Большой взрыв

      Предложенное Серен место для разговора встречает Ямача безлюдным пейзажем стамбульского пригорода, огороженного густым лесом. Дорога, вся в выбоинах и небрежно обсыпанная щебнем, криво разветвляется чуть поодаль. Ямач проезжает еще немного вперед и поворачивает направо, пристально вглядываясь.       Вскоре, после того как дорога поднимается и снова ползет вниз, он видит припаркованные у обочины машины. Рядом с ними, тоже озираясь — больше страдальчески и неприязненно, чем настороженно, — стоит Огедай в сопровождении трех охранников.       Ямач выходит из машины, громко хлопнув дверью, и натягивает насквозь пропитанную фальшью улыбочку. Говорит слишком задорно, подражая самому себе при прошлой их встрече:       — Огедай-бей? Не представляете, как я рад снова вас видеть!       Подойдя ближе, протягивает ладонь для рукопожатия. Правда, делает это слишком резко: охранники рефлекторно дергаются.       Огедай жестом приказывает им оставаться на месте. Морщится так, будто пожать руку кому-то вроде Ямача — непростительное оскорбление чести и достоинства, но свою в ответ все же протягивает.       — Ямач-бей, и я вас.       Ямач кивает, по-прежнему улыбаясь:       — Охотно верю.       Огедай пробегается по нему взглядом, не выражающим ничего, кроме легкой брезгливости. Ямач догадывается, что его так напрягает: скорее всего, футболка с надписью «Fuck this shit». Одна из любимых в коллекции Ямача, между прочим.       Сзади слышен шум мотора. Ямач даже не оглядывается: знает, что это Серен на мотоцикле. Минуту назад она написала, что скоро будет, и получилось даже раньше, чем Ямач предполагал. Впрочем, ему как раз не помешало бы поторопиться. Братья и так посмотрели на него, как на сумасшедшего, — после того как он, осознав, что опаздывает, сорвался из-за стола и оставил завтрак недоеденным. Должно быть, они уже подыскивали ему психбольницу неподалеку.       Он не имел права убегать, ничего не сказав. Не имел права оставлять Чукур. Он ведь снова занял место отца — а значит, взял на себя ответственность. Но чувство, будто ничего уже не будет как прежде, никуда не ушло.       Все было не так. И пустота рядом, там, где обычно стоял Селим; и Джумали, с которым Ямач так и не поговорил как следует; и чукурские, следовавшие за Ямачем до самого кафе, но не создавшие иллюзию безопасности. И отголоски кошмара.       «Эта кровь не смывается, сынок».       Но Ямач не мог не вернуться. Он всегда возвращался — ведь Чукур был сильнее.       Перед тем как заехать с Салихом на пустырь, он провел несколько часов в кабинете. Своим сообщением Серен прервала его разговор с братьями и Акыном уже под конец. Они успели все как следует обговорить.       Взрыв заводов оказался слишком серьезным ударом даже для всемогущих Эрденетов. Если бы дело было лишь в возмещении убытков, то Ямач бы придумал способ ударить посильнее. Но он знал, на что шел: такое громкое событие означало внимание журналистов. Проверки, репортажи… Мгновенно всем рты не заткнешь, рано или поздно подозрения всплывут. Платить нужно будет не только газетам и телевизионщикам — но и, судя по заявлениям о теракте, силовикам, а заодно повязанным с ними политикам.       Раньше никто не мог и слова сказать против Эрденетов. Но теперь, когда Чукур осмелился им ответить, все могло измениться. Осознание уязвимости гегемона — что может сильнее подстегнуть вытащить голову из песка?       Ямач чувствовал, что оказался причастен к чему-то эпохальному. Разумеется, идущую за ним по пятам опасность чувствовал тоже… Но оставил бы Дженгиз его в покое, не ответь ему Ямач с удвоенной силой? Вряд ли. Подумал бы, что им снова можно помыкать, нарядил бы в ебаный костюм и сделал своим цепным псом.       Прошло уже чуть больше дня, но из особняка все не было вестей. Дженгиз явно подсчитывал расходы и зализывал раны, от Чагатая тоже ничего не было слышно.       В Чукуре проживало несколько тысяч людей, сотни из которых уверенно держали оружие в руках. По своей воле или вынужденно, но они объединились. И, каким бы могущественным Дженгиз ни был, Чукур мог дать ему достойный отпор.       Этим Ямач с братьями и Акыном в ближайшие дни заняться и собирался. Только вот… Он так и не сказал им, что обещал Серен помочь с Огедаем.       И здесь его грандиозный план мести Эрденетам, кажется, проваливался окончательно.       Потому что Серен была одной из Эрденетов. Потому что спасти Огедая означало спасти одного из Эрденетов, каким бы невинным на фоне остальных членов семьи он бы ни казался.       Потому что Арык был все еще в Чукуре.       Проснувшись посреди собственной кровати, на смятых простынях и рядом с откинутым в сторону одеялом, Ямач вдруг почувствовал себя слишком паршиво. Кошмары ему не снились, но в груди осели напряжение и тревожность. Как только он о них задумывался, в голове проносились почти осязаемые мысли об обреченности и неизбежности конца. О четырех ямах на пустыре.       Внутри все горело, когда он представлял надменную ухмылку Чагатая, возвышающегося над истекающим кровью Селимом. Сквозная, зияющая рана упорно не хотела затягиваться. Ненависть раздирала ее края, заставляя кровоточить снова и снова. Но было что-то еще. Оно вынудило Ямача долго вглядываться в окно на втором этаже, выходящее на соседний дом, прежде чем спуститься к завтраку.       Все было не так. И Ямач не мог отделаться от мысли, что ощущал себя куда правильнее, когда находился не здесь. Здесь ему не хватало воздуха. Ненависть, сомнения и чувство долга оплетали конечности и тянули в разные стороны.       Но самое паршивое — он знал, куда хотел вернуться.       У ребер пульсирует, отдавая горечью:       «Тебя ждать?»              С трудом вернув себе прежнюю маску непринужденности, Ямач смотрит на Огедая. Тот щурится, глядя на поравнявшуюся с Ямачем Серен, и выдавливает из себя дежурную улыбку:       — Кузина, давно не виделись.       Серен кивает сначала Ямачу, потом улыбается — кажется, тоже не слишком искренне, — Огедаю. Говорит:       — Сомневаюсь, что ты сильно по мне скучал, Огедай. Так что давай перейдем к делу.       Брови Огедая приподнимаются в легком удивлении, впрочем, он с готовностью взмахивает правой рукой, давая понять, что готов к разговору. Снова расплывается в приторной улыбке и произносит:       — Разумеется.       Мысленно Ямач усмехается этой подчеркнутой вежливости, но вслух ничего не говорит. Как ни странно, от Огедая его по-прежнему не воротит, хотя тот до последнего упирался, не желая хоть сколько-нибудь улучшать условия труда бастующих. Все-таки, по сравнению с Чатагаем и Дженгизом, он с его лицемерием казался настоящим образцом морали. Конечно, если Ямач все еще имел право об этой самой морали рассуждать.       Втроем они отходят в сторону — так, чтобы даже охранники ничего не расслышали. Серен начинает посвящать Огедая, а заодно и Ямача, в детали намеченного плана. Сначала повторяет то, что Ямач знал и так: о разговоре с Сурейей и планах Чагатая избавиться от Огедая во время рабочего визита.       А затем — предлагает подстроить смерть.       Огедай предсказуемо возмущается. Бормочет о нежелании становиться приманкой, о грядущих аудитах, расследовании и подсчете убытков — не забывая при этом одарять Ямача уничтожительными взглядами. Тот не особо слушает — больше думает о предложении Серен. И чем дольше думает, тем тверже убеждается в том, что она права.       Просто усиливать охрану бессмысленно: для Чагатая это не препятствие. Открыто предотвратить возможное покушение — тоже не вариант. Во-первых, ничто не помешает Чагатаю попытаться еще раз, до того как обо всем узнает Дженгиз, а во-вторых, не всякое покушение можно предотвратить. Как Ямач сможет защитить авто Огедая от простреленной шины и, скажем, выстрела из РПГ вдогонку?       А поэтому, сколько бы Огедай ни возмущался, нужно подстроить все так, чтобы у Чагатая не осталось выбора. Чтобы он действовал так, как выгодно Ямачу и Серен.       — Огедай-бей, — все так же фальшиво улыбается Ямач, прерывая поток его возмущений. — Если вы хотите выжить, то должны прислушаться к кузине. В конце концов, ваша жизнь важнее какого-то аудита, верно?       Огедай замолкает. По его лицу видно, как неприятно ему здесь находиться. В какой-то степени Ямач его понимает: узнать о том, что твой брат готовит на тебя покушение — новость не самая приятная. Вот брат Ямача ничего не затевал, а просто выстрелил, глядя в глаза.       — А еще, — говорит Ямач, разворачиваясь уже к Серен, — нужно посмотреть все маршруты поездок и подумать, что может сделать Чагатай.       Серен отвечает:       — Я займусь.       — Пришлешь наработки, — кивает Ямач. — И последнее, Огедай-бей…       Тот вопросительно ведет головой.       Ямач поджимает губы:       — Исчезните на неделю-другую.       — Что, простите?       — Как «что»? — притворно удивляется Ямач. — Неужели вы думаете, что можно вот так спокойно заниматься своими делами, пока ваш единокровный брат спит и видит вашу смерть? Чтобы все продумать, нужно время. Вряд ли с пулей в голове вы все еще сможете заниматься делами холдинга.       Огедай открывает рот, чтобы что-то возразить, но Ямач его бесцеремонно прерывает.       — Не стоит, Огедай-бей. Придумайте что-нибудь. Серьезно заболейте, например. Ваши деловые партнеры — люди образованные, смогут связаться с вами по видеосвязи.       На лице Огедая одновременно отображается весь спектр эмоций: от возмущения до бессилия. Он поправляет очки и, шумно выдохнув, отходит в сторону, о чем-то раздумывая.       Ямач поворачивается к Серен.       — Я сообщу, когда можно будет приступать, — говорит она. — Людей Арыка я привлечь не смогу, но… у тебя есть возможность попросить кого-то из своих?       Ямач не может быть уверен до конца, но, скорее всего, на Метина, Меке с Джелясуном и еще с десяток верных ребят он положиться сможет. Они не проговорятся.       — Есть, — произносит он.       — Хорошо. Тогда… спасибо тебе.       Ямач молчит: не знает, что ответить.       Он согласился помочь, ведь не мог поступить иначе. Большую часть жизни у него был отец. Пусть Ямач с ним ссорился, пусть сбегал — но он был. Благодаря Салиху Ямач перестал себя винить и застрелил настоящего убийцу — Юджеля.       Серен тоже имеет право на месть.       Ямач наблюдает за тем, как она садится на мотоцикл. Берет шлем, надевает и, откинув крышку, говорит:       — До скорого.       С Огедаем она не прощается — тот даже не смотрит ей вслед, все еще напряженно о чем-то размышляющий. Ямач подходит к своей машине и тоже садится. Заводит мотор и, в последний раз бросив взгляд вперед, разворачивается.       Маска спадает. Вести себя по-издевательски слащаво и вежливо при виде старших Эрденетов уже вошло в привычку, но настоящие чувства обнажаются, стоит Ямачу выйти из образа. В голове гудит рой, от переизбытка мыслей хочется провалиться сквозь землю. Ямач покачивает головой и, вдавив педаль газа, мчится в Чукур.       Ему нужно вернуться.       

***

      Он успел убедиться в словах Эмми о том, что месть — горячее блюдо, когда с наслаждением вслушивался в голос разъяренного Дженгиза, наблюдающего за горящими заводами. Убедился еще раз, копая могилы и представляя, как сожжет его самого, вместе с Чагатаем.       И убеждается снова, уже через два дня, но на этот раз ничего не представляя.       Подонок, заманивший Селима в ловушку — Джемиль, или как там его, — горит просто прекрасно. Ямач молча слушает его предсмертные вопли, слепясь от бьющего в глаза пламени. По обе стороны от Ямача стоят братья и Акын. Он видит в их глазах такое же пламя — и причина его появления кроется вовсе не в горящем Джемиле.       Потому что пламя не погасает, стоит погаснуть обгоревшему Джемилю. Оно горит так же ярко, когда Ямач снова зовет всех в кабинет и говорит, что ждать, пока Дженгиз придет в себя, нельзя: нужно узнать, где находятся его самые крупные склады, и напасть.       Не угасает оно, даже когда спустя еще несколько дней чукурские докладывают, что все прошло успешно. На этот раз удар не явный — о нем не услышат в новостях, — но бьющий по настоящей, теневой репутации.       Но есть кое-что еще.       Месть — горячее блюдо, верно. Правда, Ямач остывает, коченея, сам.       Следующей ночью он все так же просыпается и долго всматривается в потолок. Почему-то на ум приходят давние слова Салиха — о том, что Ямач попросту изнашивает легкие, бегая туда-сюда. Когда Салих сказал это, Ямач еще носил костюм и спал в подсобке. Каждый вечер рвался в Чукур, пытался достучаться до братьев, но те не слышали.       Сейчас все должно было измениться. Чукур, наконец, стал его. Правда, ему отчего-то кажется, что не изменилось ровным счетом ничего. Что и почему он делает? Куда бежит, пока его легкие разрываются? Верно, он мстит за самого любимого брата, но какой ценой? Что будет, если Дженгиз прикажет Чагатаю действовать до того, как у Ямача в руках появится козырь в виде спасенного Огедая?       Ямач согласился работать на Дженгиза, потому что увидел, как он расселил бедный квартал. Да, Чукур был не просто кварталом. Он был болотом, утягивающим каждого, кто по наивности в него наступал. Но Ямач помнит, что рассказывал об Эрденетах Эмир. То, что их имя не предавалось огласке под страхом расправы, то, что они пустили корни в землю слишком давно, чтобы Ямач мог их вырвать.       Ему кажется, что он собственноручно загоняет себя в ловушку. В яму.       Глядя в зеркало по утрам, он видит не человека, а его жалкую оболочку. Отчаянно пытается вернуть прежнего себя, а также уверенность в том, что он со всем справится — ведь рядом его семья. Но ни черта не выходит.       А по ночам он оказывается заперт в собственной комнате и вынужденно прислушивается к тишине за дверью. Тени гуляют по комнате, задерживаясь на заставленных фотографиями полкам и гитаре — не позабытой, но уже давно призрачной прошлой жизни. И Ямач не хочет видеть эти тени. Они не такие. Кошмары ему не снятся, но кажется, что стоит лишний раз дернуться — и они вернутся. Ямач подолгу не может уснуть. Голова раскалывается, и это ощущение больно знакомое.       Принеси, сообщи, сопроводи товар, охраняй товар — Чагатай как будто специально изводит Ямача, любопытствуя, когда тот выдохнется.       Да. Он чувствует себя точно так же. Вместо подсобки теперь — комната, в которой он вырос, вместо Чагатая и Дженгиза — война с ними. Тогда Ямач надеялся, что Чукур примет его, а следом начавшие было таять льдины отколются, снося империю Дженгиза горным потоком. Но оправдываются его худшие опасения: подо льдом оказывается он сам.       И задыхается.       Пытаясь выбраться, в одну из таких ночей он почему-то хватает телефон с прикроватной тумбы и, щурясь от бьющего в глаза яркого света, открывает переписку с Арыком. Долго смотрит на его последнее сообщение, еще дольше — на собственный ответ.       «Я буду у себя дома».       Ямач усмехается. Прикрывает лицо рукой и откидывается на смятую подушку.       У Ямача с Арыком общее дело, и до тех пор нужно оставаться с семьей. Не важно, чего хочет Ямач: у него нет выбора. Точнее — он всегда выбирал Чукур.       Ямач ловит себя на мысли, что хочет хотя бы написать, но не находит веского повода.

      ***

      Но еще через день он сталкивается с рассерженным Джумали.       Тот подлавливает Ямача прямо у ворот, когда он собирается выйти в Чукур и дать очередное задание Метину, бесцеремонно разворачивает и отводит к заднему двору.       Ямач подозревает, о чем пойдет разговор. Утром запыхавшийся Меке доложил, что в Чукур прибыло несколько машин с незнакомыми номерами. И, предсказуемо, эти машины скрылись за воротами дома Арыка и Серен.       — Малыш, ей-богу, если ты сошел с ума, то так и скажи! — вскрикивает Джумали, грозно выставив вперед указательный палец. — Я буду знать и сам прикончу этого ублюдка. Как ты объяснишь то, что его люди до сих пор свободно разгуливают по моему району?!       Ямач не знает, что ответить. Он не смог объясниться даже наедине с Салихом, чего уж говорить о вспыльчивом Джумали? Тот не послушает — почти никогда не слушал. И у Ямача нет аргументов, чтобы случилось то самое «почти». Поэтому он молча стоит, опустив голову, и выслушивает пламенную речь.       Разумеется, Джумали можно понять. У него с Арыком не заладилось с самого начала, и, судя по всему, неприязнь была взаимной. Но чем больше Ямач слушает, тем отчетливее ощущает, как в груди клубится что-то странное. Похожее на раздражение. Потому что Омер, которому Арык выстрелил в ногу, идет на поправку и готовится выписаться на этой неделе. Потому что Селима убил Чагатай, а не Арык.       Откуда Джумали знать, что он уже дважды спас Ямача? В первый раз — от Дженгиза и его изощренных пыток, во второй — от увязания в кровавой яме. Пусть Ямач никогда не поймет, почему Арык, — но это не безумие. И никогда, наверное, им не было.       Когда Джумали начинает особенно рьяно трясти указательным пальцем, Ямач чувствует, что раздражение готово выплеснуться. Но ничего сказать не успевает. Потому что Джумали, вдруг втянув слишком много воздуха, переводит взгляд куда-то в сторону, словно боится посмотреть Ямачу в глаза. И проговаривает сквозь зубы:       — Малыш, он брат убийцы моего брата и моего нерожденного ребенка.       Ямач осекается. Раздражение схлынывает.       Ребенок. Точно.       — Если ты думаешь, что я буду сидеть сложа руки, то сильно ошибаешься, — продолжает Джумали. — Я не терпел, когда ты работал на ебаного Чагатая, и не собираюсь сейчас! Поэтому выкладывай, что у тебя на уме, или я приведу людей к треклятому дому Салиха и обрушу крышу этому ублюдку Арыку на голову!       Ямачу приходится приложить немало усилий, чтобы разомкнуть пересохшие губы и выдать потерянное:       — Не нужно.       На пустую угрозу эти слова не походят: в глазах Джумали пылает ненависть. Он способен на вещи и похлеще. Помнится, когда они встретились впервые после возвращения Ямача в Чукур, Джумали в порыве гнева признался, что готов уничтожать — и уничтожал — семьи врагов без разбора. Дети, старики… Для него они были лишь инструментом мести. Тогда что стоит ему убить Арыка, руки которого по локоть в крови?       Если Джумали захочет — он уберет любого. Или же умрет сам. Ямач уже подобное проходил… Только на этот раз останавливать приходится не Арыка.       — Дай мне время. Я все решу, — говорит Ямач. Но звучит не убедительно.       По Джумали видно: он не доверяет тоже.       Мерзкое предчувствие вгрызается в ребра.

      ***

      Впервые с тех пор, как Ямач окончательно вернулся в Чукур, весь оставшийся день он не может сосредоточиться на деле. Прокручивает в голове последние слова Джумали, пока Меке смазывает насквозь проржавевший замок и открывает дверь заброшенного склада. Пока ребята расчищают его, меняют лампочки и затаскивают ящики с новой партией оружия.       Кое-как Ямач дотягивает до вечера, а дальше все становится еще хуже. За ужином он осознает, что не может проглотить даже кусок любимого мяса и вместо этого жует его уже без малого несколько минут. Ловя на себе очередной подозрительный взгляд Салиха, Ямач благодарит маму и поднимается из-за стола. Почти физически ощущает, как спину прожигают с десяток недоумевающих взглядов.       Он запирается в уже привычно темной комнате, садится на кровать и подпирает руками голову. Та странно, слишком знакомо кружится. К горлу подступает тошнота.       — Ямач! — кричит Салих, однако Ямач не хочет верить. Останавливается в паре метров от раздавившего легковушку микроавтобуса и мучительно всматривается.       Но на этот раз Ямачу еще хуже.       Ни о чем больше не думая, он открывает диалог с Арыком.       Пишет: «Я говорил с Джумали, он что-то задумал».       Проходит минута, еще одна. Сообщение не прочитано.       Ямач чертыхается и отправляет еще одно:       «Вам нужно срочно уезжать. Или хотя бы уберите отсюда своих людей».       Но Арык по-прежнему не отвечает. Ямач чувствует, как сердце гулко, раз за разом ударяется о ребра. А потом напротив сообщения вырисовываются две галочки. Но ответа все нет.       Ямач стискивает челюсти. Раздражение прокатывается по телу, вызывая сильную дрожь, и он борется с желанием бросить несчастный телефон в стену. Сдерживается, но с трудом. Он не знает, сколько сидит так: смотря себе под ноги и вцепившись в телефон. Но почти подскакивает, когда экран, наконец, загорается.       «Люди наготове, мы выдвигаемся завтра в девять. Ты идешь?»       Ямач долго, не мигая вглядывается в текст сообщения.       Сердце бьется все так же громко — нет, даже еще громче. Ямач выдыхает и проводит рукой по лицу.       Блядь, блядь, блядь!       И о чем он только?.. Ямач покачивает головой и, отложив телефон в сторону, поднимается с места. Он слишком долго стоит не двигаясь, в надежде, что придет в себя.       Значит, Недима удалось выследить. Наверняка машины, подъехавшие к воротам дома Арыка и Серен утром, появились именно поэтому. Ямач понятия не имеет, на кого работал Недим, но если для того, чтобы напасть на его след, потребовалось полторы недели, то ничего хорошего все это не предвещает.       Что понадобилось ему в Чукуре? И как он был связан с Эрденетами? Он похитил Арыка, шантажировал Дженгиза… Получается, у последнего есть серьезный враг?       Ямач уже знает, что именно ответит Арыку. Знает с тех самых пор, как точно так же пялился в экран, лежа в темноте, и в сотый раз перечитывал их короткую переписку. Да, Ямач не может вечно сбегать от семьи, он поклялся отомстить Дженгизу и Чагатаю. Но… дело Недима ведь связано с Чукуром? Пусть Ямач ничего не сказал об этом деле братьям, но он имеет право выпытать из Недима все, что тот может знать.       И, набирая ответное «Иду», Ямач ощущает, как что-то стремительно переворачивается в груди.

      ***

      Он на ходу проверяет, заряжены ли пистолеты, и, убедившись, затыкает их за пояс. Ежится от вечерней прохлады — от нее не спасают даже любимая черная водолазка и плащ — и садится в машину. Поворачивая ключ зажигания, задерживает взгляд на окнах комнат Джумали, Айше, Акына и Караджи. Минует дом Салиха и Саадет и усмехается тому, как за шторой мельтешат силуэты… Видимо, Идрис-младший опять капризничает перед сном.       Подъезжая к воротам, кивает стоящим у них парням. К счастью, в отличие от братьев, те не горят желанием интересоваться, куда уезжает Ямач на ночь глядя. И все же, когда ворота закрываются за его спиной, он надеется, что на то, в какую именно сторону он поворачивает, парни внимания не обратят.       Он едет вверх по улице метров пятьдесят, паркуется прямо у стены и гасит свет фар. Высадившись, подходит прямиком к знакомым железным воротам. Опирается о стену и невольно сглатывает.       Чувство, похожее на то самое, отчего-то совсем не болезненно коловшееся в груди, когда он полторы недели назад мчался по автобану, сковывает движения. Ямач все еще в Чукуре, но куда-то пропадает обреченность. Ничего не тянет его в разные стороны: ни месть, ни чувство долга. Ни сомнения. Тяжести нет, и непонятная тревога, не отступавшая от Ямача с момента последнего пробуждения после кошмара, уходит следом. Раньше она тоже уходила: Ямач не ощущал ее, пока был заперт за горизонтом событий.       Он вздрагивает. Эта мысль слишком наэлектризованная, чтобы долго за нее держаться.       Когда ворота громко отворяются, он поворачивает голову и отталкивается от стены. Вскоре на дорогу выезжает вереница черных внедорожников. Видимо, это и есть люди Арыка, приехавшие утром.       Смотреть в сторону ворот одновременно сложно и жизненно необходимо. Ямач чувствует, как внутри все предвкушающе сжимается, а воздух вокруг становится осязаемым. И, когда из-за ворот показывается белый кабриолет, Ямач непроизвольно задерживает дыхание.       Арык останавливается от него в несчастной паре метров. Выходит, держа в руках планшет, подходит ближе, все еще смотря на экран…       Поднимает, наконец, взгляд, разрезая тишину:       — И года не прошло.       На его губах играет привычная усмешка.       Ямач смотрит не моргая. В прищуре поблескивающих глаз Арыка танцуют галактические черти. Гул, доступный лишь одному Ямачу, просачивается глубже, замирает в опасной близости от ребер. Раскаленные цепи все еще сковывают Ямача по рукам и ногам, но он, как всегда, не противится.       Ямач не сможет вытянуть из себя из слова.       Арык здесь.       Арык на него смотрит.       Арык не обвиняет его.       Не проходит и пары секунд, как из-за ворот выезжает и Серен. Как всегда, на мотоцикле. Откинув крышку шлема, она спрашивает у Арыка:       — Ну что там?       Он как ни в чем не бывало отходит и, глянув на планшет, отвечает:       — Он заглушил сигнал. Но за ним и так следят, на этот раз упустить не должны.       И говорит уже своим людям:       — Поехали.       Десяток машин отправляются вниз по улице. Подождав, пока Арык и Серен отправятся за ними вслед, Ямач садится в свою. Остается надеяться, что ребята у ворот дома его не заметят: еще одного допроса от братьев он точно не выдержит.       Впрочем, проезжая мимо этих самых ворот, Ямач вдруг обнаруживает в самом себе странное спокойствие. Зная, что ему придётся выслеживать Недима, стоя с Арыком плечом к плечу, он наконец-то осознаёт: это то, что ему нужно. И почему-то ему плевать, что будет потом.       Впервые за полторы недели он чувствует себя на своем месте.