О сладких мальчиках и вампирских разборках

***

— Помнишь, тебе как-то предложили корабль? — спрашивает Сонхва. — Взамен на жизнь? — Редкий случай, когда обмен казался равноценным, — улыбнулся Хонджун. — Всегда мечтал быть пиратом. Одно из немногих, что я помню из прошлой жизни. — Надо было соглашаться, — говорит Сонхва. — Представь, какая жизнь бы была у нас сейчас. Пираты-вампиры. Про нас бы сложили легенды. — Никакой жизни у нас бы не было, — осаждает его Хонджун. — Две недели штиля — и мы бы иссохли от голода. Легенда бы вышла так себе. — Я мог бы толкать корабль в таких случаях. А ты бы стоял у штурвала, — Сонхва тянется к Создателю и невесомо целует его в шею. Хонджун громко смеется, но внезапно. На вдохе прекращает и морщится. Сонхва бережно поправляет подушку под его головой. — Позвать Уёна? — Сан тогда все здесь разнесет, — качает головой Хонджун. — Иногда я так жалею, что мы позволили Уёну привести его. — А кто бы не жалел? — усмехается Сонхва. — Остальные послушны и верят каждому нашему слову, потому что не могут по-другому. Ты сам сказал, что для настоящей семьи нам нужен какой-нибудь бунтарь. — И сам же теперь страдаю. — Но Сан прав. — Проблема не в том, что он прав, — вздыхает Хонджун. — Проблема в том, что он требует ответов. И заражает этим других. Еще слишком рано. Пока Хан Джисон жив… — он поджимает губы. — Ты беспокоишься, что они разболтают? — Я беспокоюсь, что они начнут волноваться и наделают ошибок. Их ошибки могут привести к их же смерти, а если погибнешь ты, то умрем мы все. — Но ты… — Мы все, — давит Хонджун. — Видишь? Даже ты нервничаешь, когда я говорю об этом. Что взять с этих детей? Пускай лучше ненавидят меня, чем знают правду. Хонджун тянет руку, и Сонхва понятливо вкладывает в нее стакан с кровью. Последнее время Хонджун хочет есть все чаще, запасы пустеют так быстро, что Юнхо едва успевает доставать новые. Хонджун и сам это видит — от того и торопится. — В любом случае осталось недолго, — говорит Сонхва. — Сегодня неофита заберут. Вероятно завтра его уже не будет, и тогда придут за Хан Джисоном. — Думаешь, он считает меня злодеем? — Хан Джисон? — удивляется Сонхва. — Сан. Сонхва думает какое-то время, а затем хмыкает. — Он не понимает тебя — это правда. Сначала у него не было семьи, и наши порядки были для него странны. Потом мы начали… Все это, и он снова не понимает, что происходит. Станет лучше, когда мы осядем. Тут или в другом городе. Кстати, где мы осядем, когда все закончится? Хочешь вернуться в родной город? — Я не помню, где мой родной город. И где умер тоже не помню, — говорит Хонджун с грустной улыбкой. — Всем кажется, что бессмертие — такой великий дар, но, чем дольше живешь, тем меньше себя помнишь. Слишком много всего вокруг. В настоящем столько происходит, что прошлое кажется уже незначительным, — он отдает Сонхва пустой стакан, но, передумав в последний момент, проводит пальцем по внутренним бортикам, собирая остатки. Хонджун видел, как это происходило с его Создателем. Как его прошлое растворилось настолько, что он перестал беспокоиться о чем-либо. Стал жить только настоящим, потому что не помнил уже ничего стоящего. Время стирало человеческую жизнь в мгновение ока, но и прожитые века таяли довольно быстро. Однажды его Создатель забыл все гонения и лишения, что с ним произошли. Забыл войны, в которых не победил, забыл тех, кого не смог вернуть и потерял навеки. Он стал спокойным. Чуточку надменным и очень язвительным. Он не боялся уже ничего и не заботился больше ни о ком, потому что знал — не переживет он только собственную смерть. Все остальное пройдет. Они с Джисоном тогда и ушли — когда поняли, что клан перестал быть семьей. Немногим позже ушел Чжухон — его убили первым. Затем Хансэ — он едва успел собрать свой клан. Мин Юнги ничего не стал делать. Хонджун помнил ужас, который испытал, осознав, что Создатель не боится — ему просто все равно. Помнил, как решил, что никогда таким не станет. Теперь он и сам едва помнил, что было после. У него был клан. Были вампиры, о которых он заботился и которых хотел защищать. А потом случилось что-то еще — и он остался один. Он не помнил точно, что именно произошло, но знал, что виноват Хан Джисон. Он помнил свою ненависть к нему, ненависть жила в нем долго, она защитила его много раз, не позволив ему сдаться и умереть. Позволила встретить Сонхва. Но сейчас и ненависти в нем уже не было. И он все чаще задавался вопросом — осталось ли в нем хоть что-то человеческое? Или он давно и сам стал Мин Юнги? Когда его собственные дети увидят равнодушие в его взгляде и покинут его? Сонхва облизывает его палец и улыбается. — Я не дам тебе забыть ничего важного, — говорит он. — Если нужно держаться за что-то, чтобы не забыть, держись за меня. Хотелось бы Хонджуну засмеяться в ответ и обвинить Сонхва в излишней романтичности. Но если он что и запомнил: сильные чувства действительно позволяли поддерживать память дольше. Он помнил страх и отчаяние, пускай уже и не испытывал их. И Сонхва… Любовь к нему… Пожалуй, такое забыть он не сможет никогда. Во всяком случае, он постарается не забыть. Очень постарается. Слово — потом долг. Когда родители отправляли Хёнджина в Сеул, проводы выглядели как какая-то классическая повесть о провинциале, планирующем покорить большой город. Ну, такая повесть — про чистое некогда сердце, поддавшееся всем порокам сразу. В конце они еще обычно либо умирают, либо сходят с ума, либо безнадежно теряют всякую честь и нравственность. Должно быть, мама повторила семейный девиз именно для того, чтобы защитить от опадания в еще одну безвкусную повесть. В детстве он не особо понимал смысл этих слов. У других Охотничьих семей девизы были куда приятнее, в стиле Игры Престолов, что-то о «за все хорошее, против всего плохого», «мы добро, они зло» и тэдэ и тэпэ. Девиз семьи Хван звучал как какая-то дурная шутка, если не просто фраза, придуманная в приступе беспамятства. Весь почет их семьи сводился лишь к многопоколенному верному служению делу, потому как никто так и не смог добиться какого-либо приличного чина или высокой должности. Хёнджин втайне винил во всем их глупый девиз, но, конечно же, понятия не имел, насколько прав. А потом, после академии, ему внезапно предложили стажировку в Сеуле, более того — сразу кинули на дело, которое даже на первый взгляд не выглядело простым. Охотников всегда подбирали по подозреваемым, и отправлять вчерашнего студента против пятисотлетнего кровососа было как-то… Странно. Куча его сверстников восприняла бы это как признак доверия, как знак, что он на хорошем счету у начальства. Ну, те сверстники, которые «мы добро» и «за все хорошее». Слово — потом долг. Так учили Хёнджина. Поэтому их семья никогда за всю семисотлетнюю историю не была на хорошем счету у начальства. У их семьи была честь, было свое собственное достоинство. Каждого Хвана с детства учили не поступать против совести и всегда, вообще всегда, думать своей головой. И голова Хван Хёнджина подсказывала, что что-то тут нечисто. Ему казалось так с самого начала. В академии учили, что древние вампиры опасны, но лишь потенциально — они не склонны менять поведение, и если вампир долго вел себя как паинька, шанс, что он вдруг свихнется и пойдет убивать, крайне мал. Чем старше становился вампир — тем меньше он поддавался чувствам и соблазнам, а потому и образ жизни не менял. Обычно. Исключения бывали. Но Хан Джисон не выглядел как исключение. Судя по записям, которые Хёнджину удалось достать, он никогда не отличался открытой жестокостью. Народу убил много, Охотникам кровь тоже попортил знатно, но чтобы вот так, в открытую убивать и разбрасывать трупы по городу? Такого за ним не замечали раньше. Но когда он сказал об этом начальству, те резонно отметили, что данных о нем недостаточно. Фактически все материалы по клану Мин были уничтожены, никто не знал когда и почему. Не было доподлинно известно даже кто является основателем клана — были лишь догадки. Даже самих претендентов на роль Создателя не видели уже очень много лет. Клан Мин просто когда-то существовал, а потом исчез. Остался только Мин Джисон, который при регистрации бы взял фамилию Хан. Но даже так, даже при недостатке данных, Хёнджин видел, что с этим делом все как-то торопятся. Было что-то еще, что-то, что ему не рассказывали. Обнаружив, что Ли Минхо Охотничьей крови, он решил, что это оно. Что Охотники каким-то образом узнали про него, потому так торопили события и хотели побыстрее избавиться от Хан Джисона. Но уже к вечеру Хёнджину дали новый приказ. Забрать неофита. — Ясно, — произносит Джисон. — Вы не меняетесь. — Не нужно драмы, — невозмутимо отвечает Охотник. — Это просто расследование. Мы допросим его и… И что? Хёнджин даже рапорт о расследовании подать не успел, ему просто велели притащить мелкого. Убить, если вздумает сопротивляться, потому как «он очень жесток и опасен». Откуда им было это знать, если Хёнджин еще не подал рапорта?.. — И повесите на него все убийства. Заткнись, — Джисон взмахивает рукой. — Не смей говорить, что будет не так. Вы всегда так делали, когда заходили в тупик. Выбирали самого слабого и вешали все на него. Хёнджин, естественно, не знал никаких «всегда». Однако слова Джисона не казались ему простой истерикой, скорее… Отчаянием. Словно бы у Хан Джисона опускались руки — прямо сейчас. Опасный признак. — Мы ничего на него не «вешаем». Он — единственный известный нам новый вампир в городе, логично… Говорит и сам уже не очень верит. — Убийства начались раньше, чем я его обратил! Я поэтому его и обратил! — Джисон кажется и сам не замечает, как повышает голос, и это тоже сильно отличается от характеристики в его личном деле. Хан Джисон — умный и изворотливый вампир. Лишен эмпатии, но следует установленным правилам, пока те не вступают в конфликт с его принципами или целями. Не проявляет лишних эмоций, тщательно обдумывает каждое слово. Для таких, как он, старых и психопатичных, неофит — лишь инструмент. Пушечное мясо, бронежилет в войне с другим кланом. Хан Джисону должно быть плевать на его смерть, если это защитит его. А раз его никто не подозревает — то и хорошо. Он должен так думать. Он не признает вампирские семьи, для него это лишь игра, притворство, чтобы сильнее походить на людей. Но все же… — Знаешь, как будет? Вы убьете моего Феликса, а завтра убьют кого-то еще. И послезавтра тоже. Тогда вы, очевидно, придете за мной. Так что… — Джисон делает шаг к Охотнику. Хёнджин напрягается, но не двигается с места. — Замри, — требует он. — Зачем? — хмыкает Джисон. — Ты вернешься за мной завтра. А так у меня и моего неофита будет шанс. — Ли Минхо в машине, — напоминает Хёнджин. — Рядом. — Не интересует, — кривит губы Джисон. — Его вы уже у меня забрали, тут я бессилен. Феликса не отдам. Он делает еще шаг, и это значит — пора готовиться к атаке. Хёнджин и так предельно осторожен, но такие, как Хан Джисон, обычно двух предупредительных шагов не делают. Дает время передумать и сбежать? Ну уж нет! — Послушай, Ли Минхо мне все рассказал, — говорит Хёнджин. — Про Ким Хонджуна. И про Чон Уёна. Я сделал запросы, я все узнаю про них. Если неофит… Если Феликс, — исправляется он, — тут ни при чем, ему ничего не будет. Слово — потом долг. Самое ценное, что может дать Хван — это… — Слово. Я даю тебе свое слово, — говорит он и чувствует, как внутри все переворачивается. Он никогда прежде этого не делал. Слово семьи Хван — их главное сокровище, то, что никто не сможет испортить или забрать. Его растили с этой мыслью. Он никогда никому еще ничего не обещал, а теперь… — Ты ведь знаешь про наши девизы? — продолжает он. — Знаешь, что они для нас значат? — Ну да, — цокает Джисон. — Ваши рыцарские замашки. Какой мне толк от твоего девиза? Хёнджин, не сводя взгляда с вампира, рисует указательным пальцем крест на груди. Там, где сердце. — Слово — потом долг, — говорит он. В груди растекается колючее тепло, и по коже бегут мурашки. — Тебя за это свои же сожрут, — цокает Хан Джисон. Однако не похоже, чтобы он собирался атаковать. Поверил?.. — Плевать, — качает головой Хёнджин. — Если Феликс этого не делал, я обязан узнать, кто сделал. Если ты меня убьешь — я никогда не закончу расследование. А если я убью тебя… Джисон хохочет, запрокинув голову назад: — Ты? Меня? Дорогой, я твоим клинком в зубах ковыряться буду, если подойдешь хоть на шаг. — … в любом случае я дал слово. — Тогда… — Джисон со вздохом запрыгивает на столешницу, — послушай кое-что. Послушай и передай своим, когда с тебя спросят за то, что ты сейчас сделал. Сможешь? — Хёнджин кивает. — Убери ты уже клинок, не трону я тебя. Так вот. Когда-то очень давно, когда мой Создатель еще был кровососунком, люди знали о вампирах. Это было не то чтобы мирное, но все-таки сосуществование. Люди верили, что они пришли в этот мир первыми и, соответственно, должны главенствовать. Вампиры верили, что первыми пришли они, и не гнушались показывать клыки, чтобы это доказать. Людям было нечего противопоставить, но… Появились вы. Охотники. Своеобразный гибрид лучшего из двух рас. Сильные, но с бьющимися сердцами. Жестокие, но способные к милосердию. Первоначальный спор давно забыт, теперь все дружно пытаются понять: кто выживет? Или вернее: кто дольше протянет без второго? И есть все еще вы, — с каждым словом глаза Джисона темнеют все сильнее, а лицо сереет, делая его похожим на того, кем он и так является — на живого трупа. Безжалостного монстра, не знающего пощады и жалости. — Живые, но бесчувственные. Жестокие и алчные. Вам давно стало плевать на людей, а вампиры вам нужны только для самоутверждения. И я хочу, чтобы ты сказал начальникам: ваше положение в мире изначально было сдерживающим фактором, но теперь оно просто фикция. Вы не прекращаете гонения не потому, что вампиры плохие, а потому что иначе все ваше существование, все традиции, все, чем вы живете, потеряет смысл. И вы отстранились от людей, чтобы те этого не заметили. И уничтожаете всех старых вампиров, чтобы никто, кроме вас самих, не знал, как и для чего вы были созданы. Вы убили всех моих друзей. Моих братьев и мою сестру. Вы погубили мой клан, но знаете что? Вы не выиграли. Старая кровь живет и будет жить. Ваши преступления не будут забыты. И мой неофит… Мой невинный неофит… Его смерть вас не спасет. Вам меня не сломить. Так что подумайте десять раз перед тем, как хоть пальцем его тронуть, — он замер на секунду, а затем, быстро моргнув, улыбнулся и спросил: — Запомнил? — Минхо! — Феликс хлопает дверью, усаживаясь на пассажирское сиденье прямо позади Минхо. — Феликс, — растерянно выдыхает Минхо. — Какого хрена, Хван? — это уже Хёнджину, который садится за руль. — Он подозреваемый. — В чем? В краже твоего сердечка? — продолжает возмущаться Минхо. — Посмотри на него, он и комара не убьет! Почему ты мне не сказал, что идешь за ним? — Чтобы избежать этого разговора, — вздыхает Хёнджин. Вид у него измученный. — Да ты… Ты вообще что ли? — продолжает возмущаться Минхо. — Джисон его в оковах держал, понимаешь? Не в наручниках, в о-ко-вах. В тяжеленных, мать их, кандалах! Он его даже из комнаты не выпускал, не то что из дому! Как… Как вообще Джисон позволил… — Он не позволял. — Ты его?.. — А что? — Хёнджин кривит ухмылку и смотрит на Минхо. — Жалеешь его? Минхо теряется и переводит взгляд на Феликса. — Брехня, — говорит он. — Умирает Создатель — умирает вся линия. — О, так ты все-таки не идиот, — Хёнджин одобрительно качает головой. — Не трогал я его. Я дал ему слово. Минхо фыркает. — Ну тогда мы все спасены. Охотник дал клятву на мизинчиках. — Я дал клятву девизом моей семьи. — Ни о чем не говорит. — А должно бы, раз ты часть этого мира. Девиз — это почти как Слово Создателя. Пойдешь против девиза — лишишься всех Охотничьих способностей и будешь разжалован. По этой причине, — нехотя признает Хёнджин, — девизы большинства семей звучат максимально расплывчато. Типа как «служи и защищай», «да не дрогнет рука моя» и все в таком духе. Но мои предки подошли к вопросу ответственно. — И ваш девиз… — «Слово — потом долг». Значит, что я сам отвечаю за свои слова и действия перед собой и перед семьей, а потом уже перед Орденом. И если я дал слово — долг не сможет мне помешать его выполнить. Я… — Хёнджин начинает смеяться, качая головой, — я за всю жизнь даже денег ни у кого в долг не брал, прикинь? А тут сходу пообещал пятисотлетнему вампиру, что защищу его смазливого неофита. Мама бы горди-и-илась, — он продолжает посмеиваться, вытирая слезинки в уголках глаз. — Чем я только думал? — Какой-то благородной запчастью, очевидно, — пожимает плечами Минхо. — Так… Феликс будет в порядке? — Если докажет, что не причастен к убийствам. — Да как он тебе чего докажет? Он говорит с трудом! — В каком смысле… С трудом? — Феликс! — Минхо поворачивается к неофиту. — Расскажи Охотнику, почему ты за все это время не сказал ни слова. — Плохо говорить, — сконфуженно признается Феликс. — Медленно думать. Бояться ошибиться. — Вот-вот, — Минхо разводит руками. — Сборище идиотов, честное слово. Один отдает неофита, который и трех слов в предложение не сложит, другой за него поручается, не проверив ничего. Зашибись! Ким Хонджуну вообще ничего делать не надо, мы сами себя поубиваем! — «Мы»? — Что? — Ты сказал «мы». Но ты ушел от Хан Джисона. Это больше не твоя битва, — замечает Хёнджин. — Может и так, — признает Минхо. — Но убить Феликса я тебе не дам. — Минхо, — тихо зовет Феликс. — Молчи, — шикает на него Минхо. — Не знаешь что ли? Любое слово будет использовано против тебя. — Это не так работает. — И ты молчи. Оба бесите меня, — Минхо отворачивается к окну. — Если бы не хотел найти родню, вообще бы с вами не поехал. — Я уже оформил запрос. И видел, как несколько человек с ним бегает, так что много времени это не займет. Есть конечно сложность с тем, что мы не знаем твоего настоящего имени, но… — У меня есть настоящее имя, — отсекает Минхо. — Я Ли Минхо. — И он не питомец, — гордо добавляет Феликс. — И не еда. — Вот именно, — кивает Минхо. — Но вообще… — он опускает взгляд на сложенные замком руки. — Как бы меня ни назвали при рождении — это неважно. Все это неважно. Я просто хочу разобраться, кем я был, чтобы понять, кем должен стать. Пока я с Джисоном… Был с Джисоном, я всегда… Был как на поводке. Я не буду надевать на себя еще один, — он ничего больше не говорит. Но Хёнджину кажется, что ему нужна какая-то поддержка. — Я понял, — говорит он. — И учту. Минхо молчит какое-то время, но Хёнджин чувствует, что ему есть, что сказать. Хван даже представить не может, через что проходит Минхо. Ему его не то чтобы жаль, он просто… Хочет быть хорошим человеком. И товарищем. Не таким, о каких говорил Джисон. Минхо ему вообще не очень-то нравится, но он — его ответственность до тех пор, пока не отыщутся его настоящие родители. — Ты сказал, девиз есть у каждой семьи… — медленно говорит Минхо. — У меня тоже? — У твоих родителей — да. Но ты не проходил вторую инициацию, так что на тебя это не действует, если ты об этом переживаешь. — Нет, — Минхо качает головой. — Просто пытаюсь… Понять, что я тоже… Часть всего этого. — Понимаю. Было бы проще, если бы ты был просто человеком. Уже бы чиллил где-нибудь за городом, да? — Или уже был бы съеден, — хмыкает Минхо. — А, — вспоминает он и достает из кармана пузырек, который днем ему дал Хёнджин. Полный. — Ты… — Я должен это вернуть? У этой штуки есть срок годности или типа того? — Ты почему не принял?! — возмущается Хёнджин. — Я же сказал, что это тебя защитит от его влияния! — Он даже не пытался на меня влиять. — А ты, стало быть, только этого и ждал?! Да ты… — Хёнджин осекается, видя, каким несчастным становится вид Минхо. Он, черт возьми, и правда этого хотел. Несмотря на предупреждение, он правда был готов к тому, что Джисон просто заставит его обо всем этом забыть? — Вы друг друга стоите, — качает он головой. — Пиздец просто. Оставь себе, вдруг еще пригодится. Больше они не говорят, но по дороге Хёнджин звонит в офис и просит подготовить апартаменты для Минхо. Тот не комментирует, но напрочь игнорирует несчастного стажера, который должен был его проводить в его комнаты, и идет за Хёнджином. — Тебе туда нельзя, — говорит Хёнджин, придерживая Феликса за локоть. Тот и не думает сопротивляться, но тут по-другому нельзя. — Я там уже был. — А теперь тебе туда нельзя! Не устраивай тут театр одного актера! — Я просто иду за тобой, — пожимает плечами Минхо. — Театр устраиваешь ты. Хёнджин вдруг тормозит и резко разворачивается к Минхо. Тот и не думает пугаться грозного взгляда и лишь вопросительно изгибает брови, мол, ну и что ты мне скажешь? — Как меня бесит ваш чертов клан, — цедит Хёнджин. — Взаимно, — улыбается Минхо. В конечном итоге Хёнджину остается только впустить Минхо, лелея надежду, что он не станет мешать допросу. Но он даже не вмешивается: только слушает и кивает, изредка поясняя скомканные и местами непонятные ответы неофита. Слова Феликса подозрений тоже не вызывают: он тоже упоминает Чон Уёна и Ким Хонджуна. Рассказывает о кандалах, о том, как его кормили из пакета, и о том, как они кончились и пришлось «сливать» друзей Минхо. — Все остались живы, — вставляет Минхо. — Это не запрещено. — И тогда вы и поймали Чон Уёна? — игнорирует его Хёнджин. Феликс кивает. — А куда он делся потом? — Увезти. Далеко-о-о-о, — говорит Феликс, неопределенно маша рукой. — Не знать это место. Хёнджин хмурится. Впервые с начала допроса чувствует в ответах какую-то шероховатость. — А ты знаешь? — он переводит взгляд на Минхо. — Нет, я был там впервые. — На карте покажете? — Вряд ли, — качает головой Минхо, — карта была старая. А Феликс вообще кажется не местный. — Это склад или…? Не знаю, порт? Свалка? Как Хан Джисон выбрал то место? Минхо с Феликсом быстро переглядываются. Ага. Все-таки шероховатость не померещилась. — Это был дом другого вампира, — отвечает Минхо. — Мы его не знали. — Джисон объяснил, почему к нему? Минхо вздыхает и отводит взгляд. — Так, — напрягается Хёнджин, — мне напомнить, что из нас троих чем-то рискую только я? Я поклялся сердцем вообще-то. — Между твоим сердцем и своей жопой я выберу последнее, — усмехается Минхо. — Ты, Феликс, сам за себя решай. Феликс кусает губы и хмурится. Поглядывает на Хёнджина исподлобья. — Ты можешь мне рассказать. Я не пойду убивать вашего друга, только потому что он вампир, — как можно мягче говорит Хёнджин. Феликс все еще молчит. — Ладно. Я не стану расспрашивать о его жизни, просто скажи, почему к нему? Джисон объяснил? — Он дедушка, — признается Феликс. — Дедушка? — хмурится Хёнджин. — То есть… Создатель Хан Джисона? — Феликс кивает. — Почему он? — Потому что Чон Уёна создал Ким Хонджун. Мин Хонджун. Он брат Джисона. Я уже пытался объяснить тебе днем. — Семейные вампирские разборки на первом же деле, — вздыхает Хёнджин, потирая лицо руками, — вот уж повезло, — все трое молчат, — ладно. Давай дальше. Они добираются до настоящего момента, и вопросов у Хёнджина не остается. — Все? — спрашивает Минхо. — Он свободен? — Это был только допрос, — устало откинувшись на стуле, отвечает Хван. — Он подозреваемый и останется тут до конца расследования. — Ты же сказал… — Одних его слов мало, Минхо. Он говорит, что никого не убивал, но трупы от этого не исчезли. — Да не убивал он никого! — Минхо повышает голос. — Я докажу. Дай нож. — Минхо… — Дай. Нож. Всем видом Минхо показывает, что если ему не дадут нож — он справится и без него. Лучше наверно его послушать. Минхо жестом просит освободить место напротив Феликса. Затем берет со столика у входа стакан и, сев на стул, резко ведет ножом по своей ладони, держа руку над стаканом. В него тут же начинает стекать кровь. Феликс непроизвольно шипит и дергается к руке. Хёнджин напрягается и подается вперед, но Минхо… Просто останавливает Феликса, несильно ударив его по лбу. — Из стакана пей, дикарь. Феликс очень недоволен, но… Слушается. Слушается, черт возьми! — Я не… — надо же, еще и сопротивляться пытается. — Это ерунда. И это нужно, — Минхо закатывает глаза, — так что пей быстро. Лицо у Феликса грустное, но к стакану он прикладывается очень быстро. Крови там не так и много, но достаточно для того, чтобы пробудить голод неофита. Им, на самом деле, и капли хватит. — Отлично. А теперь оближи, — и Минхо протягивает к лицу Феликса окровавленную ладонь. Хёнджин пытается возразить, но Минхо останавливает его целой ладонью. Феликс бледнеет и шарахается. Хёнджину его даже немного жалко: в глазах столько страха, столько борьбы и… Отчаяния. Словно бы он правда не хочет этого делать. — Я не могу. Мне нельзя. А, стало быть, все-таки Слово. Хан Джисон запретил ему пить кровь Минхо — оттого и такой страх. Но отчаяние?.. Это не вампирская эмоция. Даже загнанный в угол вампир не выглядит отчаявшимся. Это человеческая эмоция. Человеческая часть Феликса, та, на которую не мог повлиять Хан Джисон, не желала вредить Минхо. — Тебе нельзя пить кровь. Я и не прошу пить. Я прошу облизать. — Я не смогу… — Феликс всхлипывает и качает головой. Хёнджина учили не доверять вампирам. Учили, что ими движет голод, что ничего человеческого в них нет. Но Феликс выглядит таким… Человечным. Искренним. Он правда ненавидит то, что сейчас происходит, это не игра, не притворство, и… Хёнджин тоже начинает это ненавидеть. Он хотел остановить Минхо и раньше, но теперь ему жалко Феликса, а не тревожно за Минхо. — Ты только что поел, — давит Минхо. — Этого мало для насыщения, но достаточно для контроля. Ты сможешь — верь мне. Давай. Феликс смотрит на ладонь, кусая губы. Видно, что хочет, но боится. Запах, должно быть, сводит его с ума. — Да ну хватит ломаться, — закатывает глаза Минхо. — Джисон бы и спрашивать не стал, не то что медлить. Ты его неофит, веди себя соответственно. И Феликс решается. Заботливо (заботливо!) пальцами придерживает кисть руки за костяшки и слизывает с ладони остывшую кровь. — Молодец, — хвалит Минхо, — а теперь залечи рану. Феликс хмурится и смотрит с непониманием, но губ от руки не отнимает. Взгляд у него поразительно ясный для того, у кого еда буквально во рту. — Ну что ты смотришь на меня? — раздражается человек. — Откуда мне знать, как. Ты же вампир. Это ваша базовая функция, ты должен это уметь. Джисон всегда кровь останавливает, ты тоже должен. Феликс елозит по ладони языком, но, конечно же, просто разводит слюни. — Ну попробуй подумать, что хочешь остановить кровь, — морщится Минхо. — Джисон говорил, что от желания многое зависит. И у Феликса получается. Ранка, разумеется, не заживает, но затягивается плотной корочкой. — Молодец, — снова хвалит Минхо и наконец убирает руку. Феликс подается следом, но берет себя в руки так быстро, что Минхо этого даже не замечает — только Хёнджин, но он слишком впечатлен, чтобы это на что-то повлияло. — Достаточно? Хёнджин продолжает разглядывать Феликса. Тому тяжело, ужасно тяжело. Видно, как давит Слово, но также видно и его личную борьбу. Он держится сам, не потому что ему так сказали. Он правда… Хочет показать, что не опасен? Нет, дело не в этом. Это… Забота. Он заботится о Минхо — поэтому не хочет ему вредить. — Он под Словом, — скрепя сердце отвечает Хёнджин. — Мне жаль, но Слово обесценивает… Это все, — он пальцем указывает на порезанную ладонь Минхо. — Да ты издеваешься! — цокает Минхо. — Давай выведем его в город — сам посмотришь! Он справится! — Минхо… — Он справится! — давит Минхо. — Он сильный, и он не жестокий… — Минхо, посмотри на него, — холодно говорит Хёнджин. — Ему больно. Он старается, но ему больно. Ты измучил его. Остановись. Минхо оборачивается к Феликсу. Тот даже сидеть спокойно не может — ерзает, все больше и больше скрючиваясь. Тихонько стонет, кусая губы. — Он не… — Это нормально. Он же неофит. Контролировать голод для него — это… Невозможно, вообще-то. Обычно они так не могут. Он не пройдет проверку городом. Не сможет. И дело не в том, жестокий он или нет, он просто не сможет. Такова его природа. — Но ты веришь? — спрашивает Минхо. — Ты веришь, что это не он? Хёнджин тяжело вздыхает. — Верю. Минхо выдыхает и расслабленно прикрывает глаза. — Хорошо. Что дальше? — Мне придется его запереть, — Минхо хмыкает и качает головой. — Эй! Мне правда жаль, но он вампир. Тут кругом Охотники. Что ты мне предлагаешь с ним еще делать? — Подвал? Цепи? — грустно спрашивает Феликс. — Полуподвал, — отвечает Хёнджин. — Там сухо и тепло. И вообще там не так плохо, как ты думаешь. — Я думаю, что он может из этого твоего полуподвала уже не выйти, — огрызается Минхо. — Зачем вам отпускать его? — Я верю, — сказал Феликс. — Раз надо — запирай. Меня. Минхо не запирай. — Нашел время за меня заступаться, — цокает Минхо. — Бестолковый. Ладно, — он упирает руки в боки. — Сколько ему там сидеть? — Два дня, — говорит Минхо. — Ты обещал быстро разобраться, но прошло два дня! — Я написал отчет, — спокойно отвечает Хёнджин. Они вместе идут от камеры Феликса. Минхо комкает в руках пустой пакет из-под крови — Хёнджин стащил его со склада, потому что Минхо проел ему все мозги на тему того, что, если заставить Феликса голодать, хорошего ничего не выйдет. Вообще-то кормить задержанных было против правил, но едва ли Орден мог придумать пытку хуже, чем гундеж Минхо. И ведь его даже нельзя было стукнуть — пускай и ворованный, а все-таки тоже Охотник. На своих нападать было строжайше запрещено, а у Минхо еще и подготовки никакой — такое Хёнджин бы и сам себе не простил. — Теперь надо ждать, когда старшие примут решение. — А если решение нас не устроит? — Им незачем убивать Феликса, если он невиновен, — Хёнджин уже столько раз это повторил, что еле держался, чтобы не прокричать это Минхо в лицо. Минхо полагал, что страдал все это время только Феликс, а потому доводил Хёнджина просто постоянно. Ходил за ним следом всюду, где только пускали. Названивал, если Хёнджин был на закрытом этаже. Ходил с ним на обед, провожал вечером до комнаты. Даже каким-то образом выпросил соседние апартаменты! Словом, Хёнджину бы уже тоже хотелось узнать решение старших. Вчера вечером еще и Джисон звонил. Вопросов толком не задавал, больше слушал. Потом долго молчал, думая о чем-то своем. Хёнджин не отключался — думал, может, Хан Джисон захочет поделиться чем-то полезным. Но тот заговорил совсем о другом. — Я встречал много охотников за свою жизнь, Хван Хёнджин. Одни были хорошими и сильными, другие — жестокими и абсолютно бесполезными. Несколько лет назад я встретил такого, который меня смог напугать. Хёнджину стало действительно интересно, хотя теперь он думал, что лучше бы Джисон ничего не рассказывал. На душе мерзко скребли кошки и не покидало чувство, что все вокруг — фальшь и ложь. Но теперь уже было поздно. Они вышли к лифту. — Может хоть погулять ему можно? — снова включился Минхо. — Просто дай мне ключ, потом скажешь, что потерял. — Нет. — Меня пригласили на встречу. Без обвинений и подозрений, — сказал вчера Джисон. — В городе, где я тогда жил, все было спокойно, так что и поводов судить меня не было. Я пришел. Я видел его в коридоре. Он болтал с коллегами и выглядел весьма дружелюбным. Я даже расслабился. А потом он завел меня в свой кабинет. Закрыл дверь. И его лицо стало совсем другим. Никогда в жизни я не встречал существо со взглядом более озлобленным, чем у него. Казалось, злобы в нем так много, что она заменяет ему кровь. Я был сыт разумеется, кто ходит на такие встречи голодным? Но даже будь я на пороге голодной смерти — не притронулся бы к нему. — А ты можешь написать еще один рапорт? Служебную записку? — Это ничем не поможет. Новые документы будут рассматривать в порядке очереди. Лучше дождаться решения по отчету. — А ты точно все правильно оформил? Может, индекс не тот написал? — Какой индекс, Минхо? — возмущается Хёнджин. — Не знаю, — тот разводит руками. — А почему так долго? — Он выглядел как отрава. Пах как отрава, — голос Джисона стал глубже, словно он погрузился в воспоминания. Казалось, образ Охотника стоит прямо перед ним и сейчас. — И так же говорил. Каждое его слово было наполнено таким количеством злобы и ненависти, что я едва держал себя в руках. Он задавал какие-то вопросы. В них не было ни намека на обвинения. Что-то вроде профилактического опроса, наверно. Но я чувствовал себя так, будто он вот-вот прикончит меня своим взглядом. Только взглядом. Не обнажив клинка. Я действительно был напуган. Хёнджин все еще ощущал двоякие эмоции. С одной стороны — гордость за неназванного Охотника, что смог напугать этого выскочку. С другой стороны — Джисон так о нем говорил, словно бы не только вампирам следовало бы его бояться. Ведь если кто-то пугает такого сильного вампира — он и человека напугает. Любого. — Таков порядок. От решений старших зависят жизни людей. Они должны все тщательно изучить. — Или им просто плевать, и они решают, как бы побольнее его убить, чтобы еще и Джисон почувствовал. Они заходят в лифт, Хёнджин нажимает кнопку жилого этажа. Ему срочно надо запереться от Минхо хотя бы на пару часов. — Или они просто… — лифт тормозит на первом этаже, и к ним присоединяется женщина, которая, впрочем, не проявляет к ним никакого интереса и просто выбирает офисный этаж. — Думают, как бы побольше навредить Хан Джисону. В любом случае… — Минхо дергается к Хёнджину и вытаскивает у него из кармана ключ-карту. — Я это заберу. — Да господи боже, — устало вздыхает Хёнджин и тянется к Минхо, но тот уворачивается. — Хватит дурачиться. Ты что, рассчитываешь украсть Феликса прямо из-под носа всех Охотников здания? — Да вы дальше этого носа не видите, придурки, — бухтит Минхо, продолжая уворачиваться от ленивых попыток Хёнджина отобрать карту. — А потом я ушел. И на мгновение мне стало легче, но потом я понял. Я — его враг. Делаю я хорошее или плохое, я им и останусь. Он показал мне эту свою сторону, потому что мог дать себе волю. Но все те охотники, что были в коридоре, ничего ему не сделали. С ними он был мил и приветлив. Но это не значит, что он правда такой. Когда в человеке столько злобы, он может лишь подавлять ее. Но что будет, если кто-то сделает что-то не так? Коллега облажается на задании? Ребенок разобьет не ту вазу? Его злоба бы вырвалась наружу. И я понял, что пугает меня даже не злоба, — Джисон сделал паузу, проверяя, слушает ли его Хёнджин. Лифт цокает, останавливаясь на офисном этаже, но женщина вместо того, чтобы выйти, делает резкий выпад в сторону и прижимает Минхо к стене, приставив к горлу нож. — Придурки, значит? — шипит она. — Назовись! И ты, — это она уже Хёнджину. — Как ты позволил ему так говорить об Ордене?! — Дамочка, вы совсем что ли? — оторопело, но не слишком испуганно спрашивает Минхо. — Вы чего на людей кидаетесь? — Г… — булькает Хёнджин. — Госпожа Ли, верно? Он прежде не видел ее, но был наслышан о рукояти этого ножа. Массивная, слишком тяжелая для женской руки, такой можно было пробить череп любого вампира. Два рубина блестели меж пальцев Охотницы — признак высокой должности. Сомнений быть не могло. — А ты кто? — люди мялись у лифта, не решаясь войти внутрь. — Я Хван. Хван Хёнджин. Это из-за меня Вас вызвали, — Хёнджин и сам не совсем понимал, почему так лепечет. — А та двуличность, что помогла ему продвинуться по службе. Нет ничего хуже и страшнее злого человека, наделенного властью, Хван Хёнджин. Запомни это. — Допустим, — рычит женщина. — Кого ты притащил? — Я вижу, ты хочешь справедливости. Защищаешь Феликса, как можешь, и Минхо… Ему тоже помогаешь, — выдавливает из себя Джисон. Конечно из-за Минхо он все еще злится. — Пытаешься вести расследование. Я надеюсь, ты таким и останешься, Хван Хёнджин. — Это Минхо. Ли Минхо, — торопливо поясняет Хёнджин. Рука сама тянется к плечу Охотницы, но он отдергивает ее в последний момент — жутковато трогать такую женщину. — Я думаю, то есть, мы думаем, что он… Ваш сын. — Потому что если нет — у человечества нет шансов. Вы сами себя сожрете. А это будет крайне печально.