Дышите, сенсей

— Чего ты хочешь? — как бы Какаши ни старался, у него получается только слабый булькающий шёпот. Настолько тихий, что он не уверен, слышал ли сам себя. С трудом откашлявшись и прочистив горло, мужчина пробует снова, спрашивая у звенящей пустоты, окутавшей его сознание:  — Чего? Ответа нет. Ничего, даже иллюзорная тьма вокруг него не колыхнулась. Наверное, так даже лучше. В конце концов, что бы ни потребовал у него враг, Какаши уверен, что никак не сможет ему это дать. Никто и никогда не получит от него информацию о друзьях, его команде, Хокаге, о любимой деревне, которую он должен был возглавить, но уже не сможет. Ему не на что выменять свою жизнь. Просто не на что. У него ведь нет ничего дорогого. Интересно, сколько уже прошло дней? Сколько он уже тут? Прошёл ли уже день инаугурации или нет? Если да, то как Цунаде смогла оправдать его отсутствие? И смогла ли? Его исчезновение ведь не станет причиной новой войны за власть? Так поразительно много вопросов. Особенно для того, кто никогда уже не сможет увидеть родную деревню, для того, у кого, возможно, в запасе не осталось даже завтра. Тишина вокруг давит на нервы. Он не слышит, не видит, ничего не может почувствовать. Наверное, это должно пугать до усрачки, но страха нет. По крайней мере, в этой иллюзии ему не больно. Хоть так. «Мусор — это шиноби, которые не заботятся о своих товарищах», — фраза звучит в тишине как раскат грома. Какаши на секунду кажется, будто это просто происки его мозга, будто ему послышалось. Он так отчаянно на это надеется. Но нет. Тьма развеивается. Медленно, расступаясь в стороны как завеса, она светлеет и исчезает, выпуская на свободу новое изображение. Иллюзию, от одного взгляда на которую, Какаши сразу же хочется сбежать обратно во тьму. Ему хочется исчезнуть, раствориться, умереть на месте, лишь бы не видеть сейчас этот доверительный взгляд, лишь бы не чувствовать снова это жалящее отчаяние, поднимающееся из самых глубин его естества. «Позаботься о Рин», — просит его Обито. Ещё живой, такой юный и полный сил. Даже не пробудивший пока шаринган. Наивный молодой Обито, не встретившийся с ужасами этого мира. Он улыбается Какаши самой искренней своей улыбкой, и эта улыбка ранит куда сильнее, чем все мечи мира. Мужчина сгибается пополам от невыносимого чувства в груди, но это не помогает. «Позаботься о Рин», — снова просит Учиха. На этот раз в его глазах решимость и храбрость. Это первый раз, когда Какаши видел его таким сильным. В глазах Обито горит только приобретённая сила клана — и это завораживает. Это первая их серьёзная битва, но уже в каждом его движении, в каждой атаке, в каждом обманном манёвре, Хатаке видит будущего героя, отважного шиноби деревни листа, которым Обито так и не станет. «Позаботься о Рин», — в третий раз просит Обито. Раненый, истекающий кровью, едва живой Обито, зажатый упавшим обломком скалы, что должна была стать могильным камнем Какаши. Умирающий Учиха, так и не освоивший секретную технику клана до конца. Молодой благородный парень с огромным сердцем. Таким, какого никогда не будет у Какаши. Как бы он не старался и что бы ни делал, ему никогда не догнать Обито. Он понимает это, и Ками, всё-таки в тот самый день умереть должен был именно он. Он. Сколько бед удалось бы избежать, если бы глупый Учиха не стал спасать своего бестолкового товарища. Картинка плывёт, будто кто-то нарочно смешал тона. Цвета расползаются вокруг, роятся, сплетаясь в причудливые узоры. Вокруг так много красок, что начинает кружиться голова. И все они, все разом, ползут на Хатаке, окружают его непроходимой стеной-ловушкой, оплетают по рукам и ногам, как оковы, не дают шевелиться и нормально дышать. Мужчина почти не удивляется, когда ярко-голубой и синий цвета сплетаются в странный узор у его руки. Он заворожённо наблюдает за их причудливым танцем, за тем, как они расцветают во что-то совершенно новое, во что-то знакомое и пугающее. В душе зарождается почти животный страх, когда два цвета расцветают в его руке лучами чидори. Он понимает, что будет дальше. Понимает и не хочет этого видеть… снова. у Какаши почти получается закричать, когда розовый, алый и ярко-красный образуют прямо в воздухе нежную улыбку. «Защити Рин!» — набатом гремит в его голове. *** — Что же ты всё не покажешь свой шаринган? — Какаши чувствует прикосновение чужой руки на своем лице. Его изучают, обшаривают с такой тщательностью, будто шаринган можно найти на ощупь. Если бы не кунаи, воткнутые в раскрытые ладони и отвлекающие на себя всё внимание, он бы, наверное, даже смог бы засмеяться. — Что мне сделать, чтобы ты активировал свой глаз? — ещё один кунай ввинчивается чуть выше, дробя кости запястья. Неумолимые пальцы теперь с силой давят на веко, словно изменили тактику и сейчас попросту пытаются этот проклятый глаз выдавить. Его многострадальный левый глаз. «Теперь откройте глаза, сенсей», — в груди снова болит, когда Какаши вспоминает светлую улыбку Наруто — первое, что он увидел этим самым новым, только сотворённым глазом. Какое хорошее воспоминание. Дорогое и вполне подходящее для того, чтобы стать последним. Хатаке сильнее концентрируется на пришедшей картинке, стараясь придать ей чёткости, воспроизвести во всех деталях. Это воспоминание сильное. Настолько, что ему даже удается защитить разум мужчины от новой волны боли, следующей за очередным кунаем, в этот раз выбравшим место чуть ниже локтя. Даже тут, в такой ужасной ситуации, Наруто умудряется его защищать. Какая жуткая ирония. — Да что с тобой не так?! — вскрикивают над ухом, явно теряя терпение. Следующее орудие входит в плоть с размаху, как бабочку пригвоздив мужчину к столу где-то в районе плеча. — Почему ты всё никак не сдашься? Жалкое подобие смеха всё-таки вырывается из израненного рта джонина. Не сдаётся. Как же. Он столько раз уже успел помолиться Ками о своей скорой кончине, столько раз уже мысленно о ней просил, что страшно даже считать. Всё, что от него осталось — лишь капли воспоминаний, всплывающих так некстати. Всё, что он теперь есть — жалкое подобие человека. И это ему говорят, что он не сдаётся. Какаши пытается сказать, признаться напоследок, что нет уже никакого шарингана. Рассказать, как он потерял дорогой подарок своего товарища в бою и как получил новый, не менее дорогой. Ему хочется поведать, что всё произошедшее — не более, чем несмешная шутка, и что все усилия, которые приложил его неведомый мучитель, так же напрасны, как попытки накормить Наруто овощами. Как же сильно ему хочется рассказать… но изо рта вырываются только жалкие всхлипы, когда который уже по счёту кунай вонзается в его шею. *** — И это всё? — спрашивают его, наклонившись почти к самому лицу. Какаши отчётливо ощущает запах металла, когда враг опаляет его кожу своим дыханием. А ещё травы, перекиси и почему-то едва уловимый флёр разложения. Или это уже запах, исходящий от него самого? Он чувствует, как чужие руки жадно блуждают по его телу, изучая урон, отыскивая и наслаждаясь причинёнными травмами, даже самой мелкой неровной царапиной. Юркие и грубые пальцы его мучителя подолгу задерживаются на каждой ране, вскрывают их одну за другой, с удовольствием окунаясь в горячую кровь. Раны на груди особенно глубокие: когда мучитель запускает пальцы в них, Какаши кажется, будто он напрямую касается его лёгких, разбитых и покорёженных — как и всё остальное. Открытые пучки нервов, словно податливые любовницы, так и льнут к чужим рукам, и каждое прикосновение к ним — слепящая вспышка всё новой и новой боли. И крика больше нет, только тихий, едва слышимый булькающий хрип, от которого в горле всё отчётливей ощущается привкус крови. — Я ожидал большего от сына Белого Клыка Конохи, — тянут возле самого уха, и нотки разочарования в его голосе тесно смешиваются с ликованием и превосходством. Наверное, и лицо у него сейчас соответствующее: довольное и ехидное. Какаши совсем не жалеет о том, что, ослеплённый гендзютсу, не может сейчас его видеть. Враг отстраняется и обходит Хатаке по кругу, громко и очень заметно подволакивая одну ногу. Жаль, так и не выходит понять — какую именно. Он останавливается где-то слева, около головы мужчины, и легко, едва ощутимо, запускает пальцы в его волосы, прежде чем с силой их сжать, лишая малейшей возможности уклониться. — Ты даже не попытаешься больше бороться? — усмехается мучитель, и эта усмешка насквозь пропитана ехидством. — Как же ваша знаменитая Воля Огня? При упоминании Воли Огня Какаши чувствует что-то далёкое, отдалённо похожее на стыд или сожаление, но не успевает об этом подумать. Жестокие пальцы снова возвращаются к своему делу. На этот раз они смелее: забираются между обнажённых рёбер, цепляя одно из них, словно в попытке вытащить его наружу. Другая рука всё ещё удерживает голову, будто в этом есть необходимость, будто бывший ниндзя хоть что-то ещё может сделать. — Даже жаль тебя убивать, — он снова гладит открытую рану, и каждый миллиметр этого прикосновения — адская мука. — Такой красивый и нежный внутри — загляденье. Видел бы ты, какое здесь всё розовое и бархатистое. Так и хочется увидеть больше. А почему бы, собственно, и нет? Клинок, аккуратно ввинтившийся чуть ниже грудины, тянут вниз с садистской медлительностью. Продлевая момент, разрезая плоть плавно, не спеша — по сантиметру, — заставляя почувствовать каждую неровность лезвия внутренностями. Отдалённо, будто и не о нём вовсе речь, Хатаке понимает, что лежит совершенно раскрытый, вывернутый наизнанку. Понимает, что его сейчас вскрывают, как подопытную лягушку — просто забавы ради, но почему-то это уже не особенно заботит. Тело Какаши — просто оболочка. Ещё живая, трепыхающаяся, ощущающая боль и борющаяся за жизнь, но уже совершенно пустая. Он пустой: ни мыслей не осталось, ни надежд. И вечных угрызений нет — а это особенно приятно. Ему уже всё равно, как далеко сможет зайти враг в своих издевательствах — это ведь уже просто тело, без пяти минут обычный труп. Говорят, в такие моменты должны приходить воспоминания, но их почему-то нет. Как и мыслей нет: только звенящая пустота и тихий треск, с которым поддаются его мышцы. Наверное, стоит подумать о близких и родных, но всё никак не получается вспомнить их лица. И сожалеть не получается. Сожаление, как и всё остальное, пропало без следа, будто в груди кто-то задействовал Камуи, втягивающую всё, что было в нём человеческого, в пустоту. Когда лезвие с хлюпаньем выходит из раны и касается его шеи, Какаши совсем не страшно. Он ждёт этого с нетерпением. И почти счастлив, когда враг, доверительно наклонившись к его уху и снова опаляя нос вонью разложения, шепчет: — Не бойся, ты точно не выживешь. В этот момент Какаши ему искренне благодарен. *** «Наруто, как ты? Выглядишь уставшим». «Не перенапрягайся так. У тебя всё получится. Ты — молодец». Узумаки Наруто прикрыл глаза, ощущая, как мягкий баритон учителя, услужливо всплывающий из глубин воспоминаний, обволакивает сознание, заполняет его собой. Иногда это важные фразы, помогающие собраться и идти дальше, иногда подсказки и замечания, подталкивающие совершенствоваться и делающие сильнее, а иногда — такие простые слова, такие мелочи, но каждая из них по-своему важна и каждая драгоценна. «Ма-а, тебе следует лучше питаться. Эта еда никуда не годится». «Как насчет тарелки рамэна? Я сегодня угощаю». Наруто перевернулся на спину и, закинув за голову скрещённые пальцы, уставился в больничный потолок, будто мог найти там хоть какой-то ответ. Он столько сил потратил на защиту своих драгоценных людей, так старался уберечь каждого из них, заступиться, оградить от всего плохого. Он так далеко зашёл и так многого достиг, но что стоит за всеми этими достижениями? Или, возможно, правильнее будет сказать — кто. «Хорошо поработал, Наруто. Теперь можешь отдохнуть у меня на спине». «Ма-а, не мог бы ты быть тише с утра. Ты слишком активный сегодня». Оказался бы джинчурики так же высоко, если бы не Какаши? Где бы он был сейчас без сенсея? Как сложилась бы его жизнь без советов учителя, без его наставлений и ценных уроков? Кем был бы Наруто без этого мягкого тихого голоса? Смог бы он точно так же справиться со всеми препятствиями, если бы не этот надёжный якорь, последний из всех, что у него были? «Тебе стоит больше доверять своим товарищам. Обещаю, мы не подведём, Наруто». «Ты единственный, кому по силам превзойти даже Четвертого». И что же теперь? Неужели он никогда больше не услышит этих важных слов? Да, у него было много учителей. И каждый был важен, оставив свой след в его судьбе и личности. Наруто, как губка, впитал всё, что ему хотели дать, и был благодарен за все уроки, особенно драгоценные сейчас, когда большинство из них превратились ещё и в важные памятные воспоминания. Тем не менее парню всё же пришлось признать, что сенсей Какаши всегда был для него немного особенным. «А знаешь, ты начинаешь по-настоящему мне нравиться». Узумаки усмехнулся, цепляясь за это воспоминание, погружаясь в него, как в водную гладь. Вот он — ещё совсем зелёный и полный надежд. Первая тренировка по контролю природы чакры — чем не важное событие для молодого шиноби, так занятого тем, чтобы заставить всех себя признать. Он вспоминает улыбку Какаши: пусть спрятанную под маской, но такую реальную и живую, вспоминает доброе задумчивое выражение его глаз и — Наруто вздыхает, ощутив болезненный укол сожаления, — тёплый, почти нежный голос с лёгкими смешинками. Только начинает, да? А ведь это уже был не первый год, как Узумаки вошёл в состав Команды 7. Даже как-то обидно слегка, но парень снова расплывается в широкой улыбке, когда память подкидывает его собственную реакцию на слова сенсея. Это ж надо так: разорался как потерпевший, ещё и руками прикрыться пытался, будто сенсей… Наруто распахнул глаза, снова уставившись в потолок. Будто сенсей — что? Чего именно в тот момент он испугался? Вспомнить почему-то не получалось. — Надо же, ты всё ещё здесь, — Узумаки резко сел, едва не задев головой неудобное кованое изголовье кровати. В дверях своей палаты он обнаружил Сакуру, облачённую в медицинский халат и выглядящую уставшей и больной. — Я ж пациент, — он поспешно прочистил горло, чтобы подруга не успела придраться к лёгкой хрипотце. — Где мне ещё быть-то? — Ну, — девушка подошла ближе и без особых церемоний плюхнулась рядом с ним на кровать, — Наруто, которого я знала раньше, сбегал из больницы, едва успевал прийти в себя. Признавайся честно: к тебе применили гендзютсу? — Ага, как же, — Сакура под его удивлённым взглядом наклонилась и сняла с ног сандалии, блаженно жмурясь. — Всё в порядке? Ты выглядишь так, словно не спала несколько месяцев. — Ну спасибо, — Харуно несильно толкнула его в плечо. Девушка потянулась, хрустнув позвонками и призналась, почему-то понизив голос почти до шёпота:  — Я взяла пару дополнительных смен в больнице. Сам понимаешь, хотелось бы хоть чем-то помочь. Сакура выглядела вполне умиротворённо и расслабленно. Она даже сняла с себя белый халат, оставшись в своём любимом лёгком платье, так что Наруто всё-таки решился спросить: — Есть повод для радости? — Не то чтобы для радости, — вздохнула она. — Но критический период уже миновал. Теперь жизни сенсея уже ничто не угрожает и это… знаешь, это вроде как хорошо. — Вроде как, — согласился парень. Он прекрасно понял, что именно подруга имела в виду. Некоторое время они оба молчали, каждый погружённый в свои мысли. Затем Сакура слегка вздрогнула, словно спохватившись, и прошептала: — По крайней мере, он будет жив. А всё остальное… — А со всем остальным ему поможем мы, — заявил Наруто, моля Богов, чтобы в его голосе было больше уверенности, чем он ощущал.