Похороните меня в ягодном саду

— Сейчас бы чаю с сахаром и бутерброд с салом, — мечтательный голос Цукермана вырвал Мелисова из поволоки полусна, в котором он находился после приёма лекарств. Открыв глаза, Олег посмотрел на своего товарища по несчастью, ибо в какой-то миг ему показалось, что слова Песаха ему всего лишь приснились. Но нет. Тот действительно блаженно улыбался, глядя в потолок, и предавался мечтаниям и сладостным фантазиям. — Знаете, какое хорошее сало я покупал на нашем рынке? Ммм… Беленькое, жирненькое, с тонкими прожилками, очень нежное. Нарезал его тонкими кусочками, клал на хлеб, сверху лучок… Ах! Желудок Мелисова свело от голода. Кормили в больнице плохо. Вернее, не лучше, чем в его роте. Бутербродов с нежным салом и луком точно не давали, как и сладкий чай. — Нашли вы время вспоминать такие вещи… — еле слышно отозвался Олег. — Да, чего ты тут размечтался? Расхвастался своим салом! Не дразни людей, окаянный! — недовольно воскликнул какой-то старик, лежащий на койке неподалёку. Его правая нога была полностью в гипсе. — Извините, — вздохнул Песах и потёр переносицу. — Да, зря это я, зря. Мелисов прикрыл глаза и постарался возвратить сон, но у него ничего не получилось. На смену мыслям о сале пришли дикие и сладкие воспоминания. Рот будто ещё помнил вкус Твардовского, и Олег даже причмокнул, сам того не заметив. Отчего-то произошедшее не унизило его. Он не чувствовал отвращения или желания поскорее всё забыть. Напротив, хотелось… ещё? Мужчина судорожно выдохнул. Не хватало ему ещё влюбиться в начлага! Но, будучи человеком отнюдь не юным, Мелисов понимал, что, кажется, процесс уже пошёл. И если бы не вспыхнувшие чувства, он бы не встал перед Сергеем на колени, не доставил бы ему удовольствие. «Наивно. Может быть, даже глупо. У нас с ним ничего не может быть», — думал Олег. И тут же добавлял: «Но ведь уже есть. Из песни слов не выкинешь». Всё, что уже происходило между ними, было настолько странным и порывистым, что Мелисов сам терялся и волновался. Никогда ещё он не испытывал столь диких чувств, которые были сотканы из адреналина и запретов. Целовать Твардовского, отсасывать ему — это что-то из области запредельного и безумного, от чего сердце просто готово расколоть грудную клетку. Эта выправка, эта твёрдая походка, прекрасно сидящая кожанка, и его красная звёздочка на фуражке… В районе солнечного сплетения заныло. И Олегу вдруг захотелось оказаться рядом с Сергеем, просто посмотреть на него, ощутить его свежий и чуть волнующий аромат. Просто удостовериться, что он есть на самом деле, что этот мужчина — не выдумка, не сон. Мелисов даже позволил себе смелые мечты: вот он встаёт с больничной койки, выходит на улицу, бодро шагает в сторону административного сектора, пинает дверь, энергично взбегает вверх по лестнице, а потом влетает в кабинет Твардовского и, наплевав на его грозные выкрики, припадает к нему всем телом, всей душою.

***

Арине очень хотелось спросить у Сергея, зачем понадобилось отправлять блатного Дунаева и его дружков на Секирку, но она сдержалась, ибо чувствовала, что тот и без того отдаляется. Женщина ненавидела чёртову Николаеву, и была готова в прямом смысле вцепиться ей в глотку. Ведь это её вина. Это она воровала у неё Серёжу! Лёжа в постели без сна, Бессольцева то и дело воображала, как раздирает ногтями смазливое лицо актрисы. Твардовский же молчал. Думал о чём-то своём. Был будто бы даже зол, хотя, как и всегда, держал себя в руках. Если и срывался, то на какой-то мелочи, но Арина-то знала: причина совсем не в этом. И причину эту ей не узнать — не позволит. Сергей сидел за столом и жевал картошку, лениво перелистывая газету, что лежала рядом с тарелкой. Бессольцева растянулась на кровати, наблюдая за мужчиной. Заниматься любовью тот явно не был расположен, оттого даже не глядел на неё. Арина села и, поправляя бретельки атласной ночнушки, что зачем-то купила в надежде покорить Твардовского, решила нарушить молчание. «Дура», — остужала саму себя. — Серёж. — М? — не глядя на женщину, начлаг слегка повернул голову в её сторону, продолжая читать. — Всё в порядке? — Разумеется. — Ты кажешься каким-то задумчивым. — Я думаю о том, что никогда наши зэки не будут благодарны. Хоть тресни, хоть лоб расшиби, — сказав это, Твардовский ткнул в половинку картофелины вилкой и откусил от неё. Арина медленно встала и, в глубине души ещё не теряя надежды соблазнить мужчину, подошла к столу. Остановившись у него за спиной, она положила ладони на его плечи и слегка помассировала их. — Ты очень многое для них делаешь. Я восхищаюсь тобой, — произнесла густым и низковатым голосом, в котором было одно сплошное обожание. — Правда? — чуть ухмыльнулся Сергей, не переставая читать и жевать. — Неужто есть сомнения? — Да какие уж тут могут быть сомнения, — Твардовский проглотил то, что было во рту, и запил съеденное наливкой. — Мне лестно. — Как думаешь, мы с тобой могли бы… — задумчиво начала Арина, но замолкла. Она уже очень давно мечтала о свадьбе с Сергеем. И не то чтобы ей был особенно важен статус официальной жены, просто даже представить, что мужчина может быть женат на другой, было немыслимо. Скорее вся Земля умоется кровью, чем Твардовский женится на какой-то подстилке. Но в глубине души Бессольцева понимала, что будет слизывать крошки со стола и согласится даже на самую малость, если вдруг потребуется. Даже если Сергей будет появляться всего раз в месяц, будет с ней груб и нетерпим, она всё равно будет принадлежать ему. И никуда не отпустит. — Что? — голос начлага был по-приятному хрипловат и мягок. — Да так, ерунда, — Арина коснулась тёплыми губами шеи мужчины сбоку, касаясь подбородком накрахмаленного воротника его расстёгнутой белой рубашки. Глаза оставались ледяными. — Говори, — хмыкнул Твардовский. — Я просто подумала… Могли бы мы когда-нибудь пожениться? И жить вместе обычной семьёй? Как считаешь? — со смесью страха и вожделения спросила женщина. Сергей медленно встал. Натягивая подтяжки, он отошёл к окну и прикрыл его, поскольку холодный ветер стремительно проникал в комнату. Впереди шумело море, а над ним по обыкновению галдели чайки. Ах, Арина! Даже ей не были чужды обычные «бабьи радости». По крайней мере, именно об этом в эти секунды подумал Сергей. В то время, когда его голова была заполнена тем, что происходит на Соловках, а именно: нарушение трудового режима, преступления среди десятников и взводных, воровство продовольствия и нераскрытые убийства, Бессольцева думала о женитьбе и рутинных житейских вещах. Впрочем, начлаг солгал бы самому себе, если бы сказал, что размышлял исключительно о делах. В его голове было место и для пианиста. Чёрт знает что, но Сергей думал о Мелисове больше положенного и, узнав, что того жестоко избили Дунай с приятелями, наказал всех. Благо, те творили так много недобрых делишек, что разобраться, за что на самом деле бандиты угодили на Секирку, было невозможно. Твардовский помнил тот волнующий момент, когда Олег опустился на колени и отблагодарил его за всё то, что мужчина для него сделал. От этого дыхание слегка перехватывало, в голове возникал лёгкий туман. Сладко и приятно было вспоминать о том интимном эпизоде, после которого и без того слишком пассивный интерес к Арине стал стремительно таять. — Завтра будет дождь, — сказал ровным, ничего не выражающим голосом Сергей, доставая из кармана галифе пачку сигарет. Арина натянуто улыбнулась, ощущая, как в груди мгновенно холодеет. Впрочем, она и не ждала того, что Твардовский поддержит её разговор о женитьбе. И тем не менее… — Наверное, — отчеканила женщина и села на кровать. Уставилась в стену напротив, думая, почему так сковало душу. Сергей, лениво затягиваясь и прищурив один глаз, заметил впереди, почти на самом берегу, двоих мужчин. Те бранились и уже начинали драться, но стычка пока не перешла границы допустимого. Обычно территория вокруг была пуста, и хорошо охранялась, поэтому Твардовскому совершенно не понравилось происходящее. Положив ладонь на кобуру, Сергей вышел из дома. Жмурясь от солёного ветра, летящего с моря, он направился в сторону дерущихся. Время от времени отнимая сигарету от губ, мужчина выпускал дым ртом. Он уже приблизился к сцепившимся, когда увидел, что один из участников драки — охранник Седов, а второй — из заключённых. — Мразь! — заорал почти полностью беззубый зэк, увидев начлага. — Я к тебе пришёл, тварь! Я своими руками придушу тебя, палач! Палач! — Заткнись! — заорал Седов и, запаниковав, ударил мужчину кулаком в лицо. — Оставь его, — тихо сказал Твардовский. — Но как же… — Оставь. Это же смельчак, да? — ухмыльнулся Сергей и, отбросив сигарету, вытащил револьвер из кобуры. — Смелых надо уважать. Седов покорно отпустил держащегося за нос зэка и отошёл в сторону. — Фамилия? Рота? — бесстрастно спросил Твардовский громким, хорошо поставленным голосом, созданным для того, чтобы отдавать приказы. — Ищенко. Рота двенадцатая, — помолчав, глухо ответил мужик, шепелявя. — Я за тобой пришёл. Можешь убить меня, если хочешь. Но сперва я скажу тебе, что ты — падаль конченная! — За что сидишь, Ищенко? — как бы между прочим спросил Сергей, глядя на море. — За убийство. — Кого убил? — Брата. — Брат на брата. Отец на сына. Сын на отца, — с усмешкой пробормотал Твардовский. — Таким, как ты, дашь в руки оружие — будут палачами похлеще меня. А дай вилы и прикажи работать, посадят на эти вилы начальство или себя. Дай кусок хлеба — заорут, что мало. Такие, как ты, не подлежат изменению. Вас не перевоспитать. Вот, что я начал понимать. — Чего?.. — только и смог выдавить Ищенко, тупо хлопая ресницами. — Ты обвиняешь меня в том, что я убиваю людей. Я прав? — Сергей посмотрел на зэка равнодушно и холодно. — Да! — Но если я сейчас вложу тебе этот револьвер в твою грязную руку, то ты тоже выстрелишь. Вопрос только один — в кого? Или раздастся три выстрела? Или побежишь в роту и положишь всех, кто тебя обижал за время заключения, кто пайки отбирал и палками бил на рабочих сменах, а? — с вызовом спросил Твардовский и усмехнулся. Ищенко с трудом сглотнул. — Ты — та часть системы, которая этой системе не нужна, — добавил начлаг, а потом поднял руку и выстрелил в грудь зэка. Седов вздрогнул. — Убери его, — приказал Твардовский, мельком глянув на лежащего на земле покойника. — Будет сделано! Отвернувшись, Сергей пошёл в сторону дома. Его волосы трепал ветер, сапоги немного утопали в песке, а рука крепко сжимала револьвер, ощущая его приятную тяжесть. А отзвук выстрела, что только что рассёк тишину, эхом будто бы всё ещё разлетался по окрестностям, распугивая чаек и нарушая извечный покой душистых елей.