***
А уже следующим вечером все стремительно катится в пропасть: он видит Чагатая. Отдохнувшего, посвежевшего, как будто вдоволь напившегося людской крови. Чагатай идет Ямачу наперерез, одаряя фальшивой улыбочкой. Дженгиз весь сияет: говорит, что вернулся настоящий хозяин его дел. Воздух вокруг колется. Ямач вопросительно ведет головой, все еще не в силах оторвать от Чагатая взгляда. Ямач не обманывается его вежливой улыбкой: от Чагатая за километр несет ненавистью. Холодной, металлической — безнадежно проржавевшей. — Надеюсь, я не заставил долго ждать, — хмыкает Чагатай. Дженгиз зеркалит его ухмылку, пока замерший с открытым ртом Ямач пытается прийти в себя. — Не заставил, — кивает Дженгиз. — Раз уж Арык не воспользовался данным мной шансом… Ямач слишком заметно дергается, услышав это имя. Арык что?.. На следующий день Ямач слышит обрывок разговора нескольких охранников: кто-то пустил слух, будто Дженгиз сослал Арыка обратно на ферму. В ночь, когда тот был уверен, что Шимшек застрелили, Дженгиз приезжал к нему и приказывал остановиться. Но Арык в ответ накричал на него и, выезжая, чуть не сбил. Все это похоже на Арыка: ярость и огонь мести в его глазах Ямач запомнит навсегда. Но верить все равно не хочется. Потому что Ямач видел, как пренебрежительно относился к Арыку Дженгиз, как бесстрастно рассказывал о его похищении. И если Арык действительно позволил себе сорваться — Дженгиз вряд ли снизойдет до прощения. Тем более, когда под рукой есть такой удобный Чагатай. — Ямач-бей, — улыбается тот, когда Ямач заходит к нему в кабинет. — Отец позволил мне поручить вам одно дело…***
Принеси, сообщи, сопроводи товар, охраняй товар — Чагатай как будто специально изводит Ямача, любопытствуя, когда тот выдохнется. Плашмя свалится на идеально вычищенный пол особняка и больше не встанет. Дергает за невидимые нити, заставляет Ямача виснуть на них улыбчивым болванчиком. Ямач пытается держать Чагатая подальше от своей семьи. Отчаянно защищает Джумали и чукурских, неизменно находит оправдания их выходкам… Тщетно старается выяснить хоть что-нибудь о врагах Дженгиза. Обрывки размышлений пытаются собраться в единую картину, но получается не очень. Ямач не замечает, как проходит почти неделя. Весь измотанный, с кругами под глазами, он падает на по-прежнему жесткую подушку и смотрит в потолок остекленевшим взглядом. Свет от лампы заставляет глаза слезиться. Он думает обо всем, лежа в гребанной подсобке с раскинутыми руками и мешаниной в голове. Ямач не знает точно, что произошло между Арыком и Дженгизом, почему Чагатай вернулся в Стамбул. Но Арык все не появляется в особняке, и это наводит на мысли о правдивости слухов. Ямач пытается набрать хотя бы Серен, но, когда целится в контакты, палец всякий раз подрагивает. Так нелепо. Ямач не боится даже самой ужасной смерти, но боится оказаться ненужным со своими расспросами. А Арыку они явно не сдались. Наверняка он сощурит глаза, пряча гнев, и заткнет Ямача колким словечком. Ну, и напоследок пройдется матом, словно катком. Ямач представляет себе эту сцену и уязвленно усмехается. Губы горят каждый раз, когда Ямач вспоминает жесткие поцелуи Арыка. Голова горит точно так же — когда Ямач вспоминает о вселенной, опасно притаившейся в состоянии сингулярности. Плазма знакомо течет по сосудам. Ямачу горько. Он остался совершенно один: братья так и не простили его, хотя, кажется, и смирились с его незримой опекой; у него остался лишь Салих, но у того своя маленькая семья, которой его никто не вправе лишать. А Чукур — что ж, перед глазами Ямача проносится трескающийся лед. Постепенно эти льдины сорвутся и понесутся вниз по течению, сметая все на своем пути: и Дженгиза, и Чагатая. Только вот обида все еще сидит у Ямача в груди. Каждый раз он выбирал не себя, а Чукур. Бросался на амбразуру, только бы с ним ничего не случилось. И каждый раз Чукур выбирал не Ямача, а себя. Возможно, когда лед затрещит сильнее, Ямач просто провалится под кровавую воду и захлебнется. «Эту яму? Точнее сказать, гору трупов». Жестокие слова ложатся горящим отпечатком на внутреннюю сторону костей черепа.***
А вскоре Ямач видит Арыка там, где меньше всего ожидал. В Чукуре. Уже темно, хотя ночь еще не вступила в свои законные права. Ямач стоит у каменного забора и смотрит туда, где собралась вся его семья. Почти в каждой комнате дома горит свет — кроме комнаты Ямача, разумеется. Но через пару-тройку часов весь этот свет погаснет: домашние лягут в свои кровати. Кто в одиночестве, кто нет. Но ни один из них не будет спать на затвердевшем матрасе в подсобке Дженгиза. Не то чтобы Ямач завидует — просто… что-то эфемерное колется в подреберье. Он грустно улыбается и усаживается обратно в машину. Голос за спиной, прямо из темноты, заставляет вздрогнуть. — Вы доставили мне много хлопот, но не подвели. Руки Ямача сползают с руля и сжимаются в кулаки, а ногти впиваются в ладони. Чагатай. — Знаете, в чем ваша проблема, Ямач-бей? Ваши действия очень легко предугадать. Ямач зубоскалит. Смотрит в зеркало заднего вида на хитро поблескивающие глаза Чагатая. В темноте тот выглядит еще более угрожающе, но Ямач не чувствует страха — лишь струящуюся ненависть. Когда Чагатай приказал прервать сделку с оружием, Ямач рефлекторно наставил оружие на Селима. Таращился на него глазами, по размеру напоминающими блюдца, тяжело дышал, и его уши были напряжены из-за не минувшей опасности. «Брат?..» Его переполнила слепящая ярость. Он стрелял в людей Чагатая… Не считал тела, падающие к ногам и забрызгивающие ботинки кровью. Ямач чуть не убил своего брата. Самого любимого, родного, и пусть тот упорно от него отдалялся — плевать. Ненависть к Чагатаю забурлила похлеще текущей по сосудам плазмы, медленно разъедала иридиевый стержень. И Ямач пообещал отомстить. Ударить побольнее, чтобы с лица Чагатая навсегда сошла его фирменная надменная улыбка. Чагатай, как назло, в ответ на пылкие реплики Ямача снисходительно ухмылялся. Сказал, что всего лишь хотел проучить его: не нужно было защищать чукурских и Джумали, когда они испортили товар. Ямач давно знал: Чагатай тоже ненавидел. По-своему, прикрываясь обычным презрением. Промерзлая ненависть сочилась из его глазниц и создавала морозные узоры на резных колоннах особняка. Все это было местью за унижение. За то задержание, за бесконечные репортажи телеканалов, статьи в помоечных газетах, за вынужденный отъезд, послуживший наказанием от Дженгиза. Чагатай мнил себя невесть кем, и, когда его персональная реальность ударялась о скалы всеобщей, он был готов на все, чтобы разрушить эти скалы. Не оставить камня на камне. Ямач тоже ненавидел. Раньше — за неродившегося ребенка Джумали, с недавних пор — и за Селима. Но ненависть Ямача не была морозной — она горела адским пламенем. И, узнав о забастовках на заводах холдинга, он принял решение: если Дженгиз и Чагатай так любят свое золото — они должны понять, что значит потерять. Конечно, в самый ответственный момент все усложнил выскочивший как черт из табакерки Намык. Когда Дженгиз попросил Ямача извиниться, тот посмотрел на него, как на сумасшедшего, и с трудом сдержал смешок. Просьба была слишком знакомая — правда, в этот раз Ямач не пустил пулю Дженгизу в лоб. Всего лишь обматерил Намыка, так, что глаза того чуть не вывалились из орбит. Дженгиз кричал, рвал глотку… Ямач просто ушел. И прикончил Сефу. Ведь… мама оставила плов из булгура, там, в подсобке. Значит, поняла. Значит, простила. Ямач наблюдал за домом, и казалось, что совсем чуть-чуть — и она выйдет, пустит Ямача внутрь. Братья тоже простят. Но, разумеется, никто не вышел. Чагатай все говорит, говорит… Про дом, про семью. Язвит, иронизирует. Сперва Ямач отвечает ему с такой же легкостью, но потом слова Чагатая начинают бить по больному. Чтобы, наконец, заткнуть его, Ямач произносит: — Ваш отец по мне соскучился. Поехали. И поворачивает ключ зажигания. Ямач не знает, что его ожидает. Знает лишь, что ничего хорошего. Но он готов. У него в рукаве козырь с украденным золотом, а значит, нужно продержаться всего-то одну ночь. Чагатай на заднем сиденье кивает и улыбается. Ямач прячет ненависть за такой же улыбкой и все же еле заметно дергается, представив, что с ним могут сделать. Как вдруг… — И куда это вы собрались, а? Кругом темно, ни черта не разглядеть, но этот голос Ямач не спутает ни с чьим. К окну передней двери подходит Арык: темно-синий пиджак, под ним майка в тон — и наклоняется, чтобы было видно лицо. Сощурившись, смотрит на замершего с открытым ртом Ямача, затем на Чагатая. — Дорогой братец? — усмехается Арык. Ямач бросает ошалелый взгляд на зеркало заднего вида. — В этот раз не получится, у нас с Ямачем имеется не завершенное дело. Брови Чагатая сдвигаются к переносице. Уголки губ недоверчиво дергаются: — Арык? Что ты здесь делаешь? — Праздную твое возвращение. Как же я мог огорчиться приезду любимого старшего брата? Арык переводит взгляд на Ямача… Тот пару раз моргает, но наваждение не сходит: взгляд этот слишком долгий. Ямача передергивает. Дикий плющ снова шипастыми путами впивается в конечности. Фиксирует крепче ремня безопасности. Ямач замирает, не в силах высвободиться. Сверхновые в глазах Арыка сбрасывают оболочку, оставляя лишь черное, бесконечно плотное ядро. За этой завесой ничего не видно — ничего, кроме сдержанного бешенства. Направленного, впрочем, не на Ямача. Ему кажется, что он различает эти два оттенка. Ямач видит: Арык еле сдерживается. Но понятия не имеет, что у него на уме. — Уж не знаю, — расплывается в улыбке Чагатай, — какие у тебя с ним могут быть дела, но есть приказ отца. Сегодня Ямач-бей должен посетить особняк. Арык забавно двигает бровями. — Приказ Дженгиза Эрденета… — Он хмыкает и покачивает головой. — Знаешь, от исполнения я, пожалуй, откажусь. Чагатай теряет терпение. Придвигается вперед, поближе к переднему сиденью. — Арык, последнее, чего я хочу, это звать сюда своих людей, — накреняет голову он и говорит вкрадчиво, не убирая с лица надменной улыбки. — Поэтому, будь добр, займись своими делами. Теми, которые у тебя остались. Губы Арыка приоткрываются, а глаза хищно вспыхивают. Он кивает, явно смакуя на языке не самый цензурный ответ. Впрочем, внезапно словно о чем-то вспоминает и, оглядевшись, заводит руку за спину. Чагатай меняется в лице: в руке у Арыка угрожающе поблескивает пистолет. — И с чего ты взял, — насмешливо интересуется Арык, — что твои люди ответят? Ямач все так же наблюдает за Чагатаем через зеркало. Тот осторожно, медленно достает из внутреннего кармана пиджака телефон и, видно, собирается кому-то набрать, но Арык кривится: — Успокойся, братец, они живы. Правда, некоторые оказались слишком прыткими, поэтому пришлось их обездвижить. Чагатай долго на него смотрит, и от подобного взгляда Ямачу стало бы по себе. Но Арык его спокойно выдерживает. — И после такого ты еще думаешь, что отец даст тебе второй шанс? — перебарывая неясную эмоцию, спрашивает Чагатай. — Ямач нужен ему сегодня. Я повторяю в последний раз. Арык сдавленно смеется и опускает голову. Ямачу этот смех не нравится: он такой же надрывистый, как в их последнюю встречу. — Уж прости меня, Чагатайджим, но ебал я его прощение. Можешь передать ему, пусть обрадуется. Чагатай брезгливо морщится. Ямач прочищает горло. Его запоздало настигает смутное понимание… Арык что, вынуждает Чагатая его отпустить? Это предположение звучит, как полный бред, но другой причины, почему Арык все еще здесь, Ямач не находит. Впрочем, выяснить все можно и позже. А пока, если есть шанс хотя бы ненадолго избавиться от общества Чагатая, то почему бы им не воспользоваться? Ямач оглядывается, давит дежурную улыбочку и отстегивает ремень безопасности: — Не обессудьте, Чагатай-бей. Однако, похоже, сегодня у меня повидать вашего отца не получится. Может, в другой раз?.. Взгляд Чагатая уничтожительный, и если бы он мог, то оставил бы от Ямача один лишь пепел. Но он не может. Исключительно вежливо улыбается и кивает: — Конечно, Ямач-бей. Не переживайте, мы с вами еще увидимся. Ямач напоследок почтенно склоняет голову и хлопает дверью. Шумно выдыхает, очутившись на улице. Огни дома горят столь же ярко — притягивают к себе своим светом. Ямач, словно завороженный, делает шаг вперед. Всматривается в этот местами бледный, местами — ярко-желтый свет. Вот бы увидеть хоть один силуэт у окна… Как вдруг до Ямача доходит, что именно сделал Арык. Не просто заставил Чагатая отпустить его, а… Позади хлопает дверь машины. Чагатай выходит и, судя по удаляющимся шагам, направляется куда-то вниз по улице. Видимо, там припаркованы машины его людей. Ямач даже не оборачивается. Он стоит к Арыку вполоборота и молча косится, наблюдает, как тот подходит ближе. Он спас Ямача, но какой ценой? Шайтан разберет, что творится в голове у Дженгиза… Чтобы получить извинения, он может оказаться готов на все что угодно. Не то чтобы Ямач умирает от страха, но неприятный холодок в позвоночнике говорит за себя сам. Если Чагатай отчитается Дженгизу, то сюда нагрянут его люди. Арыку точно несдобровать. Он и так в ссоре с Дженгизом, но упорно все усугубляет. Неужели назло? — Ты… — выдавливает из себя Ямач. — Что ты здесь делаешь? Арык ухмыляется. — Я хотел спросить у тебя то же самое. — Я здесь, вообще-то, живу, — отвечает Ямач, но не так уверенно, как полагал изначально. Мысли о самоуверенности и упертости Арыка ворохом оседают в голове. Тот тем временем явно хочет возразить: какое-то глумливое выражение появляется на его лице. Но быстро исчезает. Он оглядывается по сторонам. — Чагатай ушел не просто так. За тобой вернутся. Ямач знает. Но не знает, что ему может предложить Арык. Он ведь тоже отхватит, тем более, если его застанут на одной стороне с Ямачем. Если не застанут, еще можно что-то придумать, мол, он хотел поквитаться с Ямачем сам, а заодно — напакостить занявшему его место Чагатаю. Конечно, оправдание так себе… Ямач чувствует, как безумие плазмой растекается по телу. Почему-то он не хочет, чтобы Арык и Дженгиз снова сталкивались лбами. Невольно вспоминает Шимшек — подарок отца. Ямач не понимает, кричит в нем собственная рана или же это гребаная эмпатия вставляет палки в колеса. Но, прислушавшись то ли к первой, то ли ко второй, он произносит: — Как-нибудь выкручусь. Зная, что вряд ли получится. По лицу Арыка пробегает тень. Его взгляд чернеет. — Ты понятия не имеешь, что они с тобой сделают. На этот раз аккреционные диски пульсируют еще сильнее, и горло Ямача вдруг стискивает огненным спазмом. Черные дыры зрачков угрожающе надламывают пространство вокруг. Ямач не может не смотреть. Арык прорывает выстроенные им баррикады, не прилагая усилий. Безумие мешает сопротивляться. Ямач до последнего борется с ним, в который раз он ненавидит себя за то, как оно расползается по сосудам… Но Арык вдруг говорит: — Идем. И кивает, глядя куда-то Ямачу за спину. — Куда? — не понимает тот. — В дом. Ямач замирает. В дом?***
Им управляет лишь любопытство: так он себя убеждает, идя за Арыком. И все еще не верит своим глазам, когда тот открывает дверь до боли знакомого дома и исчезает внутри. Ямач осторожно, боясь спугнуть воспоминания, переступает порог. Он ожидал чего угодно, но не этого. Дом Вартолу. Не Салиха. Совсем рядом c домом Кочовалы. И зачем Арыку это понадобилось? Раздражать чукурских, напоминать о своем присутствии? Ямач проходит в просторную гостиную. Здесь ничего не изменилось: две колонны подпирают внутреннюю террасу, в центре комнаты — обеденный стол с обитыми бархатом бежевыми стульями. На каждой стене развешены картины. Разумеется, здоровенный камин тоже никуда не делся: горит, помогая многочисленным светильникам и лампам освещать гостиную. В противоположной стороне скромно уместилась дорогая плазма. За столом, закинув ноги, сидит Серен и играет в телефон. — Какие люди, посмотри-ка, — протягивает она, не отвлекаясь от игры. — Добро пожаловать. — Это вам добро пожаловать. И как вы умудрились здесь очутиться? Серен пожимает плечами. — Разве Чукуру не нужны деньги? Для твоих людей клюнуть на подставное лицо — легче легкого. Ты уж прости, мы под шумок въехали… Когда твой любимый брат Джумали гонялся по всему району за сыночком Намыка. Ямач нехотя кивает. Арыка нигде не видно. Ямач оглядывается в его поисках и внезапно натыкается взглядом на на террасу этажом выше. Вспоминает, как однажды оттуда спрыгнул, сражаясь с людьми Вартолу… Было не то чтобы приятно, хотя адреналин и смягчил падение. Слишком много воспоминаний застряло в стенах этого дома. Ямач в смешанных чувствах поднимается по лестнице, проводит рукой по деревянным перилам… Стены у входа в гостиную — с позолоченной лепниной, прямо как в особняке Эрденетов. На втором этаже Ямач видит ту самую террасу. Правда, теперь не пустую, а с небольшим кофейным столиком и несколькими креслами. А позади, из приоткрытой двери в комнату, заманчиво льется приглушенный свет. Ямач заходит в комнату и вздыхает почти разочарованно: она такая же, как и все остальные. Обитая бархатом кровать, комод, зеркало во весь рост, снова настенная лепнина — похоже, в доме Вартолу было непозволительно иметь комнаты попроще. Но все же Ямач решает оглядеться. И застывает, заметив небольшую коллекцию из статуэток лошадей на комоде. Это единственное, что кажется здесь настоящим. Не напускным. Ямач бережно касается ближайшей из статуэток. Дверь открывается бесшумно, но Ямач видит отражение в зеркале. Одергивает руку, как будто его застали на месте преступления. Арык заходит с пустым стаканом в руке и прикрывает дверь. Кладет пистолет на прикроватную тумбу, проходит к мини-бару в конце комнаты и достает бутылку рома. Выставляет ее вперед, молча предлагая Ямачу, но тот отказывается. — И зачем я здесь? Думаешь, они не сюда не придут? — спрашивает он. Постепенно к нему вновь возвращается голос разума. И тот твердит, что нужно уходить. Арык делает глоток. — Ты сам зашел, — пожимает плечами он, опершись на мини-бар. На второй вопрос не отвечает. — Ты понял, о чем я, — говорит Ямач. — И ты понял, — отвечает Арык. — Надеюсь, тебе хватило ума выключить телефон. Вдруг он усмехается, и его глаза иронично поблескивают. — Ей-богу, ты молодец. Как тебе вообще пришло в голову выругаться при Дженгизе Эрденете? Ямач игнорирует последние слова. — Хватило, — кивает он. Недолго думает, прежде чем задать встречный вопрос: — Почему этот дом? Арык делает очередной глоток. — Серен здесь понравилось. — И добавляет: — О нем знаем только мы. Ямач смотрит на отражение комнаты в зеркале. В этом он сомневается. Дженгизу не составит труда прослушивать Арыка наподобие того, как он прослушивал Ямача. Или оставить людей на «хвосте». К тому же, вероятнее всего, Дженгиз распорядился прочесать всю округу. Ямача найдут в любом случае. Но не должны найти здесь. То, что Арык, похоже, намеренно злит отца, неожиданно отдается в голове всплеском непонятного раздражения. Ямач прячет это раздражение за выдохом: — Я должен уйти. Так будет лучше. Да и… я приду к твоему отцу не с пустыми руками. Ямач наблюдает за мрачнеющим Арыком. Почему-то считает нужным объясниться: — Я забрал его золото. Считай, сотни миллионов долларов. Брови Арыка слегка приподнимаются, впрочем, темная, неясного рода эмоция с его лица не уходит. Ямач, борясь с желанием сглотнуть горячий ком, заканчивает: — Спрячу на одном из семнадцати химзаводов. Если не выполнит мои условия — пусть пеняет на себя. Арык отставляет полупустой стакан и запихивает руки в карманы брюк. Эмоция сглаживается, но остается. — И ты действительно считаешь, что он поведется? — Разве есть что-то, что он ценит больше денег? — поджимает губы Ямач. Арык сглатывает. Взгляд его странно меняется… Ямач мысленно ударяет себя по лбу. На всякий случай поспешно сменяя тему, он говорит: — Меня, правда, больше волнует Чагатай. Арык отвечает не сразу: — С чего бы это? Мой любимый братец тебе чем-то не угодил? — Из-за него я чуть не выстрелил в Селима. Арык ставит бутылку рома обратно в мини-бар и залпом допивает все, что осталось в стакане. — Все бы хорошо, — говорит он несколькими секундами позже, — только Чагатай вряд ли позволит тебе после такого спокойно заснуть. Если я хоть сколько-нибудь его знаю. Ответ Ямача прерывает внезапно раздавшийся звонок. Арык тянется за телефоном в карман и поднимает трубку. Молчит секунд десять, весь подбирается. — Поздравляю. — Он прячет телефон обратно и усмехается уже Ямачу, но усмешка эта напускная. — Судя по тому, что доложили мои люди, за тобой едет целая армия. — Я же сказал, — неопределенно ведет рукой Ямач. — Все под контролем. Но мне нужно проверить все лично. Арык прожигает в Ямаче дыру. — Ты так уверен, что тебе ничего не будет? — вдруг спрашивает Арык, отталкиваясь от мини-бара и подходя ближе. Ямачу в его тоне мерещится раздражение. — И ради чего ты рискуешь? Ради Чукура? Ямач мрачнеет. — Это же яма, — цедит Арык. Сдержанное бешенство в его зрачках показывается снова, раскаляет все вокруг. Откуда оно только взялось? — В которую тебя давно затянуло. Только закопать осталось. Ямач застывает. Ему не послышалось? Он может думать о Чукуре как захочет, но слышать это от кого-то еще… Тем более, когда мама наконец поняла его, когда Метин согласился вместе разобраться с Сефой и подсобить с золотом. Когда Селим почти принял. Чего добивается Арык? Что он вообще может знать о Чукуре? Какое право он имеет так говорить? — Тебе ничего не известно. — Неужели? Арык выгибает бровь. — Я видел, как ради них ты застрелил собственного отца. И что взамен? Они выставили тебя за дверь. Ямач осекается. — Ты… Что? Чтобы заглушить писк таймера в голове, приходится сжать виски так, что, кажется, вот-вот — и череп размозжится. Ямач ловит на себе странно изменившийся взгляд Арыка. Ну конечно. Кто же еще, как не он, мог передать эту флешку? Ямач подозревал, и не то чтобы удивился… Голос Арыка по-прежнему твердый, но глаза не мечут молнии. Он повторяет уже тише: — Ты даже представить не можешь, на что они способны. Ямач задушенно смеется. Забавно получается: если бы не Арык, Джумали не выстрелил бы в него три раза, мама не выгнала бы его из дома, а чукурские не смотрели так презрительно. И Арык еще что-то говорит о жестокости людей Дженгиза? Голос в голове, странно похожий на голос Ямача, шелестит: «А кого бы ты обвинил, догадайся они сами?» Ямач отмахивается от него, как от мошкары. — И что с того? — ломано улыбаясь, спрашивает Ямач. Взгляд Арыка все такой же непонятный. — Из-за тебя я словил три пули, и что-то не вижу раскаяния. Так какое тебе дело?! Ямач действительно не понимает. Еще недавно Арык был готов его прикончить, а сейчас говорит остаться? Если бы еще месяц назад Ямачу сказали, что такое случится, то он бы рассмеялся и про себя решил, что говорящему пора лечиться. Но вдруг становится совершенно не до смеха. Потому что вместо ответа Арык притягивает Ямача к себе и накрывает его губы своими. Поцелуй выдается таким же порывистым, как в прошлый раз. И таким же безумным. Ямач замирает как вкопанный. Нет, он не понимает. Никогда не поймет. Он ведь должен, обязан ненавидеть. Но не может. Вместо этого чувствует такой же, как в их прошлую встречу, разгоряченный воздух. Арык прикрывает глаза. Ямач видит, как его веки медленно опускаются и под ними исчезают бездонные зрачки, а рука с увенчанным знаком огня соёмбо бесцеремонно ложится на затылок Ямача. Горизонт событий в глазах Арыка больше не сверкает опасно, а подернут завесой из век. Но пространство-время уже привычно ломается. И Ямач сдается. Приоткрывает губы, подаваясь навстречу, и кладет руку Арыку на скулу. Целует, вкладывая в движения губ все накопившееся отчаяние. Перемещает руки на плечи Арыка, обнимает его за шею. Опьянение Арыка будто передается контактным путем: Ямач покачивается, голова кружится от давления полыхающего воздуха. Ямач не понимает, кто из них первым прикусывает чужую губу, но упивается этой болью, как наркотиком, стараясь заглушить собственную. Надрывистый стон дрожит в горле. Когда Арык, наконец, открывает глаза, звездные скопления в них обжигают даже сквозь глазную оболочку. Ямач не пытается скрыть свое отрывистое дыхание. Шумно вбирает один на двоих воздух. Энтропия заставляет вселенную расширяться, процесс необратим. Что-то колется в груди Ямача. Почему Арыка совершенно не волнует, что он целует того, кому еще месяц назад зарядил в челюсть с ноги? Все его планы прикончить Ямача пошли наперекосяк, но он совершенно спокоен. Он сорвался на Дженгизе, тот в отместку вернул Чагатая. Но Арык, словно ему было мало, злит старика еще сильнее — и уводит Ямача из-под носа. В голову вдруг стучится тревожная мысль: если Дженгиз захочет, чтобы Арык снова управлял его делами, тот согласится? Арык тем временем усмехается. Его ладонь скользит к кадыку Ямача, и Ямач непроизвольно сглатывает. — Я бы мог тебя здесь запереть, но тебе вряд ли это понравится, — качает головой Арык. — Ты помешан на своем Чукуре. Ямач запоздало произносит: — Тебе не понять. Запереть? Зачем ему нужно его запирать? Арык молчит. Не глумится, не ухмыляется — молчит. Накреняет голову и смотрит. Так, словно хочет понять. — Ты действительно надеешься обыграть Дженгиза Эрденета? — наконец, спрашивает он. И, дождавшись слабого кивка, добавляет: — Хорошо, а мой старший братец? Ямач непонимающе ведет головой. Арык говорит: — Если ты думаешь, что сможешь выдвинуть ему условия, то очень ошибаешься. От упоминания Чагатая Ямача все еще мутит, и он хмурится: — Он смирится с договором. Иначе будет иметь дело с отцом. — Сомневаюсь. Это на Чагатая не похоже, — качает головой Арык. Ямач не знает, что ему ответить. В голове образуется звенящая пустота. Безумие, как всегда не побежденное, снова ставит Ямача в тупик. Вместо того чтобы спасаться, он сам бросается в огонь. Конечно, то, что Арык заставил Чагатая отпустить его, уже оттянуло возможное возмездие Дженгиза, но Ямач не может быть уверен на все сто. Акыну ведь нужно уладить все с золотом. А значит, у Ямача нет точного промежутка времени, которое нужно переждать. Арык, возможно, и думает, что навсегда разорвал связь с отцом, только вот Ямач на своей шкуре прочувствовал: она не рушится. Ни спустя десять лет вне дома, ни после смерти. И Ямач не может остаться. До двери всего пара шагов, и он медленно отходит назад. Арык не двигается с места. Ямач тоже не знает, что делать: поблагодарить за спасение? Или уйти, ничего не сказав? Ямач заводит руку назад и хватается за ручку двери. Придумывает фразу повразумительнее, как вдруг его второй кисти касается теплая рука с татуировкой на тыльной стороне ладони. Не с целью остановить, а просто… держит. — Ты в порядке? — спрашивает Арык, пристально его рассматривая. Ямач вздрагивает. От Арыка это звучит… странно. И почему Ямачу в этих словах слышится завуалированное извинение? Арык вряд ли на такое способен. Видимо, Ямач слишком обезумел. Арык ведь просто хочет позлить Дженгиза. То, что он целует Ямача, вполне может ничего не значить, ведь так? Нет, Ямач не в порядке. Он сходит с ума, выполняя дурацкие поручения Чагатая. Засыпает на жестком матрасе вдали от выпроводившей его семьи. А еще за ним тянется кровавый след растревоженной упоминанием отцеубийства раны. Но Ямач лишь вымученно кивает. — В порядке. Арык не выглядит убежденным. Ямач вдруг меняется в лице… — А ты? Арык понимает не сразу. Невидимый проектор транслирует на внутреннюю сторону век Ямача воспоминания о том, как Арык подошел к Шимшек, наплевав на вооруженных до зубов чукурских, как нежно погладил ее; как порывался отомстить за нее Джумали. Ямач ебал свою бесконечную эмпатию, но не может ничего поделать. Арык у него под кожей — даже безумие вдруг кажется каким-то естественным. Сплетенным с телом. Арык хмыкает: — В порядке. Ямач тоже не верит. Но ничего не отвечает. Мысли занимает другое. Наверняка Арык сощурит глаза, пряча гнев, и заткнет Ямача колким словечком. Ну, и напоследок пройдется матом, словно катком. Но Арык ничего из этого не делает. Ямач осторожно высвобождает ладонь, не в силах перестать смотреть. Во взгляде напротив — вечный термоядерный синтез. Чем дольше Ямач стоит на месте, тем быстрее растут температура и плотность пространства. Еще немного, и иридиевый стержень расплавится. Ямач понимает: пока этого не произошло, нужно уходить. Иначе безумие доберется до ребер.