Крыши домов дрожат под тяжестью дней, Небесный пастух пасет облака, Город стреляет в ночь дробью огней, Но ночь сильней, ее власть велика.
***
Тоша потёр переносицу, приподнимая очки, и выключил настольную лампу. Сочинение закончено, теперь он мог не бояться гнева Лилии Павловны и с чистой душой идти на урок литературы. Дом был на удивление тихим, видимо нет ветра. Не дрожали ставни, не выли водостоки, никто не стучал откуда-то с чердака. Да и день сегодня был странный, будто выдернули из прошлого и приклеили в настоящее, как альбомный лист. Сегодня, холодным ноябрьским днём, праздновал юбилей глава семейства. Вообще, крики в их доме стихли ещё в середине лета. Просто у взрослых пришло молчаливое перемирие, возможно они устали, возможно пытаются узнать друг друга заново. Кто их поймёт. После небольшого, но сытного застолья мама увела немного качающегося отца спать, оставив Олю на старшего брата. Антон, как положено, почистил с ней зубы, переодел в пижаму и почитал рассказ из журнала. Омега закрыл страницы и потянулся к ночнику, но цепкая детская ладошка его остановила. — Тоша, а что значит «бета»? — Бета… Ну, ничего такого, Оль. Ты самая нормальная девочка. Мама с папой тоже беты, — он осторожно пригладил шелковистые волоски. — Значит, я не омега, как ты? — Нет, Оль. Девочка надула губки, а потом озвучила новый вопрос: — А что отличает тебя от Ромочки с Бяшенькой? То что ты можешь выйти замуж и родить? Антон захлопал глазами. И откуда такая осведомлённость? Он молча кивнул. — Ясно, – Оля зевнула. — Тогда это должен быть кто-то хороший и сильный. Как Ромочка, например… — она внимательно посмотрела на него, вперившись зрачками. Но омега этого не увидел, тоже зевая. Мальчик кивнул, чмокнул сестру в лоб и выключил последний источник света.***
Уже час Антон лежал под одеялом и не мог уснуть. От прежнего умиротворения не осталось ни следа. Сначала он думал о сегодняшнем дне. О Роме, о Стёпе, о каплях крови на паркете и обидной надписи на поверхности стола. В рёбрах скребло виной. Это ведь из-за него и его неумения разбираться в людях Пятифан сидел у директора. Антон хотел его подождать, но альфу, похоже, и не собирались выпускать так просто. Тоша никогда его таким злым не видел. Да и через пару часов озлобленное лицо альфы растворилось, расплылось, будто Петров снял очки. Он помнил паренька другим: активным, бушующим, грубоватым, хищным, но вместе с тем простым и понимающим. Все вокруг видели в Ромке молодого и грозного волка, и лишь немногие, вроде Полины и Бяши, понимали, что он не всегда был таким. Как и любой волк, он был щенком. Слабым детёнышем, которого больше не охранял клыкастый вожак, которого жизнь пинала под хвост и швыряла в него камнями. И волчонку пришлось учиться охотиться, учиться кусать, рвать в клочья, учиться подминать под себя других таких же щенков. Он слушал, как на кухне чем-то гремит мать, даже начал засыпать. Но, стоило ей уйти в спальню, Антону стало неуютно. У него всё время что-то не так. То слишком шумно, то, вот как сейчас, слишком тихо. Ощущение будто ночь затаилась, сдавливала стены, пытаясь проломить и достать прячущегося Зайку. В этой тишине оглушительно прозвучал стук. Что-то не сильно, но ощутимо стукнуло о стекло с той стороны. Забытая форточка приоткрыта, колыша штору, и звук через неё проходил того лучше. Антон замер. Может, комочек снега упал с крыши. Но тело всё равно оцепенело, когда раздалось ещё два таких стука. — Анто-о-он, — раздалось из-за окна хрипуче и глухо. Его звали. Ночь рычала мужским голосом, пытаясь достучаться. Сил чтобы обернуться к окну не было. Руки не слушались, ноги дёргаются под одеялом. Стук повторился несколько раз и ночной визитёр вдруг огорошил Петрова фразой: — Антон, твою мать, ты оглох там, епт? — кричал кто-то шёпотом под самыми окнами. Тошу будто ледяной водой окатили. «Рома!» Омега нащупал на тумбе очки, торопливо спрыгнул с кровати. На стекле с той стороны налип снег, видимо, Рома бросал в окно снежки. Антон с трудом приоткрыл створку, стараясь не скрипеть петлями, и высунул голову наружу. Ветра нет, но мороз тут же коснулся щёк и ушей. Внизу, стоя в сугробе, в неизменной чёрной шапке и косухе, и впрямь был Рома. У Тоши едва очки не упали с носа альфе под ноги. Нет, конечно, было бы ещё страннее, не окажись там Пятифана, но всё же. Рома оскалился, заметив знакомые волосы, и помахал рукой. — Я уж думал ты спишь, – пробасил он и прокашлялся. Голос его ломался, часто хрипя, как у древнего старика. Петров похлопал глазами, наклонился ниже. — Рома? Ты чего тут делаешь? — он повторил этот громкий шёпот, боясь потревожить кого-то из домочадцев. — Пошли гулять. Не долго, — Рома хищновато улыбнулся, обнажая клыки, а Тоша чуть не выпал из окна в снег. — Гулять? Но… А если родители, или Оля… — он прикусил губу. Что-то глубоко внутри толкало его вперёд, выйти, пройтись по пустынным улицам, поговорить с Ромой, нарушить все правила, как вечно делал Пятифанов и на что никогда не решался Петров. — А ты тихо. Не боись, мы вернёмся, они и не заметят. Я подожду, — он выудил из кармана сигарету, как бы входя в режим ожидания, а омега закрыл окно, пытаясь не шуметь. Мальчик включил настольную лампу и принялся на цыпочках искать по всей комнате вещи. По ту сторону Рома наблюдал, будто в театре теней, как Тоша, прыгая на одной ноге, пытается натянуть штаны, и ухмыльнулся, затягиваясь. Вскоре очкастый выключил лампу и с опаской приоткрыл дверь. Дом отозвался теменью и непривычной тишиной. Уж лучше бы скрипел как всегда, тогда его шаги можно было бы упрятать за кряхтением старого дома. Он подождал, пока глаза не привыкнут к темноте и с опаской вышел в коридор. Стараясь ступать на середину досок, осторожно двинулся мимо родительской спальни. Возле их двери он прислушался. Из комнаты слышно лишь громковатое после выпивки папино сопение. Антон кивнул и подошёл к лестнице. Она была серьёзным препятствием, но омега, много раз игравший с Олей в прятки, запомнил места, на которые нужно наступать, чтобы не шуметь лишний раз. Перемещаясь то с правого конца ступени на левый, то на центр, то на край, он наконец очутился на первом этаже. Наощупь нашёл свою куртку, шапку, а вот рукавички куда-то пропали, спрятались во тьме. Петров плюнул на них, обулся, тихонько повернул защёлку на двери и шпингалет. Дверь тоже скрипнула, по полу коридора заклубился пар, тянущийся с улицы. Антон вышел, осторожно ступая на крыльцо и медленно повернул в скважине ключом, закрывая замок. Рома усмехнулся, выкидывая оставшийся фильтр в снег. — Ну чо, погнали наши городских.***
Они шли по проселковой улице на стыке леса и жилого пункта. Сосны грозными великанами возвышались над головой, до самого неба. И без того необъятная Тайга казалась и вовсе бесконечной, но сегодня была тиха. Ветра не было совсем, снег скрипел под подошвами. Антон жевал жвачку, которую принёс Рома, что-то со вкусом химозного яблока. Сам альфа шёл рядом, куря уже вторую сигарету. Удивительно, как Рома может спокойно спустить в лёгкие пачку за раз и не шелохнуться. Даже Бяшу начинает мутить после четвёртой. Кстати о нём… — Ром, что там с Бяшей? — Антон обеспокоенно оглядел Пятифана, а тот спокойно выпустил в небо густой столб сизого дыма. — Да ничё, опять на заброшке спит. Ну, сегодня у меня перекантуется, мать всё равно в ночную. Видимо, из-за того что Ирину вызвали в школу, ей пришлось брать отгул и отрабатывать ночью. Антон поджал губы и решился. — Рома… А что у директора было? Сильно ругали? Ты прости, это же из-за меня… — Да ты чо, Заяц, не извиняйся! Будто впервой, — он поджёг ещё одну, затянулся. — Зато фуфел этот от меня ещё по пути в кабинет отхватил… Рома никогда не расскажет, что Полюшкин, гнусавя, пробормотал то, что, собственно, написал на чужой парте. И оборвался на том же слоге, прерваный ромкиным кулаком, даже, вроде, язык прикусил. — Ну, петух этот, директор который, орал конечно… Потом ещё и мать этого гандона притащилась, та ещё фурия… А потом и батя Полюшкиного пришёл, он военный походу. И знаешь чо? — Что? — Антон навострил уши. — Он меня за уголок отвёл и руку пожал, во так, — альфа выставил вперёд сбитую ладонь и сложил пальцы, показывая габариты чужой руки. — Пожал? Почему? — Тоша непонятливо взглянул на чужую усмешку. — Да батя, я так понял, в разъездах вечно, а мамка с бабкой из Стёпки бабу сделали. Он и в кабинете директора сразу под юбку спрятался, дитятко ебать. Ну, а я его на место считай поставил, — Рома фыркнул, расправляя плечи. — А ты что сказал? Ну, в ответ? — омега выплюнул жвачку, потерявшую вкус, а гопник заулыбался. — «Рад стараться»! — и хрипло захохотал. Не сдержавшись, Петров подхватил его смех, так что от дыхания очки запотели. Дома казались чёрными коробочками с белыми от снега крышами и яркими окошками, из которых струился жёлтый и оранжевый свет, расползаясь по снегу вокруг. Посёлок мерцал в холодной синеве ночи огнями свечей. Где-то вдали лаяли между собой собаки, будто переговаривались. В отдалении видны пускающие газ трубы небольшого завода, за счёт которого живут несколько посёлков. На самой вершине мигают непонятно зачем нужные огоньки, а зловонный смог, отражаясь в свете полумесяца, уходит в космическую черноту. В центре посёлка стоял сельский магазин "Нептун", весь побитый временем, с облупившейся до цемента краской и рыжими подтёками у самой крыши. И почему именно "Нептун"? Из-за того что внутри вечно сыростью пахнет? Петров усмехнулся своим мыслям и перевёл взгляд дальше. За бетонным ограждением с отверстиями в виде маленьких арок был крохотный парк. По сути даже аллея с дорожкой посередине, метров сто в длину, по бокам от которой расположились берёзки. Она начиналась с калитки, которая держалась на честном слове, а заканчивалась постаментом, рядом с которым, в снегу, одиноко лежал бюст Ленина, скинутый местными шалопаями. Сбоку к алее прижимался многоквартирный дом, единственный на весь посёлок. Всего три этажа и четыре подъезда, зато из серого кирпича, хорошо отаплиевамый. Окна здесь тоже освещали жёлтыми бликами ветки берёз. В одном из тёплых квадратиков света Петров заметил знакомую фигурку. – Это не Катя там? – он подёргал мальчика рядом за рукав кожанки, заставляя повернуть голову. – Да наверное, она здесь живёт, – передёрнул плечами Пятифан. Он вдруг схватил Антона за руку и взглянул вниз. – Бля, Тоха, ты че без перчаток, мороз ведь. Так, вот, эту на правую цепляй. И не отнекивайся мне тут! Так... А теперь левую давай. Вот... – он сжал мягкую холодную ладошку, поглаживая огрубевшими тёплыми пальцами, и сунул их сцепленные руки в карман кожанки. На секунду Рома сильнее вдохнул, стараясь не краснеть, а Антон покорно шёл рядом. Сердце заплясало джигу, даже показалось, что приподнимает отцовскую кожанку в районе груди. Тук тук тук тук тук Тоша поднял голову, глядя на абсолютную синеву неба, лишь с несколькими белыми мушками. Вот летом можно было до утра наблюдать, как, подпираемый макушками сосен, над Тайгой плывёт Млечный Путь. Зато, у зимы свои звёзды есть. Они остановились у одного из ещё работающих фонарей. Воздух не двигался, был каким-то морозистым и густым, будто студень, от чего снежинки плыли к земле невообразимо медленно. Несколько крошечных танцовщиц приземлилось на кончик красноватого носа омеги и тут же растаяло. Холодные капли вызвали мурашки по спине, да и холод от земли пробрался под каучуковые сапожки. Лишь бы не заболеть. Хотя, удивительное дело, осень прошла, а Антон ещё даже не сопливил ни разу, как и Оля. Мама, помнится, хвалила свежий воздух и летнюю беготню детей с пятифановской шайкой. Её главарь, кстати, больше не курил, от чего сигаретный дым не застилал блеск серебра в танце снежинок. – Красиво... – Антон выдохнул паром в черноту неба. – Угу... – согласился Ромка, в упор разглядывая снежинки, отражающиеся в зелёных глазах под линзами и длинные тени, отбрасываемые белёсыми ресницами на алые щёки.***
Шли обратно, решив срезать дорогу через мелкие разветвления улиц, дабы дойти скорее, а зря. В темноте, где сломался фонарь, из-за поворота выплыла грузная фигура, скрипя снегом под тяжёлыми подошвами. В свете луны видна лишь меховая шапка и форменная синяя тельняжка. На груди ярко отсвечивала от снега пришивка "Милиция". Мужчина подошёл неторопливо и спокойно, но Ромка всё равно инстинктивно заслонил омегу плечом, а тот едва не втиснулся гопнику в лопатку, напряжённо дыша на ухо. И что теперь? Его арестуют? Отведут в полицию? Позвонят родителям? Ох, и отхватит же он от папы ремня... – Что, молодые люди, прогуливаемся ? – голос звучал устало, тень юмора лишь мельком пробежала где-то позади. Тоша вздрогнул от знакомого низкого голоса ― даже интонации эти вот насмешливые узнал ― и вздёрнул голову. Сигареты в зубах, как когда участковый заходил к ним после переезда, не было, лицо замазано сумраком ночи, как у партизана, одни глаза поблёскивали. Так в них смотреть проще ― не видать ни зрачков, ни радужек. – Да мы засиделись. Вот, провожаю омегу домой, – это легко слетело с ромкиных губ, без единой дрожи, без намёка на ложь или тот страх, что испытывал, почему-то, Петров. Нет, Ромка ссыкушником точно не был. Ссыкушник - это Стёпка Полюшкин, а у Ромы этой слепой безбоязненности хоть жопой жуй. Он из тех мальчишек, которые после школы с пацанами едут домой на закорках трамвая и, хоть руки потеют, крепче цепляются за него на поворотах. Он тот мальчишка, который разгоняет подаренный Антону родителями велик быстрее ветра, на зависть всем друганам и летит хер знает куда, когда педали крутятся уже по инерции. Опять двойка по физике, Роман! Ромка тот мальчишка, который поздней весной моет окна на школьном дежурстве и за подтёком птичьего помёта на стекле лезет так далеко, что оголтелая училка визжит Пятифанов, а ну слезай! Откуда тут взяться ссыкливости, если ты мальчишка, воспитанный улицей? – Да ты, Пятифанов, джентльмен, – шутка в его голосе зазвучала отчётливее, но всё ещё слабо, как первый хрустящий ледок на лужах. Тихонов достал сигарету, похлопал себя по карману, поднял взгляд на мальчика в чёрной шапке. – Огоньку не найдётся? – всё ещё хмурый после шуточки мусора, Рома без отрицаний вынул из кармана коробочек с газом. Язычок пламени покачнулся, вспыхнул кончик папиросы и сразу заклубился дымом. Судя по всему, эти двое знакомы, даже хорошо знакомы. Хотя, зная характер пацана, он наверняка не раз бывал в отделении. Теперь лицо альфы видно лучше в свете тлеющего табака. Тот же тонковатый нос, усталые глаза, серые. От него пахло табаком, таким же как от Петрова-старшего, одеколоном и, горьковато, прополисом. Видать, это его природный запах. Серые радужки дёрнулись, смещая взгляд с гопника на его омегу. То что это его омега Константин понял сразу, даже если сам блондинчик об этом ещё не знает. Вон как Ромка подбоченился, расставляя локти, закрывая мальчика от чужих глаз, и брови свёл. Будто предупреждал участкового от прикосновения к объекту своего обожания. Тихонов же, не боясь тихого рычания волчонка, разглядывал омегу. В темноте видно плохо, понял только что тот мелкий, щупловатый, с ещё детской округлостью на щеках и в блестящих окулярах. Прямо как... – Ты, малец, на племяша моего похож, – сорвалось само. – Шустрый парнишка твоих лет, в таких же окулярах. Всё книжками зачитывался, детективами... Когда летом приезжал погостить, говорил, что в школу милиции мечтает поступить. Как я, хотел людям помогать, смекаешь? – Ни на кого он не похож, – Антон удивлённо оглянулся на рычащий голос Ромки. Милиционер, кажется, проигнорировал внезапный выпад чужой агрессии, только затянулся, так что разом ушло пол сигареты. – Ох, ребятушки... Сидите-ка вы лучше дома, не ввязывайтесь ни во что, – он уставился тяжёлым взглядом на Рому. – Жизнь сейчас совсем другая пошла. – Я... Не полезу, – смягчившийся тон Пятифана звучал необычно для слуха. Тихонов заметил глаза Романа, быстро покосившиеся на омегу за плечом, и тихонько усмехнулся. Видно, что не полезет. Даже если раньше сам о себе не думал, то теперь есть ради кого. Участковый поднял взгляд на одинокую луну. – Идите скорее, родители наверняка волнуются. И ты, как проводишь – сразу домой. Понял, Ромео? "Почему Ромео? Из-за того что он Рома?" – Понял, понял... Харе трындеть, мусор... – Тоша пискнул, ошарашеный явным оскорблением в сторону милиционера, но мужчина только хмыкнул, трепя Пятифана по чёрной шапке. Мальчик развернулся, крепко сжимая в кармане омежью ладонь, и быстро пошёл по дороге. Петров неловко плёлся за ним, оглядываясь на застывшую на дороге фигуру милиционера, всё дальше уходящую в сумрак. Шли торопливо, мимо чёрного леса, который тихо нависал справа, будто следил. Антон посмотрел на хмурый профиль Ромы. – А что с племянником участкового? Пятифан нахмурился, зашагал медленнее, будто обдумывал слова, вздохнул. – Пропал он, когда на лето приезжал. – В смысле? – Тоша вздрогнул. Его почему-то пугало сравнение с пропавшим мальчиком. Почувствовав в морозном воздухе взволнованный запах омеги Ромка ласково погладил пальцем потную ладошку. – Забудь. Со мной не потеряешься. И не тронет тебя никто. А попытается – всеку. Дорога шла будто бесконечно. Ночь была тиха. Лес не охотился за ними, снег сверкал в спокойствии. Тьма больше не шевелилась, не смотрела в спину. Антон стиснул крепкие пальцы, прижался к предплечию Ромки, на всякий случай. Почему-то, он ему верил.