Спускаясь в гостиную, он не может избавиться от странного чувства. Оно заставляет подолгу задерживаться на ступеньках и прислушиваться к тому, что происходит на первом этаже.
Там, как ни странно, тихо. В доме в принципе тихо — словно Ямач, как и в прошлый раз, оказался в нем один. Но это впечатление обманчиво: стоит ему войти в гостиную, как он обнаруживает Серен, сидящую в кресле, с закинутыми на пустой кофейный столик ногами и телефоном в руках.
— А, Ямач, наконец-то.
Серен откладывает телефон в сторону и поднимается. Ее волосы слегка растрепаны, поверх черного топа накинута кожанка. Ямач не берется утверждать, но очевидно, что Серен недавно откуда-то вернулась.
Впрочем, неудивительно: когда он проснулся, было уже десять. Раньше, в прошлой жизни, он любил спать допоздна.
— Что случилось? — спрашивает он, невольно оглядываясь по сторонам. То самое чувство, заставившее его подолгу задерживаться на ступеньках, напоминает неясное беспокойство. Ямач вдруг представляет, что прямо сейчас за его спиной стоит Арык и прожигает своим фирменным взглядом, и вздрагивает.
После того, что случилось ночью, Ямач не уверен, что выдержит этот взгляд достойно.
Утром Ямач проснулся один. Занавески были раздвинуты, вторая половина кровати — смята, а солнце било в глаза. Когда он повернул голову туда, где ночью спал Арык, то ему вдруг захотелось положить руку на смятую простынь и долго-долго смотреть в никуда. Казалось, так он мог ненадолго вернуться в прошлое и увидеть Арыка таким снова: без бешеного блеска угольных глаз, в которых притаились, выдавая себя лишь искривленным вблизи пространством и особым, никому другому не присущим, излучением, черные дыры; расслабленного. Почти что умиротворенного.
Ямач ощутил острое желание провести еще хотя бы час среди длинных черных теней, в тишине. Пусть со слипающимися глазами, пусть не дыша, но всматриваться в татуировки на теле Арыка. Сделать то, на что не хватило смелости ночью. Коснуться их.
Близость была слишком правильной. Нужной. Необходимой для того, чтобы спокойно вздохнуть. Такой она показалась Ямачу еще в холдинге, когда Арык пригвоздил его к полу, однако в темноте обнажилась сильнее. Потому что, слушая дыхание Арыка, Ямач не ощущал уже привычного безумия. Оно преобразилось во что-то неясное, пугающее своей неотвратимостью.
Так быть не должно. Ямач сам сказал, что это конец пути. Жажда отомстить Чагатаю должна ржавчиной покрыть механизмы восприятия, сделать ненужные, отвлекающие от первостепенной задачи чувства блеклыми, ничего не значащими… И она делала. Раньше. Но что-то изменилось. Ямач до сих пор не может понять что. И ощущение, заставившее его прислушиваться ко всему, что происходило на первом этаже, появилось именно поэтому.
Ямач не знает, что сказать Арыку. Не знает, как посмотреть в глаза, не выдав замешательства. Арык не отпустил его, потому что
не захотел, но Ямач не должен был поддаваться. У него долг перед умершим братом и двумя живыми, перед отцом и всем Чукуром.
У Арыка такого долга нет. Ямач вообще не уверен, что он мыслит такими категориями. Арык соткан из безжалостности и насмешки, рожден огнем, венцом отпечатанном на тыльной стороне его правой ладони, и занесен в мир Ямача диким, необузданным ветром.
Вдыхая этот ветер, Ямач думал, что безумен. Он не чувствовал опасности, когда сносил яростные удары и заглядывал в зияющую космическую бездну зрачков. Не почувствовал, и когда сотня молний ударила в пол, а вселенная сжалась и взорвалась. Даже когда неделю спустя Арык пришел с ножом в руке, Ямач лишь вздохнул свободнее: яма из кошмара иссушилась, стоило ей столкнуться с холодом металла.
И это безумие было проще и понятнее того, что вспыхнуло ночью. Оно было упрямым, но привычным. Физически ощутимым. Но при всем желании не могло заставить Ямача придвинуться к спящему Арыку вплотную и бояться лишний раз дыхнуть. А что-то новое, пугающее своей неотвратимостью, смогло.
Оно меняло консистенцию плазмы, текущей по вольфраму.
Ямач хочет вернуться назад, к безумию, но знает, что не сможет.
Арык слишком близко, уже под кожей.
— Что с тобой? — спрашивает, прерывая противоречивые мысли Ямача, Серен.
Он поднимает голову. Неужели так заметно? Впрочем… Серен ведь не может догадаться об истинной причине. У Ямача умер брат, он имеет полное право вести себя как угодно. Он ненавидит себя за то,
чем именно прикрывается, но не может выдать себя с головой.
Кивнув, он отвечает:
— Все в порядке. Так что ты хотела?
Серен смотрит пристально, так, словно выискивает что-то на его лице. Неуверенно произносит:
— Я хотела спросить у тебя… Все в силе?
Ямач хмурится.
Четыре могилы.
Но, быть может, их должно быть еще меньше?..
Точно, Огедай.
Ямач ведь решил иссушить весь род Эрденетов. Поклялся отомстить. Земля с трудом поддавалась, от нагрузки ныла спина… Правда, изначально Ямач и так вырыл меньше могил, чем должен был. Что с того, если он оставит еще одну пустой?
Перед глазами проносится образ непривычно беззащитной Серен в пустом доме. Серен, отца которой, возможно, убил кто-то из ее же семьи. Семьи, которую она любит.
Ямач уже давно не боится себе признаться: рана отцеубийства никогда не заживет. Временами будет побаливать, напоминая о простреленном сердце под рукой, собственном надсадном хрипе и пистолетах у висков родных. Ямач не может ничего с собой поделать. Когда речь идет о чьем-то отце, сердце непроизвольно подскакивает к горлу, царапая гортань.
У Ямача нет ни малейшего желания становиться молчаливым наблюдателем. К тому же чего ему стоит еще раз насолить Чагатаю? Тот не сможет убить Огедая, а если информация о покушении просочится к Дженгизу, то Чагатаю и вовсе несдобровать. Да, Серен упоминала, что Дженгиз, скорее всего, не расстроится из-за смерти сына, но не настолько же?
И Ямач, недолго подумав, отвечает:
— В силе. Ты что-то узнала?
Прежде чем поджать губы, Серен, кажется, облегченно выдыхает.
— Возможно. То есть… — Она собирается с мыслями и, кажется, подбирает нужные слова. — Сурейя уверена, что Чагатай хочет убрать Огедая во время рабочего визита.
— Почему? — хмурится Ямач. Мерзкое ощущение снова подкатывает к горлу. Нет, он никогда не привыкнет к спокойному озвучиванию столь занимательных фактов.
Похоже, Дженгиз настолько заигрался, что невольно (или намеренно, кто его поймет) вырастил сыновей, ненавидящих друг друга так же, как ненавидели друг друга сыновья Чингисхана. Ямач, помнится, провел не один час в интернете, читая статьи на данную тему. Это было давно, еще когда Эмир устроил всем ликбез по Эрденетам.
Ямач, Джумали, Джелясун… И Селим. Они слушали, изредка прерываясь на шутливые перебранки.
Ямач вдруг осознает, что очень по всему этому скучает. Но былую атмосферу не вернуть, и не только потому, что Селима нет. Ямач чувствует, что его с Джумали все еще разделяет толстая кирпичная стена. Шрамы от пуль на животе и груди постепенно затягиваются, но Ямач не сможет забыть, наверное, никогда.
Как и не сможет забыть, что Чукур вмиг отвернулся от него, несмотря на все, чем он ради этого самого Чукура пожертвовал.
Серен тем временем говорит:
— За завтраком Чагатай упомянул, что расписание Огедая на день приходит ему на почту.
Ямач замирает.
— Ты уверена?
Серен не отвечает, но весь ее вид кричит об уверенности.
Ямач затихает. Получается, Огедай не в курсе? Тот самый Огедай, который, хоть и не марал руки в крови, но все же управлял делами холдинга? Положение вещей в этой семье становится все страннее. Чагатай отвечает за безопасность всех ее членов, и в то же время хочет убить как минимум одного. Если позарится еще и на Кулкана — то Ямач зря выкапывал столько могил. Мог бы и не стараться.
Но вдруг он цепляется за другое.
«Сурейя сказала…»
— Почему ты так уверена, что она говорит правду? — спрашивает он. Слова вырываются сами собой, слишком резкие. Ямач прочищает горло и заканчивает уже тише: — По твоим же словам, вы никогда не были близки.
Серен отводит взгляд. Тот вдруг становится пустым и одновременно твердеет. Она вздыхает:
— Я же сказала. Мне все равно. Я сделаю все, чтобы
узнать.
Ямач вдруг думает, что сейчас она чем-то напоминает Салиха. Тот ведь тоже ни перед чем не останавливался, пока не узнал, кто убил его отца. Бегал за Зиёй, объездил Германию вдоль и поперек… Ямачу до сих пор стыдно, что он его так погонял.
— Хорошо, я всего лишь спросил, — вытягивает руки вперед в примирительном жесте он. — Но почему она решила поделиться с тобой чем-то таким именно теперь? Допустим, она не привыкла марать руки, да и охрана Огедая вряд ли справится с подготовленными и вооруженными до зубов людьми Чагатая. Но неужели она скрывала что-то такое просто на всякий случай?
Похоже, Сурейя вела какую-то игру. Не то чтобы Ямача это волновало — по большей части ему было плевать, пока подобные игры не касались его семьи, — но не признать очевидное он не может. Желание узнать правду об отце затмило Серен взор. Она либо не видит, либо не придает значения тому, что происходит у нее под боком.
Ямач почему-то хочет открыть ей глаза.
Серен раздумывает над ответом, как вдруг позади Ямача раздаются шаги. А следом — больше ироничное, чем ехидное:
— К добру ли? О чем шепчетесь?
От неожиданности Ямач чуть было не подскакивает на месте. Арык выглядит так, будто ничего не случилось. От вчерашней еле сдерживаемой злости ничего не осталось, от того темного и опасного, притаившегося на дне зрачков, тоже. Он стоит, одетый в черный пиджак и черную майку под ним, и Ямач позорно не может оторвать взгляд. Картина… впечатляющая.
Похоже, для Арыка в порядке вещей разрешить будущему убийце своей семьи лечь рядом, на одну кровать. Будто ничего особенного в том, что Ямач засыпал под его дыхание, не было. Впрочем… Арык выглядел не обеспокоенным подобной перспективой и вчера вечером, когда как ни в чем не бывало улегся. Видимо, это волновало одного Ямача.
Эхо далеких звездных вспышек и ионизирующего излучения, световыми годами проходящих мимо, все не выходит из головы. Равно как притаившиеся в темноте комнаты тени и горизонт событий.
Здесь Ямача никто не заметит.
То самое чувство, пугающее своей неотвратимостью, сводит ребра.
Арык мажет по Ямачу коротким, нечитаемым взглядом. Кажущаяся черной как смоль радужка сливается со зрачками. Ямач сглатывает.
Арык бросает ключи от авто на стол. Шумно вздохнув, падает в кресло, кладя руки на подлокотники и закидывая ногу на ногу.
— Ну что? — спрашивает Серен. По ней уже и не скажешь, что приезд Арыка застиг ее врасплох, хотя Ямач отчетливо видел, как она вздрогнула, услышав его голос.
Арык вопрос выразительно игнорирует. Задирает голову, как будто тщательно сдерживает злость, и долго смотрит в потолок. Но спустя некоторое время все же говорит, стиснув зубы:
— Уебок оказался больно шустрым. Ни черта не вышло.
Серен пожимает плечами.
— Чего и стоило ожидать. А ты думал, что он такой же идиот, как этот Якуп?
Арык ничего не отвечает.
Ямач пытается понять, о чем они, но получается плохо. Он не впервые слышит странные обрывки разговоров: судя по всему, вчера Арык и Серен выслеживали кого-то по спутниковой навигации, а потом Арык сказал своим людям, чтобы они этого самого человека не упустили. Если ко всему прибавить их частые исчезновения — например, то, как Ямач, проснувшись в этом же доме в прошлый раз, обнаружил, что он абсолютно пуст, — было очевидно, что они преследуют какую-то цель. Знал бы еще Ямач, какую именно…
Он отметает пришедшую было в голову мысль, будто они замышляют что-то против Чукура. Во-первых, зачем? Их пути с Чукуром пересеклись лишь потому, что Дженгиз отстранил Чагатая от дел, но теперь, когда тот снова в строю, а Арык упорно отказывается идти отцу навстречу, такое предположение бессмысленно.
А во-вторых… Ямач не знает, что во-вторых.
Равно как не знает, почему так настойчиво уверял Салиха, что Арык ничего Чукуру не сделает. Словно пытался убедить и себя.
Ямач вдруг думает, что может спросить. Ведь что-то поменялось тогда, в глухой темноте. После того, как они с Арыком лежали почти вплотную…
Арык вряд ли подпустил бы Ямача к себе, если бы думал, что он прирежет его ночью. Да и справедливости ради, прирезать во сне — это больше к самому Арыку.
И Ямач, решившись, спрашивает.
— О чем это вы?
Серен прочищает горло и смотрит на Арыка, но тот никак на ее знак не реагирует. Сидит все так же, откинув голову на спинку кресла. Что-то обдумывая. Серен, видимо, понимает его молчание как разрешение и объясняет:
— Помнишь, я говорила тебе, что мы искали того, кто похитил Арыка?
Ямач кивает. Он действительно припоминает. Кажется, это было перед тем самым дождливым вечером.
— Скрываясь от Арыка, он зашел в Чукур. И не просто в Чукур, а в кафе.
Ямач хмурится.
— Ты уверена?
Нет, это… невозможно. В кафе собираются люди Кочовалы, те, которым Ямач лично платил за службу. Почти все они заведуют как минимум одним из складов, и уж точно каждый из них хоть раз сражался с Ямачем плечом к плечу. Как такое может быть?
Серен переводит взгляд на Арыка.
— Я сам видел, — говорит, наконец, тот. Поднимается и, подойдя ближе, запихивает руки в карманы. — Выглядел он тогда неважно, мы хорошо над ним поработали. Сомневаюсь, что в таком состоянии он мог специально завести меня в Чукур.
Ямач хмурится. Каким образом похитители Арыка — враги Дженгиза — могут быть связаны с Чукуром? Ладно еще, если бы, когда Арыка похитили, во главе Чукура стоял сам Ямач. Возможно, ему в голову такое и пришло бы. Но тогда Чукуром руководил Джумали. И Ямач увидел, на что он был способен, когда вынужденно оградил особняк Дженгиза стеной из огня, лишь бы чукурские во главе с нерадивым главой не пробрались внутрь, чтобы отомстить за Омера.
— Так вот, — говорит Серен. — Наш переезд получился очень кстати. Мы немного изучили твоих людей…
— Изучили? — переспрашивает Ямач.
— Уж как получилось, — пожимает плечами Серен. — Они были постоянно начеку, и наши люди не могли спокойно пройтись по району. Но кое-что узнали. Ты ведь знаешь этого человека?
Серен достает телефон и показывает фотографию. Ямач присматривается. Фотография размытая, видно, что она сделана издалека и приближена, но силуэт он узнает сразу. Недим.
— Знаю.
— Прекрасно, — усмехается Арык. — Только не знаешь, наверное, что его хромота может волшебным образом пропадать.
Ямач сглатывает.
Серен рассказывает дальше: о слежке, о том, что ни GPS, ни ГЛОНАСС на маячке, прикрепленном к днищу авто Недима, не помогли узнать, куда он так часто уезжает. Ямач вспоминает, что тот говорил что-то о сыне, живущем на другом конце города… Разве нужно скрываться, когда едешь к сыну? Вопрос риторический.
Значит, все-таки Арык с Серен переехали в Чукур не просто так. Хотели выяснить, кто похитил Арыка, а точнее — кто этот таинственный враг Дженгиза, посмевший его шантажировать. Ямач, помнится, тоже хотел узнать, но сначала Чагатай, а потом разговор с братьями и… смерть Селима заставили его обо всем позабыть.
В тот вечер, когда Арык спас Ямача от Чагатая, Ямач спросил, что он здесь делает. И Арык не ответил. Тогда что изменилось сейчас?
Здесь Ямача никто не заметит.
Он не уверен, изменилось ли что-то для Арыка, но для него самого — точно.
— И давно этот человек на вас работает? — спрашивает Серен.
Ямач мотает головой, отгоняя все лишнее. Запоздало отвечает:
— Наверное, больше полугода. Я его сам пригласил. — И тут же исправляется: — Или он подстроил все так, чтобы я сам его пригласил.
Серен кивает.
— Нужно его выследить, — говорит Арык. — Раз Дженгиз Эрденет ничего не хочет рассказать, то узнаем сами.
Ямач чувствует на себе его взгляд, жгучий и долгий, и поднимает голову. До него не сразу доходит, что под «узнаем» Арык имеет в виду не только себя и Серен, но и его.
Ну конечно. Недим ведь считается человеком Чукура, а значит — и человеком Ямача. Да и провернуть все так, чтобы к людям Арыка, шатающимся по району, не было приковано лишнее внимание, сможет лишь Ямач. Вряд ли Арык хочет иметь дело с остальными Кочовалы, в особенности — Джумали, поэтому все выглядит логично. До тех пор, пока Ямач не встречается с Арыком взглядом снова.
Он какой-то… странный. Такой же тягучий, как всегда, но Ямач все равно подмечает что-то новое. То ли галактики замедляют движение, то ли вселенная расширяется неспешнее, пройдя стадию инфляции. Межзвездное вещество вероломно оккупирует воздух вокруг. Ямач не сразу понимает, что смотрит непозволительно долго: лишь когда замечает непонимающий взгляд Серен.
— Хорошо, — говорит, наконец, он. — Я что-нибудь придумаю.
Серен кивает.
Ямач проходит между ней и Арыком и, не дожидаясь, пока вернется неловкость, поднимается наверх. Зайдя в комнату, находит свою куртку и, задержав взгляд на коллекции статуэток, спускается обратно.
Уже будучи одной ногой на улице, он слышит:
— Куда ты?
Глубокий голос Арыка странно действует на Ямача. Задевает что-то внутри. То самое, новое и пугающее неотвратимостью. Ямач прикрывает глаза и старательно выдавливает из себя невозмутимость:
— В Чукур.
Арык не пытается его остановить. Наверняка понимает: это невозможно.
Ямач покачивает головой и заталкивает скопившуюся в горле горечь обратно.
Находясь уже за железными воротами, он вдруг ощущает странную, иррациональную тревогу. Вспоминает, как прогуливался по Чукуру в последний раз, и его передергивает. Находясь в доме Арыка и Серен, он был почти спокоен, но сейчас… Совершенно один, в давящей, угрожающе повисшей тишине, он чувствует, как наваливаются воспоминания. О Селиме, о Чукуре, о вырытых ямах. О кошмаре, говорившем голосом подсознания.
«В Чукур».
Нет. Ради Чукура.
Ямач заставляет себя откинуть противоречивые мысли хотя бы на время и целиком отдаться борьбе. Он ни за что не откажется от мести.
Братья его заждались.
***
Они сидят в кабинете отца почти как прежде: Ямач за столом, Салих и Джумали напротив. Разве что Селима нет рядом. Обычно он садился на край стола, ближе всех к Ямачу — молчаливый голос разума. Ямач пробегается взглядом по братьям. У обоих стеклянные взгляды, обоим пора побриться и сменить одежду… Ямач вспоминает, как сам выглядел вчера вечером, и невесело усмехается.
Джумали словно оживает, когда Ямач говорит, что заставит Чагатая и Дженгиза заплатить. Речь заходит о взорванных заводах, и Ямач достает телефон. Листает новости и видит, что взрывам посвящено большинство из них, а заголовки пестрят громкими заявлениями о теракте. Ну конечно.
Кто же еще будет взрывать заводы филантропа, пожертвовавшего половину своего состояния в детские дома, хосписы и больницы?
О том, что никто во время взрывов не пострадал, журналисты упоминают нечасто. А еще, похоже, не догадываются, что «половина состояния» — и не половина вовсе. Десятая, а может и двадцатая часть навара с перевозок героина в Европу. «Золотой полумесяц», что с него взять. Точнее, золотая жила.
Ямач не сомневается, что за приукрашивание фактов Дженгиз уже успел приплатить. Не всем журналистам, но достаточно и пары продажных: остальные подхватят. Особо догадливые, не из числа «остальных», пытаются связать произошедшее с пресловутыми знаками Чукура на коробках с наркотиками и арестом Чагатая, но самые крупные — прикормленные — медиа молчат. Доказательств нет, да и Дженгиз вряд ли обрадуется, если его имя снова будут упоминать в статьях и репортажах о Чукуре.
Ямач откладывает телефон в сторону и смыкает пальцы в замок.
— С чего начнем, малыш? — спрашивает Джумали, глядя исподлобья.
В кабинет входит Акын.
Ямач кивает ему и отвечает:
— Разузнаем, куда еще можно ударить.
Но не думать о том, что он зашел в тупик, у Ямача не получается. Сначала его сбивает с мыслей сообщение от Серен:
«Я поговорила с Огедаем, сможешь с ним завтра встретиться?»
Ямач отвечает, что сможет, и уже потом замечает недоумевающие взгляды братьев. И осознает, что, вообще-то, остановился на полуслове.
А затем, уже выходя во двор, вспоминает, что оставил машину на пустыре. Обстоятельства, при которых это случилось, тоже вспоминает. Безнадежность ломится в двери. Ямач ежится то ли поэтому, то ли просто потому, что на улице ветрено. Он окидывает взглядом свою футболку. Он не сменил ее, хотя мог это сделать, как только вернулся. Она, кажется, пахнет одеколоном Арыка. И самим Арыком тоже.
А вот куртку Ямач сразу отнес в прачечную на цокольном этаже, от греха подальше. Все равно обещали потепление — да и пора бы, еще сентябрь в разгаре. Ветер, правда, какой-то кладбищенский.
От сравнения Ямач не в восторге.
Он минует стоянку автомобилей и идет к воротам, но его останавливает Салих. Он стоит у своего авто и, внимательно разглядывая Ямача, спрашивает:
— Ты куда это, сын моего отца?
— За машиной, — отвечает Ямач и мысленно чертыхается. Только этого не хватало.
Если Салих спросил, значит, о чем-то — или обо всем — догадается. Он точно увидел, что машины Ямача нигде нет, а ответ только подстегнет его спросить еще раз.
Так и происходит. Салих хмурится и переспрашивает:
— Машиной?
— Оставил ее кое-где. Вернусь через пару часов, буду на районе.
Салих смотрит на Ямача, как на идиота.
— Так давай подвезу, ты что, такси собрался ловить?
Ямач вздыхает. Препираться не хочется, но и демонстрировать Салиху могильную инсталляцию — тоже. Во-первых, место выбрано не безлюдное, и Салих обязательно будет ворчать как минимум целый день. Во-вторых, могил меньше, чем
нужно.
— Не надо, сын моего отца, я сам разберусь.
Салих закатывает глаза, кажется, теряя терпение:
— Не тяни, Ямач. Садись. Личный водитель Кочовалы к вашим услугам.
Ямач понимает: рациональней сдаться. Если противиться еще сильнее, Салих может что-то заподозрить. И начать задавать вопросы, вроде тех, как именно Ямач добирался обратно без авто. Ночью. И зачем.
Он садится на переднее сиденье и, пристегнув ремень, тяжело вздыхает.
***
Они стоят на пустыре, и тишину нарушает только отдаленный шелест леса. Ямач оглядывается по сторонам и понимает, что, скорее всего, с верхних этажей здания вдалеке могилы можно заметить. Конечно, вряд ли кто-то захочет преодолевать полкилометра, чтобы проверить: издалека это всего лишь обычные ямы. Мало ли, вдруг кому-то понадобилась земля.
А еще Ямачу кажется, что пустырь кажется куда более угрожающим днем, чем ночью. Всему виной, наверное, мертвые цвета. Или Ямачу просто везде мерещатся кладбища.
— Сын моего отца, что это?.. — тем временем пораженно спрашивает Салих.
— А ты не видишь? — пожимает плечами Ямач. На место беспокойства приходит безэмоциональность: отступать некуда. Он снимает блокировку со своей машины и открывает переднюю дверцу. Салих не двигается с места. Все смотрит на четыре могилы, выкопанные ровно в ряд.
— Лучше бы не видел, — покачивает головой он. — И вот этим ты занимался весь вечер?
Ямач не отвечает. Облокачивается на крышу авто и ждет, пока Салих налюбуется.
Но тот вдруг оборачивается и смеряет Ямача странным взглядом.
— Сын моего отца.
— Что?
— А где пятая?
Ямач сглатывает.
— Что «пятая»?
— Могила, — объясняет Салих. — Я же не совсем тронулся умом, считать умею.
Ямач молчит.
Конечно, умеет. Только Ямач без понятия, как оправдаться.
— Ты обещал рассказать мне, — с укором произносит Салих. — Но вместо этого пропадаешь шайтан знает где, так еще и запретил мне выселять этого… — Он сдерживается, явно желая выразиться более метко. — Этого Арыка.
Ямач прикладывает руку ко лбу. Смесь стыда и непонятного протеста зарождается в груди. Как он объяснится? Что скажет Салиху? Признается: «Я целовался с кровным врагом и спал с ним на одной кровати»? Скажет: «Я хотел с этим покончить, но не смог, потому что он схватил меня за руку и снова поцеловал?»
Скажет: «Я вижу в его зрачках гребаные черные дыры, затягивающие меня и весь мой мир».
Скажет: «Я безумен».
Но последнему все внутри противится. Ведь… вглядываться в очертания лица Арыка безумием не казалось.
Ямач выдыхает. Бросает как можно более бесстрастно, но получается не очень:
— Я объясню. Обещаю.
Салих смотрит на него с легкой грустью.
— Ямач. Мы ведь договорились: больше никаких тайн.
Ямач понимает, на что намекает Салих. Одна тайна обошлась им слишком дорого — тремя выстрелами в кафе.
Но он не может признаться.
Может только попросить:
— Не говори Джумали, а то он с ума сойдет.
Салих усмехается.
— Он сойдет и так. Когда увидит, что в соседнем доме горит свет.
А ведь действительно. Джумали не успокоится, пока младший брат Чагатая будет разгуливать по Чукуру. Нужно поговорить с Джумали, но вот как? Он не послушает. Да и Акын… вряд ли поймет.
Ямач нехотя кивает.
— Ты прав.
— Конечно, я прав, Ямачджим. Только до тебя поздно доходит.
Направляясь к своему авто, Салих бросает:
— Поехали.
***
Уже в пути Ямач набирает сообщение, собираясь успеть до того, как съедет с пустынной дороги местного значения. Пишет, стирает, снова пишет… Дурацкое волнение мешает сосредоточиться.
«Вам скоро придется уйти. Иначе Джумали объявит войну».
Ответ приходит минут через пять, когда Ямач едет по автобану, а стрелка спидометра подбирается к отметке в сто километров в час. Ямач чертыхается, но все же берет телефон в левую руку и краем глаза читает.
«Я в твоем братце не сомневался. Но нужно закончить начатое. Уж постарайся, чтобы он не объявил ее раньше срока».
Ямач борется с желанием закатить глаза. Усмирить гнев Джумали — то, что не под силу никому. Арык, похоже, так и не усвоил урок, когда чуть не сошелся с ним в смертельной схватке из-за, подумать только, простреленного колена.
Характерный звук уведомляет о еще одном сообщении. Отправленном, видимо, вдогонку.
«Тебя ждать?»
Внутри все подскакивает. Ямач переводит взгляд на дорогу, стараясь сосредоточиться и унять грохочущее сердце.
Это что, незамысловатое приглашение?
Он не нажимает на иконку с текстом, чтобы сообщение не отображалось как прочитанное. Хочет подольше подумать. Хотя думать на самом деле нечего: Салих и так подозревает, что Ямач сошел с ума, да и семья не поймет, если он, вместо того чтобы ночевать дома, будет пропадать шайтан разберет где.
Он не может сбегать вечно. Мама, невестка, племянники — он так и не поговорил с ними после похорон. С Акыном парой слов обмолвился, но этого было не достаточно.
Подъезжая к южным «воротам» Чукура, Ямач отправляет лаконичное:
«Я буду у себя дома».
Арык ничего не отвечает.
Перед тем как постучать в дверь и увидеть встречающую его маму, Ямач не удерживается и бросает взгляд на балкон соседнего дома. Там предсказуемо пусто: это Вартолу любил прохлаждаться, благоразумно отправляя на задания своих людей. Арык же рвался в пекло сам — судя по тому, что его похитили, когда он самовольно пробрался на склад.
Ямач обещал себе, что сосредоточится на мести. Что его ничто не остановит, ничто не задержит. Выставленная у порога обувь Селима — молчаливое напоминание. Ямач смотрит туда и опускает веки.
Начнется война, которая сотрет — должна стереть — Чагатая и Дженгиза с лица земли. Но Ямач не хочет, чтобы она начиналась прямо сейчас. Хочет разобраться с Недимом и врагом Дженгиза. И в случае чего объединиться.
Это дело — единственное, что связывает Ямача с Арыком, не считая произошедшего ночью.
Раскаленные цепи сковывают Ямача крепче.
Он понятия не имеет, как обозвать то, что происходит между ним и Арыком. Его последнее сообщение — однозначно приглашение, но Ямач не может до конца осознать перемену, которая произошла ночью. Странное чувство разливается внутри, когда Ямач прокручивает сообщение Арыка у себя в голове.
Он его ждет. Это чувство совсем не болезненно колется. И в то же время сплетено с тяжестью.
Ямач ощущает эту тяжесть, войдя в дом. Он кивает маме и проходит дальше. Все еще бледная, с кругами под глазами Айше стоит в гостиной, рядом с Караджой. Ямач подходит ближе и поочередно их обнимает. Акын стоит рядом, и Ямач обнимает его крепче всех. Хочет насытиться его ненавистью.
Но не получается.
Этой ночью Ямач лежит у себя на кровати и не мигая смотрит на подсветку гитары Эркина Корая. Сон все не идет. Да и… Ямачу стыдно признаться, но он не хочет засыпать. Не только потому, что боится снова увидеть яму с трупами, но и потому, что все не то. Слишком одиноко и пусто.
Когда он ловит себя на мысли, что ведет себя глупо, экран телефона охотно подсказывает, что уже перевалило за два ночи. Ямач привстает, гасит подсветку, и комната погружается в темноту. Он вздыхает и, чтобы хоть как-то заполнить пустоту, ложится посередине кровати.
