Похороните меня в ягодном саду

За время нахождения в лагере Мелисов стал смотреть на мир совершенно другими глазами. Всё то, что было когда-то для него ценно, теперь всё чаще казалось чем-то простым и банальным, а то и ничего не стоящим. Например, когда-то Олег думал, что не способен убить человека. Разве что какого-нибудь бандита, мерзавца, который станет покушаться на него. В лагере его мировоззрение изменилось так сильно, что порой Мелисов ловил себя на мысли, что мог бы убить кого-то из заключённых, если это будет необходимо ему для выживания. Или чтобы скрыть что-то от руководства. И ему будет плевать, что это за человек, ждёт ли его кто-нибудь на свободе, сидел он за дело, или просто попал под «работу системы». Оглядываться на себя и свою жизнь достаточно сложно, особенно в таком месте, как исправительный лагерь. В нём ты всё время должен находиться в состоянии выживания, в высочайшем напряжении, мысленно стремясь только к одной цели. Цели, под названием освобождение. И как бы заключённый ни уставал, как бы ни молил о смерти, на самом деле все, каждый хочет жить. И цепляется за неё, за свою жизнь, до последнего. Об этом и размышлял Мелисов, доедая всё, что что было на столе. От слишком обильной пищи и прекрасной близости на него вдруг навалилась блаженная усталость, о которой он успел подзабыть за время своего нахождения на острове. Добравшись до кровати, Олег рухнул на неё, и уснул. Он спал крепким сном, который нарушила только крепкая ладонь, вдруг сжавшая его плечо. — Проснись, — тихо говорил знакомый голос, словно окутанный дымом. — Просыпайся. Открыв глаза, Олег увидел сосредоточенное лицо начлага. Стараясь проморгаться, заключённый потёр переносицу. Нужно было поскорее сбросить с себя сон. — Задержался — дела. А ты горазд спать-то, — ухмыльнулся Твардовский, слегка склоняя голову набок и не сводя пристального взгляда с мужчины. — Извини… — пробормотал Мелисов, чувствуя накатившее смятение. — Тебе надо возвращаться к себе, здесь скоро будут люди. — Д-да, конечно. Олег не без труда встал, ощущая, как всё тело почему-то отяжелело. Ему хотелось спросить, когда они увидятся снова, да и увидятся ли, но вопрос так и не соскользнул с его губ. На ещё одну наглость, пусть и куда более меньшую, Мелисов не нашёл в себе сил. Молча собравшись, он остановился у двери дома, просто чтобы оттянуть момент прощания. Долго застёгивал пуговицы, приводил одежду в порядок. Всё это время застывший у стены начлаг в безмолвии наблюдал за Олегом, держа правую руку в кармане галифе. — Постой, — вдруг сказал он, когда Мелисов уже потянулся к дверной ручке. Тот повернулся с какой-то глупой исступлённой надеждой. Сам не знал, чего ждал. Что Сергей поцелует его на прощание? Что пообещает новую встречу? Это было наивно, Олег прекрасно отдавал себе в этом отчёт. Твардовский не был ему ничего должен, и то прекрасное, что произошло тут между ними, возможно, было единственным. Первым и последним разом. И Мелисов мысленно сказал себе, что должен быть благодарен за это, не ожидая большего. Но предательски ждал. — Возьми это, — медленно подойдя к столу, Твардовский взял бумажный свёрток и задумчиво взвесил его в ладони. — Тут тушёнка, сало, хлеб, мыло. — Спасибо… Сергей приблизился к Мелисову и протянул ему паёк. Олег принял его, блёкло улыбаясь. Такой еде он, конечно, был рад, но хотелось ещё кое-чего. Хотелось обещаний. Слов или действий. Здесь, в этом тёмном небольшом домике он снова почувствовал себя живым. Тем Олегом Мелисовым, которым был, пока не попал на остров. Как же больно было снова расставаться с подобием жизни… Нормальной. Человеческой. Жизни. — Мы ещё увидимся? — хриплым и дрогнувшим голосом спросил брюнет, понимая, что если вот так просто уйдёт, то просто не сможет спокойно существовать, оставаясь в неведении. — Твоя наглость даже впечатляет, — беззлобно рассмеялся Сергей. Протянув руку, он положил ладонь на щетинистую щёку заключённого. Погладил её. Олег, раздув ноздри, чуть повернул голову, касаясь губами сухих крепких пальцев. Улыбка сползла с лица начлага, его светлые глаза цвета августовского неба наполнились чёрной страстью и холодным равнодушием. Парадоксально. — Увидимся, чёрт бы тебя побрал. Будь осторожен, — прошептал он. И в этой вроде бы простой фразе было так много, что сердце Олега словно застучало где-то в горле. Он задохнулся от переизбытка чувств, прикрыв глаза. Как же не хотелось уходить. — Иди, — шёпотом продолжил начлаг. Губы всё ещё касались его пальцев. И никто не спешил разрывать эту выкраденную, запретную ласку. — Иди же, — чуть громче добавил Сергей. На его лбу пролегла складка. И, всё же, он не опускал руку, и поцелуй длился… — Иди… Дурак… — с томлёной нежностью снова произнёс Твардовский спустя ещё минуту. — Я буду ждать, — резко отступив назад, прошептал Олег. Тёмные очи были чернее ночного Дуная, шумящего и бездонного в конце ноября. Вроде бы такой простой фразой начлаг вложил в уставшее тело Мелисова счастье, веру, надежду. Быть может, даже любовь. Вложил всё то, что было отнято у этого человека. Им самим или кем-то — неважно. Прошлое больше не имело никакого значения. Имел значение только этот дом, этот шёпот в полумраке деревянных сводов, этот запах чая, ветра, сигарет, да эта отчаянная, как поздние георгины, осень. — Жратву спрячь, — улыбнулся Сергей, но глаза его оставались слишком сосредоточенными, слишком… живыми? Да. Живыми. Именно так думал Мелисов, возвращаясь в свою келью. Было холодно, ветер, паскудник, пробирался под одежду, заставлял жмуриться, и почти сбивал с ног. Море бесновалось, волны, казалось, стремились дотянуться то тяжёлого, низко висящего серого неба. А Олег размышлял о том, что взгляд Твардовского изменился. И где-то в глубине души он считал это своей заслугой. И был, в общем, просто счастлив. Как человек.

***

Дни сменяли друг друга. Осень становилась всё отчаяннее. Теперь, живя в куда в более щадящих условиях, да ещё и без соседа (Бог весть, куда тот подевался, но больше Мелисов никогда его не видел), мужчина стал понемногу «оживать». Кровь стала жарче, дышать сделалось легче. И каждый день был наполнен мыслями о начлаге, надеждой на то, что они встретятся тет-а-тет. Изредка, возвращаясь из театра или идя на службу, Олег видел Сергея, но обычно издалека и мельком. Твардовский явно был очень занят, и не стремился особенно светиться средь заключённых. В одну из суббот давали новый спектакль, вернее, повторяли показанный в прошлом сезоне. И Мелисов, изумительно аккомпанируя, не мог отвести взгляда от Арины и Твардовского, которые восседали в первом ряду. Когда те только ещё появились в зале, словно хозяева жизни, такие горделивые и собранные, сердце мужчины зашлось болезненной судорогой, а когда началось представление, и Бессольцева положила ладонь на колено начлага, внутри у Олега всё оборвалось. И если до этого момента он был уверен, что Сергей просто занят службой, возможно, даже в какие-то дни уезжал с острова, то теперь всё изменилось. Эта женщина была рядом, она вцепилась в него, точно коршун, а что же он? Вдруг он испугался? Вдруг застыдился своего неожиданно вспыхнувшего романа с заключённым? Как он, зэк, мог забыть о том, что есть Арина, есть их роман? Как посмел посчитать начлага своим? Всё нутро Мелисова словно покрыла чёрная тень. Он уже не думал о спектакле, и играл, что называется, на автомате. Просто нажимал пальцами на клавиши, хоть и феерически легко и профессионально. А сам горел. Пылал. Ухмыляясь, Арина высокомерно смотрела на старающихся на сцене артистов, поглаживая колено Твардовского. Тот же, казалось, был не слишком увлечён представлением, и был погружён в свои мысли. Ах, если бы Мелисов мог узнать, что у этого мужчины в голове… Идеальная выправка, круглый циферблат на запястье, волосы, расчёсанные по уставу, китель «с иголочки», взгляд прохладный и пронзительный — Сергей был таким же недосягаемым, как раньше, до всего того, что пережил рядом с ним Олег. И Мелисову почему-то вдруг показалось, что его обманули. Его обокрали. Не должна эта женщина с вызывающей яркой помадой на губах сидеть возле Твардовского, и так хищно, собственнически гладить его колено. Поэтому, ружьё, «висящее на стене», выстрелило. Точнее, не ружьё, а револьвер. Да и стены никакой не было. Собственно, как не было и выстрела. Когда все, кто были заняты в спектакле, вышли на поклон, Олег вдруг заметил оставленный на столе театральный реквизит: револьвер. Из него уже один из главных героев пьесы «застрелил» свою жену. Мелисов сам не понимал, что движет им, когда под аплодисменты зрителей, вместо того, чтобы взять кого-то из актёров за руку и встать в линию, да поклониться публике, подошёл к столу, схватил револьвер и, поджимая губы, направился оружие прямо на Арину. Происходящее заметили не сразу, но когда заметили, закричали. Кто-то бросился прочь из зала, кто-то — за кулисы. Не все понимали, что это реквизит. Да и Мелисов не понимал, твёрдо шагая по сцене в сторону Бессольцевой, снова и снова нажимая на курок. Выстрелов не было, но сцена получилась весьма эффектной. Особенно для самой Арины, которая обмерла, исподлобья глядя на надвигающегося на неё мужчину. По лицу Твардовского же прошла судорога. И если бы Сычёв, исполняющий главную роль, не набросился на Олега и не повалил его на пол уже у самого края сцены, неизвестно, чем всё это бы закончилось. Ясно было то, что Мелисов явно спрыгнул бы в зрительный зал, в котором уже царила паника. Всё происходило каких-то несколько секунд, а Олегу казалось, что целую вечность. Кто-то грубо наступил на его руку сапогом. — Мразь! — крикнул, выбивая из пальцев револьвер. Мужчина лежал, уткнувшись лицом в деревянные половицы, и задыхался, а Сычёв прижимал его к полу своим телом.

***

— Он хотел меня пристрелить! Ублюдок! Отребье! — отчеканила Арина, обнимая себя за плечи. — А если бы там были патроны? Сергей сидел за столом и курил. Медленно выдыхая дым носом, он неспешно сбрасывал пепел в пепельницу. Поглядывал на женщину. Жёлтый круг электрического света, источаемый лампой, падал на протокол, который Сергей должен был написать. И написал. Вот только меру наказания он пока не выбрал. Мелисов был доставлен на допрос, всё по уставу. Там его, конечно, уже били. И Твардовский, бледнее обычного, теперь хотел только одного: максимально действенно успокоить Арину. Ему нужно было уехать в Москву, в срочную двухдневную командировку. Последние две недели выдались очень суетливыми, ему приходилось постоянно мотаться в столицу. Всего лишь два дня. Два дня на то, чтобы Бессольцева не уничтожила Олега, пока Сергея здесь не будет. — За что он тебя, как думаешь? — кашлянув в кулак, тихо спросил начлаг. Сам-то всё прекрасно знал и понимал. Но должен был играть свою роль до конца. — Чёрт его знает! — нервно дёрнула плечом женщина, глядя в фиолет, царящий за окном. — Хотя… И вдруг взглянула на мужчину. Голубые глаза вспыхнули озарением. — Из-за Николаевой? Да. Точно. — Возможно. — Вот подлец… — жутковато улыбаясь, протянула Бессольцева. — Как же я сразу не догадалась? Конечно, всё дело в этой подлой шлюхе. — Арин. Женщина смотрела в лицо начлага совершенно одержимым взглядом, скалясь. С таким лицом не убивают, а мучают, получая от этого колоссальное удовольствие. Сергей прекрасно знал это выражение. Знал Арину. И её следовало немедленно обезвредить. — Мы займёмся расследованием вместе, — весомо сказал он. — Когда я вернусь из Москвы. Поняла? Бессольцева резко откинула голову назад и вплела пальцы в короткие светлые волосы. — Без меня ничего не предпринимай. До моего возвращения Мелисов останется в карцере, — отдал приказ начлаг. Но бестия молчала. — Ты меня услышала? — чуть ухмыльнувшись, спросил Твардовский. Арина тряхнула головой и, всё ещё одержимо улыбаясь, подошла к столу. Обошла его, обвила шею Сергея руками и шепнула, наклонившись: — А если бы он меня пристрелил? Что бы было тогда? Даже не скучал бы? — Я не хочу, чтобы ты натворила глупостей, — приобняв женщину за талию, тихо отозвался Твардовский. — Никакой самодеятельности, иначе накажу. — И зачем этот идиот схватил реквизит? Почему не выкрал у кого-нибудь настоящий? — будто бы мечтательно спросила Арина. Облизала ледяным взглядом уставшее лицо начлага. Отстранившись, она отошла к окну, взяла с подоконника спички и сигареты. Закурила. Сергей понимал, что будет уезжать с тяжёлым сердцем. Поведение женщины заставляло его испытывать напряжение, а ещё хотелось увидеться с Мелисовым, но на кону стояло слишком многое. Если он позволит упасть на себя хотя бы тень подозрения, то… — Странная ночь. Ни одной звезды не видно, — низко и грубо произнесла Арина, держа сигарету в согнутой руке. — Ты не хочешь отдохнуть? Должно быть, устала. — Нет. Я совершенно бодра. Во сколько ты уезжаешь? — В шесть. Кивнув, Бессольцева затянулась, жмурясь. Впервые за всё время службы в лагере ей хотелось, чтобы Твардовский поскорее отчалил.

***

Олега разбудили пинком в живот. Мужчина валялся на бетонном полу, избитый и грязный. Дежурный треснул его пару раз по и без того припухшему лицу, грубо поставил на ноги и, матерясь, повёл на улицу. Ветер был неистовым. С неба летели мелкие крошки снега. Мелисова привели к столбу на холме, находящемуся возле заколоченной белой церквушки. Шли долго, в этой части лагеря Олег никогда не был. Появился ещё один чекист. Щурясь от ветра, служивые подготавливали какие-то верёвки, а Мелисов, пошатываясь, стоял и ждал. Лицо горело так, словно его обожгли, правый глаз заплыл, тело ломило. — Раздевайся, падаль! — раздался резкий женский голос. Олег медленно повернулся, пошатываясь. На коне, словно всадница смерти, восседала Бессольцева. В кожанке и фуражке, с холодной улыбкой на устах. Она вовсе не походила на ту, кого ночью чуть не убили. — Оглох, выродок? Мелисов хотел плюнуть в её сторону, но слюны во рту попросту не было. Он и без того замёрз в одних порванных рубашке и брюках, что же будет без них? Чекисты снова избили Олега, затем сорвали с него одежду, оставив только бельё, и привязали к столбу, да так, чтобы ноги заключённого не касались студёной земли. Было больно, Мелисов почти ничего не видел, ощущая только то, что ветер слизывает кровь с его лица. Холод пробирался до костей, падал снег, а Арина улыбалась. Улыбкой холодной и жестокой. — К нему не подходить. Его не кормить. Не поить. Пусть висит двое суток. До приезда начлага, — громко и торжественно произнесла Арина, сжимая вожжи. Чекисты уже получили детальные инструкции, и эта речь была исключительно для самого Мелисова. Его волосы и ресницы стремительно покрывались снегом, а кожа — мурашками. Бессольцева любовалась этой картиной, упиваясь происходящим и тем, как сильно дрожит привязанный к столбу заключённый, а потом смачно плюнула в его сторону, развернула коня, и поскакала в сторону ИТО, демонстрируя идеальную выправку.