«Человек хорош и прекрасен, пока его не разбили, не обманули, не растоптали...» (С) А.П. Чехов Жизнь и смерть – это не биологические состояния, а состояния бытия, отношения к миру. Жизнь означает постоянное изменение, постоянное рождение. Смерть означает прекращение роста, окостенение, повторение. Подлинным несчастьем для многих оборачивается то, что они избегают выбора. Они ни живы, ни мертвы, жизнь становится для них бременем, бессмысленным предприятием, а деловая активность – средством самозащиты от мучительного пребывания в царстве теней. (С)
Эрих Фромм «Из плена иллюзий»
Алина
Я уезжала из Малого дворца с тяжёлым сердцем: дома бушевала странная болезнь, но радость от того, что я сохраню здоровье, скрашивала моё путешествие. Я всё ещё боялась подхватить её несмотря на заверения и угрозы Дарклинга. И, думаю, я была не одинока в своих страхах. Скованность и тревога скользили в движениях наших товарищей, но все пытались держаться. Я вспоминала слова Александра, и не позволяла панике укорениться в моей душе. Удивительно, но со временем стало легче. Легче справляться с сомнениями других, легче смотреть своим страхам в лицо, легче верить. В то, что и это пройдёт. Так хотелось остаться, но мне пришлось покориться чужой воле и всё же отправиться в Ос Керво. Давление на Равку нарастало, вокруг вспыхивали неприятности, грозившие перерасти в настоящий пожар. Веяло переменами, бурными и разительными. Простые люди и гриши чувствовали это, я видела по их глазах. Дарклинг был прав: они смотрели на нас и невольно искали поддержки, словно деревья, вырываемые с корнем беспощадным ураганом. Это придавало мне сил. Ведь когда за тобой целая страна и народ, ты не можешь поддаваться слабости и унынию. Просто не имеешь права. Личные желания не берутся в расчёт и уходят на второй план. Но меня это не волновало. Все мои мечты сейчас сосредоточились на благополучии Равки. Дорога в Ос Керво занимала около недели, может, чуть больше, всё зависело от погоды. Если снег завалит пути, то придётся ехать в обход. Мы долго собирались и отправились большим отрядом во всеоружии. Передо мной стояла не только дипломатическая миссия. Нужно напомнить, что значит быть гришом и чего мы стоим, что умеем и какой грозной силой являемся. Они сожгли наших товарищей, тем самым бросив вызов, а этого мы стерпеть уже не могли. Я понемногу разбиралась в поведении наших противников, начиная продумывать наперёд их шаги. Теперь они притаились и ждали ответа: кровь за кровь, око за око… Но я не собиралась вестись на эти манипуляции. Сначала они послали нерадивого убийцу в церквушку, чтобы защищаясь я прикончила его, но их замысел не увенчался успехом. Теперь ставки выше, гришей уже не вернёшь, поэтому мы должны ответить. Вопрос лишь в том, как? Они хотят выставить нас чудовищами, и, несмотря на то, что Александр выбрал такой образ для себя, это не значит, что мы с ним согласны. Враг силён и превосходит нас численностью, но грубую силу тоже можно одолеть. Нравственностью. Именно поэтому мы должны вести себя достойно. Любая мощь, основанная на пороке, рассыпается, наталкиваясь на вечные ценности. Во все времена мир держался на добродетелях, которые мы утратили за столько веков. Мы перестали верить, разучились любить и забыли, на что надеяться. Разве имели мы право остаться в истории после этого? Каждый народ, каждый человек обречён на забвение без добродетелей. Тогда мы те, кто подошёл к черте, кто должен возродить наследие Святых. Вера, Надежда, Любовь и матерь их, София. Мудрость. Без мудрости ты не знаешь, во что верить, как любить, и на что надеяться. Она, словно смола, сцепляет их вместе, связывает, создавая единую защиту для духа и души. Отряд из пятидесяти гришей, проезжающий по основному тракту, был пёстрым пятном среди белых снегов. Мы привлекали внимание, но в этот раз нам не было нужды скрываться. Меня сопровождали Зоя и телохранители. – Скоро увидим Каньон и стройку монастыря, - сказал Никита, подъезжая ко мне. Он снова был спокоен, словно мы ехали не в логово врага. Хотелось пообщаться с ним поближе, чтобы узнать его секрет жизнелюбия. Возможно, всё дело в принятии. И вере. Порой казалось, что в Никите её больше чем во мне. Твёрдой, непоколебимой и чистой. Истинной. Мне было чему у него поучиться. - Каньон, - выдохнула я. – Как же давно это было. - Не так и давно. Или для Святых время течёт иначе? – подмигнул он мне. - Не знаю, я ещё не поняла, - улыбнулась я. - Тебе стоит начать писать о своей жизни. - Писание Святых? Хм… даже не думала об этом. Я немного растерялась от слов Никиты, хотя в них был смысл. Мы читали о деяниях Святых, и это было весьма интересно. И познавательно. - Никто не сможет исказить твою историю, если её напишешь ты сама, - сказал он. Я могла описать события своего времени, стремясь к истине и не позволяя таким, как Дарклинг изменить прошлое в умах других по своей прихоти. - А потом увлечёшься и напишешь целый трактат про нашу жизнь, - добавил Никита. - Ты что, хочешь в историю войти? – рассмеялась я. - Мы уже там, Алина. - В Каньоне столько гришей умерло. И не только, - Зоя недоверчиво посмотрела на Никиту. Она замолчала, и я вспомнила, что её тетя умерла в Новокрибирске, когда Дарклинг пытался расширить Каньон. Наверно, ей будет особенно тяжело быть там. Но всё же… всё же ей нужно встретиться с этим. Со своей историей, своим прошлым. - А вы тут шутите. Как-то несерьёзно, - она отвела взгляд, всматриваясь в дорогу впереди. - Зоя, мы скорбим. Все. Я лично знал некоторых, кто погиб там, поэтому для меня это животрепещущая тема. И именно поэтому сохранять хороший настрой в такое время – стоит огромных усилий и мужества. А между прочим уныние – это грех. - Не разделяю вашего хорошего настроя. И само место мне не нравится. Я поехала туда только из-за тебя, Алина. Поэтому не сдерживай меня, если вдруг я захочу переломать кому-нибудь кости. - Зоя, боюсь, что… и этой радости я не смогу тебе доставить. Нельзя выпускать пар. Мы должны выглядеть достойно. - Это Дарклинг дал тебе такие указания? – недовольно посмотрела она на меня. - Нет, это моё решение. Снежные просторы не заканчивались. Зима подходила к завершению, но наша дорога пролегала через Центральную Равку, поэтому мы всё ещё кутались от суровых морозов. Солнце заходило значительно позже, и мы могли дольше оставаться в седле, однако оно не грело, оставаясь прекрасным, но холодным. Мы ехали по широкой дороге, никого не стесняясь и не опасаясь, нас провожали удивлёнными взглядами, мне кланялись, иногда останавливались, чтобы просить благословения. Я остановилась у монастыря Санкт-Феликса и оставила письмо Николаю Ланцову, мы уже давно не связывались и мне было, что ему рассказать. Также я надеялась получить интересные сведения о Фьерде. Совсем не давно я ездила в монастырь к Отцу Андрею, чтобы выступить перед народом, и меня охватывала дрожь: насколько убедительной я буду, поверят ли мне, не нападут ли вновь? Однако всё прошло хорошо, и моя неуверенность не помешала. Теперь же передо мной стояла куда более сложная задача, я бы даже назвала её жизненно важной, но тревоги и волнения не захватили меня. Наконец, я научилась владеть даром, развила концентрацию, и это придавало сил и уверенности. Но что я встречу там, у излома своей жизни? Сначала Каньон расколол Равку на две части, а затем и мой путь. Он имел особый сакральный смысл для меня. Скверна, которая навеки покинула этот мир. Ценой моей жизни. Спустя неделю с небольшим мы добрались до Каньона. Вернее, того, что от него осталось. Снег покрывал землю толстым слоем, и сложно было понять, где начиналось Неморе. Всё могло бы казаться обыденным и простым, если бы не безмолвие, пропитавшее это место насквозь. Здесь не было людей. Вообще. Никто не захотел селиться поблизости, храня в памяти мрачные события. Я вглядывалась в пустоту, но даль размывалась от снега. Он тихо падал, спускаясь с серого неба, затянутого тяжёлыми тучами. И время словно остановилось. Моё сердце дрогнуло. Я не смогла остаться равнодушной. Мал погиб здесь. Я убила его. И сама умерла. Неужели когда-нибудь время отшлифует память настолько, что мне станет всё равно? Я посмотрела на хмурое лицо Зои, проникаясь всеми её переживаниями, которые сияли огнями в глазах. Казалось, даже всегда весёлый Никита приобрел задумчивую серьёзность, которой я раньше в нём не замечала. Каньон оставался для всех нас слишком длинной и тяжёлой историей, чтобы так просто её забыть. Крики волькр, хлопанье крыльев, трупы людей и непроглядная тьма – вот, пожалуй, воспоминания, которые сохранили те, кто пробирался через него каждый раз. И я была одним из таких людей. Торговцы каждый месяц рисковали жизнью, чтобы привезти товары из Западной Равки в Восточную. Как Александр только мог подумать о том, чтобы использовать Каньон в своих целях? Каким целям кроме разрушения могла служить скверна? Тогда, в темнице, душевные и телесные муки настолько истерзали меня, что я начала сомневаться, правильно ли поступила, уничтожив Каньон. Но сейчас, стоя здесь и смотря вдаль, за которой скрывались очертания Новокрибирска, разрушенных домов и поломанных судеб, я поняла, что была права. И слава Святым, что я не отступила и не оступилась, что они провели меня до конца. Мы въехали в Каньон без страха. Лишь отголоски призраков слышались то здесь, то там, но стоило сосредоточить на них внимание, как они пропадали, растворяясь в тиши. Всё ушло. Жертв больше не будет. Я спасла Александра и его душу, если она у него есть. Спасла от искушения вновь поддаться скверне. Отдать ей часть души, чтобы получить силу, ещё более безграничную и мощную. Он не смог бы от неё отказаться, поэтому пришлось сделать этот выбор за него. Жертвы в Каньоне на его совести, и сколь же много придётся ему каяться. Сколь долго. Смертей могло быть больше, неужели ему всё равно? Новокрибирск встретил нас разорёнными площадями и разрушенными домами, его так никто и не отстроил, хотя я говорила об этом Александру. Нужно заняться этим, не хочу, чтобы всё навевало на мысли, столь тяжёлые и болезненные. Стоит научиться жить по-новому и перестать скорбеть. Мир не стоит на месте. И мы смеем надеяться на светлое будущее. Для всех нас. Но как же тяжело это будет сделать, когда все виноваты друг перед другом. Без прощения здесь не обойтись, но кто же первый пойдёт на этот шаг? Скажет заветные слова, протянет руку помощи, остановит кровопролитие? У меня не было ответа. Лишь на окраине Новокрибирска обитали люди. Они равнодушно взирали перед собой, казалось, им не было до нас никакого дела. Раньше здесь часто патрулировали гриши, я узнала об этом до поездки. Город дышал серостью и безжизненностью, мёртвой тишиной, редко прерываемой неприятными звуками. От него было несколько часов езды до Ос Керво, и мы поспешили туда. Никому не хотелось здесь задерживаться. Самый большой и важный порт Равки, здесь кипела морская жизнь нашей страны. Столица западной части была оживлённой, даже суетливой. Белокаменный город с высокими постройками, некоторые выглядели не мене величественно чем в Ос Альте. А рядом было море. И эта мысль одна из немногих внушала мне радость. Я давно не видела его, и так хотелось почувствовать вкус солёного ветра, зимой обжигающего лицо и губы, от которого даже слезились глаза. Солнце изредка выглядывало из-за серых облаков, освещая всё тусклым светом. Сегодня мы отдыхали, расположившись в казарме, где раньше жили гриши, а на следующий день должны были встретиться с Раевским. Люди с недоверием поглядывали на нас. Мы остановились на площади, той самой, где сожгли гришей: ни цветов, ни знамён, ни напоминаний. Словно ничего не произошло. Жизнь кипела вокруг. Я шла по каменным дорогам, вычищенным от снега, слушая звуки толпы, и с трудом верилось, что здесь случилась смерть. Казнь. По-другому я не могла это назвать. Я не боялась. Лишь сожалела о бессмысленных жертвах, о тех, кто больше не встанет со мной плечом к плечу. Но раз Творец допустил это... раз это случилось, значит так было нужно. Он и сейчас с нами. Я ощущала его незримое присутствие во всём. В людях вокруг, в животных, в движении ветра, в полёте птицы, в том, как снег покрывает вымощенную площадь и солнце ослепляет нас, отражаясь в нём. Да, Отец Андрей прав, Святые всегда с нами, важно это помнить. Я гуляла по Ос Керво с гришами и вдыхала аромат нового города. С разных сторон доносился говор, казавшийся таким непривычным. В каждой части Равки были диалекты, которые и позволяли определить малую родину. Здесь же гласные вытягивали, и они становились более полными. Вдруг мой глаз наткнулся на несколько крупных фигур в зимних пальто. Они были белокожи со светлыми волосами и голубыми глазами и так походили на фьерданцев. - Что они здесь делают? – спросила я, с недоверием поглядывая на крепких мужчин в зимних пальто. Они мало походили на торговцев, скорее уж на военных или дрюскелей, и от этого по телу прокатилась неприязнь. Один из них чуть не убил меня, обозвав ведьмой. Если бы Дарклинг не спас меня тогда… всё могло бы закончиться раньше. - Не знаю, - подошёл ко мне Никита. – Но они на нашей территории. Мы приблизились к ним, и я поняла, что мне не нужно прятаться, я ни от кого не бегу и нахожусь у себя дома, поэтому имею полное право спрашивать. Я была одета в золотистый кафтан, подбитый соболиным мехом, и кокошник из золота. Санкта во всём своём сиянии. - Доброго дня, мы так понимаем, вы из Фьерды? – спросила я. Они переговаривались на фьерданском, а затем замолчали, переведя взгляд на меня. Не знаю, поняли ли они, кто перед ними, но должного уважения не выказали. - Что вы здесь делаете? – продолжила я. - Мы по деловому визиту. У нас есть грамоты для путешествия. Но они их нам не показали. Да и важно ли? Всё можно подделать. - Кто их подписал? - Полковник Раевский. Фьерданцы выглядели спокойно и уверенно, словно имели полное право гулять по нашей земле. Особенно после всего, что здесь случилось. - В любом случае ваше перемещение ограничено. Надеюсь, вы не заставите себя ждать и быстро покинете нашу страну, - сказала я и, не дожидаясь их ответа, развернулась, чтобы уйти. - Да, Алина, гостеприимства тебе не занимать, - сказал Никита, когда мы отошли от них. - Кто-то сжёг гришей. И они в этом поучаствовали. - Мы этого не знаем. Нужны доказательства. А иначе всё дойдёт до международного скандала. - Я никого и не обвиняю. Есть догадки, которые не дают мне покоя. И лучше бы я ошибалась. Нельзя давать волю эмоциям, особенно в такое время. Особенно в моём положении. Мои слова слишком много значат. И именно поэтому я могу влиять на будущее, не только своё, но и Равки. Наконец мы вышли к набережной. Выложенная из белого камня, она простиралась до куда хватало глаз. Небольшой залив не позволял мощным волнам заходить сюда, поэтому корабли мерно покачивались на воде, не опасаясь штормов и непогоды. Снег уже перестал, но небо по-прежнему было затянуто тяжёлыми облаками, и вода казалась серой. Городу отчаянно не хватало ярких красок, и от этого в голове рождались тоскливые мысли. Но, по-видимому, это касалось только меня: вокруг сновали матросы с обветренными лицами и красными руками, которые разгружали корабли, таскали коробки, ловко бегая по мосткам, торговцы уже присматривались оценивающим взглядом, что можно взять с наибольшей выгодой. Я стояла у самого края набережной, опираясь на каменный борт, и смотрела вдаль. Туда, где бледное небо сливалось с серой водой. Куда мы с Малом плыли за русальем, морским драконом. Толща воды казалась бесконечной. Даже пугающей. Но там, за ней, была жизнь. Без проблем, без интриг, без заклинательницы Солнца. Там я должна была спрятаться от Дарклинга. Там бы он меня нашёл. Очередная развилка, которая привела бы к моему предназначению. Теперь я не сомневалась, что всё бы сошлось в единой точке. Чем больше у тебя сил и способностей, тем меньше путей тебе открывается, простые люди не понимают, насколько они свободны, не ценят этого и не осознают, как, порой, мы им завидуем. Утром следующего дня я отправилась к Раевскому. Он находился в ратуше, трёхэтажном каменном здании с циферблатом часов на башне. Сказал, что примет только меня, остальные должны ждать снаружи. Никита и Зоя негодовали, но я попросила их прислушаться ко мне. Я чувствовала, как важно проявить доверие Раевскому. Пойти на этот шаг, чтобы показать, что сила – на нашей стороне, и я не буду мелочиться. А тем более – бояться на своей территории, у себя дома, ведь это моя земля. Я зашла в комнату, где Раевский устраивал переговоры. В центре стоял большой овальный стол со стульями. Широкие окна в обрамлении тяжёлых штор не пропускали много света, небо по-прежнему хмурилось и от этого было темновато. - Алина Старкова, - сказал он, приглашая меня сесть. - Можно просто Санкта, - улыбнулась я, проходя к месту. Казалось, в Западной Равке моё имя ничего не значило, и теперь я понимала почему. Если сам Раевский не ставил ни во что мои заслуги, то почему его подчинённые и гости должны. Я села рядом. От него пахло табаком и отчаянием. Я знала, что до старости ему далеко, но он явно выглядел старше чем есть. В волосах кое-где поблескивала седина, взгляд голубых глаз посерьёзнел. - Ты здесь, чтобы найти убийц гришей. Но признаю сразу, мы не знаем, кто это сделал. Я ничего не говорила, продолжая молча смотреть на него, не мигая и не переводя взгляда, словно могла прочитать его мысли. - Не беспокойтесь, мы уже всё знаем, - сказала я, принимая расслабленную позу и откидываясь на спинку стула. - Тогда поведай нам. Он никак не отреагировал на моё заявление, даже не улыбнулся. Неужели и правда не знает? - Почему мы в Ос Альте знаем больше о вашем городе, в котором вы живете и правите? Вас оставили наместником, а вы не смогли навести здесь порядок. - Ты правильно заметила, вы из Ос Альты не можете знать, что творится у нас здесь, и какую работу я выполняю, чтобы всё шло как надо. - Как надо кому? – не удержалась я. - Нам прежде всего, - строго сказал он, отстраняясь от меня. - Убийство гришей вам тоже было нужно? Эта мысль не давала мне покоя. Возможно, что всё идет по плану. Только не по-нашему. - Гриши обрели плохую репутацию, когда разрушили Новокрибирск. Не я в этом виноват. - И что же, хотите сказать, они получили по заслугам? – я чуть наклонилась к нему, вглядываясь в лицо. Он держался. И очень хорошо. Либо действительно не врал. - Я всего лишь хочу сказать, что понимаю, почему это произошло, - он нахмурился. - Раз вы знали, что такое возможно, почему не предотвратили? Не сообщили нам, не попросили больше гришей для патруля? Что вы скрываете? - Как интересно. Вы приезжаете к нам, с совершенно скрытыми мотивами и обвиняете меня, что я что-то скрываю? – усмехнулся он. - К вам? Как интересно. Это Равка. Моя земля. Она наша общая. Наша Родина. Вы всё еще держите эту границу словно Каньон? Так его давно уже нет, - мои глаза вспыхнули. Опасно задевать эту тему, но и обходить её нельзя. - Девочка, ты ещё слишком мала, чтобы обсуждать про долги и права Родины, - с прищуром посмотрел он на меня. - Я вам не девочка. Я отдала свою жизнь там, в Каньоне. Вместе с Малом. Мальеном Оретцевым. Вы знаете его. И, если потребуется, отдам её снова. В очередной раз меня пытались поставить на место, которое меня не устраивало, и, если от Дарклинга я готова это принять, то от Раевского терпеть не собиралась. - В это сложно поверить. Когда тьма исчезла, там не было твоего тела, а вот его – мы нашли. И что ты сделала для уничтожения скверны и ты ли – это большой вопрос. Сейчас легко прикинуться тем, кем ты не являешься. И праведность порой как грязная одежда. В добре стало мало добра. Зато много тщеславия, желания похвалы, зависти, ненависти, обиды, гордыни, корысти, - скривился он. Я замолчала. Меня совершенно не задели его слова. Его мышление казалось ограниченным и… понятным. Они мало сталкивались с чудесами, подвластными гришам, поэтому это всё казалось им туманным, неправильным и даже невозможным. Я понимала их, ведь раньше и сама бы не поверила. - Я не буду перед вами оправдываться. Верить или не верить – дело каждого. Это был очень тонкий момент. Если я начну доказывать свою точку зрения, то он убедится в своей правоте, и хрупкие сомнения, которые обитают в его сердце, исчезнут. А именно они могут помочь взрастить другие идеи. - Мы слишком много вам верили. И слишком долго, - он встал и подошёл к окну. – Новокрибирск всё еще в руинах. - Я восстановлю его. Но что делают дрюскели в Ос Керво? Он удивленно обернулся на меня. - Я узнаю их, даже если они будут без формы и в плащах, закрывающих лицо. Их словно натаскивали чувствовать нас, ну а мы чувствовали их. Чисто интуитивно, эту ауру неприязни, направленную на нас. - Это послы из Фьерды. - Я знаю, что вы хотите отсоединить Западную Равку от центральной части и получить автономию, думаете, справитесь? - Если мы захотим, ничто нас не остановит. Ни гриши, ни этот тиран и убийца, повелевающий скверной, ни ты… Санкта-Алина. Знаешь, я давал тебе шанс, определённый кредит доверия, думал, может ты и правда та девочка, которая воскресла, но, глядя на тебя, мне так не кажется. Ты приехала от его имени и озвучиваешь его приказы, не разобравшись в ситуации. Неужели ты думаешь, что я тебе поверю? Что кто-то здесь тебе поверит? – он замялся, словно хотел сказать что-то ещё, но сдержался. - Что же, хотите назвать меня ручной шафкой Дарклинга? Так чего же вы сдерживаетесь? Давайте! Вот только чем вы отличаетесь от меня тогда, если сговариваетесь с Фьердой за нашей спиной? Это предательство. Думаете, выторгуете себе свободу и место под солнцем? У наших врагов? Тех, кто всегда с недоверием к нам относился? Принеся в жертву их худших врагов? Такова ваша тактика, да, господин Раевский? Неужели, пока Дарклинг жив, я всегда буду его тенью? Лишь отголоском его силы, уверенности, его образа, который он создавал столько лет. Кем-то при нём, но не самой собой с собственными мыслями и идеями? - Мы не собираемся служить Ферьеде или быть в составе кого-то, мы хотим автономии. - Фьерда сожрёт вас, как только вы её получите. И мне хочется, чтобы вы получили по заслугам за свои глупости и ошибки, вот только много народу стоит за вами, равкианского, и я не хочу, чтобы они страдали. Они намерены разделить нас и сожрать по кускам, потому что проглотить целиком не в силах. Неужели вы этого не видите? Он задумался. Мне показалось, что Раевский хотел блага для своих людей, но выбирал он неправильно. Да и мог ли он знать столько, сколько Дарклинг, чтобы сделать этот выбор? - Фьерда уже помогла нам, а вот где были вы? – холодно ответил он. - А вы, конечно, купились на это, - сказала я. Однако мне было интересно, чем же Фьерда помогла Раевскому. - Так чего же хочет Санкта? – он посмотрел на меня. - Чтобы мы наладили отношения. Я готова выслушать ваши просьбы и исполнить их. В рамках возможного конечно. Теперь у меня есть такие полномочия. И чтобы дрюскели не разгуливали по нашей земле с легитимными грамотами, подписанными вами, - твёрдо сказала я. Он задумался на мгновение, а затем кивнул. - Я отвечу тебе через день. Мне нужно подумать. Мне тоже. Поэтому я отправилась туда, где размышлять было легче всего. На кладбище. Есть у нас одна большая книга премудрости, открытая для всех, такая, которая не хранится в библиотеках. Это кладбище. Если тебе грустно, иди на кладбище. Если тебе весело, иди на кладбище. Это место, где сконцентрирована мудрость. Сердце человеческое ржавеет подобно железу, грехи разъедают его. Но чем его обновить? Чтением святых книг, да посещением кладбища. Со мной отправились Зоя, Никита и ещё некоторые гриши, желающие почтить память умерших. Я поймала себя на мысли, что всё ещё вижу здесь Каньон, хотя сама обвиняла Раевского в этом. Мы все нуждались в том, что способно перечеркнуть прошлое, вдохнуть новые идеи, задать направление. Я посмотрела на место, расчищенное под фундамент монастыря. Там и находились наши новые смыслы, пока ещё робкие и только зарождающиеся, но уже понятные всем. Мы двинулись к каменным надгробиям, обнесённым невысокой изгородью. Всё казалось новым и не обветшалым, и от этого было грустно. Свежие могилы. Двадцать три новых надгробия. Зоя одним движением сдула снег с большинства, и мы смогли разглядеть буквы. Имена и фамилии наших друзей. Я никого из них не знала лично, но всё же… Мы шли по узким дорожкам, вознося цветы на могилы, белые, как и снег, окружающий нас со всех сторон. Здесь было тихо и спокойно. Так необычно после шумного портового города. Зоя отправилась искать могилу Лилианы. Её место – на старом кладбище, но тела убитых в Новокрибирске съели и растерзали волькры, кого-то попросту не нашли, поэтому надгробия перенесли сюда, в память о том, что они погибли из-за Каньона. Никита остался у могил друзей, а я пошла к могиле того, кто подарил мне сердце в самом тёмном месте этого мира. - Мальен Оретцев? Так похоронен на новом кладбище, - ответили мне его знакомые из Первой армии ещё в Ос Керво. Однако я долго бродила среди запорошенных дорожек в поисках могилы близкого друга. Наконец, присев у одной, я смахнула снежинки, увидев знакомое имя на надгробии. Так странно было на это смотреть. Даты начала и конца. Для него конец уже наступил, для меня же – новое начало. - Мал… Мал… Слышал ли он меня? Быть может, видел с небес? Любил ли по-прежнему, увидев, кем я стала, ведь он так не хотел моей силы? И всё же… и всё же он принял меня такой, какая я есть, и разделил этот путь со мной, пожертвовав собой не раздумывая. Я бы так не смогла, я никогда так не могла, тогда мне бы попросту не хватило мужества. Спасение Равки и души Александра во многом – его заслуга. Даже в большей чем моя. Забавно, что Александр приходится ему родственником. Одна кровь. И как же меня связала жизнь с ними обоими? Обоих я… люблю? Слишком громкие слова, однако… сейчас мне было так проще. Лишь Любовь и принятие могли оградить мою душу от скверны, а разум – от дурных мыслей. Я изменилась за это время и больше не позволю себе думать, что я ничего не стою. - Мал, в моём сердце всегда останется место для тебя. Я сохраню тебя в своей памяти. Ты много сделал. Для меня и для Родины. Я не позволю забыть твою жертву. Я тоже могла лежать рядом, в соседней могиле. Пришёл бы ко мне кто-нибудь, как я сейчас к Малу? Помолился бы? О моём спокойствии и светлом месте на небесах, ведь мёртвые уже не могут просить за себя? Для них время исчерпано. Моя смерть могла оказаться ничего не значащей, однако я готова была принести свою жизнь, которая значила ещё меньше, чтобы уничтожить Каньон. Моя жизнь ничего не значила, но моя смерть могла. Порой только так можно достучаться до человеческих сердец, глубоко запечатанных от потрясений и знаний, которые ты пытаешься донести до них. Но на тебя смотрят как на безумную, и какая же радость охватывает сердце, когда кто-то понял, о чем ты говоришь, что чувствуешь. Понял то, что ты хотел донести и даже больше. Это так редко, но всё же… возможно. В чём-то меня понимал Мал, в чём-то – Александр. Но каждый из них был далёк от того, чтобы понять меня полностью. Вот если бы их мировоззрения можно было совместить, разбавить как слишком концентрированный нектар. Но так не бывает, приходится выбирать. Мы так боимся смерти, но она всегда с нами. В любом момент времени. Каждый день кто-то умирает, постоянно, но мы не замечаем этого. Предпочитаем не думать. Избегаем кладбищ, потому что они напоминают нам о неминуемом. Но рано или поздно мы все с этим сталкиваемся. Снег продолжал засыпать могилу Мала, летел хлопьями, запорошивал всё вокруг. И мои воспоминания, которые оживали лишь здесь, созданные этим местом, наполненные его энергией. По пути в Ос Керво я думала о словах Раевского. Я не оправдала его ожиданий, поэтому он не верил мне. Но была ли в том моя вина? Дух греха во всех нас, и дела наши не допускают нас до Творца. Некоторые люди отрицают Творца и веру, но я никому ничего не доказываю, ибо просто наткнусь на стену, встречая жуткую инфернальную упёртость. Люди без Святых в сердце страшно упёртые, ибо отказ от безверия влечёт за собой перемену в образе жизни, а этого люди не хотят. Они желают жить, как они хотят, своевольничать. И если они признают чудеса и самих Святых, то придётся признавать их законы и законы Творца. Но почему же так происходит? Ведь мне сейчас кажется легко принять веру в сердце и следовать законам Святых. Дух греха овладевает всеми людьми, но некоторые пробуждаются от глубокого сна, встают на путь истины, открывают глаза. Это тяжело, но целомудренному человеку легче прийти к вере. Почему одни пробуждаются, а другие глубоко спят? Воспитание, характер, общество? У меня нет ответа. Святые не терпят скверны, поэтому без покаяния оказаться подле них невозможно. Мы все должны стремиться к святости, ибо достичь её здесь нельзя, но на этом пути можно обрести спасение.Анастасия
Всё ушло. Болезнь схлынула словно неистовая волна, оставляя после себя мутную воду мыслей. Однако и они рассеялись. Вода всегда проясняется, нужно лишь дать ей время. Я вышла из лазарета на своих ногах и в здравом рассудке, но всё ещё судорожно трогала лицо, будто на нём остались шрамы. Нет. Кожа гладкая, как и прежде. Глядя на меня, можно сказать, что ничего не случилось. Но это не так. Я понимала, что оставила там себя. Попросту умерла в той комнате. И теперь я шла по коридорам Малого дворца, разглядывая не замечаемые ранее детали: золоченые подсвечники с тонким узором, высокие окна с трещинками в рамах, скромную роспись на стенах. Я смотрела на мир вокруг, и он казался совсем иным. Чужим, но обновлённым, унаследовавшим каркас старого, но раскрашенным в другие цвета. И облегчённым. Получившим новые смыслы. Словно я похоронила все сложности и тяжёлые думы вместе с той болезнью и вновь стала ребёнком, которому только предстоит учиться жить. Эта болезнь – самое большое потрясение в моей жизни. Сломало ли оно меня? Не знаю, но как прежде уже не будет. Однако мне и не хотелось. Пребывание на острой грани бытия побудило меня задуматься над духовными проблемами, берущими в плен тяжелобольного человека. Близость смерти способна избавить от многих мук лучше любого целителя, однако это крайний метод. Словно хирургическое вмешательство, быстро и болезненно вырезая нежизнеспособные лекало мышления. После этого выживают не все. Далеко не все. И, заглянув в глаза своей смерти, ты навечно запоминаешь её лик, печатью отражающийся на душе. Но не всегда там страх и боль. Иногда – принятие и облегчение. И этот момент – напоминание, что твоя жизнь лишь миг, способный оборваться в любую секунду, а значит ценность каждого вздоха невообразима. Любой из них может поменять тебя, принести огромное счастье или невыразимую печаль, окрашивая пребывание здесь в неповторимые цвета. Я ещё ощущала слабость в теле, в большей мере – от лекарства. Всё же напиток из магнита гришей не мог пройти бесследно, но это спасло нас. Так вовремя. Никто не умер, хотя мы и находились на грани. Наши организмы были крепкими, и, будь мы простыми людьми, нас уже не было бы в живых. Бодрость и уверенность не вернулись ко мне. Казалось, даже взгляд стал другим: немного потерянным и бесцветным. Мне нужно время. И, когда я вошла в свою комнату, то даже немного смутилась. Вещи лежали в беспорядке, так, как я их оставила. Лишь трактат Санкт-Григория исчез из сумки, но никто не обратил внимания, что его вынесли из библиотеки. Я смотрела на сумку, на книгу, которую дал мне Дарклинг, и казалось, будто это было в прошлой жизни: поездка в деревню, трактат Санкт-Григория и та страшная ночь… Нет. Я качнула головой, пытаясь отстраниться от тягостных воспоминаний. Их больше не было со мной. Они не ранили меня. Новое нутро, словно металл, обожжённый в неутомимом пламени, было цельным и сильным. Ко мне заглянули брат и друзья-целители, а затем Женя. Алина с Зоей уехали, как мне сказали, по важным делам. Мы все пили магнит гришей, слабый раствор в целях профилактики, но пользоваться даром было очень сложно. Это утомляло, ведь дар – наша часть, и мы словно лишились руки. На время, но всё же. Я привыкала к нормальной жизни, общаясь с близкими и гуляя по залам Малого дворца, но мне нужно было встретиться с ещё одним человеком. Я отправилась в Большой дворец. Последние зимние вечера казались уже не такими длинными и мрачными, морозы отступали, снегопады слабели, - чувствовался приход весны, да, не скорой и буйной, как на юге, но неминуемой и очень желанной. Весны, которую я любила всем сердцем. Которую могла уже не встретить в этот раз. Не увидеть, как распускаются подснежники в лесу, как желтеют одуванчики, раскрываясь словно всполохи света, как зеленеет молодая листва на деревьях, с тем сочным оттенком, который бывает только весной… как хрупкие яблони окутываются белой вуалью, осыпая лепестками дорожки в саду Малого дворца. И этот запах, несравнимый ни с чем… Запах весны. Жизнь снова победила смерть. И для меня она уже настала. Я блуждала по знакомым коридорам и не спешила подходить к двери. Столь многое хотелось сказать, но я боялась. Боялась снова быть глупой, неразумной, беспечной. Даже неуместной, но такой… искренней. Открыться означает проиграть. Чего мне это стоит? Всего. И я сомневалась, осознавая цену своего поступка. Ледяная стужа могла вновь обжечь открытое сердце, пульсирующее чувствами и жизнью. Снова оставить раны, застывающие шрамами на душе. Но тогда зачем? Зачем идти, если снова лгать, недоговаривать, выдумывать… Я совершаю ту же ошибку, придя к нему вновь. Сама. Мысли о разговоре сменяли одна другую, и каждый раз слова казались глупыми, неподходящими, не моими. Я пыталась найти компромисс между ложью и истиной, но в этот раз полуправда была лишь дешёвой отговоркой. Я постучалась к нему, прислушиваясь к шагам в комнате. Он открыл не сразу. Наверно, был уже в спальне, закончив работу. Я посмотрела ему в глаза. Спокойно, прямо, без усмешки. Гладкая поверхность тёмных озёр, отражающая безмолвие души, но мне показалось, что на дне серого кварца мелькнуло удивление. - Я пришла. - Зачем? Всегда боялась услышать неуместное «зачем». Особенно, когда всё вопреки. Когда ты и сам не понимаешь зачем. Когда любой довод разума может разрушить хрупкую решимость, мучительно долго созревавшую на глубине души. - Хотела поговорить. Он раздумывал буквально мгновение, но затем впустил меня. Я вошла в комнату, чужую и тёмную, прошла чуть дальше, обернулась. Он приблизился к столу и стал зажигать свечи. Одну, вторую, третью… Наконец, я смогла разглядеть его. Бледная кожа. Гладкая. Его не коснулась болезнь? Он расположился в кресле. Я неотрывно следила за ним, собираясь начать разговор, впервые ощущая столь сильную неловкость… и это молчание, камнем давящее на меня. Наши встречи. Я помнила всё, хотя кое-что забыла бы, но память неподвластна человеку. - Ты приходил ко мне. Он молча взглянул мне в глаза, и я начала думать, что мне всё привиделось. Его присутствие, его голос, его губы… Сознание сыграло злую шутку, уберегая меня от разрушительного одиночества, в тот момент сделав его моим спасением. Моей обителью. И самим ярким воспоминанием. - Я должен был спасти свою армию. - Неужели дело только в этом? Он снова молчал, но тишина затянулась. Так хотелось отстраниться от доводов всесильного разума, столь часто сквозящего во всех его словах. И в этот раз. Всё объяснимо, понятно, логично. И мёртво. - Разве этого мало? Я смотрела ему в глаза, боясь открыться, и от этого рождалась тишина, в которой тонули все наши ответы, невысказанные, но готовые сорваться с губ в любую секунду. То, что мы могли поведать друг другу, если бы отреклись от всех условностей. - Я думала, что… умру. Одна. Той ночью… - мой голос звучал спокойно, хотя всё внутри дрожало от погружения во мглу, ещё недавно бывшую моей реальностью. - Я словно очутилась в другом месте, где всё иначе. И никого там не было. Хотелось поделиться с ним чувствами. Раскрыть мысли, которые поглощали меня тогда, заставили пересмотреть привычные взгляды, погрузиться в то, о чём я никогда не думала. Не знаю, ценил ли он это, нуждался ли, но мне это было нужно. Эти ощущения и события, которые погребли под собой прошлое и заставили смотреть на мир по-другому, заставили понять, как ценен каждый день, каждая минута, прожитая так или иначе, и каждый вдох, знаменующий, что я ещё здесь. Дышу и чувствую. - Никогда не думала, что окунусь в такие ощущения. - Всё когда-то бывает в первый раз, - он беспристрастно выслушал меня, словно я рассказала старую сказку. - Ты не понимаешь о чём я? - Очень хорошо понимаю, потому так и говорю. Я постоянно нахожусь в другом месте, где всё иначе, как ты выразилась. А ты лишь сейчас с ним соприкоснулась. С новыми для тебя ощущения. Ощущениями вакуума, одиночества, закрытости. И как же ты испугалась. Признаюсь, я удивлён. Ведь в нём нет того ужаса, который ты описала, - грустно улыбнулся он. - Просто… я… Я только сейчас осознала, о чём он говорил. О том самом одиночестве, в котором жил столько времени. Для него мои чувства и мысли – обыденность, а я думала, что делюсь сокровенным. - Ты никогда и не бывала в том одиночестве, о котором я говорю. Оставляющим тебя с тобой. Наедине. С твоими размышлениями, отстраняющими от материальной действительности. В одиночество может быть приятно. Намного приятнее чем с людьми, которые только раздражают своим непониманием, путанным мышлением и непоследовательностью, своим лицемерием в конце концов. В одиночестве этого всего – нет. - Я знаю, что такое одиночество и умею им наслаждаться. Но то, о чём я говорю… граничит с покинутостью. Никто не должен находиться в таком состоянии. Это так больно. Так жестоко. И бесчеловечно. - Не мы создали этот мир. Мне показалось я ощутила лёгкое сожаление в его голосе. - Откуда ты знал? Что… что это поможет? - Я не знал. Всего лишь предполагал. И, как оказалось, не ошибся. Болезнь была направлена на гришей, носителей дара. Я всего лишь проанализировал несколько фактов, которые попались мне под руку. Филиппа вы нашли в лаборатории в оковах из руанита, и он легче всех перенёс болезнь, ведь она не смогла так распространиться по организму, простые люди не заболели, слуги, опричники, - никто из них. Да и я сам… потому что пил руанит. Я округлила глаза. Так вот почему мой дар на тебя не действует. - И как давно ты решился… на такое? – я с трудом подбирала слова. Отважиться пить то, что лишает тебя силы, что даже в руках держать тяжело… - Когда Алина нашла руанит, я сразу же попросил Давида разработать раствор, чтобы его можно было пить, но он не убивал. Сама понимаешь, пропорции определить сложно, да и практиковаться не на ком, но я рискнул. То, что я дал тебе, - моя личная доза, но я уже привык к ней. В любом случае, это намного слабее того, что было в самом начале. И мы около месяца пытались найти баланс. Однако я понимаю, что тебе пришлось пережить, - усмехнулся он. Так вот почему Дарклинг порой так плохо выглядел. Даже ходили слухи, что он болен: слишком бледное лицо, круги под глазами, тусклый взгляд… - Но зачем ты… - Не люблю, когда мной манипулируют, - он чуть сузил глаза. – Теперь я свободен от воздействия гришей. И не только. Он подошёл к столу рядом со мной и достал камень из шкафа. - Мой дар больше не реагирует на него. Он держал камень в руке, а рядом с нами возникали тени, большие и маленькие, густые и едва различимые, они двигались по его прихоти, замирали, а затем исчезали. - Да ты, верно, шутишь, это просто гранит, - сказала я, подходя и забирая у него камень. - Ай! – в то же мгновение я выронила его из рук. Неприятные колющие ощущения разошлись по пальцам, поднимаясь к плечу. - Это не сразу приходит, - сказал он, улыбнувшись. – Лишь со временем. Митридатизм. Дарклинг пил яд в малых дозах, чтобы стать к нему невосприимчивым. - Звучит сложно. - Это был интересный опыт. И, как показал мир, весьма полезный, - он усмехнулся. Я играла с его ощущениями, когда руанит не тёк по его венам. Без злого умысла. Лишь потому, что это часть меня. Мой дар. Но для него – это вторжение, грубое и наглое, непозволительное. - Я бы не причинила тебе вреда. Во всяком случае смертельного. - Конечно, нет. Ты бы просто не смогла. - Нет, я не об этом. У меня бы не поднялась рука… убить тебя. Это – крайняя мера. Всегда – слишком крайняя. - Что, осознала ценность жизни на смертном одре? Непроницаемый взгляд антрацитовых глаз, в которых я не могла прочитать ничего. - Я всегда её знала. Кому как не целителю её знать. Но я хотела спросить… Ты ведь видел смерть. - Ты тоже её видела. Кому как не целителю держать умирающих на своих руках. - Но я никогда не смотрела своей смерти в лицо. А ты видел её лик. - Всякое бывало. - И что ты чувствовал в тот момент? - Что должен выжить любой ценой. - И она стоила того? Жизнь. - Не знаю. Это всё слишком относительно. В такие моменты, когда ты на лезвии клинка, никакая цена не кажется слишком большой. Часть меня шептала, что всё не так. Что есть что-то ценнее жизни. Свобода. Достоинство, уважение к себе. Но другая часть, побывавшая на грани, понимала его точку зрения. И сложно судить другого. Кто знает, как поведёшь себя ты? Он подошёл к окну и отвернулся от меня. - Хотел бы я найти человека, который ещё не умирал. Ведь весь наш опыт: вкус греха, вкус разлуки, вкус отчаяния… всё это вкус смерти. И от него вяжет во рту, как будто полынь жуёшь. Он замолчал на мгновение, и я ощутила всю горечь, скользнувшую по языку, словно лекарственный отвар. - В смерти мы находимся больше чем в жизни. И ты удивишься этому, ведь думаешь, что являешься её воплощением, подвижным и неугасаемым. Но именно жизни ты не видела, а не смерти. - О чём ты говоришь? - Человек измучен сам собой и ничем другим. Собой. Ведь только для человека – так мучительно жить, осознавая, что он должен быть другим. Особенно когда нет сил терпеть себя прежнего. Разве животные думают об этом? Нет, это только для нас. А ты предлагаешь смотреть на мир светлыми глазами. Словно во мне есть свет. Мне показалось, что он говорил это не мне, а себе. И сложно было понять его терзания, ведь я не сталкивалась с этим. И не знала всех подробностей его жизни, которые порождали столь непростые мысли. Однако его слова напомнили мне Санкт-Григория. Лечить болезнь можно только тогда, когда она достигла пикового состояния; только полностью отчуждённый человек может преодолеть отчуждение: он вынужден это делать, ведь уже не может находиться в том состоянии. Так вот о каком конце говорил Дарклинг в тот раз. Дойти до предела, до границы, когда следующий шаг означает конец, когда не будет шанса поддаться слабости и следовать губительному пути, ведь ты поставлен перед вопросом, лицом к лицу. И этот акт воли, который приведёт тебя к тому, чего ты так жаждешь, но хватит ли тебе смелости? Крайняя тьма в итоге начинает притягивать истинный свет. Всегда. - Он есть в каждом. - Нет. Именно поэтому я и ищу его извне. Когда чего-то не хватает внутри, ты ищешь снаружи. - Но… найдя источник снаружи и наполняясь его энергиями, ты открываешь его внутри себя. И тебе больше не нужно зависеть от другого. - Да. Но пока что всё, что я поглощаю, - это смерть. Как будто в наказание, я уже умер и продолжаю пить её безмерными дозами, - он развернулся ко мне. Было так тяжело. Теперь я понимала, что мои чувства были для Дарклинга слишком лёгкими и понятными, ведь его – глубже, мрачнее и невыносимее. Но я ведь так хотела знать про смерть. Кто мог сказать мне больше? - Я бы не выжила. Ты спас меня. - Ты сама себя спасла, - лёгкая улыбка скользнула по его губам. - Нет. Не в этот раз. Творец вернул меня с определённой целью. Поэтому я выжила. Не только потому, что Александр принёс мне лекарство. Оно бы и не спасло меня. Просто мой путь ещё не окончен. И я должна совершить что-то. И, кажется, я знаю, что. - Я бы умерла в ту ночь. И ты знал это. Иначе бы не пришёл. Ведь ты никогда не совершаешь бессмысленных действий. - Пытаешься объяснить мои поступки, зная столь мало. Это забавляет. Не боишься ошибиться? - Нет, - я посмотрела ему в глаза, так внезапно замолчав. – Если бы ты знал… если бы ты только знал, как жажду я ошибиться в своих мыслях о тебе. Я сделала шаг к нему. - И снова ставишь себя в положение, когда ты так или иначе проиграешь. При любом исходе, - он чуть сузил глаза. - Я не играю. - Но играла? – лёгкая интонация вопроса. И всё же он сомневался в моей игре. Крошечная его часть хотела верить, что всё это – искренне. Что я была с ним, потому что действительно что-то чувствую к нему, не обращая внимания на его достижения и проявления, не пытаясь манипулировать и получить что-то от него. И как же жестоко убеждать его в обратном. Снова. Однако я не могла обмануть его доверие сейчас, он почувствует, почувствует ещё до того, как я решусь на это. И всё рухнет в тот же миг, не успев родиться. Ситуация, такая сложная и тонкая, почти безнадёжная. Но всё же… всё же… будь трижды проклято всё, если я солгу сейчас. - Да. Грустная и вместе с тем странная улыбка торжества скользнула по его губам. Словно он ожидал этого ответа, но так хотел ошибаться. Так хотел, чтобы в этот раз всё было по-другому. Однако снова оказался прав. Мы оба проиграли. Так или иначе. Он – вновь оказался прав, но какой ценой, а я… я просто боялась убедиться в своих мыслях о нём, поэтому открылась первой, тем самым ознаменовав своё поражение. Мы замолчали. Неловкость развеялась, растаяла в воздухе, словно всё было завершено. Разговор был окончен, мы оба чувствовали это. И все действия, совершённые ранее, потеряли смысл. Правда, проступающая через завесу лжи, расставляла всё по своим местам, разгоняя ненужные слова и оставляя лишь самое важное – тишину. И в этой тишине между нами было больше искренности чем во всех словах, которые мы говорили друг другу до этого. - Я сожалею, - мой голос разрезал молчание, и холод, сквозивший в нём, поразил меня саму. Александр отстранился и отвёл взгляд в сторону. - Я не нуждаюсь в твоём сожалении, - наконец произнёс он. В сердце кольнуло от его слов. От льда. Было больно. И странно для самой себя. - Твоё право, - сухо сказала я, делая шаг назад. Так хотелось припомнить ему ту ночь, когда он резал и мучал меня, но… что с того? Он виноват во многом. Однако не хотелось оправдывать его поступками свои неблаговидные деяния по отношению к нему. Потому что иначе брешь между нами проляжет ещё шире и глубже, а я не желала нового Каньона его душе. И своей. Я отступила к двери, собираясь уходить, но он не останавливал меня. Я замялась. - Чего ты ждёшь? - Я просто… просто хотела отпроситься съездить домой с братом. - Так езжай, - равнодушно ответил он. - Ладно, - кивнула я. Вот и всё. Всё кончено. Так всегда всё и заканчивается. Пустыми словами совсем не о том. Разочарованием. И сожалением. Болью. Грустью. Невыразимой печалью. И смертью в душе. Наверно, всё можно было бы сделать по-другому. Сказать другое. Кто бы знал? Но уже поздно. Слишком поздно. И от осознания этого в груди сжималось сердце. Нет. Я не могу уйти сейчас. Потому что, если я уйду, то… уже никогда не скажу ему. Момент исчезнет, растает, оставив лишь пепел на губах. И тоску. Я подошла к нему и обняла. - Спасибо. За всё. Александр. Он не двигался, а затем его руки опустились мне на спину, прижимая к себе. Я не буду жалеть. Наконец, я смогла сделать что-то правильное в наших лживых отношениях. В следующий момент я отстранилась, и он не задержал меня. Я встретилась с ним глазами, всего на мгновение, столь долгое и выразительное, значимое для нас обоих, но слишком сложное, чтобы описать словами, и быстро вышла из комнаты.