А он придет и приведет за собой весну И рассеет серых туч войска, А когда мы все посмотрим в глаза его На нас из глаз его посмотрит тоска. И откроются двери домов, Да ты садись, а то в ногах правды нет. И когда мы все посмотрим в глаза его, То увидим в тех глазах Солнца свет
***
Ира не была удивлена, увидев что сын вернулся домой уже заполночь. Её удивила его лёгкая походка, почти летящая, и то, как он напевал что-то под нос. Омега как раз заварила себе чай, вернувшись со смены, когда на кухню влетел Рома. От него пахло костром и чем-то нежно сладким. Скаля зубы и приплясывая, он закинул в рот конфету. – Мамуля! – сын обнял Иру, крепко чмокая в щеку и смеясь. Женщина хлопала глазами, глядя на отпрыска, но потом устало улыбнулась и провела рукой по взлахмоченым волосам. – Что такое? Хорошее что-то случилось? Рома согласно кивнул, наливая заварку в кружку. Хотел насыпать сахару, но сахарница была пуста. Пришлось сходить в кладовку, где были три мешка запасов. Не смотря на поздний час, они сели друг напротив друга и принялись чаёвничать, поедая из баночки земляничное варенье. Рома сам собрал в прошлом году в лесу килограмм земляники, только вот испачкал майку, в которой нёс ягоды. Ира натягивала кофту на озябшие тонкие пальцы. Она всегда мёрзла, а Рома с детства был очень тёплым, почти горячим, никогда не боялся северных холодов. Хотя это, скорее всего, результат закаливания, которым занимался вместе с ещё маленьким сыном Пятифан-старший. Казалось, будто это было вчера, что сидел её муж на этой кухне, за этим столом, в хрустальной пепельнице тлел бычок, Рома сидел на колене отца без пары молочных зубов, и наблюдал, как тот припаявал что-то в схемах старенького радио. Радио работает исправно и по сей день, а вот того, кто его чинил в живых уже нет. Для городской девушки посёлок был довольно непривычен, она даже думала переехать в родной город, который был поблизости. Но её муж упорно отказывался, говоря, что местная ведьма, живущая на отшибе среди леса, посоветовала ему не покидать посёлок ради счастья его сына, а она ещё никогда не ошибалась. Ну, а после смерти Пятифанова было некуда и незачем переезжать. Женщина опустила взгляд в кружку, а потом подняла на довольного Ромку. Видеть его таким было необычно. С малых лет он строил серьёзное лицо и храбрился. Приходил с разбитыми коленками, носом шмыгал, глаза мокрые, но не плакал. Да и в объятья шёл через силу, бормоча, что он взрослый парень и сопли ему утирать не надо. Ирина не распрашивала о причине такой радости. Её сын всегда рассказывает тогда, когда посчитает нужным. Надо же, когда её Ромочка так вырос? Его голос огрубел, больше не было в нём звона колокольчиков. На месте молочных зубов были острые клыки. Некогда нежные детские ладошки теперь огрубели от работы, турников, кожи боксёрских перчаток. Запах сквозил мускусом и остротой, он больше не пах как детский стиральный порошок. Тонкая фигурка худощавого малыша сменилась на высокую, крепкую, жилистую. Они так похожи. Будто его отец сам рожал. И схожесть эта сквозила порой в мельчайших жестах. В том как рывком отрывает кусок от хлеба, как притаптывает ногой в моменты волнения, или инстинктивно прихватывает мочку уха когда лжёт. Досадно. Погружённая в проблемы, работу, в попытках смириться наконец с потерей, она как-то не заметила, как Рома вырос. Вырос без неё, самостоятельно. Она не видела, что ключ к жизни – вот он, совсем рядом, бегает и пинает мяч. Рома никогда её не винил ни в чём. Ни в занятости, ни в усталости, ни в курении. Вопреки его внешности и статусу местного бандюгана сердце у него большое и горячее, не испытаное лаской. Он готов выслушать и простить, умеет вести за собой, хоть и не всегда поступает правильно. Просто мать была занята их выживанием и у ребёнка появилась вторая мать – улица. А у неё закон простой: "Выживает сильнейший". Ира боялась, как бы её сын, подверженный этому закону, не огрубел сердцем. Это едва не случилось на самом деле, но пару лет назад он незримо стал меняться. Было что-то, что отогревало его душу и радовало, по всей видимости, и сегодня. – И как у тебя такое варенье получается? – спросил между делом парень, облизывая ложку. Женщина вздрогнула и тут же незримая тень печали легла на её лицо. – Папа твой научил. Рома замолк, чувствуя, что бередит старую рану, но всё же была вещь, которую он хотел знать. – Мам... А вы с батей как сошлись? В смысле, ну... – он неопределённо повертел ложкой в воздухе. Утомлённое лицо женщины чуть разгладилось. Она подняла взгляд к деревянному потолку, выкрашенному белой краской, прибывая где-то в прошлом. – Я с ним особо общаться не хотела. Я ж всего на две недели приехала к тёте, а потом на дискотеке плохо стало, он меня на воздух вынес. Я просто поблагодарить хотела, а он и заявил: "Теперь я на тебе жениться обязан"... Рома уже слышал эту историю, но мама явно расщедрилась, повествуя дальше. – Ты отца помнишь. Он большой был у тебя, как скала, даром что безобидный как ребёнок. Ну я, дура, и испугалась. А он меня измором брал. Я от него и в окна выпрыгивала и через огороды уходила. Всё время ловил ведь... Альфа удивлённо приподнял брови, поражаясь чужой настойчивости. Но, если представить, что Антон от него бы бегал, то вёл бы себя Рома точно так же. – И что дальше? – Дальше... Дальше я от него убегала через лес и заблудилась... А я там не была ни разу, так ещё и Тайга ведь. Бродила кругами, бродила, уже темнело, дождь пошёл сильный. Сижу под сосной, помню, с родными прощаюсь, и тут на поляну папа твой выскакивает. Мокрый весь, уставший, с тем же букетом ромашек в руках... Он меня нашёл. Духи, говорит, лесные привели. Ну, а потом он меня из лесу вывел, домой повёл, чаем с вареньем вот накормил. Я у него спросила рецепт, а он сказал, что чтобы его знать, нужно замуж выйти. Через неделю я уже вещи перевезла. Выпив чай, омега промыла кружку и пошла отдыхать. Рома тоже убрал со стола, выключил свет. В зале на полке стояла армейская фотография отца. Внушительная фигура не портила добродушного лица. На рамке появился тоненький слой пыли, надо бы протереть. Разглядывал человека, способного ради своей омеги войти в тёмный дремучий лес и найти её там. Спасти. Готового ради семьи подставить голову под пули и сжимать в руках горячий ствол автомата. Задумавшись об этом, Рома кивнул и улыбнулся, в точности копируя чужую улыбку с фото. Да, они похожи.***
Просторную кухню освещал оранжевый свет лампы в абажуре. Этот свет ещё сильнее контрастировал с тёмно-синей, как клякса в тетрадке, ночью за окном. Где-то в щели дома пел сверчок и ему вторили собратья с улицы. От кружки с цветочным узором медленно поднимался пар. Отец сидел напротив Антона, вперившись суровым взглядом и сложив руки на груди. Мальчик не мог смотреть на него, но в чае как на зло отражалось хмурое скуластое лицо с густой бородой. Омега пальцами мял края шорт, потому что футляр с гитарой остался в коридоре. Тиканье часов в зале раздражало. Не выдержав, первым начал мальчик. – Ты... Почему так рано? – Авария на производстве. А ты почему так поздно? – не без издёвки спросил бета и нахмурился сильнее. Брови у него широкие и кустистые, а мальчик пошёл в мать, у него тонкие и светлые. Всё так же не глядя Антон ответил: – Гулял... – В двенадцатом часу? По лесу? – тон голоса повысился и надавил на плечи, будто тяжёлое коромысло. Антон поджал губы. Мужчина наконец вздохнул устало, поднялся, полез на полку, где в пакете хранились спрятанные от Оли конфеты. – Я был не один. Меня проводили, – буркнул тихо омега в попытке себя оправдать. – Я видел. – Что? – Я вас видел. Мальчик ощутил, как упало куда-то вниз сердце, потом застучало, заставляя бледную кожу розоветь. Как много он видел? То что рядом был Рома? То как они обнимались? Или же... – Отвечая на твой вопрос: Да. Видел я, как он тебя в щеки целует. Чего так смотришь, луна яркая, видно всё. Пискнув, омега уткнулся в ладони, просовывая пальцы между лицом и очками. Он только вступил в отношения с мальчиком, а его отец уже в курсе и видел их обжимания. Он робко взглянул на родителя. Тот помешивал свой чай и лицо его не отражало ни злости, ни прежней суровости, ни насмешки. Он смотрел на сына спокойно, светло-карие глаза в свете лампы были почти янтарными, лучились, как солнце, теплом. Пальцы сжали ткань сильнее, ладошки потели. Не хотелось получить выговор. Что если ему запретят заводить отношения с Ромой? – Антон, – серьёзным тоном начал отец, – ты уже взрослый юноша. И физиологически тоже. Рома хороший парень, пусть и босота*. Гулять не запрещаю, но пусть тогда приходит и отпрашивает, чтобы вы до ночи не таскались. И да, надеюсь, ты понимаешь, что никакой близости и быть не может. Оба ещё юны для такого, к тому же у тебя проблемы со здоровьем. Ты меня понял? Антон поднял глаза на отца, ощущая как пылает лицо, но этот разговор ему почему-то понравился. Впервые он говорил с ним, как со взрослым, прямо всерьёз, а не показушно. Омега твёрдо кивнул, и Олег отпил из кружки. – Ты расскажешь маме? – сглотнул парень. Её он боялся, всё же, больше чем отца. Тот лишь качнул головой и подмигнул ему. – Пусть это будет небольшой тайной, – Папа наконец улыбнулся и Антон расслабился, чуть обмякая на стуле. Лишь сейчас, глядя в его лицо, Антон заметил углубившуюся сетку морщин в уголках усталых глаз, и что седых волос на висках стало больше. Его отец удивительно состарился за последние два года, Антон тоже повзрослел. Раньше он страдал от перемен, но, как оказалось, то было лишь к лучшему. Если бы отец не попался тогда на афере, не переживи их семья столько бед, Тоша сегодня не получил бы нежного поцелуя от Ромы, родители не закалили бы трудностями свои отношения, сделав их ещё крепче, Оля не знала бы толком прелестей окружающей их природы. Всё что ни делается, всё к лучшему. Глаза у парня уже слипались, сам он зевал, поэтому папа погнал его спать. – Иди ложись, пора, уж в ногах правды нет. И да, давай чтобы твой под окнами каждый день не шатался, пусть уж заходит. Так зятьку и передай. Антон вновь вспыхнул и под смех отца поспешил к себе, но у прохода на кухню остановился, оборачиваясь. Взглянув на отца, пожевав губы, Тоша решился. Раз уж они серьёзно разговаривают друг с другом. – Пап... Часто вы с мамой ссорились? Ну, раньше? – Раньше... Нет. Хотя, был один раз...***
Машина остановилась у прочного крыльца дома на самой опушке. Сумерки сгущались над лесом, хотя выехал из города молодой студент факультета бухгалтерского учёта ещё утром. Вопросов о том, куда уехала его девушка даже не было, но туда ещё стоило добраться. Ушло время, чтобы найти дорогу до богом забытого посёлка, ещё пару часов, дабы расспросить местных о том, где живёт Карина Кочева**. Дом выглядел неприветливо, даже угрожающе, но ещё страшнее казался лес, в котором Олег умудрился заплутать на прямой дороге раза три. Чертовщина какая-то. А всё из-за проклятья. Стоило ему подойти к двери и протянуть руку, чтобы постучать, как дверь резко открылась. На пороге стояла взрослая женщина среднего телосложения. Аляпистый халат смотрелся довольно уютно, как и тапочки на ногах. Лицо её было мягким, но не безвольным, а светлые глаза почти сияли мудростью. Светлые волосы были собраны в небрежную шишку при помощи заколки-клешни. Приглядевшись, Олег понял, что это не седина. Просто волосы омеги были светлыми, как лён, сами по себе. Та будто и не удивилась гостю, улыбнулась добродушно. Парень старался взять себя в руки. Это было не просто волнение перед первым знакомством, нет. Эта женщина от чего-то внушала незримую силу, как бы показывая, что она способна на большее, чем другие люди. Не зря же Карина говорила, что мать у неё ведьма. Он, собственно, поэтому и приехал. – Здравствуйте. Я... Олег. Парень Вашей дочери. Ну, точнее, уже несовсем, – он протянул руку и она с готовностью её пожала. – Алевтина Матвеевна. За её спиной послышался скрип половиц. Из кухни, шаркающей походкой, вышел мужчина. На ногах были тёмно-зелёные рабочие штаны, на голове появлялась залысина, а из под майки по шее полз большой шрам от ожога. Цепкий ледоватый взгляд выдавал в нём человека, прошедшего войну. Олег снова поёжился. – А это Пантилей Иванович. Пантиш, поел уже? – в плавном голосе хозяйки дома засквозило что-то ласковое. Муж мягко кивнул ей, так же молча кивнул парню и скрылся в зале. – Ты за нашей? Ну, сейчас. Карина! – позвала она громко. – Иду! – отозвались сверху и через несколько минут на лестнице появилась тонкая фигура девушки. Русые волосы спускались чуть ниже лопаток, на голове чернел ободок. Увидев того, кто пришёл, её красивое лицо резко исказилось, а в зелёных глазах полыхнул недобрый огонь. – Ты! – Карин... – юноша понёсся за ней наверх. Глянув ему в спину с хитрой улыбкой, Алевтина махнула едва заметно рукой, и откуда-то с одежды парня на пол упало полосатое совиное перо. Вбежав в комнату девушки, парень начал судорожно рыться в карманах и протянул ей что-то. – Что это? – недовольно спросила она, заметив какой-то клок шерсти с ниткой. – Кошачья шерсть. – Зачем? – поинтересовалась, видимо, сомневаясь во вменяемости уже бывшего парня. – Порчу снимать! – выдал Петров с таким серьёзным лицом, будто вручал ей государственную тайну. – Чего? – брови Карины поднимались всё выше. – Того! Ты же мне пригрозила, что мама твоя меня проклянёт! Я жить спокойно не могу, у меня всё в синяках! То с лестницы упаду, то поскользнусь, то велосипед наедет! А ещё в груди горит нестерпимо, с тех пор как ты ушла! – Олег почти выл, едва за волосы не хватаясь. Карина смотрела на это представление, после чего прижала руку к лицу. – Ты совсем идиот? Нет никакого проклятья... – Как... нет? – ошалело пробормотал шатен. – А вот так! Ты что, серьёзно поверил? Да какая мама ведьма, это же бред сивой кобылы. Как же вы меня достали... Городские... Последнее слово она произнесла как-то небрежно, будто обзывательство, садясь устало на кровать. Олег смотрел то на девушку, то на клочок шерсти подзаборного кота Васьки. Синяки уже не так болели, а вот жар в груди при виде девушки так никуда и не делся. – Что ж... Я идиот... – кивнул он, двигаясь к ней.***
– Ещё не затихли? – хрипловато поинтересовался ветеран, заходя в зал, где сидела его супруга, слушая неоднозначные звуки с верхнего этажа. – Да нет. Сейчас посреди ночи начнут бегать, холодильник опустошать. После спорта жрать охота, – поведала она, вглядываясь в лес за окном, а затем продолжила, – Я советовалась. Если сегодня всё удачно сложится, Пантишенька, мы омежку понянчить успеем. Скрип койки наверху прекратился, сменяясь негромкими разговорами и хихиканьем. – Довольна, Тиночка? – вдруг, улыбнувшись, спросил мужчина. Его жена в лунном свете, разом будто скинула годы, вернувшись в юность. – А то. И зверушек повеселила, и этих двоих тугодумов свела. Неужто я не молодец, м? – Ай, умница, Хозяюшка! – заговорщецки улыбнулся Пантилей, наглаживая по рученьке.