Большой взрыв

      — Сразу же перейдем к срочным новостям. Сегодня утром в Стамбуле, в одиннадцать часов двадцать четыре минуты, на пересечении проспектов Малтепе и Чеврейолу взорвался автомобиль марки «Тойота-Лэнд-Крузер». По предварительным данным, в салоне находилось три человека. Одним из них мог быть владелец автомобиля — генеральный директор холдинга «Эрденет», многолетнего лидера производства фармацевтических препаратов в Турецкой Республике, крупнейшего экспортера лекарственных препаратов за границу, миллионер и сооснователь фонда по борьбе с детскими онкологическими заболеваниями «Эрденетле Умит» Огедай Эрденет. По данным следствия, никто из находившихся в салоне автомобиля не уцелел. Мы продолжим следить за ходом расследования и сообщ…       Ямач нажимает на паузу и отматывает ползунок назад — к кадрам, на которых запечатлена догорающая «тойота». Приглядывается и, устало вздохнув, откладывает планшет.       Все прошло даже лучше, чем он ожидал. Наработки Серен убедили его в одном: предугадать действия Чагатая не удастся. Маршруты, по которым Огедай посещал деловые встречи, редко повторялись и не проходили через схожие местности. Слишком многие были заинтересованы в заключении договоров с холдингом Эрденетов, и Огедай, похоже, любил контролировать ситуацию лично. Встречался с партнерами, пожимал руки, обедал в лучших ресторанах, ночевал в роскошных отелях… Чагатай мог подстроить ловушку где угодно. А значит, у Ямача оставался лишь один козырь: война Чукура с Эрденетами. Нужно было обставить все так, будто именно Чукур лишил Огедая жизни — в отместку за Селима. И уверить в этом Чагатая. А заодно — хотя бы на время успокоить беснующегося Джумали.       И Ямач с Серен приняли решение. Чтобы не заставлять Чагатая сомневаться хотя бы первое время, они взорвали машину Огедая, предварительно убедившись, что «хвоста» за ним не было. Ямач даже попросил ребят нарисовать фирменный знак на дороге — зная, что Дженгиз, меньше всего желающий приковывать внимание СМИ к своей вражде с «грязным» районом, заставит всех помалкивать. И не ошибся. Уже через полчаса после выхода новости все крупные СМИ отредактировали статьи, и в них не осталось ни одного упоминания о Чукуре.       А еще Ямач отправил Дженгизу сообщение.       «Вы вырастили прекрасных сыновей, Дженгиз-бей. Если бы я знал, что один так хочет смерти другого, то заключил бы с ним сделку раньше».       Ямач не назвал имен, но все было очевидно. Дженгиз не мог не быть в курсе отношений Чагатая и Огедая, а значит, понял бы намек и так. Конечно, Ямач в жизни не заключил бы сделку с Чагатаем, но возможность насолить ему хоть так — посеять отцовские подозрения, тем более далеко не беспочвенные, — неизбежно маячила перед глазами.       Ямач сомневался, что Дженгиз любил хоть кого-то из сыновей, но Огедай был ему дорог хотя бы как глава холдинга.       Когда автомобиль наконец-то взорвался, Ямач почувствовал, как часть мертвого груза свалилась с плеч. С одной стороны, он выполнил обещание, данное Серен. Дальше все было в ее руках, и он не смел вмешиваться. С другой… Пусть и обманом, но он заставил Джумали умерить пыл, поверить в смерть Огедая. Прошло почти три недели со смерти Селима, одна с тех пор, как Джумали пригрозил стереть с лица земли дом Вартолу. При всем желании Ямач не смог бы сдерживать его дольше. Тем более, дом пустовал всю эту неделю, а гнев Джумали так и нашел выхода.       Арык послушал Ямача.       Арык съехал после той ночи.       Ямач поймал себя на мысли, что хотел увидеть горящий свет в соседнем доме, хоть и понимал: не горящий — правильнее.       Утром они проснулись вместе. Не успев толком понять, где он и что с ним, Ямач уже почувствовал на себе чужой взгляд. Долгий, такой тягучий, что поднимать веки не хотелось. Но все же пришлось. И, открыв глаза, Ямач наткнулся на лежащего напротив Арыка.       Губы того слегка разъединились, словно он хотел что-то сказать, но за этим движением ничего не последовало.       Он бесцеремонно разглядывал Ямача, и то, что поселилось в его груди, вмиг стянуло бронхи, нарушая механизм дыхания. Воздух вился внутри, но выйти не мог. Ямач слушал пустоту вакуума, пока взрывные волны хаотических столкновений мчались до границ ширяющейся вселенной, пока сверхновые достигали сингулярности. Пока свет вздыбливался, бился о горизонт событий, пытаясь выбраться.       Капкан захлопнулся, но видимых повреждений не было.       На лице Арыка появилась еле заметная усмешка. Ямач по-прежнему не дышал.       — Доброе утро? — хмыкнул Арык. Его зрачки задорно сверкнули, сам он приподнялся и, подтянувшись, оперся об изголовье кровати. Ямач невольно засмотрелся. Правда, наблюдать лежа было жутко неудобно, поэтому вскоре он сдался: уронил взгляд на — что удивительно — не смятые простыни.       Неужели сон был настолько крепким?.. Кажется, они заснули в той же позе, в которой проснулись.       Ямач помнил то, что ему снилось, слишком смазанно. Было темно, но не пугающе: небо было открыто и прореженные ряды облаков позволяли разглядеть звезды. Был лес, но не густой. Ямач куда-то бежал, то и дело спотыкаясь о корни… Они были в чем-то измазаны, но он не обращал внимания. Может, кровь?       «В твоих корнях смерть».       Нет, Ямачу не было страшно. Он просто кого-то искал. Знал, что если найдет, то спасется. Время от времени поглядывал на небо, но, чтобы найти, обозримой вселенной было недостаточно.       — Как спалось? — голос Арыка прервал запутанные мысли. Ямач повернул голову налево, и солнце тут же ударило в глаза. Он зажмурился.       — Хорошо… — неуверенно произнес он. Он и в самом деле не знал, как ответить. Яма ему не снилась, и его никуда не тянуло. Так, словно он был на своем месте. В груди покалывало, но в последнее время это стало обыденностью.       Когда Ямач находился рядом с Арыком, то ощущал себя целостным.       Эргосфера.       — Хорошо. — Арык, кажется, кивнул. Следующие несколько секунд они провели в тишине, а затем он потянулся к прикроватной тумбе. Наспех натянул часы (Ямач хотел помочь: все-таки ранение Арыка было свежим — но тот справился сам), схватил цепочку и, переместившись к краю кровати, опустил ноги на пол.       Ямач с трудом отвлек себя от разглядывания его спины: нужно было напомнить об… угрозе. Он приподнялся и прочистил горло.       — Арык.       — М?       Арык даже не повернулся — принялся натягивать обувь. Ямач вздохнул. Неловкость жгла щеки, благо, Ямач был не из тех, кто краснеет при любой возможности.       — Джумали…       — Я помню. Мы уезжаем сегодня.       Ямач замер. Против воли из него вырвалось сдавленное:       — Куда?       Брови Арыка, уже поднявшегося с кровати и проверяющего телефон, забавно подпрыгнули. Сам он обвел Ямача неясным взглядом и усмехнулся:       — Уж не думал ли ты, что я бездомный?       Ямач нахмурился.       Ну, разумеется.       «Ты ведь говорил с отцом?»       Конечно, не бездомный.       Ямач не почувствовал ни оглушительного разочарования, ни раздражения. Было… горько. И от того, что Арык возвращался в особняк, к Дженгизу, и от того, что Ямача это так волновало. В конце концов, он тоже вернулся к семье. Но Арык, на удивление, не сказал ни слова. Ни о Чукуре, ни о яме и уж тем более — о Джумали. Значит, должен был молчать и Ямач.       Возвращение Арыка было очевидным. Неизбежным.       Ты вернешься в дом, в который обещал никогда не возвращаться.       Арык, правда, вдруг усмехнулся. Ямач поднял голову — и уловил ироничный прищур в его глазах.       — Ты считаешь, что Дженгиз Эрденет смилостивится надо мной, пока у него под боком любимый сын Чагатай? — все еще усмехаясь, спросил он. — Ему не нужен был повод, чтобы от меня отказаться. Потерять контроль над сыном, да еще и из-за Шимшек… Думаешь, он даст мне шанс?       Кривая усмешка Арыка задела что-то внутри. Ямач осторожно спросил:       — Значит, ты не возвращаешься в особняк?..       Арык пожал плечами.       — Я, знаешь ли, там и не жил.       Ямач не понимал, что чувствовать: облегчение или сочувствие. Шайтан бы побрал эту эмпатию. Но выражение лица Арыка смягчилось, а черти в глазах отплясывали так лихо, словно ничего не произошло. И Ямач сдался. Позволил себе расслабиться и откинулся на подушки. Голова начала предсказуемо покалывать, как только ее посетила первая мысль о делах в Чукуре, и Ямач прикрыл лоб ладонью. И замер, услышав спокойный голос Арыка:       — Я скину локацию. Приезжай, когда захочешь.       Арык вышел, и дверь захлопнулась.       

***

      Ямач прекрасно знает, что Чагатай может предусмотреть абсолютно все. Конечно, и у него случаются неудачи — чего стоит его показательный арест. И все же… Странно слышать от Серен о том, что Чагатай сорвался с места и улетел на частном самолете, спасаясь от гнева Дженгиза. Дженгиз ведь всегда держал его при себе, как особо ценный экземпляр. Это подтвердил даже Арык. Только вот то, что происходит после «гибели» Огедая, не вписывается в выстроенную Ямачем картину мира.       С одной стороны, неожиданное исчезновение придало сил. А с другой, заставило задуматься. Если Чагатай знал, что Дженгиз не будет в восторге от смерти Огедая, то зачем хотел убить? Зачем так неосторожно высказывался на ужине, намекая, что знает о каждом шаге Огедая? Неужели оступился? Слишком глупо для такого, как он. И слишком просто.       Но Ямачу не остается ничего, кроме как извлечь выгоду даже отсюда. Он знает, что балансирует на старом, подрезанным канате, а снизу вверх на него плотоядно поглядывает прожорливая яма.       Он заставляет Джумали заняться безопасностью района — убедить безудержного братца получается, лишь когда тот слышит о смерти Огедая. Хочет увидеть тело, но Ямач уверенно, как он сам надеется, закатывает глаза и объясняет, что тела там не осталось.       Салих предсказуемо не верит. Подходит к Ямачу вечером, когда они остаются наедине, и смотрит так, что тот настороженно сглатывает. Но чаша терпения еще не переполнилась. Салих слишком к нему снисходителен, на его месте Ямач прибил бы себя задолго до.       Разговор выходит напряженным. Вопросы Салиха меткие, как будто тот заранее готовился.       «Что происходит, сын моего отца? Ты обещал рассказать мне».       «Разве не ты говорил, что мы будем действовать вместе?»       «Откуда взялся взрыв? Ты хотел закопать их тела».       Ямач стойко все выслушивает, но чувствует: отделаться обычной отговоркой не получится. Придется приоткрыть завесу тайны, иначе он окончательно запутается в собственном вранье. И Ямач признается. Говорит, что Арык и Серен были здесь, потому что вместе с ним выслеживали Недима. Говорит, что Огедай на самом деле жив — но осторожно обходит истинную причину. Салих мрачнеет, но Ямач предвосхищает все его негодования. Старается убедить в том, что Арык не опасен. Что он в ссоре с Дженгизом и давно не появлялся в особняке. Что единственное, в чем он заинтересован, — поимка своих похитителей. Салих подозрительно щурится, но Ямач не дает ему возможности вставить хоть слово. Старается говорить быстро и убедительно — вспоминает университетский курс психологии.       Ямач говорит, что у Недима есть некий клиент, враг Дженгиза.       Говорит, что вражда длится уже более тридцати лет.       Говорит, что не привык сотрудничать с наркоторговцами, но если Чукуру будет угрожать опасность, то можно попробовать. Ведь Недим закинул удочку. Пообещал, что позволит себя найти.       И Салих, кажется, верит.       В сущности, Ямач ему не соврал. Просто… недоговорил. Самую малость.       И, похоже, все обходится. Ямач больше не ощущает себя кроликом, загнанным в угол. Как вдруг…       — Сын моего отца…       В интонации Салиха намешано столько всего сразу, что Ямач невольно вздрагивает. И чувство, как будто его заживо, растягивая удовольствие, препарирует мясник, возвращается.       — Ты сказал, что вы гонялись за этим Недимом… — Салих морщится, произнося его имя так, будто сейчас заматерится. — Но куда ты ушел во второй раз? Без машины.       Ямач молчит. Желание отрезать собственный болтливый язык уж больно сильное, но такое поведение точно вынудит Салиха отправить Ямач обратно в психушку. Поэтому он до боли прикусывает губу и, старательно избегая взгляда Салиха, обдумывает ответ.       С каждым разом оправдываться все сложнее. Салих ведь знает его как свои пять пальцев и с легкостью раскроет любой, даже малейший обман. Но и правду озвучить невозможно. Потому что Ямач сам не знает, как назвать то, что с ним происходит. Он вполне мог раньше — когда безумие было безумием, когда жар поцелуев отпечатывался на губах вместе с дождем. Когда молнии загорались на горизонте.       «Я сам не знаю, что это. Но мне, в общем-то, все равно. В отличие от тебя, я не спасаюсь бегством».       Интересно, теперь Арык знает?..       Ямач проводит руками по лицу, отворачиваясь.       — Сын моего отца!       Нетерпение Салиха взрывается болью в сознании. Но сменяется неуверенным, полным беспокойства то ли вопросом, то ли обращением.       — Ямач?..       Ямач усмехается. Как будто он разговорится, если его позвать помягче. Как будто он вообще, хоть когда-нибудь, разговорится.       Он разворачивается к Салиху и смеряет его спокойным, как он думает сам, взглядом.       — Сын моего отца, — говорит Ямач. — Что изменится, если ты узнаешь? Не думай, что это какая-то проблема, с которой ты поможешь мне справиться.       По лицу Салиха пробегает тень. Он возражает:       — Однажды я помог.       Ямач кивает.       Однажды.       — Почему ты не можешь рассказать, Ямач? — почти умоляет Салих. — Ты ведь помнишь: больше никаких…       — Никаких тайн. Я знаю, — вздыхает Ямач. Он натянуто улыбается, хоть и старается изо всех сил. — Но поверь мне, здесь ты бессилен. Я сам не знаю, понимаешь? Сам не знаю.       — Не знаешь что? — не унимается Салих. Он выглядит, как психотерапевт, разве что братские узы мешают профессиональной хватке, вот выражение лица и жалостливое. Но Ямачу психотерапевт не нужен. Раньше он думал, что нужен психиатр, но теперь… Теперь, когда стена из ребер безбожно пробита, а у сердца поселилось то ли горькое, то ли приторное, дышащее в унисон с телом и сладко замирающее при виде коллапсирующих звезд в чужих глазах чувство… Теперь Ямачу никто не нужен. Стремление безболезненно сгорать заживо, приближаясь к искривленному пространству-времени, и идти наперекор всему, лишь бы оказаться в эргосфере снова, не оставляет выбора.       Ямач ничего не может поделать.       Раскаленный металл проткнул кожу, добрался до иридиевого стержня. Крайние звенья цепей на него нанизаны, остальные волочатся позади. Ямач знает, у кого другой конец. Не знает, правда, где.       Локацию он так и не попросил.       Салих вздыхает, видя, что ничего не добился. Ямач виновато на него смотрит, но не может вытянуть из себя ни слова. Да и вряд ли Салих оправится от шока, если узнает. Вряд ли хоть кто-то из семьи оправится. Ямач не питает иллюзий на этот счет.       Впрочем, неловкая пауза рассасывается сама собой, когда его и Салиха находит Акын. Серьезный, даже угрюмый. На вопрос Ямача он отвечает просто и двусложно:       — Кулкан.       Ямач мрачнеет. На лице Салиха читается недоумение: он пропустил лекцию Эмира об Эрденетах. Но Ямач всегда готов просветить.

      ***

      Кулкан… Младший сынок Дженгиза, торчок и завсегдатай помоечных баров. По крайней мере, так его описал в свое время Эмир. Больше Ямач ничего не находит: все упоминания в СМИ, как то обычно бывает с Эрденетами, подчищены. Единственный выход — наведаться в эти самые бары, но у чукурских хватает дел и так. Танцы на головах перед потенциальными партнерами изрядно выматывают, а пошатнувшуюся репутацию Чукура нужно восстанавливать быстро. Особенно после взрывов фабрик Дженгиза: с тех пор многие обходят Ямача стороной. Не хотят попасть под горячую Эрденетову руку.       Сперва он не понимает, чего ожидать от Кулкана. Видимо, Дженгиз решил, что кто-то должен сменить заблудшего Чагатая, а может, так захотела сама Сурейя. Судя по тому, что еще давно рассказала Серен, в семье была нешуточная конкуренция. И все же…       Кулкан. Позор семьи. Не Арык, не Серен, которой, несомненно, можно было доверить если не все незаконные дела Дженгиза, то их значительную часть, — а Кулкан.       Дни сменяют один одного, Чукур кое-как держится на плаву. Людям нужна работа, надежда. И если со второй кое-как складывается — после того как Ямач в открытую выступил против Дженгиза, — то с первой не клеится никак. Ямач разделяет усилия братьев, положившись на Джумали в деле с оружием, а на Салиха, которого давние партнеры отца знали меньше, повесил внутренние проблемы. Сам же разрывается на части, помогая обоим.       Он ждет подвоха. Чагатай, Кулкан, молчание Дженгиза… Что-то должно случиться. И чем больше Ямач ждет, тем опасливее оборачивается по сторонам. Тем чаще советует ребятам патрулировать территорию. Чукур закрывают по вечерам — никто не может пробраться внутрь, даже полиция. С ней в последнее время отношения натянутые, но, судя по всему, рука Дженгиза до местного полицейского участка добираться не торопится, и денег, предложенных начальнику Чукуром, хватает.       Кажется, вот-вот на голову Ямача накинут мешок, схватят… А дальше — дальше он не знает. Но пытка должна была оказаться изощренной. Ямач не может долго находиться один в кабинете отца: тиканье часов донимает. Мрачное осознание ускользает сквозь пальцы, и Ямач ничего не может с собой поделать.       А когда все случается, то уже слишком поздно.

      ***

      Они накрывают стол прямо у кафе: хотят вновь прочувствовать атмосферу семьи. Ямач почти забыл, каково это, пока бегал за Дженгизом и Чагатаем, спал на твердом как камень матрасе. Пока его гнали из Чукура. Да и то, где он очутился уже после своего возвращения, оказалось ничем не лучше. Потому что он не привык так много скрывать от тех, кого любил. Не привык бегать туда-сюда, задыхаясь уже на полпути, и оправдываться то перед Джумали, то перед куда более внимательным, прозорливым Салихом.       Но он все еще надеется, что ему показалось. Что на самом деле Чукур — это его дом, его гавань. Что здесь все три его семьи, готовые поддержать и выслушать. Семьи, которые не смогут больше предать.       И выстрелить не смогут.       Да, Ямач так и не объяснился с Джумали, но лед постепенно тает. Они все чаще друг другу улыбаются, хоть порой и горько. Говоря о Селиме. Ямач обычно старается сменить тему: вспоминает, как нащупал шрамы на запястьях, лежа в кровавой яме. И как кошмар стал реальностью. Как Ямач шагал по Чукуру и каждая обшарпанная стена, каждая дверь, каждая улица казались западней.       Сидя за столом у кафе, они смеются. Вспоминают старые истории и старых знакомых, как тех, с кем пути разминулись, так и тех, кто ушел не сам. Чукур снова един. По крайней мере так оно выглядит… Ямач не хочет думать иначе. Чукур — наследие Идриса Кочовалы. Его главное творение.       «‎…только закопать осталось».       Ямач обязан защищать его.       Правда, в очередной раз не может.       Оказывается, Дженгиз избрал более изощренный способ мести, чем Ямач мог себе представить. Он думал, что удар придется по нему самому или хотя бы братьям: все-таки именно с ними Дженгизу предстояло свести счеты. Но отравление… Ямач не смог предположить, что все случится именно так.       Он не чувствовал такой бури эмоций со дня смерти Селима. И вот, желание покончить и с Дженгизом, и с Кулканом снова петлей ложится на шею. Ямач расспрашивает тех, кто пострадал сравнительно несильно, и узнает, что незадолго до отравления в районе проводили работы. Отключили воду почти на каждой улице, раздавали бутыли. Неудивительно, что при таких обстоятельствах ребята не вмешались. Ямач тоже не сразу бы заподозрил. И оказался бы виноват еще больше — хотя куда уж.       И все-таки чему-то он за месяцы нахождения у Дженгиза и противостояния ему научился. А именно — задаваться правильными вопросами.       Почему Кулкан, сын Сурейи, так охотно принялся лишать жизни людей, словно имел с ними счеты? Неужели он не знал, что Огедай жив?       Ямачу неоткуда почерпнуть все ответы, разве что спросить у Серен. Но она занята поисками убийцы отца. Разбирается с Сурейей, параллельно стараясь не попасться Арыку. Беспокоить ее не хочется. Впрочем…       Сурейя оказалась замешана везде.       Странно.       Раньше, прокручивая в голове рассказы Эмира и Серен, Ямач всегда думал, что неугомонная в семье именно Ольга. Она выбрала опасный путь, ослепленная обманчивой перспективой власти, и толкнула туда обоих сыновей. Сурейя же действовала осмотрительно. Огедай (к слову, уже благополучно перевезенный из чукурского подвала в частный дом и готовящийся явить себя драгоценному папеньке) никогда не марал руки и не думал о криминале; Кулкан, хоть и принимал наркотики, тоже держался в стороне.       Что изменилось теперь? Ямач понятия не имеет.       Все, что приходит в голову, — сомнительная идея попытаться раскусить Кулкана самостоятельно. Если он и вправду такого недалекого ума, как о нем ходят слухи, то у Ямача есть шанс.       Предстоит лишь до этого самого Кулкана добраться.

      ***

      Выход находится сам. Такой понятный, такой близкий, что Ямач не задается вопросами. Это просто. Очень просто. Взять телефон, разблокировать… Найти нужную переписку. Написать и долго перечитывать, сомневаясь, все ли так, как нужно.       Нет. Совсем не просто.       Но Ямач, кажется, справляется.       Отправляет с виду безэмоциональное, даже сухое:       «Мне нужно встретиться с Кулканом. Ты поможешь?»       Но на самом деле до спокойствия ему далеко. Он весь подбирается, когда спустя пятнадцать минут приходит уведомление о новом сообщении. Откладывает остальные дела и тянется за телефоном.       «Что ты задумал?»       Ямач молча пялится на экран. Думает, как лучше ответить на такую догадливость, и видит, как на экране высвечивается еще одно сообщение, вдогонку.       «Я знаю, что произошло. Только не надейся, что сможешь перебить всех Эрденетов и не получишь в ответ. Это не Огедай».       Ямач хмыкает. Если бы Арык знал, как он на самом деле милостив к Эрденетам… Ни один еще не был закопан на пустыре. Ямач недавно там был. Земля затвердела, таблички покосились от ветра. Пора было действовать, но Ямач все тянул.       Он набирает в ответ:       «Обещаю, я просто с ним поговорю. Нужно кое-что выяснить».       На самом деле ему не терпится как минимум избить избалованного мальчишку — так он представляет себе Кулкана, погрязшего в развлечениях и вседозволенности. Многие из чукурских находятся в тяжелом состоянии, некоторые в нестабильном.       Из пространного состояния Ямача выдергивает ответ.       «Я тебе напишу».       Полагая, что это значит «Да», Ямач кивает сам себе и откладывает телефон. Но запоздало замирает. Относительно недавнее предложение все еще висит в воздухе, а отказываться хочется меньше всего. Ощущая, как все внутри замирает, он печатает, то и дело стирая неудачные обороты. И, наконец, оборвав все лишнее, отправляет.       «Ты обещал скинуть геолокацию».       Напротив сообщения тут же вырисовываются две галочки. Ямач долго вглядывается в ответ — и вправду геолокация, — и внутри становится так странно-щекотно-приятно, что завидно самому себе.

      ***

      Кулкан выглядит примерно так, как он ожидал. Молодой, симпатичный парнишка с лукавым взглядом и шилом в заднице. Немного дерганный — видимо, издержки излюбленного занятия. Ну, и плюется ядом. Тут Ямач признает: получается у него отменно. Правда, на идиота он не похож от слова совсем. И это Ямача напрягает.       То, что говорит Кулкан, плохо укладывается в голове. Какой-то бред про сведение счетов, про Эрденетов, которые всегда воздают по заслугам. Звучит так напыщенно и фальшиво, что сомнений не остается: Кулкан мало верит тому, что вылетает из его рта.       И все же Ямач решает спросить.       Он говорит напрямую, знает ли Кулкан, что Огедай жив. Сурейя ведь должна была рассказать: она и захотела, чтобы так случилось. Но Кулкан просто молчит. Никак не реагирует. Ямач, помня, что от семейных отношений Эрденетов можно ожидать чего угодно, решает не делать поспешных выводов. Правда, когда он решает уколоть побольнее и спрашивает, как смерть Огедая перенес Дженгиз, Кулкан меняется в лице.       И это подозрительно вдвойне. Ямача передергивает.       Выполнять поручения отца, которому все равно на тебя и твоего брата…       Он и сам не замечает, как угрозы сменяются вопросами. Ему хочется знать, почему Кулкан ввязался в эту игру. Почему пошел на поводу у Дженгиза — ведь тот не достоин. Ведь Арык отказался. Но Кулкан выглядит так, как будто… не слушает.       — Что тебе сделали люди?! — почти беспомощно рычит Ямач, уже не надеясь узнать ничего толкового. — Ты не мог не знать, чем это закончится. Или тебе это в радость? Может, ты еще лично за всем наблюдал?! Не похож ведь на своих старших, сойдешь за своего. Сможешь втереться в доверие.       Но Кулкан вдруг притворно удивляется.       — Разве? По-моему, на Арыка похож, — пожимает плечами он.       Ямач осекается.       — Что… При чем здесь Арык? — Раздражение меняет вектор, и чувство, будто Ямач каким-то образом мгновенно потерял лидирующую позицию в словесной борьбе, оборачивается растерянностью.       Кулкан ухмыляется:       — Да ладно тебе, зятек. Вы хорошо знакомы. Иначе Арык не намекал бы, что мне не поздоровится, если я что-нибудь вытворю.       Ямач щурится. Не поздоровится… Арык что, угрожал собственному брату?       Слова Кулкана эхом отзываются внутри.       Нужно, чтобы он замолк и не ковырялся во внутренностях. Потому что сейчас Ямачу кажется, что он обо всем знает.       Ямач прочищает горло.       — Намекал? — переспрашивает он, просто для того, чтобы заполнить неловкую паузу. Чтобы ненужные мысли не наседали, мешая концентрироваться на реальности.       Кулкан многозначительно молчит.       И все же это… удивительно. Больше Ямачу его убивать не хочется. Он как будто другой. Не сквозящий ледяной ненавистью, как Чагатай, не заставляющий подолгу раздумывать о мести, как Дженгиз. Да и чувство, что Ямач невольно стал свидетелем внутренней игры, не отпускает.       За Кулканом хочется наблюдать. Что-то непонятное происходит в семье Эрденетов…       — Именно. Намекал, зятек, — расплывается в противной улыбочке Кулкан. Задорное «Зятек» режет слух, и до Ямача даже не сразу доходит смысл.       А когда доходит, то Ямач мечтает, чтобы ему просто показалось.       — Ну что? — озорно вскрикивает Кулкан. — Ты узнал все, что хотел? Я могу отправиться восвояси и продолжить прожигать свою несчастную жизнь?       Ямач в недоумении на него уставляется.       — Могу, значит… Ладно. Было очень полезно с тобой повидаться. Знаешь, я представлял тебя по-другому… Ты уж прости, что задеваю твои чувства, но я видал многих шакалов. — Он внимательно разглядывает застывшего Ямача, словно изучая. — Это их стихия — простреливать бошки другим, поменьше и послабее. Пиф-паф! Бывает, и я не сдерживаюсь, но мне можно простить. Кулкан всегда витал в облаках… А ты, зятек, не выглядишь, как они.       Ямач хмурится.       Что он несет?       — Мне даже жаль, что тебе не двадцать семь. Честно! Вот мне именно столько. Даже если я умру, то познакомлюсь с замечательными людьми. А ты? Мой драгоценный папенька раздавит твой Чукур, а ты будешь винить себя, пока не сдохнешь. Будешь наказан. Будешь сидеть в своей яме, а не в углу. Такова судьба, конечно… Что поделать. Но согласись: было бы здорово… Впрочем, чего это я. Ну, удачного конца!       Кулкан совершенно по-клоунски кланяется и делает шаг назад. Ямач стоит, все еще переваривая лишенную смысла речь, и беспомощно хлопает глазами.       Когда он приходит в себя, Кулкана уже и след простыл. Ямач отмахивается от всех сумбурных и одновременно нецензурных мыслей и оглядывается по сторонам. И вправду — никого.       Он вздыхает.       Нет, эта семья доведет его. И все же в одном он убеждается точно: Эрденеты ведут игру. Кто именно, против кого — он не знает. Но ощущения пугающие.       Когда глыба откалывается от утеса и летит тебе на голову, наслаждаться горным пейзажем не получается.