережа пахнет непривычно. Не по родному. — Олеж, отвали. Это что, допрос? — со смешком произносит Разумовский, поглядывает на Олега и на его недовольное лицо лишь закатывает глаза. — Да с Кузнецовым я сидел, а он как паровоз дымил каждые пять минут. Доволен? — Угу, — только и выдаёт тогда Олег. Недовольное лицо он прячет в вороте куртки, Сережа выглядит так, будто сейчас распсихуется, обвинив Олега в непонятной ревности. Олег решает сменить тему, рассказывая услышанный от тренера анекдот. И под заливистый смех, разносящийся по пустым улицам вечернего города, они добираются до знакомого обшарпанного здания. Весна близится к концу и Сережа вдруг начинает быть нервным и раздражительным больше привычного. Их одноклассники, привыкшие не лезть без надобности к Разумовскому, начинают боязливо поглядывать на Волкова, мол успокой истеричку свою, после очередной его выходки. Олег пожимает плечами и думает, что же не так. Знает, что подходить с вопросом просто нет смысла, Сережа не скажет, отшутится, пошлет, сделает вид, что не понимает. Олег не знает, что творится в гениальной голове и иногда он был готов отдать все что есть, чтобы понять, узнать, разобраться в потоке бешено скачущих куда-то мыслей, не дающих покоя никому. Сережа лежит на животе, согнув ноги в коленях и подняв вверх, тонкие домашние спортивки сползли, оголяя замерзшие ступни, он их трет друг о друга, но не отвлекается от чтения. Что-то бормочет себе под нос, вновь и вновь поправляя выбившиеся пряди из хвоста. Олегова футболка, которую он забрал в наглое пользование с год назад, сказав, что она пахнет им, Олегом, и будет только его, сейчас открывала вид на острые, выглядывающие из-под ворота ключицы и бледную грудь. Олег любуется, залипает на этом, смотря немигающим взглядом, не моргая. Старается не палиться так явно, перед сидящим за столом над тетрадкой Артемом, сосед конечно ничего не замечает или делает вид, но он давно привык к этим двоим. — Серый, пошли, — зовет Олег и кивает в сторону двери. Сам пришел меньше минуты назад. Разумовский непонимающе хмурится, но встаёт и идет следом. Щеголяет босыми ногами по пыльному замытому полу. В игровой комнате сыро и темно. За окном вечер давно, солнце скрылось за плотными грозовыми тучами и вот-вот дождь застучит по крыше и окнам. А они стоят вдвоём, соприкасаясь плечами и смотрят на все еще выключенные уличные фонари. Глаза привыкают к мраку, и Сережа ежится от сквозняка. Молчание тяготит. — Зачем мы пришли сюда? — спрашивает он и смотрит на задумчивого Олега. Он пахнет немного кислой нервозностью и смятением. — Мы пришли помолчать? У меня другие дела есть, Волче. — Вдруг мы разойдемся после выпускного. — Тихий голос Олега слышать непривычно. Плечи ссутулены, голова низко опущена, а взгляд пустой, устремлен куда-то вдаль серых многоэтажек. — Нет, конечно. Мы же в один универ пойдем, ты чего, передумал? Уже не хочешь меня видеть в своей жизни? — нагло, наигранно усмехается, пытаясь отшутиться. Нервно подергивает край футболки. — Что ты такое говоришь? Ты же знаешь, я за тобой пойду хоть куда. — Честно говорит Волков. Вот только Сережа отвечает совсем не то, что ожидал он. Совсем не то. — За мной пойдешь. — Тихо повторяет он. — А без меня не сможешь? Олег думает, что нет. В шестнадцать лет Олег принимает Сережу таким, какой он есть. И вдобавок принимает свою нездоровую любовь к другу, которая в будущем может сыграть против него.