Мама, что делать, его лоа ослеп, По запаху перемещается в пустоте, Будто тянет его ко мне прозрачный клей Из змеиных тонких сваренный костей, Будто ты меня сшила змеиной иглой, А прореху на сердце оставила, Я не знаю его так, как его лоа, Научи меня танцевать с ним по правилам
***
Перепуганный глава семейства Петровых примчал с работы тут же, как только ему сообщили о случившемся. Его сын, нашпигованный подавителями, лежал амёбой на маленьком диванчике в учительской, пока его обмахивала какой-то тетрадкой губастая студентка-практикантка. – Антон! – мужчина подскочил, не раздеваясь, касаясь своей широкой ладонью мокрого горячего лба сына. Омега смог только приоткрыть дрожащие белые ресницы, глядя на лицо отца сквозь пелену, и снова закрыть их. Будто сквозь толщу воды он слышал голоса родителя и стоящей рядом Лилии Павловны. Ему не нужно было гадать о чём поинтересовался отец у женщины взволнованным шёпотом. Получив отрицательный ответ, он облегчённо вздохнул. Потом она уже подробнее поведала о произошедшем. Пока всё та же ярко накрашенная омега осторожно одевала Антона, медсестра, уже сделавшая ему ещё один укол в вену, давала Олегу инструкции. Тоша понял лишь то, что она настоятельно советовала им обратиться в больницу по окончании течки. Оно и ясно, Антон потёк слишком рано, он ведь даже не перешагнул порог четырнадцати лет, а значит у него случился какой-то сбой. Хрупкое тело оказалось в крепких руках отца. Антон мотнул головой, видя знакомые пуговицы пальто, замыленный фикус и фигуры учителей. В проходе появился знакомый щуплый силуэт. Это Бяша притащил его рюкзак и сменку. Бета трусцой засеменил за взрослым, разглядывая светлую макушку. – Тох, ты как, на? – негромко поинтересовался черноглазый. Ответом ему было невнятное мычание. Они вышли на улицу, к воротам, где Олег припарковал машину. Мальчишка рядом услужливо открыл заднюю дверь и Тошу уложили на заднее сидение. У его ног приземлились его вещи. Петров перекинулся парой слов с бурятом, и Антон чётко услышал имя Пятифана и то, как отец рассеяно попрощался, садясь за руль и заводя мотор. Его глаза наблюдали за омегой в зеркало заднего вида. – Ты как? Плохо? Не тошнит? – мальчик в ответ лишь проблеял что-то отрицательно. Папа что-то ещё говорил, успокаивая сына, а на деле скорее себя, но Антон уже не слышал, погружаясь в дрёму. Очнулся он быстро, будто и пяти минут не прошло, от того что машина остановилась. Затем мужчина вышел и открыл заднюю дверь, пуская в кабину холодный воздух, и достал омегу. Брал на руки осторожно, будто безумно дорогой тончайший китайский фарфор. Под его ногами хрустел снег. Антон с трудом раскрыл свинцовые веки, видя тёмный на фоне снега дом, из которого выскочила взволнованная мама, прямо в тапках подбегая к ним, трогая лоб своего ребёнка и сыпя кучей вопросов. Олег остановил супругу, кивком показывая на дверь. Дальше Тоша чувствовал лишь тепло дома, запах застоявшейся в щелях пыли, слышал скрип лестницы. Затем под спиной прогнулся матрас, скрипнула пружинная железная кровать. То, как Карина аккуратно раздела его, он уже не помнил, провалившись в сон.***
Рома тихонько шипел, пока школьная медсестра перевязывала ему руку. Болью отозвались проколы его же клыков, ладно хоть зашивать не пришлось. От природы клыки альф устроены так, чтобы не разрывать плоть слишком сильно, способствуя быстрому заживлению. Очень хотелось курить. Голова всё ещё пульсировала и ощущалась как воздушный шарик. Ромка плохо помнил произошедшее. Курил себе с Бяшей, как ощутил запах из приоткрытого окна. Такой сильный, что даже сквозь дым почувствовал. Поняв, что это Антон, он сорвался с места, стремясь оказать помощь, но чем ближе он был, тем меньше соображал, уступая место зверю. Следующее, что он помнит – это боль в руке от укуса. Видимо часть сознания смогла таки взять на секунду контроль над правой рукой, в последний момент прикрывая ей чужой загривок. Сидеть вот так, рядом с текущим Тошей было невыносимо. Зверь всё рвался, убеждая Вот омега. Вот Тоша. Податливый, желающий, горячий. Бери скорее! Бери, пока кто-то другой не забрал! Но Пятифан лишь сильнее впивался в руку, чувствуя металл крови на языке. Нельзя так с Антоном. Он заслужил лучшего, чем быть изнасилованным в грязном школьном туалете. Альфа убеждал себя, что у него ещё будет время распробовать Антошку. У них ещё будет возможность насладиться всеми прелестями течки, когда они будут старше, с нормальной работой и задумаются о потомстве. А метку он хотел поставить, когда оба будут полностью понимать происходящее. И всё же, с каждой минутой держать зверя в узде было труднее, волк вновь рвался к омеге, из груди доносилось его рычание. Или это рычал сам Ромка? Следующее возвращение в реальность произошло когда ударом ладошки обожгло его щеку. В ушах звенело, его кто-то удерживал, а перед глазами плыло лицо Полины и её успокаивающий голос. Кое-как разобрались с последствиями, напоили Пятифана успокоительным, привели в чувства избитых парнишек. Рома не помнил как дрался с ними, но узнавал свой почерк на их вспухших побитых лицах. Отошедший от случившегося он честно извинился перед каждым, пожимая руку. Они, трясясь, видимо ещё помня отголоски драки с одичавшим Ромой, кивали головами. Не трясся лишь один. Парень на класс старше, Артём Гавлеев, или же Пёс. Раньше его поддевали "Гав-гав", но он быстро показал, что даже спокойных собак лучше не дразнить. Он жил по понятиям, да и пацаном являлся ровным, но в банде Пятифана не состоял, хотя мог бы. Отношения с Ромой у них были спокойными, Пятифан даже как-то поделился с ним сигой, но и друзьями они не стали, да и не смогли бы. Было в них что-то разное, как у пса и волка. Артём, приняв извинения сдержанным кивком, спросил о Тоше. Ромка заверил, что всё хорошо и омега нетронут. Напрягшийся было Гавлеев расслабился, кивнул и ушёл восвояси. Рома увидел, прильнув к окну, как Петров-старший несёт сына в машину, а за ним топает Бяша. Теперь можно выдохнуть, Антон точно в безопасности. От созерцания чужой машины, уезжающей по снегу к посёлку, отвлёк знакомый стук каблуков. Во владения медсестры важно вошла Лилия Павловна. – Ну что, как самочувствие? – её вечно строгий и чересчур громкий голос, отразившись от стен, больно дал по ушам. – Жив буду, – ответил Рома, вертя руку в марлевом бинте. Учительница кивнула важно и замолчала, будто нужно что-то ещё сказать, но она не слишком хотела признавать очевидное. – Ты молодец, Роман. Честно говоря, не ожидала такого от альфы, а особенно от тебя, – вот вроде и похвалила, а вроде и оскорбила. Умеет же, грымза. – Можешь считать себя героем, – вдруг добавила она и лицо её приобрело выражение, будто она вспомнила что-то очень болезненное из прошлого, но, отринув ненужное, она вновь вернула маску горделивой строгости и чинно вышла из медпункта.***
Роме дали пару дней, чтобы оклематься. Не то чтобы ему это было нужно. Он впервые был не против пойти на занятия, потому что зимой в их краях долго не погуляешь, а дома сидеть невмоготу. Он спать не мог от волнения. Мальчишка ходил по комнате из угла в угол, метался как тигр в клетке. Зверь рыскал вокруг, сканировал носом воздух, искал омегу. Не мог всё избавиться от волнения и дикой тяги. И Рома не мог. Один раз даже притащился к их дому ночью и бродил вокруг, как оставленный на улице пёс. Стучать нет смысла, спасибо за столь поздний визит ему ни тошины родители, ни сам Антон не скажут. Когда он вернулся, с удивлением обнаружил вернувшуюся со смены мать. Она ничего не спросила, только заварила ему чай и пригладила стриженные жёсткие волосы. Рома завтракал приготовленной на скорую руку подгоревшей яичницей и запивал несладким чаем. За окном занимался тусклый зимний рассвет, окрашивая всё из синего в грязно-серый. Тихо шипя, радио поймало волну. "... Ты хотел быть один, это быстро прошло, Ты хотел быть один, но не смог быть один" Ромка не стал перематывать на этот раз. Сам не знает почему. Он слышал минус песни на гитаре, но не её саму и теперь повернул колёсико, делая тише звук. Вёл себя, как когда Харитон рассказывал сказки, для которых Рома считал себя слишком серьёзным пацаном на серьёзных щах, а сам тайком подслушивал в коридоре. "Твоя ноша легка, но немеет рука, И ты встречаешь рассвет за игрой в дурака. Доброе утро, последний герой! Доброе утро тебе и таким, как ты, Доброе утро, последний герой. Здравствуй, последний герой!" Может ли Рома считать себя героем? Вряд ли, он не сделал ничего такого. Тошу защищать – его обязанность. Даже если защищать от самого себя. Первые и мутные, в цвет зрачков несвежей рыбы, лучи скользнули робко на стол. Ромка допил чай, туша бычок в синей хрустальной пепельнице. Мать наверняка уже знает о его вредной привычке, но никто из них об этом пока не обмолвился. Она тоже курила, с тех пор как Ромке исполнилось пять, но всё ещё пыталась таиться от сына, неясно зачем. Мама курила "Космос" в тёмно-синей пачке, Рома иногда находил бычки с акварельными красными следами от помады на фильтре. Такие курил отец. Видимо, это была привычка всех вдов: перенимать вещи, привычки, детей покойных мужей. Ромка вычистил пепельницу, помыл кружку, замочил тарелку и выключил радио. Сегодня Антон возвращается в школу.***
Тоша провёл мучительную недельку. Сначала течка внепланово подошла в школе, но дома стало не легче. Первая течка всегда проходит болезненно по каким-то причинам. К тому же, в это время нельзя принимать подавители в таблетках, только внутривенно и лишь три дозы, иначе можно сбить себе весь гормональный фон. Омега крутился в кровати в полумраке комнаты. Всё тело пекло, как под июльским солнцем в полдень где-нибудь в Анапе. Его била дрожь, пот тёк по вискам и бровям, особенно в моменты обострения, когда живот сводило болезненным спазмом, да так, что вдохнуть не удавалось. Воздух постоянно был горячим и липким, даже проветривание не помогало. Карина приходила иногда, приоткрыть форточку и сменить пропитанные потом и секретом простыни, заставляя Тошу дико краснеть. С мамой они будто вновь познакомились, оттаяли друг к другу. Состояние Антона сблизило их, вернуло во времена до переезда. Она приходила, помогала переодеться, приносила еду, гладила волосы хныкающего от боли сына. Иногда он ложился к ней на колени, получая свои поглаживания. Будто ему снова пять, он опять простыл, его снова лихорадит, жарит до красноты перед глазами, и он может только бормотать жалобно сначала "Ма-а-а", а потом "Рома-а-а". К хулигану нестерпимо тянуло, будто железными цепями. Иногда омега просыпался от дикого желания позвонить и позвать наконец Пятифана, чтобы избавиться от мучений, но не выходило. Карина удивительно спокойно реагировала на имя мальчишки из его уст и успокаивала сына, говоря, что они встретятся через неделю. С Олей они виделись мало, родители не пускали её в комнату брата. Он мог лишь слышать взволнованный голосок за дверью. Брат и сестра успевали пообщаться лишь несколько минут в день в промежуток, когда зверь отпускал мальчика на пару часов, давая помыться и поесть. На шестую ночь с начала течки природа, видимо, решила отыграться на Антоне в отместку за неисполнение своих обязанностей по продолжению рода, из-за чего омеге было ещё хуже. Мышцы нестерпимо ныли и немели, по венам будто пустили раскалённый металл, виски стучали набатом, градом тёк по коже пот. Тоша уже выпил графин воды, но всё ещё ощущал себя обезвоженым. Одежда вновь липла к ягодицам и бёдрам, живот сводило, ниже всё горело и до боли пульсировало. Омега скользнул рукой в бельё тихо скуля. Пара неловких дрожащих касаний и блондин забился в судороге тихо простанывая, скорее от боли. Пальцы на ногах поджались, бедра напряглись, живот резко сдавило тисками до слёз. Антон стиснул зубы, – удивительно как они ещё не раскрошились, – а затем облегчённо упал на подушку. – Рома... – произнёс он на выдохе. Это имя уже много дней не давало ему покоя. Немного придя в себя, Петров бесформеной жижей стёк на пол, стянув прилипшую сзади ткань и доставая из под кровати чистые шорты, с трудом надел их. Пол был жёсткий и скрипучий, зато божествено прохладный. Антон ощутил себя остывающей после печи выпечкой. Так приятно, что уснул, прижимаясь к полу щекой.***
Он проснулся от луча, скользнувшего меж плотных штор прямо ему в глаза. Омега начал сонно шарить по полу в поисках очков. Потом вспомнил, что они на тумбе и неспеша сел. Тело ломило от сна на холодном полу, но было далеко не так плохо как за прошедшую неделю. Он ощущал себя больным, но его не лихорадило, не пекло, только организм был изнемождён. Внутренний зверь лениво отдыхал, снова став паинькой. Петров нашёл очки и вышел из комнаты, зевая. К нему тут же кинулась обниматься радостная Оля, утаскивая его на кухню. Мама, только залившая в сковороду омлет, подошла к детям. – Оль, не донимай брата. Тоша, ты как? Не жарко? Ничего не болит? – она осторожно коснулась липковатого от пота, но уже не горячего лба мальчика и выдохнула. – Нет, мам, мне уже лучше, – Антон проморгался, начиная ощущать себя неловко. Он наверняка так сильно пахнет, что даже две беты могут это ощутить. – Ладно. Иди пока, прими душ и выходи завтракать. Оля, садись, начнёшь пока, а то Антон там надолго. Поправив очки, он вышел из кухни, желая смыть всю стыдобу со своего тела, но его остановил стук в дверь. Антоша замер, как услышавший свору собак заяц, повернулся к двери. Стук не повторился. Мама о чём-то говорила с дочерью и открывать дверь, видимо, не собиралась. Помявшись на скрипучих досках он подошёл к двери, щёлкнул щеколдой. В лицо подул свежий морозный ветерок, но на крыльце никого не оказалось. Антон поправил очки на носу и заметил что-то внизу. У двери, в гнезде еловых веток, лежала большая горсть круглых ягод цвета индиго. Плоды можжевельника сияли тонким слоем беловатого инея, на некоторых даже можно разглядеть крохотные травянистые узоры, какие обычно бывают на окнах. Смотрелись они сладко, как конфеты, будто положи их в рот и они растают на языке кисловатым соком. Хоть фотографируй и отсылай в журнал или газету. Вокруг, на тонком слое снега, который намело на крыльцо, вились звериные следы. Лес поздравлял его с новым этапом жизни.