Услышь же крик моей к тебе любви

Как я могла? Я настолько испорчена? Ханаби хотелось плакать. Невыносимо было осознавать, что в глубине души ей завладело тогда чувство непередаваемого наслаждения в ту сумасшедшую ночь. Но теперь оно заглушалось чувством стыда, что все нарастало. А ещё страхом перед неизвестным. Что теперь будет? Изменится ли что-нибудь? Лайто завладел ее кровью, ее телом, разумом и сердцем. Похоже, она окончательно обречена. И она дала ему право на это? Порой она опрометчиво забывала, что он вампир. Пытаться оценить с человеческой точки зрения его поступки и поведение, странно проскальзывающий честнее других взгляд бесполезно. Сам открываться он ей никогда не будет. Кто она такая для него? Ханаби сидела на просторной кровати в гордом одиночестве, прижав к себе одеяло, и, застыв так, смотрела стеклянными глазами в одну точку — шел ни к чему не приводящий мыслительный процесс. Бесполезно думать о нем, когда его нет рядом. — Стервочка, сейчас ты напоминаешь одну из кукол Канато. Жуть, — смешливо прозвучал его голос, прорезая тишину. Взгляд девушки дернулся, словно оживился, мысли, разросшиеся ветвями раскидистого дуба, сложились в ларцы, чтобы устроить час раздумий в следующий раз — более подходящий. Сакамаки тем временем приблизился к кровати и стал, как хищник, подбираться к своей жертве, подминая собой одеяло. Всё ближе, что она могла ощутить аромат его одеколона, словно едва уловимого и в тоже время отчетливого. Его рука коснулась предплечья. Она так долго и крепко спала, что на теле образовались складки от постельного белья, по которым он нежно провел пальцами, улыбаясь. — Вчера ночью... вот ты оказывается какая... Томящейся стервочке стоило давно мне открыться. Так жаждала моей любви, что своими милыми ноготками расцарапала мою спину. А я и не знал... не знал, — дразнил Лайто девушку, чьи глаза беспорядочно бегали по нему, но тело оставалось неподвижным. — Я не... я это, наверное, зря, — произнесла она, словно спрашивая, а не утверждая. — Почему же? — ответил он, обняв ее двумя руками, что ее щека прижалась к его, и продолжил, уже шепча в ушко, — Моя милая стервочка была так очаровательна той ночью, хочу увидеть ее такой ещё раз, — и последние слова, произнесенные так отчётливо и чуть ли не шипяще, вызвали дрожь в ее теле. Вот он, змей-искуситель. Ветви греха обвивают ее, она не сопротивляется. Падшая Ева, не внемлешь рассудку? — Лайто, — произнесла наконец она, стараясь звучать уверенно, хотя даже не знала, что собиралась сказать дальше; голос был предательски тих. Как ей могла прийти когда-то в голову мысль, что, когда он будет рядом, для нее всё станет яснее? Сейчас она словно ходит в потёмках, совсем одна. —Лайто, — повторяет она уже громче, что ему уже не кажется, что за этим не последует слов, — ты думаешь, что мы хотим одного и того же, но это не так. Мы хотим разного. Ты не можешь дать мне то, что я хочу... — А чего же ты хочешь? — вопрос въедается в каждую клеточку тела, повторяется в голове хором, и это странным образом рождает в ней уверенность. — Любви. Его глаза встречаются с карими огоньками, в которых заметны отчаяние и надежда. Когда-то и он так надеялся. Но это банально, глупо, бессмысленно. Разве вчера всё это не было проявлением любви? Что может быть честнее, чем физический контакт? Что ей ещё нужно? Глупая. — Но я люблю тебя, стервочка, — начал он, но его грубо перебили. — Нет! Зачем ты говоришь это? Это ведь неправда, — она сердито оттолкнула его и попятилась назад, обнимая себя руками, но готовая в любой момент протестующе встать и убежать от нахлынувших ее эмоций, название которым она сама даже дать не может. — Ты не веришь в мою любовь? Ты обиделась, — говорил он, заискивающе смотря ей в глаза и прищуриваясь. Он и сам ей не доверял. — Почему людям всегда чего-то не хватает? Вы не можете видеть всё в простых и прямых явлениях, все время ищите чего-то большего, — и снова его грубо перебили. — А тебе всего хватает? Этот вопрос внезапно сбил его с толку. Он чуть было не начал задумываться... Но у него больше контроля над собой, чем у нее. — С чего ты взяла, что должна для меня значит больше, чем есть сейчас? — Если это не так, лучше оставь меня в покое, — сказала она и в голосе прозвучало отвращение. — Ты забываешься, стервочка. Но сегодня я прощаю тебя. Я дам тебе выбор. Скажи сейчас, что ненавидишь меня, что я тебе противен, и я отстану от тебя. Мм, ну ж... — Разве здесь важно, что я чувствую? Нет, уж, давай я поставлю тебя перед выбором, — и она привстала на коленях, как если была наказана за какой-нибудь проступок, тонкая сорочка из льняного батиста расправилась, прилегая к ее телу; было холодно, и затвердевшие соски торчали из под сорочки; солнечные лучи проскальзывали сквозь ткань и создавали дивные светотени на ее теле. Она сейчас смотрела на него сверху вниз, и это безумно возбуждало его чувства. — Если ты ничего ко мне не чувствуешь, то отстань от меня. И если ты захочешь, я скажу тебе напоследок, что ты мне противен, — закончила она удивительно уверенным тоном, вероятно, она практически не слышала своих слов, иначе испугалась бы от такой смелости. Он сладко улыбнулся, обняв ее за бедра и прижимаясь к ним лицом, вдыхая ее желанный аромат и сказал: — Как я могу ничего к тебе не чувствовать? Ты соблазняешь меня все искуснее и искуснее. Сначала избегаешь, потом появляешься с подозрительным парнем, а теперь эта... пленяющая уверенность, стервочка, если ты так продолжишь... — он говорил медленно, постанывая, сводя с ума. Но она понимала, что все это искаженная любовь, грязное желание. Она пыталась убрать его руки со своих бедер, ягодиц, талии, груди, но он был настырен, а она резко ослабла. Ее хвостик на голове совсем растрепался, выпуская непослушные пряди, падающие на лицо. Из губ ее вырывалось лишь тихое, дрожащее, лихорадочно повторяющееся «нет». Ее глаза увлажнились. Ханаби дрожала от волнения, от внутренней борьбы желания и потребности в истинной любви. — Я такая же, как другие. Я умру, не узнав тебя, Лайто... я ненавижу тебя... — и ее слова ненависти звучали, как признания в любви.