Истинное целительство – это просто излучение своего «я», создающее среду, в которой другое существо может осознать себя и свои самоисцеляющие качества, тем самым исцелив себя. (С) Закон Одного
In your embrace, all mistakes forgiven In your embrace, all illusions broken In your embrace... I fell in to your love, I fell in to your lie eternal. If you didn't inspire me then on my knees I would fall like rain, Cos it's only you can touch me deep enough to heal. Your voice so softly whispering... ©“The Lie Eternal” Poets Of The Fall
Анастасия
Я думала умру в ту ночь. Сгорю в ледяном пламени, забыв кто я есть. Может, так было бы лучше. Умереть, не дать ему делать со мной всё, что он хотел. Ощущая себя безвольной, бездушной. Пустой. Я думала, мне было больно. Но нет. Я ошибалась. Боль пришла потом. Саднящая и неожиданная, бездонная, острая. Чужая. Не в теле – в душе. И жалость к себе. Я никогда не чувствовала ничего подобного. И даже представить не могла, что так бывает. Так может быть. Он заставил меня остаться на всю ночь, и я засыпала, слушая его мерное дыхание. В его руках. Я ничего не чувствовала в тот момент. Для меня это был лучший выход. Правильный. Защищаясь от боли, мы закрываемся. Спасаем себя. Я поняла, что совсем не знаю его. И узнаю ли? Он так жестоко со мной обошёлся за попытки узнать его поближе… за ложь, которая ничего не значила. Он замечал только то, что привык видеть, не желая заглянуть за ширму внешних проявлений. Да, я лгала ему. В чём-то. И мои мотивы не совсем чисты, но мне хотелось проводить с ним время. В те редкие моменты, когда его защита ослабевала, утихала, когда внутренний хищник успокаивался, понимая, что опасность надуманна. Когда он становился собой чуточку больше. Собой. Каким был бы мир, если бы мы все сбросили защиту, словно пожухлую листву, представ такими, какие есть? Тонкими, чуткими, изящными. Ранимыми. Но при этом неуязвимыми. Почему? Это обезоруживает. Открытость обезоруживает. Она так естественна, так прекрасна, что насытиться ею невозможно, и мы всегда готовы прильнуть к этому источнику здоровой и чистой души, чтобы в конце концов самим превратиться в него. И это единственный путь к Любви, а значит – и к счастью. Моё тело словно осквернили и порой казалось, что я всё ещё чувствую его в себе. Отвращение разливалось по трещинам сердца, и я не знала, как от него избавиться. Ощущение грязи. И тьмы. Внутри, снаружи, вокруг… Везде. Раны на теле легко залечить, особенно, когда ты целитель, но если душа кровоточит… Кто бы знал, как лечить чувства. Он сделал со мной то, что я собиралась совершить с ним. Заставляя отдаться необузданной страсти и забыть, что контроль существует. Подарить свою волю. И в тот момент это казалось единственным верным решением. Как же вожделение дурманит разум. И как же это всё бренно… Столь недолговечно, что буквально через мгновение ты вздрагиваешь от ужаса и осознания тех желаний, которые роились в твоей голове. Мой контроль условен. Как и его. Его контроль тоже имеет такую природу. Человеческую. Я понимала это в отличие от Александра. И, показав ему это, я начала разрушать его стройный мир, а это он мне уже не простил… Хотя, вспоминая его сущность, тьму, смотрящую с самих глубин, сложно поверить, что в нём осталось что-то человеческое. Я слишком плохо знаю, что может сделать с человеком время. Порой оно безжалостно, порой лечит… Я не хочу быть такой как Дарклинг, но, слава Святым, мой срок намного короче. Не зови меня. Я больше не приду. Рано утром я стояла перед зеркалом, пытаясь расчесать волосы. Движения выходили дёрганными, отчего несколько волос остались на щётке. Краем глаза я видела, как он застёгивал кафтан. Его движения были спокойными. Нужно было что-то сказать, но я не знала, как начать. Горло словно сдавило, и я молчала. Как и он. Словно ничего не случилось. Словно всё было как надо. Закономерно. Привычно. Правильно. Возможно – для него. Мне следовало это ожидать, но всё равно было больно. От грубости, от унижения, от принуждения. Я же знала, на что шла. Нет, я не знала. Да и можно ли быть готовым к такому? Я вздохнула. Холодное пробирающее до костей равнодушие разливалось между нами. Равнодушие. Признак исцелённого сердца. Но, как и любой яд, оно лечит, лишь когда знаешь меру. Сейчас оно отравляло меня. Нас обоих. Повеяло мёртвым и мне стало не по себе. Что я здесь делаю? Я опёрлась руками о столешницу, всё ещё смотря в зеркало. Воротник кафтана скрывал отметины на шее. В этот раз ещё хуже. Укусы… Разберусь с ними позже. Вернуть бы покой в свою душу, тлеющую во мраке холодного утра. И поэтому… поэтому мне так хотелось чего-то доброго, светлого и тёплого. От него. - Поцелуй меня, - мой голос дрогнул. В самом конце. Словно самообладания хватило лишь на одно слово. Я и сама не поняла, как сказала это. И зачем. Словно он мог раскаяться, а я могла простить и забыть прямо сейчас. Моё тело напряглось, когда в зеркале я увидела фигуру в чёрном позади себя. Неужели я теперь всегда буду на него так реагировать? Он положил руки мне на талию, осторожно развернув к себе. Я всё ещё не смотрела ему в глаза, остановив взгляд на груди. Он взял моё лицо в ладони и приподнял. Наконец, наши взгляды встретились. Его глаза, обычно – серый кварц, яркие и глубокие, но сейчас – такие блёклые и прозрачные. Бесцветные. Мне было больно в них смотреть. Перенимать его состояние. Ведь сейчас мне хватало своей боли. В какой-то момент мне даже стало жаль его. Ведь это он так поступил со мной и ему нести это бремя. Одному. Моя ноша – другая. Менее тяжёлая, но столь же неприятная. Однако что ему до ещё одной раненой души, когда на его совести – сотни? Помнит ли палач лица своих жертв? Моё сердце трескалось и рвалось на куски от его взгляда. Пустого, бездушного, бесцветного. Словно ему было безразлично, кто перед ним. Видел ли он меня? Он склонился ко мне, и я замерла. Его губы коснулись моих. Может мне и хотелось ответить ему. Когда-то. Но сегодня я просто не могла. Поцелуй. Такой горький. Даже неуклюжий. Словно он сомневался в чём-то. В горле стало саднить ещё больше. Я отвернулась. - Это ещё не конец, - сказал он, обнимая меня за талию и прижимая к себе спиной. Моё тело подрагивало, всё ещё напряжённое, ожидающее чего-то страшного. И неотвратимого. - А что будет в конце? Ты убьёшь меня? – обречённо спросила я. - А ты хочешь этого? Я замялась недоумевая. - Что за глупости? Кто хочет умереть? Он молчал, я даже расслабилась в его объятиях. Словно мне были приятны его руки на моём теле. Такие тёплые и мягкие сейчас. - Может быть тот, кто слишком долго живёт? Я замолчала, осмысливая его слова. И давно он об этом думает? - Долгая жизнь утомительна? Сколько тебе лет? – я смотрела на наше отражение в зеркале. Мы оба были мало похожи на себя в тот момент. Словно из нас высосали энергию, а вместе с ней и жизнь. Я отдала ему всю себя этой ночью, но этого оказалось мало. Так ничтожно мало. Способно ли хоть что-то утолить его душу? Я никогда не сталкивалась с подобным и наверно слишком много на себя взяла… Всё слишком сложно. Он – слишком сложный. Я не знаю с чем имею дело. Кто он? От этих раздумий на меня навалилась нечеловеческая усталость. И уверенность – я утону в нём. Есть души поглощающие, а есть – поглощаемые. Вспомнились слова из какой-то книги. И для каждого человека мы – разные. Одного поглощаем – мы, другой – нас. Словно море и озеро, просто пруд или даже лужа… И легко это почувствовать, по-настоящему соприкоснувшись с человеком. Порой это пугает, порой вдохновляет, притягивает, ведь ты сам становишься больше, купаясь в необъятном другого. Однако, чем шире и безграничнее душа, тем больше чуждого и опасного ты можешь встретить. Больше тьмы, больше чудовищ, больше кошмаров… Его океан слишком глубокий, чтобы остаться прежним после путешествия во мрак, но, быть может, оно того стоит? Попробовать… Раз уж я здесь. В его объятиях. - Не знаю. Я сбился на пятьсот сорок пятом году. Он внимательно посмотрел на меня. Мои глаза округлились, и я замерла. Да, я знала об этом, но… он сам произнёс эти слова. Я только открыла рот, но он опередил меня. - Тебе всё равно никто не поверит, - усмехнулся он. Я и сама не верила. Каждый жил в своём мире, ровно построенном на постулатах и знаниях, которые он впитал с детства, и, даже если ты попытаешься объяснить новые сведения, далеко не факт, что человек их примет. Ведь они противоречат его старой картине мире. Мы все такие. Порой негибкие и ленивые. Я и сама ловила себя на подобных мыслях. - И каково это? Жить, как будто… - Будто никогда не умру? Мне кажется, обычные люди знают это лучше меня. Ведь они живут так, словно никогда не умрут, и умирают, словно никогда не жили. Они… Мы… Да, Александр – не обычный человек, в этом его главная беда. У таких людей всегда свой, особый путь, наполненный испытаниями, страданиями, великими событиями, но и свершениями. Великими чувствами, если дать себе на это разрешение. - Уж как умеем. А что чувствуешь ты? – я посмотрела в его глаза. - Чувствую… чувствую ли? Страхи размываются, желания угасают, новизна теряется. Все лица сливаются в одно. И ты помнишь только тех, кто запечатан в глубоком прошлом. Отчётливо. Словно они живы. Но ты понимаешь, что их уже больше никогда не будет. Никогда. И вечность приобретает совсем другой оттенок. Бесцветный, выжженный, поблёкший. Тот, что я наблюдала в его глазах сейчас. Вот что он чувствовал, когда обращался к сердцу. Я отстранилась от его чувств. Нет. Не хочу в это погружаться. Не сейчас. Просто не могу. - Смотри на людей светлыми глазами. И пусть тебе будет интересен каждый человек, - улыбнулась я, мысленно возвращаясь к себе. Мне не хватало себя сейчас. Той светлой, бодрой и крепкой натуры, на которой зиждилась вся личность. И которая служила опорой в сложные моменты. - Ты врёшь мне. Зачем ты пришла? – устало спросил он. Тело снова напряглось. Мы вернулись к вопросу, которым он мучил меня уже столько времени. Но что я могла сказать, когда ответ стал столь многогранным, что, озвучивая лишь часть, я снова становилась лгуньей? А врать мне не хотелось. Не сейчас. - Я просто хотела немного любви. От тебя. - Любви… - усмехнулся он. –Что такое эта любовь? Я молчала, впервые задумавшись над этим. - Ты не знаешь, тогда зачем… - Здесь и не нужно знать. Ты всё пытаешься логически выпрямить, тем самым теряя главное. А разум здесь… плохой советник. Важно просто чувствовать и быть в этом, делится с другими, тогда оно увеличивается. И творит чудеса. Это сложно и просто одновременно. - Говоришь так, будто понимаешь. А сама ты готова мне её дать? - Да, - не задумываясь ответила я. – Да. Это нетрудно, если знаешь как. Если ты готов к этому. Созрел внутри. Я кожей ощутила его задумчивость. - Вы живёте как умеете, а я люблю как умею. Осудишь меня? - Любовь – это искусство, и за столько лет ты мог овладеть им в совершенстве, но почему-то пренебрёг. Почему? Он молчал. - А я знаю почему. Ты об этом не говоришь и думаешь, что никто не видит, но мне всё понятно. Он сжал мою талию до боли, но я всё равно продолжила. - Как её звали? Что случилось тогда? Ты… - Закрой свой рот, - резко бросил он. – Клянусь, я вырву тебе язык, если ты ещё хоть слово скажешь об этом. Угроза, такая ощутимая и реальная, как лезвие клинка в ту ночь. Я грубо лезла в его прошлое, пытаясь прооперировать рану, выдавить грязь и затем наложить обезболивающее, потому что это казалось мне правильным. Я всегда так делала. Но, кажется, с душевными ранами всё обстоит иначе. - Ты больной, - наконец сказала я. - Так исцели меня, - его голос, такой безжизненный. Я нахмурилась, вновь ощущая пустоту внутри. Внутри него. Внутри себя. Он словно выпивал меня, питался мной и мне было тяжело. Физически тяжело быть с ним в тот момент. Я не сомневалась в себе и любила сложности, но в этот раз… я не смогу… не смогу… Мне слишком больно… и тяжело… Хотелось уйти поскорее. Верните мне себя. - Скажешь, что не можешь? Скажешь, что душа не тело? - Скажу, - я опустила взгляд. - А я отвечу тебе, что ты ничего не понимаешь в целительстве, дорогая моя Анастасия. Ты можешь лечить этими руками, - он взял мою ладонь и приподнял её. Его прикосновение не вызвало контакта энергий, но я уже и не ждала. - Можешь лечить тело. Не только лечить, - он усмехнулся. – Ты играла с моими ощущениями, создавая иллюзию счастья, порождённую мнимым удовольствием. Это приятно, соглашусь. Но как насчёт высочайшего уровня? Чистый гений твоего дара, искусное мастерство, подвластное виртуозам. Нет, неужели он говорит о… Его рука скользнула к моей груди, и я сильнее прижалась к нему спиной. - Вот это, - его пальцы остановились у моего сердца, - можешь вылечить? Или останешься в своих никчёмных границах, где твои руки значат больше чем ты сама? Истинный целитель умеет лечить не только тело. Я знаю это. Из трактата Санкт-Григория. Мы все к этому стремились. Это путь целителя. Но кто прошёл его до конца, увенчав гениальностью и искусством? Только Санкт-Григорий, да ещё пара человек, о которых мы ничего не знали. Мне же оставалось лишь стремиться. Но с другой стороны… кто сказал, что я не могу? Не могу стать одной из тех, кто приблизится к источнику и получит благословение? - Всё только вот здесь, - сказал он, положив палец мне на висок. – Ты и сама это знаешь. Он отпустил меня, и я отошла на пару шагов, освобождаясь от тяжести, так внезапно нахлынувшей на меня в его объятиях. - Я позову тебя, - сказал он. - Снова возьмёшь меня силой? – иронично спросила я, обернувшись к нему. - Ты сама мне себя предложила. Так что я буду брать тебя так, как захочу. И когда захочу. И тебе это будет нравиться, - блики тьмы в его глазах. Такие живые и настоящие. Я отшатнулась от него, мои глаза вспыхнули. Ярость поднялась жгучей волной, словно ждала момента выплеснуться наружу. Рука дрогнула от запоздалой мысли, что мой дар на него не подействует. - Да кто я для тебя?! Я подошла к нему и занесла руку для пощёчины. Огонь сверкнул в моих глазах. - Как ты смеешь? – он поймал мою руку, до боли сжимая запястье. - Как ты смеешь? – ответила я. - Пошла вон отсюда. Лёд в его голосе не смог остудить моё пламя. - С радостью! – воскликнула я, вырывая руку, и ушла, громко хлопнув дверью. Не зови меня. Я больше не приду.***
Прошёл день. Я всё ещё жива. И думала о нас. Хотя это сложно назвать отношениями, и Александр напрямую дал понять, что я ничего для него не значу. Это не столько ранило меня, сколько возмущало. Я – потомственная дворянка, и никто не смеет так со мной обращаться. Напомню ему об этом. Много раз, если потребуется. Убьёт ли он меня за дерзости? Не посмеет. Не посмеет связаться со старым дворянским родом. У нас слишком большое влияние в сословии дворян. Мои родители не будут молчать, если он причинит мне вред. Иначе он лишится их армии, золота, политической поддержки. А это слишком много, чтобы потерять из-за одной глупой девчонки, которой он меня и считал. Скорее забудет про моё существование. Сегодня? Завтра? Быть может, уже забыл? Мне тоже стоило. Хотя бы на время. Поэтому я отправилась в деревню на несколько дней, перед этим заглянув в библиотеку и забрав трактат Санкт-Григория. Его нельзя выносить из зала, но я никого не спросила, и, если узнают, что я брала его в дорогу, – мне не поздоровится. Но меня это мало волновало. Как же избавиться от ощущения скверны? Да, пожалуй, был один способ, доступный мне. Целительство. Помощь другим. Забывая о себе и исцеляя других, ты помогаешь себе. Этим я и собиралась заняться, поэтому уехала подальше лишь бы не видеться ни с кем. Особенно с ним. Хотелось съездить домой. К маме. Но не думаю, что меня отпустят. Особенно сейчас. Не зови меня. Я больше не приду. Но я так и не сказала ему. А стоило. В деревне я встретила много знакомых лиц. Они смотрели на меня и видели того человека, которым я всегда была. Сильного и опытного целителя, открытого и добродушного человека. Именно поэтому я сюда поехала. Они позволяли мне вспомнить, кто я, кем являюсь, и что могу. Что значу. Мне это было нужно. Я помогала крестьянам, не жалея себя, отдавая столько, сколько могу, погружаясь в работу, лишь бы отстраниться от жизни во дворце. По вечерам я читала трактат Санкт-Григория о целительстве и книгу, которую дал мне Дарклинг о даре гришей. Пожалуй, мне тоже пора задуматься о своих границах и перешагнуть их. Санкт-Григорий был гением, недостижимым идеалом, первым гришом, которого знали все. Его знания ценились на вес золота, каждое его слово обдумывали с несколько сторон, ведь порой он говорил загадками. Его трактат – это сборник пергаментов на разных языках, иногда переписанных, дополненных кем-то, ведь он сам никогда и не писал единой книги. Лишь завещал нам, своим детям, открытия, которые делал, живя в дикой природе. Я уже читала эту книгу и неплохо знала первую часть… первую часть… Я открыла её сначала. В ней было три части. Санкт-Григорий разделял нас на ум, тело и дух, подразумевая, что болезни бывают не только у тела. Но также он говорил, что принцип возникновения, а значит и лечения у всех болезней один. Вибрации. Каждая сущность состоит из ума, тела и духа. Тело – это материя, движимая во времени и пространстве. Ум содержит чувства и мысли. Дух – это канал, по которому можно достичь входа в источник. Очень важно сбалансировать все три составляющие, чтобы искажение источника было минимальным. Совокупность ум, тело и дух можно назвать поэмой звука. Каждая клетка тела человека имеет определённую частоту вибраций, мы выравниваем больные клетки, тем самым прогоняя болезнь. Так мы и исцеляли. Поэтому единый принцип лечения был мне понятен, но как это относится к уму и духу? Исцеление – это воссоздание целостности элемента. Ведь больной, значит, раздробленный, сломанный. Целый – здоровый, ненарушенный. Я открыла вторую часть. Болезни ума. Сложная и многогранная тема. И, если в первой части у нас не было проблем и попытки лечения почти всегда увенчивались успехом, то здесь возникало много споров. Мы прикладывали руки в надежде помочь людям со странными болезнями, которые мы не могли понять, но недуг отступал не так часто. Для нас это тоже было загадкой. Когда человек не мог говорить, становился сам не свой, ходил во сне или впадал в безумные состояния. Я встречалась с таким несколько раз, но у меня не получилось помочь. Даже облегчить. Я читала при свече до глубокой ночи в выделенной мне комнате. В деревне свечи – роскошь, поэтому я взяла их из Малого дворца. Я открыла третью и последнюю часть. Чем дальше, тем сложнее, но при этом глубже, шире, важнее. Я чувствовала это, хоть и не могла понять, что хотел сказать Санкт-Григорий. Какие инструменты есть у целителя? Травы, нож, руки и он сам. Его личность. Каждая болезнь требует своего подхода. Но одно должно оставаться неизменным. Ваше состояние. Только так можно вылечить дух. Нельзя соприкоснуться с другой сущностью и остаться неизменным. Вы всегда испытаете влияние друг друга. И, чтобы не подвергнуться болезни духа другого, нужно иметь цельность своего духа, не сомневаться в ней. Она должна быть гладкой как скала и содержать в своей основе силу, которой ничто не может противостоять, - Любовь. Только так можно не только сохранить себя при контакте с больным, но и спасти его. Здесь мы подходим к главному вопросу. Кто такой целитель? Истинное целительство – это излучение своего «я», создающее среду, в которой другое существо может осознать себя и свои самоисцеляющие качества, тем самым исцелив себя. Любовь свободна. Любовь бесконечна, в основе своей безусловна. Источник никогда и никому не отказывает в Любви, что бы тот не делал. И мы здесь чтобы стать подобными источнику. Мы, целители, - хранители внутреннего света, чистого сознания Творца и цельного духа. Мы способны справиться с любым недугом. Что есть тело как не одежда для духа? И я пишу эти строки, чтобы они достались следующим поколениям целителей, и чтобы вы не ограничивали себя, чтобы двигались вперёд, а, быть может, и дальше чем я, открывая всё новые грани своего дара. Хранители дара природы управляют огнём, водой, ветром, минералами, меняют мир, а мы меняем их, а вместе с ними – и целый мир. Именно в наших руках сделать его цельнее. Ведь в этом – наше предназначение. За этим мы здесь. Всегда помните об этом. И пусть это не даст вам сойти с пути. Санкт-Григорий… Ты, конечно, великий целитель, но как нам стать такими же, как ты? Всё только вот здесь. Да, в голове, знаю. Но от этого яснее не становится. Как я могу найти то, чего не замечаю? Нужен сторонний взгляд. Я стала листать дальше. Исцеление духа не меняет одну личность на другую, оно лишь открывает новые грани. Иногда мы имеем дело не с телом и даже не с умом, а с духом сущности. И целить дух – значит делать его целостным. То есть находить и принимать те части, которые оказались от него отчуждёнными. Нельзя добавлять к духу сущности то, чего там нет и убирать то, что есть, это не хирургия. Не все грани своего духа сущность принимает одинаково. Иногда некоторые становится неприятными и даже противостоят друг другу. Возникает трещина, которая приводит к дроблению духа. Это в свою очередь порождает пропасть между частями духа, порой столь глубокую, что она отражается на даре хранителя и возникает расщепление пространства. Во времена Санкт-Григория ещё не было гришей, и он называл нас хранителями дара. Но расщепление пространства… неужели он говорит о скверне? Наверно, в его эпоху этого ещё не существовало. Хотя… он говорит об этом, просто не называет таким термином. Всё зависит от величины духа и его потенциала. Чем он больше – тем разрушительнее последствия отчуждения его частей. Вплоть до уничтожения мира. Да, спасибо, Александр, что не уничтожил наш мир, а всего лишь создал каньон. Видимо, сил всё же не хватило на такие масштабы? Ключевое здесь – умение принимать разного себя и увязать всё в единый, целостный, внутренний непротиворечивый образ. Нам приходиться работать с парадоксами на таком высоком уровне. И я вывел один закон парадоксальных изменений: изменение происходит тогда, когда человек становится тем, кто он есть на самом деле, а не тогда, когда он пытается стать тем, кем он не является. Процесс принятия себя и своих отчужденных частей непростой. Он зачастую связан с разочарованием, на пути поджидают страх, стыд, вина, обида… Но это единственный путь к гармонии и целостности. К исцелению. Когда мы принимаем сущность такой, какая она есть, мы исцеляем её. Я закрыла книгу и вздохнула. Положила руку на кривую старую обложку. - Ну, Санкт-Григорий, ты верил во всех нас, осталось нам самим поверить в себя. Я задула свечу и легла спать. От книги осталось лёгкое послевкусие на душе. Словно я пообщалась с добрым человеком, который верит в лучшее во мне. Который знает какую-то тайну, не спеша ей делиться, чтобы мы раскрыли её сами. Со сложным и одновременно таким простым человеком, который способен видеть красоту в любом даже самом незначительном моменте. Передо мной словно открывался новый мир и новые горизонты, которые только предстояло постичь. Но сколь же прекрасны они были. Звали за собой. В тот мир, где не было страданий и болезней, где исцеление – было так же естественно, как дыхание. Утром последнего дня в деревне я поняла, что чувствую себя неважно. И это было странно, ведь гриши не болели, а у меня покруживалась голова и навалилась усталость, которой не могло быть от такого использования дара. Нужно поговорить с Анной, наверняка, она знает, что это, поэтому я сразу же отправилась в Малый дворец. Я переодевалась в своей комнате, когда раздался стук в дверь. На пороге стояли Анна и Алёна. - Как ты себя чувствуешь? – быстро спросила моя подруга. - Честно сказать не очень, - нахмурилась я. – А почему ты спрашиваешь? Что-то случилось? Алёна многозначительно покачала головой. - Случилось. Собирайся. Побудешь в лечебном крыле. - Что? – удивилась я. – Я ослышалась? - Всё хорошо, всё будет хорошо, ты только не волнуйся, - погладила меня Алёна по плечу. Я бездумно собрала вещи и последовала за ними. В совершенном недоумении. В лечебном крыле я увидела Алана, Ярослава, сидящих на больничной койке. Рядом стояли Хэршоу и Ян. Они что-то обсуждали. Почти вся команда из Шухана была в сборе. - Что происходит? – спросила я. - Как ты себя чувствуешь? – спросил Хэршоу. - Да голова немного болит. И усталость. - А кости не ломит? Я округлила глаза. - Да с чего бы? - С того, что у них всех одинаковые симптомы, - сказала Анна. – Одинаковые. Вы что-то подхватили в Шухане. Милош и Филипп в отъезде. Ждём их для полной картины. Мы переглянулись. - Да как так? Гриши же не болеют? – спросила я. - Этот учёный… помнишь его? Он распылил что-то в комнате, нажав кнопку, - сказал Ярослав. – Вероятно, они что-то изобрели. И как удачно мы подвернулись им под руку. Я вспомнила тот момент, когда закашлялась, а странный порошок сдавил горло, охватывая слизистую. - И что же? И как?.. - Ты ложись, переодевайся. Мы ничего не знаем, даже не знаем, заразно ли это. Будем лечить всеми методами, которые нам известны, - сказала Анна. Алёна отвела меня к кровати в женском крыле. Здесь я была одна. И, видимо, собиралась остаться надолго. Она помогла мне переодеться в сорочку. - Да я сама могу, я же не… - О, Святые, у тебя жар! – воскликнула Алёна, прикасаясь к моему телу. - Что? – спросила я, прикладывая руку ко лбу. – Да что со мной? Я легла на кровать и прикрылась одеялом. Такое холодное, оно не согревало, лишь неприятно давило на тело. - Мы обязательно что-нибудь придумаем, - заверила меня Алёна. - Скажи Лёшке, что я здесь, но со мной всё хорошо. Только пусть не приходит сюда. Она кивнула и оставила меня одну. Я лежала в кровати и смотрела в потолок, в очередной раз не понимая, что происходит. Жизнь щедро одаривала меня выходящими из ряда вон обстоятельствами, словно проверяя на прочность. В какой момент я свернула не туда? Александр, теперь ещё и эта странная болезнь… Ладно, проблемы нужно решать по мере поступления. Сначала выйду из лазарета. Здоровой. Я начала читать книгу о даре, ведь так и не удалось её закончить. Однако вскоре глаза начали слезиться. Я ощущала, какие они красные и болезненные. Как поднималась температура, и тело охватывал жар. Как понемногу начинало ломить конечности. Суставы словно выкручивали, дробили, и, казалось, каждое прикосновение к телу вызывало дикую боль, сравнимую с ударом клинка. Эти ощущения были столь новыми для меня, ведь… Гриши не болеют. Одна единственная мысль повторялась в моей голове словно молитва. Солнце клонилось за горизонт, и лазарет охватывала тьма. Я просмотрела свой организм с помощью дара и нашла нечто чужеродное в крови. Я стала намеренно повышать температуру, чтобы выжечь заразу. Главное – действовать плавно и не повредить себе, ведь лёгкие не выносят слишком высокой температуры, просто сгорая. Доведя её до определённого порога, я позволила себе уснуть, понимая, что главные испытания ещё впереди.Алина
- Похоже, что проблема серьёзнее, чем мы предполагали, - сказала Анна. Такие слова из уст опытного целителя звучали не ободряюще. Я стояла в тронном зале рядом с Дарклингом. Мы обсуждали мой отъезд в Западную Равку, но нас отвлекли корпориалы, столпившиеся у подножия трона. Они тихо переговаривались друг с другом, явно озабоченные происходящим. - И как ты оцениваешь ситуацию? – спокойно спросил Дарклинг. Я украдкой посмотрела на него. Казалось, все волнения и тревоги даже не задели его, словно были пустыми и незначимыми, но так ли это на самом деле? Однако его умение держать себя пришлось сейчас как нельзя кстати, нужно было на кого-то опереться. И мне в том числе. - Честно сказать, плохо, потому что гриши начала заражаться… друг от друга. Вся группа из Шухана больна. А теперь и мы рискуем. Все. И самое страшное – мы не знаем, что это и как лечить, - Анна сжала губы в тонкую линию, а кто-то позади неё тяжело вздохнул. Я сделала огромное усилие воли, чтобы не отшатнуться от Дарклинга. Он слишком близко общался с Анастасией, чтобы избежать опасности. Страх неловко пробрался мне за воротник, пробегая по спине цепкими лапами и застывая внизу. Даже не представляю, что будет, если он… если все мы… - Вы искали сведения в книгах? – спросил он. - Да, но мы не можем найти трактат Санкт-Григория. Кто-то ослушался правил и вынес его из библиотеки. - Я знаю у кого он, - быстро ответил Дарклинг, отведя взгляд в сторону. - Ты же общался с ними, - осторожно сказала я, всё же делая шажок назад. – С группой из Шухана. - И что? – строго взглянул он на меня. Было странно смотреть в его глаза и бояться за себя, за него, за всех нас. Но не его. Ситуация так резко изменила мой взгляд на мир, что я не сразу осознала это. - Так что ты наверно… - Я не заболею, если ты про это. - Почему? - Потому что я не боюсь. А вот я боялась. Но его слова, брошенные так легко, внушали доверие и уверенность. А в этом сейчас я нуждалась больше всего. - А, это так работает? – промямлила я. - Только так и работает, - криво улыбнулся он. Дарклинг хотел добавить что-то ещё, но в зал ворвались Иван с парой корпориалов. Они прошли к нам и встали рядом с Анной, обменявшись приветствиями. Я не видела, чтобы порядок приёма в тронном зале так грубо нарушали, но Дарклинг промолчал. - Ползут слухи про эпидeмию, понемногу поднимается паника, боюсь, что она может захлестнуть Малый дворец, - сказал Иван. – Порой такие разговоры слышишь… Улыбка тронула его губы. Похоже, он тоже считал, что его это не коснётся, или попросту не верил во всё. Хотя Иван – сильный корпориал, быть может, он знал, как вылечиться от болезни. - Чтобы я не слышал больше про эпидeмию. Ни слова. А если кто-то окажется слишком настойчив и впечатлителен, то я сам буду его лечить. От малодушия прежде всего. И вылечу. Мои методы вы знаете. Передай это всем. Все резко замолчали и собрались, перестав ёрзать и переговариваться. В зале наступила пронзительная тишина. Я испугалась, что Александр увидит мой страх, уже увидел, что расценит его как малодушие, мою непозволительную слабость. - Но что делать нам? – спросила Анна, наконец, нарушив молчание. Гриши снова ожили, переглядываясь между собой. - Возьмите Давида и алкемов, делайте анализ крови и ищите лекарства. Любые. Берите все средства. Вы целители, не мне вас учить. Но никто не должен умереть. Не хватало ещё, чтоб гриши болели. - Это… будет сложно, - начала Анна. - А вы что думали? Что будете только крестьян от воспаления лёгких да аристократов от обжорства по праздникам лечить? Совсем расслабились. Перед нами встают разные задачи. Иногда нужно проявить чуть больше усилий и смекалки. Работайте. Жду от вас доклада завтра днём. Анна кивнула и поспешила уйти. - О, Святые, всё очень плохо, - я задрожала, представляя, что сейчас происходит в Малом дворце в особо ярких картинах, как гриши лежат в кроватях и не могут встать, как начинают бредить и умирать… Корпориалы бросили на меня недоуменные взгляды. Я не успела ничего сказать в своё оправдание, как Дарклинг зло посмотрел на меня, а затем схватил за руку и увёл в сторону. - И чего ты боишься? Умереть? А сама мне недавно говорила совсем о другом. Что пойдёшь на всё, ради своих принципов. И веры. И где твоя вера? В твой мир. А? Уже забыла? Как-то ты быстро сдалась, даже не попытавшись. Умей следовать своим принципам, если уж выдвигаешь их как свой личностный стержень. Его глаза с живыми отблесками казались такими яркими сейчас. И там, на дне этого океана, рождалась буря. Он был зол, и мне не хотелось, чтобы она разразилась из-за меня. - Но… у нас такого никогда не было… - Я тебя удивлю, в моей жизни такого тоже не было. И что с того? Нужно уметь держать удар и проходить через испытания. В конце концов, именно они делают нас сильнее. Я верила ему и была рада в этот момент, что он правит нами. Даже не представляю, кто бы ещё мог сохранять трезвый рассудок в такой ситуации. - Ты уверен, что мне стоит ехать в Западную Равку? Быть может… - Нет, я уверен. И ты – поедешь. Они пытаются перевести наш фокус внимания с более важных и глобальных дел на незначительные. Неужели ты не понимаешь? Западная Равка сейчас – первостепенная задача. Я замолчала, обдумывая его слова, но мне сложно с этим согласиться. Однако у Дарклинга – свои ценности и приоритеты. - Но как же… ведь гриши болеют… у нас почти эпидeмия… может я чем-то помогу… Его глаза вспыхнули. Буря была всё ближе, поднимаясь к поверхности серого кварца, готовая разыграться в любой момент. - Я приказал не говорить это слово. Тебя это тоже касается. Потому что это не эпидeмия, это диверсия. Нет болезней, которыми могли бы заражаться гриши. И ты сама это знаешь. Вся группа из Шухана заболела по какому-то мистическому стечению обстоятельств. Совпадений не бывает, Алина. Я это слишком хорошо знаю. Они пытаются посеять панику среди нас. И сейчас весь Малый дворец смотрит на своих лидеров, на нас с тобой. И кого они видят? Таких же перепуганных, как и они? Не знающих, что делать? Сомневающихся во всём? Паника усилится, а она ещё хуже, чем реальные проблемы, способна разрушить нашу жизнь. Мы должны стать им опорой. И надеждой, если хочешь. Мы. Понимаешь? Так что держи лицо. Даже если боишься и не знаешь, что делать. Хороший правитель умеет совладать с любой ситуацией. Он говорил тихо, чтобы слышала только я, но речь его была пламенной. Наверно, он владел какими-то сведениями, раз так уверенно говорил об этом. Мы вернулись к Ивану и другим корпориалам. - Иван, пресекаем панику. Следим за состоянием. И работаем, как работали. Больных отправляем в лазарет. И изучите побыстрей эту дрянь, нам не стоит с этим затягивать.Анастасия
Мне становилось хуже. День ото дня, словно убеждая, что всегда бывает ужаснее, невыносимее, больнее. Словно мир пытался довести меня до края, до конца, о котором говорил Александр. Вот только всё могло закончиться сейчас, и я никогда не узнаю, что он имел в виду. Он больше не притронется ко мне, не причинит боль, не унизит. Но какой ценой? Неужели я умру? Завтра, сегодня, в эту ночь. Неважно… Умру. Я задумалась об этом. Впервые серьёзно, пропуская мысль через себя, пропитываясь насквозь, ощущая её глубину. Когда ты молод, весь мир в твоих руках. Ты меняешь его, создаёшь и разрушаешь. Ты – главное действующее лицо и всё здесь для тебя. Но всегда наступает конец. Неминуемый и закономерный. Для всех. Рано или поздно. И ты одинок в этом действе. Никто не знает, как это – умирать. Страх неизвестности накатывает, словно огромная волна, готовая сокрушить всё на своём пути. Было бы проще, если бы мы знали, что нас ждёт. Волнения не терзали бы наши сердца, время останавливалось, позволяя пережить лучшие моменты, а разум освобождался от навязанных стереотипов, но кто сможет поведать истину о другом берегу? Остаётся лишь догадываться. И бояться. Наверно, все страшатся смерти. Нет… Есть один человек, который заставляет усомниться в этом изречении. Что за глупости? Кто хочет умереть? Может быть тот, кто слишком долго живёт? Он видел смерть. Я уверена. Много раз. Но я не спросила его об этом. О главном. Он ведь это понимал… А теперь не знаю, выдастся ли возможность. Я вздохнула. Температура держалась несколько дней, повышаясь к вечеру, но кости ломило не так сильно. Кожа потрескалась и высохла, напоминая пергамент. Я похудела, лицо осунулось, хотя пищу нам приносили исправно, но есть не хотелось. Я пила чай из малины, аспиринв ней понижал температуру. А ещё ромашку и чабрец. В лазарет поступали всё новые гриши, и я перестала следить за новичками, но дурные мысли меня не отпускали. Значит, эта дрянь заразна. Я в очередной раз листала книгу Дарклинга, не зная, чем себя занять. Моё пребывание здесь затягивалось. - Настя! Я отвлеклась от книги и перевела взгляд на гостя. - Лёшка? Ты что здесь делаешь? Уходи отсюда, - замахала я руками. Я так увлеклась играми с Александром, что совсем мало внимания уделяла брату. И он сам пришёл ко мне. Бодрый и улыбающийся. Но главное – здоровый. - Ты что, не рада меня видеть? – удивился он. - Дурачок ты! Конечно, рада. Но ты ведь можешь заразиться. Мне так хотелось его обнять, покрепче прижать к себе, но риск слишком велик. - Я не заболею. Смотри, что я тебе принёс, - он сунул мне в руки кекс с изюмом. - Я утащил его с кухни. Сказали, что он помогает восстановить силы. Жуткая слабость навалилась на меня в последние дни. Жар изматывал, а есть я не могла, но, возможно, сладость попробую. Я поставила угощение на тумбочку. - Ты и сюда как-то пробрался. Ведь запрещено же, - устало произнесла я. - Хотел тебя увидеть. Ты уехала в деревню и даже ничего мне не сказала. И вообще перестала что-то говорить. Даже ругать. Ты как будто бросила меня. Я опешила. Раньше мы ссорились, и он избегал моей заботы, считая её чрезмерной, а сейчас будто жаловался. Никогда бы не поверила, что такое случится. Да, пожалуй, надо меньше думать об Александре. - О, тебе внимания не хватает. Сразу же займусь твоим воспитанием, как вылечусь. - Нет, давай лучше съездим домой, когда ты выйдешь отсюда. Да? Поедем? – его глаза заблестели. Кажется, не только я соскучилась по родителям. - Обязательно, - моё лицо озарила слабая улыбка. Мы ещё немного пообщались, и я отправила его, волнуясь о здоровье. Надеюсь, с ним и правда всё будет хорошо. Мы разнесли эту заразу по всему дворцу, поэтому оставалось лишь наблюдать, кого постигнет наша участь. На следующий день мне уже не хотелось вставать. Температура держалась, голова болела, но других симптомов не было. Приходили алкемы с целителями и брали нашу кровь на исследования. Поистине, уникальное событие, никогда здесь не лежали гриши в таком количестве. Я иногда ходила к ребятам, чтобы узнать их состояние. Такое же, как у меня. Лишь Филипп чувствовал себя лучше. - Мне кажется, я знаю, что это, - сказал Ян, протягивая руку. - О, Святые, - я попятилась. На его руке вскакивали волдыри. - Ocпа? Мысли бросились врассыпную, сознание не желало верить в увиденное. Я вспомнила журнал болезней, который мы заполняли с Ильёй и Алёной. Это было несколько месяцев назад. Тогда мы обнаружили её у крестьян, которые жили на границе с Шуханом, но сейчас ею болели гриши. Неужели они вывели новый вид болезни, усовершенствовали её? Инкубационный период обычной ocпы от десяти до двадцати дней, но мы приехали из Шухана уже давно. Значит, они смогли его увеличить, чтобы мы заразили как можно больше людей. Забираясь в лабораторию, мы даже представить не могли, чем всё обернётся. - Так, без паники. Это не самое худшее, что могло случиться, - сказал Милош. – Тот учёный, сволочь, распылил в воздухе эту гадость, будь она не ладна. Шуханцы ещё изобретательнее, чем мы думаем. В голове сразу всплыла фигура в белом. Как учёный нажал на кнопку, и частички облака осели на слизистой, заставляя всех закашляться. Так вот что это было. Не просто пыль, чтобы выиграть время, а виpyc. - Процент выживаемости? – тяжело вздохнул Филипп, ложась на кровать и разглядывая себя. - Ну-у-у… - протянул Милош. Половина. В лучшем случае. Я слишком хорошо знала это, поэтому понимала, отчего сердцебит так мямлил. - Целитель лучше знает. Настя? – обратился Филипп ко мне. - Мы выживем, - тихо сказала я, отвернувшись. Надежда… была ли она у меня? Но забирать её у других я просто не имела права. Я легла в постель, навязчиво оглядывая своё тело. Мне казалось, что высыпания везде. Что они шевелятся под кожей, возникают по всему телу. И к вечеру они правда появились. Я вздрогнула, ощутив волдыри на шее. Небольшие бугорки под моими пальцами. Начало. Затяжное, болезненное, предвещающее пропасть, у которой не видно дна… Быстро темнело,и я с тревогой смотрела в окно. Очередная мучительная ночь моей жизни. Безудержно хотелось пить. Кожа горела, покрываясь испариной, голова разламывалась. Я повышала температуру с помощью дара, чтобы выжечь виpyc в организме, но сейчас она сама подскочила так сильно, что я не могла её контролировать. Я выпила ещё чаю с малиной, чтобы хоть немного сбить жар, и смогла немного поспать. Недолго. Мне показалось, что я сразу же проснулась. Не знаю, сколько времени прошло. Сейчас оно ощущалось по-иному: его ход, долгий, вязкий, неправильный. Словно кто-то ломал его по прихоти. Сухой огонь сжирал заживо. Бездна разверзлась прямо во мне. Всё казалось таким эфемерным, стены давили, будто готовые рухнуть на меня в любой момент. Гнетущая тишина. Одиночество – моё испытание. Я осталась с мыслями один на один, и они тянулись по замкнутому кругу, словно узники в кандалах. Перемалывали в голове одну и ту же безысходную ситуацию, плотной завесой закрывающую мой завтрашний день. Забыться, уснуть, остановить этот ход. Не могу… Боль и страдание, не находящие выхода в вязкой тишине лазарета, лишь подливали масла в этот тусклый, ничего не освещающий огонёк. И всё во тьме, готовой проглотить тебя заживо. Мысли о смерти всё чаще. Я смотрю им в лицо и всё ещё не верю. Я ничего не знаю о ней. Мне так хотелось, чтобы кто-нибудь был рядом. Именно сейчас, в эту секунду. Взял за руку, сказал ободряющие слова… Вокруг меня всегда было много людей: друзей, знакомых, родственников. Но сейчас я ощущала невыразимое одиночество. Наверно, все отдыхали, беседовали, радовались в это время, пока меня терзали безутешные мысли, ведь мир там, за окном лечебного крыла, течёт по-другому. Хотелось, чтобы кто-нибудь пришёл, притупляя непрекращающиеся страдания одним лишь своим присутствием… Впереди ночь, а вместе с ней и гнетущая тишина, когда уснули друзья по несчастью, когда безмолвствовала природа за окном и ни звука… Я целитель, и поэтому слишком хорошо знаю коварство этих ночных, а особенно предутренних часов, на которые приходится значительная часть смертей. С точки зрения медицины это объяснялось суточными колебаниями биоритмов и понижением уровня большинства физиологических функций. Но теперь я знала, что дело не только в этом. Мысли давили сильнее и некуда было скрыться, ведь нельзя же сбежать от себя… Утром не умирают. Солнце пойдёт в обход. Только бы дожить… Я могу умереть, прямо здесь, прямо сейчас. И никто не узнает о моих чаяниях. О моих мечтах и надеждах. Чувствах… Целитель умирает от болезни. Какая ирония. Я же гриш. Почему я не могу вылечить себя? Луна заглядывала в окно, бросая скупой свет в комнату. Всё казалось таким нереальным, словно могло исчезнуть в любой момент, а я была готова провалиться в бездну внутри, которая заглатывала всё больше, оставляя меня без надежды. Я не переживу эту ночь. Страх пронзил меня. Сердце, и без того устроившее галоп, забилось быстрее. Нет. Нет. Мне нельзя волноваться. Я попыталась успокоиться дыханием, но сухое горло отдавало болью. Я подняла руку на тумбочку, неловко перебирая пальцами. Стакан упал, оставляя меня без последних каплей влаги. Воды больше не было. Как и сил сходить за ней. Я отвернулась к стене, с трудом глотая густую слюну. Я… хочу… домой… Дома рядом была мама. Она всегда была. Всегда помогала, даже если я была не права, всегда вставала на мою сторону, когда мне это было нужно. Всегда. А я не успела ей сказать… думала, что у нас ещё столько времени, что обязательно найду минутку для неё… Слеза покатилась по лицу. Я закрыла глаза, слушая порывистое дыхание. Вокруг была лишь тьма моего сознания. Жар усиливался. Я чувствовала это. - Мамочка… папочка… я умру, даже не увидев вас… последний раз… я столько всего не успела сделать… не вышла замуж и не родила детей… не увидела столько всего в этом мире… не сказала столько важных слов… не успела… не успела спасти столько жизней… не успела… спасти… его… Я жалела себя, погружаясь в вязкое чувство, и от этого горькие слёзы катились нескончаемым потоком. - Я не… знаю… что такое смерть. Я перевернулась на спину и открыла глаза. Ничто. Передо мной была тьма. Непроглядная, абсолютная, пугающая. Неестественная. Я снова моргнула, но ничего не прояснилось. - Что это? Почему я ничего не вижу? Я умерла? Слёзы хлынули из моих глаз, я приложила ладони к щекам. - Ещё нет. Голос. Во тьме. Я знаю его. Знаю? - Тогда я… ослепла… ослепла… Ничего не… вижу… - шептала я, и слёзы текли по моему лицу. Я плакала до изнеможения, теряя последние капли влаги. - Чтобы видеть – не нужны глаза. - Мама… я хочу… к тебе… - я закрыла лицо руками. – Но я ведь… теперь… тебя больше не увижу. Нет. Это всё нереально. Галлюцинации от высокой температуры, игры воспалённого сознания, желающего обосновать происходящее. Мир деформировался, словно потерял все законы физики. Постель зашуршала рядом со мной. Я просто смотрела в темноту перед собой, не понимая кто я, и что здесь делаю. Ощущая лишь жар, выедающий моё нутро. Рука скользнула мне на спину, приподнимая, а в ладонь ткнулось что-то скользкое и прохладное. Стакан. С водой. Такой желанный сейчас. Я жадно хлебнула воды, но тут же выплюнула. Это была не вода. Странная жидкость обожгла мне слизистую. Во рту всё горело, словно я продержала там кипяток. - Нет! Что это? Я снова легла на кровать, закрываясь одеялом. Мне было холодно. Ужасно холодно. Тьма стала гуще. Склонилась ко мне. Сердце было готово выпрыгнуть из груди. - Нужно это выпить. - Нет, - я сжалась, вспомнив вкус жидкости. Тяжёлый вздох. Пальцы, такие холодные, коснулись лица, надавливая на челюсть и заставляя меня открыть рот. Стакан у моих губ. Я дёрнулась. И жидкость снова обожгла мне язык, горло, желудок… Рука прижала меня к кровати. Я схватилась за неё, пытаясь убрать от себя, но сил не хватало. Ладонь накрыла мне рот, не позволяя выплюнуть эту дрянь. - Пей. Этот голос… Снова принуждение. Он запрокинул мне голову, заставляя проглотить жидкий огонь. Я думала, хуже уже быть не может, но снова ошиблась. - Нет, - прохрипела я. – Мне больно… так больно… Мой голос превратился в глухой хрип. Нутро горело от странной жидкости, кожа – от температуры, и я не знала, какой огонь пожирал меня быстрее. Но затем начался сущий кошмар. Суставы снова начало выкручивать. Меня осушали, выпивали, вытягивая всю влагу из каждой клетки тела. Боль отдавалась во всех органах, в каждой части. Меня ломало как никогда, и я представить не могла, что боль бывает такой безграничной, такой всеобъемлющей и такой мучительное. - Нет, хватит… хватит… Я обняла себя руками, сжимаясь и пытаясь уменьшить боль. Каждое прикосновение отдавало непереносимой мукой, даже там, где тело соприкасалось с кроватью. Казалось, даже одеяло и одежда давили на меня. И я по-прежнему ничего не видела. Волосы облепили лоснящееся лицо. - Умереть…я хочу умереть… я больше так не могу… - я снова заплакала. Боль была сильнее меня. Как можно противостоять такому яростному и стремительному натиску, готовому уничтожить тебя за секунду? Но конца не было. Ничего не происходило. Словно у меня были силы держаться, но в глубине души я понимала, что мне уже всё равно. Тело не борется, когда сдался дух, а значит… Прохладная ладонь скользнула ко мне в руку, наши пальцы переплелись. Я чувствовала пустоту внутри, словно у меня забрали… забрали что-то… очень важное… Мою часть. Но я не могла вспомнить. - Я умираю… - Целители не умирают от болезней, - еле различимый шёпот у моего лица. Губы коснулись моего лба, задержавшись на несколько мгновений, таких долгих, словно застывших во тьме. Опустошённость. Я снова не чувствовала ничего. Мне было всё равно. Умру ли, выживу… Всё кончено. Я словно пережила смерть. Изнутри. Перешла границу, отделявшую от всего, что было мне дорого. Словно небеса уже приняли меня к себе. И осталось сделать один шаг… лишь шаг… Мне было легче… Не чувствовать эту боль, словно тысячи иголок вонзались в меня в один миг, не чувствовать душевные муки, словно скверна пожирала меня, оставляя лишь пустоту, не думать, что я… должна совершить так многое… что мой путь так долог… что всё это что-то значит… какая же это всё глупость… иллюзия смысла… Ничто ничего не значит. Никогда. Внезапно мне стало легче. Я всё ещё ощущала ладонь в своей руке, она уже не казалась такой холодной. Жар будто понемногу отступал, и я закрыла глаза, погружаясь в столь желанный и странный сон, принимающий меня в свои объятия.***
Он сидел рядом, пока её дыхание не стало более глубоким и размеренным. Спокойным. Она не умрёт. Он знал. Слишком сильная, чтобы поддаться глупой болезни. Как и его возлюбленная целительница… В этом они были похожи. Лекарство поможет, вот только пережить бы эту ночь. Оно измотает её хуже болезни, он знал это. Потому что сам его пил в течение долгого периода и даже представить не мог, что оно спасёт его. Видимо, судьба всё ещё хочет оставить его в живых. Её рука была такой лёгкой и слабой. Пальцы разжались. Она уснула. Такая глупая и назойливая, лезет, куда не нужно и не умеет держать рот закрытым. Но что-то о себе она понимала и в чём-то была права. Он и правда забыл, как жить, стал слишком далёк не только от простых людей. Даже от гришей. А это чревато. Ему нужно лучше понимать своих подчинённых, иногда дышать с ними одним воздухом, чтобы осознать, о чём они думают, чего хотят, куда стремятся. Её размышления были так просты, но при этом не лишены правды, поэтому их стоило взять во внимание. Он так глубоко погрузился в законы мироздания и политические проблемы, что перестал следить за тем, что происходит у него под носом. Да, у него были доверенные лица, но… быть может, стоило взглянуть на мир иначе и ему самому? Дополнить картину новыми взглядами. Он всегда так делал, именно поэтому мог просчитать всех и вся. Простой опыт. Но чем старше он становился, тем чаще встречался с собственным ограничением, которое его раздражало. Знание делает нас ограниченными. Ты думаешь, что всё знаешь, но мир всё равно оказывается умнее. И ему нельзя совершать эту ошибку. Считать себя слишком умным и опытным, считать, что ничто не может его удивить. Мир всегда окажется проворнее, и ты поплатишься за это. А он не хотел платить за глупость. Последнее время всё больше событий жаждут обернуться сожалениями, изменить которые он уже не мог. Слишком далеко зашёл обман, семена которого были посеяны много столетий назад. Та самая ложь, которая не позволяет ему быть собой. Мой прапрапрадед был Чёрным Еретиком – Дарклингом, который сотворил Тенистый Каньон. Тогда он сказал это Алине. До этого – другим гришам. Время шло, и все, кто мог опровергнуть его ложь, давно умерли. Детьми легко манипулировать, а кем ещё они были? Алина, Анастасия, Женя, Давид, Зоя... детьми. Они мало знали об этом мире, слишком мало, чтобы понимать, где правда, а где выдумка. Он создал историю, кормил их сказками, написал учебники, в которых всё иначе заставив поверить в прошлое, которого не было. И они поверили. Многие из них не оставят ложь, даже если он поведает истину. И любого, кто скажет правду, они окрестят безумцем. Слишком привыкли цепляться за старое и ограничивать себя. Пути назад нет, теперь он обречён вести эту игру вечно. И виноват в этом – он сам. Порой он думал рискнуть всем и открыть правду, изменив мир одним движением. Наконец, стать собой и больше не претворяться, каждый раз подбирая слова и вспоминая ложь, которую стоит выложить в тот момент. Однако это вызовет слишком большой резонанс в обществе, они к нему ещё не готовы. Сейчас не время, потрясений и без того хватает. Может быть, позже. - Нет… пожалуйста… Её пальцы вновь сжались в его руке, дыхание участилось. Лекарство действовало, забирая свою плату за жизнь. Столь неуёмную и высокую, что кто-то предпочёл бы смерть, но он не дал ей выбора. С ней он чувствовал себя чуть более живым, мысленно возвращаясь в то время, когда новизна ощущений придавала особый вкус бытию. Неповторимый, насыщенный, настоящий. Жизнь становилась чуть ярче, чуть приятнее, на столь короткий момент… всего мгновение, но этого хватало, чтобы не вычёркивать эту часть из своей жизни. Двойственность природы. Дуальность бытия. Она поджидала и здесь. Чувственные удовольствия… иллюзия сознания, ведь тело – ничто. Инстинкты. Люди тратят на них слишком много времени, а кто-то – ведом лишь ими. Глупо. Это почва для манипуляции. Вожделение делает нас слабыми, а он ненавидел слабости и пресекал всё, что могло породить их. Его смыслы – спасти Равку и гришей, сделать их сильными, а жизнь – безопасной. Столь высокая цель, питающая дух благородными идеалами, но гармонию она не принесла. И сад души, выжженный и опустошённый, как давно?.. Он уже и не помнил. Так привык жить с этим. Быть может, это время, вечность, которой не было конца, ведь она стирала все вкусы, ощущения, лица… Какая разница, если всё повторится? Вот только всё ли? Его первая любовь… Он бы отдал всю вечность, лишь бы встретиться с ней хотя бы на день. Взглянуть в зелёные искристые глаза, коснуться улыбающихся губ, таких мягких и родных. С ней всё было проще. Он ещё не был Чёрным Еретиком и не создавал каньон, из-за которого мир разделился на до и после. Как и его душа, треснувшая вместе с землёй, которую сейчас именуют проклятой. Даже после того, как Алина развеяла тьму... Земля осталась серой и безжизненной, лишь зимой её накрыл снег, погребая безвременье и пустоту. Есть тьма неподвластная ни одному солнцу. И, если даже земля не смогла залечить раны и зарасти свежей зеленью, то стоит ли надеяться на исцеление души? Глупо, наивно, бессмысленно. Надежду убивают первой, он это знал. Давно. Иначе никогда не будешь действовать. И побеждать. Это было так давно… Она любила в нём Александра, простого человека, без огромной силы и власти. Он просто охотился, чтобы добыть пропитание. Не всегда успешно, а зимы на севере Равки суровые… И он помнит, как в очередной раз они оставались голодными. Из-за него. А он прижимал её к себе, и они грелись у огня, в котором потрескивали дрова. У них должен был родиться ребёнок. Тогда казалось, что весь мир – вместе с ним. Несмотря ни на что. Ведь она была рядом. Всегда лечила его раны. И не только телесные. Знала, что сказать в трудный момент, чтобы поддержать, ободрить, согревая душевным теплом. Словно читала его как открытую книгу. Тогда он был молод и творил много глупостей. Она была мудрее, теперь он понимал. Повторится ли это вновь? Чувства… В душе что-то кольнуло. Впервые за долгое время. Кажется, он ещё жив. Несмотря ни на что. Он усмехнулся про себя. Кажется, что-то вечно. Как и он сам. Я просто хотела немного любви. От тебя. Любви… А сама ты готова мне её дать? Да. Да. Это нетрудно, если знаешь как. Любовь – это искусство, и за столько лет ты мог овладеть им в совершенстве, но почему-то пренебрёг. Да. Любовь к Творцу, миру, жизни. Человеку. Всё едино. Но это было слабостью на тот момент, и он вычеркнул чувства из своей жизни. Как можно любить кого-то, когда её забрали у него? Он любил весь мир, только пока она была в нём. Опять эта история. Она не оставляла его, заставляла возвращаться к ней, словно осколок, застрявший в теле, который так тяжело вытащить наружу. И проще оставить его внутри, страдая от мимолётной боли, к которой ты привык. Ведь человек столь слабое существо, что ко всему привыкает вместо того, чтобы менять. История будет являться ему, пока он жив, он знал это. Через людей, события, простые разговоры по вечерам и тишину в ночи.Пока он не переживёт всё, не пройдёт через эту боль, эти чувства, которые думал, что убил, но на самом деле… лишь похоронил под ворохом воспоминаний, размышлений и событий. Шли годы, и он думал, что победил в этом поединке со своим сердцем, оставляя его в пустоте. Ведь боли нет, если нет ничего. Однако душа не создана для чистого ничто. Природа не терпит пустоты. И каждый раз он погружался в бездну всё сильнее, сам не замечая того. Бездну, наполненную ночными кошмарами, тяжёлыми воспоминаниями и бесцветным будущим. Однако стоял на своём, потому что иначе это означало бы бессмысленность всех его действий в прошлом, а на это он пойти уже не мог. Слишком поздно. Он отпустил её руку, собираясь уйти. - Нет… нет… Как странно. Она всё ещё спала, но словно что-то почувствовала через сон. Он погладил её пальцы и встал, так и не развеяв тьму. Эта ночь и без того была слишком тёмной, он не принёс с собой больше мрака. Не сегодня. Он обернулся в последний раз, словно мог её видеть. Ты так хотела моей любви… но мы все любим, как умеем. Ты переживешь эту ночь. И оправишься от болезни. Но выживешь ли в моей любви? Ведь… Никто не смеет тебя мучать. Только я.Конец второй части