***
Волна воздуха заставляет Вайолет зябко поежиться, ища вслепую сползшее одеяло. Холод щиплет голые стопы и открытые плечи. Вайолет чувствует, как приятная дымка дремы начинает исчезать, слух чутко улавливает щебетание птиц, а она никак не может нашарить одеяло. Разлеплять заспанные веки не хочется, поэтому она просто скручивается в клубок, утыкаясь носом глубже в уголок подушки, вдыхая приятую свежесть белья. Неожиданно лбом она натыкается на нечто теплое и колючее и боязливо все же приоткрывает глаза. Очень близко видит размытые очертания лица Жана. Он спит, сидя на стуле, припав головой к краю кровати и подложив руки под голову. Вайолет, потирая глаза, рассматривает парня, думая, что это очередной сон. Он хмурится даже во сне, о чем говорят залегшие морщинки на лбу, но дыхание ровное и ресницы не дрожат. Прохлада сменяется на разрастающееся тепло, и свинцовая тяжесть в теле начинает испаряться. Ей нравится любоваться сном Жана. Безмятежный и тихий, он совсем не такой, как днем — грозный и грубый. Вайолет улыбается и проводит кончиками пальцев по щеке парня. Совсем не как раньше, она оказывается щетинистой, с ямочками, но Ви оглаживает кожу все так же осторожно, не желая потревожить. Она все еще помнит, что когда Жан осоловелый, то более покорно поддается ласке, всецело сдаваясь в нежные руки девушки. Пока она непрерывно вглядывается ему прямо в глаза, он заливается румянцем, смущается, но упорно сверлит взглядом в ответ. Таким Жана Кирштайна не знает никто, и Вайолет это очень льстит. Частичка нежности и любви, которую он может проявлять только с ней, заставляет сердце трепетать. Ладонь перемещается выше, зарываясь в заметно отросших светлых прядях. Еще одна сокровенная деталь, которая, если не повод для гордости, то для еще большей влюбленности точно, это то, что Вайолет единственная, кому не воспрещается ерошить его волосы. Она никогда не признается, что делала это с завидной частостью. Ее забавляла реакция ребят, да и самого Жана, который по-особенному ворчал, перехватывая ее руки, и обнимал за талию. Сейчас же пыльные пряди послушно проходят через гребни пальцев, а Жан глубоко вздыхает и, не открывая глаз, накрывает руку Вайолет своей, притягивает обратно к щеке, попутно оставляя невесомый поцелуй. — Проснулась, — тихо произносит он глубоким голосом с хрипотцой. В ее снах они никогда не общались. Только немые картинки мелькали, оставляя при пробуждении слезы и горечь. Поджав дрогнувшие в панике губы, она осмеливается спросить: — Ты правда здесь? — Да. Она оглядывается вокруг. Каменные стены, окно с распахнутой настежь форточкой, развивающиеся белые шторы, а за ними зеленый внутренний дворик в слепящих лучах солнца. Первая мысль — она умерла. Однако все слишком ощутимое — губы Жана с заусенцами на внутренней стороне ее ладони, тепло его лица и щекочущее дыхание. Во сне такого никогда не бывает. — Жан. Жалостливый голос, заставляет его дернуться и взглянуть на нее. — Виви, что такое? — Где мы? Напугана — соображает он, и пелена сна окончательно исчезает. После того, как она отключилась на дирижабле, Жан весь путь оставался с ней. Тот удар аукнулся Флоку разбитой губой и грубым выговором. Та ночь была трудной и безжалостной, поэтому Кирштайн и сам бы не хотел ее вспоминать. Забыть не давали ссадины на теле Вайолет. — Мы дома. В Стохессе. Медленно, кусочек за кусочком, в голове сшиваются события минувшего, что отражается складкой между ее бровей. И пока она не потонула в омуте мрака воспоминаний, Жан пересаживается на кровать. — Ви, как самочувствие? Доктор сказал, рана неглубокая, даже швы не понадобились, — но, кажется, уже поздно. — Значит, все же вы атаковали Ребелио, — в следующую секунд она вцепляется в запястья Жана и с ужасом спрашивает. — Саша! Она жива? А дети? Что с ними? Это то, во что верить не хотелось до последнего, но эхо мучимых вскриков живо отразилось в ушах. — У Саши прострелена колено. Прогноз неутешительный, скорее всего уже не сможет ходить как прежде, — на лицо ложится тень грусти. — Габи с Фалько мы забрали с собой. Сейчас они в камере. Ей становится заметно легче от знания, что все живы, хоть и не совсем целы. Не хотелось потерять еще кого-то в тот день. Жан неотрывно следит за ее эмоциями. Безусловно, он понимал, что она прикипела к воинам, и тот налет подтолкнул ее к предательству. Если бы он мог это предотвратить. — Поговори со мной, Ви, — он поглаживает ее руки, настороженно наблюдая. — Или хочешь, я скажу кое-что? — Нет, — вяло отзывается она. — Мне оставить тебя? — Нет, — нижняя губа дрожит и Вайолет чувствует, как к горлу подкатывает ком. Она опускает голову, прижимаясь к его рукам и пытаясь сдержать слезы, но нос уже рывками вдыхает воздух, будто она вот-вот задохнется. — Никогда. Чувствуя незримые всплеснувшиеся волны мрака, услышав отголосок темных мыслей, пляшущих хороводом вокруг Вайолет, Жан вздрагивает. По наитию он приобнимает девушку, позволяя ей прижать к своей груди их переплетенные руки. У самого же душа рвется, слушая каждый всхлип, и ощущая, как бешено стучит ее сердце. Но самое малое, что он может сделать для нее в данной ситуации, это просто находиться рядом. Долгие рыдания заканчиваются тем, что девушка просто проваливается в сон. Он не отходит от нее все это время, потому что ее рука крепко цепляется за его даже в дреме, боясь, что он уйдет. Сам Жан не сомкнул глаз. Глядя на лицо Ви, он в полной мере чувствовал, все то же: искреннюю любовь. Его чувства не угасли, не потерялись, а лишь голодно ожидали все годы одну единственную.***
— Виви, просыпайся. Меня будит легкий толчок в плечо и знакомый голос. Очень лениво тру глаза и зеваю, неохотно расставаясь с подушкой. — Сколько времени? — хрипло спрашиваю. Голос совсем не слушается. — Уже вечер. Я бы не стал тебя беспокоить, но ты ничего не ела вот уже два дня, — легкое прикосновение заправляет мою выбившуюся прядь за ухо. Поднимаю голову и вижу Жана. Так это был не сон? Как замечательно, иначе бы я снова разрыдалась. Второе пробуждение кажется более реальным. Проснувшись впервые, мне все еще чудилось, будто все происходило не со мной, будто я была лишь наблюдателем. Но я рада, что пришла в себя. Кирштайн поднимается с корточек и перекладывает со стула на кровать аккуратно сложенную в стопочку одежду. — Вот, свежая одежда. Я пока схожу, принесу тебе поесть. — Постой, — окликаю его у самого порога. — Не думаю, что сейчас мне и кусок в горло полезет. — Тебе необходимо поесть, — слабо улыбнувшись, он скрывается за дверью. Так непривычно видеть его таким взрослым. Уже совсем не тот зеленый кадет, и даже не солдат марлийского отряда. Четыре года, не четыре дня. Много воды утекло, мы уже совершенно другие люди. Но, невзирая на время, проведённое вдали, я не смогла отучить свое сердце любить его. Бок перебинтован, но особых неудобств рана не доставляет. Руки немного подрагивают, из-за чего не выходит застегнуть пуговицы рубашки. Немощность колит внутри под ребрами, но я успокаиваюсь мыслью, что недостаточно хорошо отдохнула. Времени жалеть себя нет, Парадиз на пороге войны. И хоть у меня совершенно нет идей, как поправить положение, и возможно ли это вообще, меня тянет куда-то, чтобы разобраться с этим. — Я — Координата, ключ и оружие, я обязана придумать, как все решить. Но пока я такая слабая, буду доставлять одни неприятности, — дуновение ветерка заставило меня посмотреть в окно. — Уже вечер. Шторы уже не колыхаются на сквозняке, зелень потемнела и едва поблескивает в сумерках. Пахнет дождевой свежестью, которая приятно холодит легкие. Утраченное чувство дома вернулось. Только если раньше оно было ослепительно солнечным, жарким и пыльным, то сейчас ноет печалью, льдом засев в кончиках пальцев. Я не застала пути через море, не обмолвилась и парой слов с друзьями, но уже точно чувствую, что вернулась на родную землю. Что-то шелохнулось в темноте и я чувствую на себе взгляд. Мгла на улице сгущается, становится совсем темно, но чужое присутствие ощущается четко. Я не смыкаю глаз, безуспешно пытаясь распознать в черноте силуэт. Дверь громко хлопает, заставляя волосы встать дыбом. — Прости, я забыл оставить тебе свет, — через пару секунд комнату освещает блеклое сияние лампы, и я снова оглядываюсь на окно, но больше там, кажется, никого нет. — Все хорошо? — обеспокоенно спрашивает Жан, прослеживая за моим взглядом. — Холодно? Должно быть показалось. Привыкла, что со мной конвои ходят, вот и чудится теперь. Кирштайн, не дожидаясь ответа, плотно задергивает шторы. — Я в порядке, — не хочется давать повода переживать обо мне, тем более беспричино. — Мы могли бы проведать Сашу? — рука стягивает рукав рубашки, пытаясь скрыть ладони. — Или уже поздно? — Сейчас и правда поздно, мы навестим ее завтра, — его рука ловит мое запястье, медленно сползает ниже, переплетая пальцы. — Не переживай так, уверен, о ней хорошо позаботится Николо. Закусываю губу, отворачиваясь от неловкости. Это слишком непривычно, чтобы кто-то так нежно брал меня за руку. Одно касание Жана всегда делало мир намного ярче и вот, он проделывает нехитрый трюк снова, и это срабатывает. Та неприхотливость, с которой он говорит, всегда как свет в темноте, помогающий выбраться из логова мрака. Вот только с годами тьма приумножалась, и то, что раньше казалось лишь серым, сейчас потонуло в полной черноте. Но вот он, маленький лучик, выводящий на блестящую тропинку. — Н-Николо? — нервозность никуда не уходит, и я сжимаю его руку в ответ чуть сильнее. — Лучше она сама тебе расскажет, — он опускает глаза, улыбаясь. В нос ударяется запах специй и я замечаю поднос на прикроватной тумбочке. Суп, а точнее почти один бульон, хлеб и салат — он учтиво собрал легкий ужин. Это дико льстит и напоминает те дни, когда Жан таскал для меня с кухни бутерброды. Желания есть особо нет, но я понимаю, что действительно необходимо съесть хоть немного, чтобы не потерять сознание от голода. — Спасибо, — доев небольшую порцию, я отодвигаю пустую тарелку. — Теперь чувствую себя лучше. Кирштайн довольный стал разливать чай, стараясь не пялиться на меня. Это смущает. То, как мы ведём себя, будто нам по семнадцать, и никто не смеет признаться в чувствах. В кадетстве события развивались быстро, мы почти не успели насладиться влюбленностью. Попав в Марлию, думали о том, как бы выжить и вернуться домой. Мы просто были рядом друг с другом, но подобных ласк как у других парочек у нас было не так много. Слишком быстро пришлось повзрослеть и опустить всю ту скромность и приторность, присущую каждым отношениям. Мне безумно хочется это наверстать, но пока не закончится вся эта история, думаю, я буду продолжать тревожиться и первоочередно думать о спасении элдийцев. — Я думала, что первым делом мы пойдем к командованию, — начинаю я, обняв пальцами кружку. — Честно говоря, удивлена, что проснулась не в камере. Жан кривя лицо, кисло выдает: — У них сейчас есть настоящая проблема по имени Эрен, которая как раз сидит в камере. Почему же Йегер за решеткой, когда врагом народа должна быть я? — Не понимаю. Это ведь я боролась против вас, почему же… Жан замотал головой и поднял ладонь, останавливая меня. — Во-первых, не против нас, а против Эрена. Во-вторых, план с нападением тоже его рук дело. Собравшись с мыслями, Кирштайн поведал мне, что налет был спланирован Эреном и Зиком. Оказывается, пару недель назад разведчики наведывались в Ребелио с целью найти поддержку и попробовать заключить мир. Как показал конгресс, отношение к элдийцам-островитянам все еще очень враждебно. В ту поездку Эрен пропал, оставив записку, чтобы те не волновались на его счет. Сами разведчики узнали об уготованной роли в налете за несколько недель до этого. Чудом удалось предупредить меня. — Мы готовы были рискнуть и попытать удачу, выйдя на арену переговоров, но после ухода Эрена ситуация осложнилась. Услышанное меня потрясло, но если вспомнить кадетские годы, то станет понятно, что характер Эрена никогда не отличался снисходительностью. Во всяком споре он предпочитал оставлять последнее слово за собой, а если выиграть спор не удавалось, в ход шли кулаки. Неужели за столько лет он не научился искать другие варианты? Теперь и правда все шансы Элдии решить всё мирно полегли замертво вместе с тем, кто погиб на площади. — Почему же просто не пришли ко мне? — заметила очевидное я. — Мы бы нашли другое решение, у воинов хорошая репутация, общественность можно было бы переубедить. — Было рискованно подставлять тебя. — Но я рисковала все эти пять лет! — крепче сжимаю кружку. — Быть может, если бы погибла одна только я, то спасала бы миллионы жизней! Я искреннее не понимаю, почему жизни взвешивали так неравноценно. Одна жизнь могла стать фундаментом для будущего сотни других. — Как ты можешь такое говорить? — былая непосредственность улетучивается, Жан мгновенно вспыхивает, зло смотря из-под ресниц. Я окидываю Кирштайна настороженным взглядом. Он медленно выдыхает и секундная злость тут же исчезает. — Вайолет, я люблю тебя, — в его глазах столько щемящей нежности и любви, что по телу бегут мурашки. — Я сожалею, что не сказал тебе этих слов. Ты мне безумно дорога, Виви. Но я не ожидала этого. После прощания у причала я понимала, что Жан вернется на остров и начнет жизнь с чистого листа. Встретит ту, кто принесет в его душу покой, и он будет счастлив, сидя за столом вместе со всеми, как и мечтал. Сама я хотела бы лишь знать, что Жан в безопасности. Только и всего. — Я — оружие, — начала было я отпираться, как делаю всегда, но затихаю, стоит стулу скрипнуть. Злость наперевес с любовью захлестывает его, и он спешно оказывается около меня. Ладонями обхватывает мои щеки, не давая опустить голову или отвести взгляд. Попалась. — Вайолет, ты не оружие, ты человек, слышишь? Мой любимый человек, которого я не хочу терять. Пожалуйста, не нужно. Он не договаривает, или я уже не слышу, потому что в груди болит так, будто вонзили копье, из-за чего заложило уши. Твердое убеждение дает трещину, и я не знаю, что делать. Как же так… Чувства это одно, но спасение мира… Мое предначертание — убийство и разрушение. Столько людей погибло, разве можно цепляться за меня после такого? Разве не лучше отпустить меня, но взамен получить мир? Если будет мир, то каким бы ни было горе, ты можешь с ним справиться. Жан, ты можешь жить без меня… — Моя Вайолет никогда не была оружием, а наоборот, той, кто помогает, бесхитростно и безвозмездно. Мы найдем выход, обязательно вместе что-то придумаем. Только не смей умирать, слышишь? — Ты же понимаешь, что если придется выбирать… — Нет! Мы найдем другой путь, — его голос твердый, уверенный. — Веришь мне? Моргая медленно и потерянно, я кладу свои ладони поверх его, закрывая ими глаза. Выдавливаю из себя надрывное «верю» и пытаюсь улыбнуться. Я правда хочу верить, что для меня существует другая дорога, где я свободна и счастлива вместе с Жаном. Я привыкла отдавать себя в жертву, потому что так проще, потому что я не вижу смысла в своей жизни после смерти семьи. Сейчас же самый близкий мне человек говорит, чтобы я жила. Он ведь следует всегда за мной, поддерживает и спасает. Разве могу я просто сдаться? Привыкла уходить и оставлять его позади, но сейчас так устала, а в родных желанных руках слишком хорошо. — Ты как? — Нормально, — и я не вру. После разговора становится легче. — Я больше так не буду. — Говоришь как ребенок, — подшучивает Жан, очерчивая пальцами изгибы моего лица. — Чувствую себя так же беспомощно. — Так что же, я могу тебя наконец поцеловать? — цепко смотрит сверху вниз, с той самой игривостью, которая мне так нравится. — А ты стал смелее, — пытаюсь ответить в такт ему, но голос предательски дрогнул. — Чего? — наигранно закатывает глаза он. — Я всегда таким был, и ты это знаешь. — Ага. Пальцы переплетаются теснее, Жан наклоняется ко мне и немного дразнит, зависая на пару секунд у самых губ. Я не выдерживаю и сама подаюсь вперед, растворяясь в поцелуе практически сразу же, как наши губы соприкасаются. Он позволяет мне вести, улыбаясь сквозь поцелуй. Теперь все кажется намного проще, когда он рядом.