abstractum pro concreto

      Нанами очень любит свой бизнес, своих сотрудников, роскошную жизнь и хруст денег.       Нанами — гендиректор компании, на которую раньше пахал как лошадь. Начинал обычным саларименом, спал и ел за рабочим столом, учил новых стажеров, забывал, где оставил свою кружку. Но теперь ему не нужно вспоминать об этом пустяке: у него свой роскошный кабинет, роскошная кружка и все в отделении знают, что это кружка босса. Но Нанами не злой, а довольно добродушный начальник, который никогда не поругает за незначительный косяк.       Потому что Нанами каждое утро спокоен как удав благодаря своему арт-директору, Сатору Годжо, который знает своего начальника, как никто другой.       Прямо сейчас в здании компании происходит вечеринка отдела: отмечается пятилетие компании. Нанами спокойно стоит на балконе на тридцатом этаже, распивает элитное красное сухое вино Chateau La, потому что очень он привередливый гурман и разбирается в винах. Бокал соответствующий: от Bormioli Rocco; чертовски элегантные и хрустальные. На нем безупречно сидят бежевый деловой костюм от Tom Ford и очки на макушке Jimmy Choo. В волосах гуляет свежий вечерний ветерок, а ночной Токио придает ему безмятежность, спокойность, идиллию.       На балконе никого, кроме него. Курят на другом, общаются тоже на другом. На этом почему-то просто нет людей. Только Нанами с бокалом в одиночестве и слушает ненавязчивый шум из здания. На балконе полумрак, если не брать во внимание свет из панорамных балконных окон. Годжо тоже где-то шастает посреди народа, подъедает свежие фрукты, общается с друзьями, стажерами, и не пьет. Ему и нельзя: слишком быстро пьянеет и накрывает потом бешеное похмелье.       И тут Нанами слышит, как балконная дверь открывается. Оборачивается — Годжо зашел к нему с небольшой тарелкой закусок: сыр, мясо. Все качественное, швейцарское.       — Я тут подумал, что к твоему вину необходима закуска, — Годжо подходит ближе, — и не прогадал, что ты пьешь красное.       Нанами мягко улыбается ему, разворачивается вполоборота. Годжо при плохом освещении выглядит привлекательно: темно-синий костюм, белоснежные волосы, роскошные яркие глаза из-под округлых очков от Balenciaga. Годжо протягивает ему тарелку, Нанами аккуратно берет ровно нарезанный кусочек сыра и запивает его пикантным вином. Сочетание божественное, наслаждается сочетаемостью. Годжо аккуратно ставит тарелку на стеклянный журнальный столик неподалеку. Здесь есть два кресла для тех, кто не прочь понаблюдать за ночным небом или покурить, но Нанами не курит. Поэтому обошелся только вечерним умиротворением и вином.       Нанами, по большему счету, большего не надо.       Но Годжо настолько статный и чувственный, что хочется еще.       — Почему вечеринку покинул? — и его бархатный голос окутал перепонки Годжо. — Наскучило общение с коллегами?       — Ох, ты же сам знаешь, что работа с людьми требует определенного мастерства, — Годжо становится рядом, упирается об перила. — Хоть где-то я могу поговорить без всякого «мастерства»?       — Конечно, ты можешь говорить со мной в любое время, Сатору, — Нанами поправляет свои очки на макушке еще дальше, и блондинистые пряди нелепо торчат. Слишком нелепо для гендиректора. — Если твои силы не так быстро уходят при разговоре со мной.       — Нет, нет-нет, на тебя у меня всегда есть время, даже неурочное, — Годжо льстит, и Нанами это видит. — У меня для своего папочки всегда есть свободная минутка.       Нанами сразу расцвел в улыбке, запил ее вином, и Годжо беспристрастно прикоснулся к его прессу, заползая под дорогущий пиджак. Да, Годжо чертовски любит это тело, рельефы, как напрягается, как каждый раз вздрагивает от его горячих прикосновений. И не станет даже скрывать, что их «дедди» игра ему откровенно нравится, — и эта игра не несет за собой ничего, кроме сексуального подтекста, потому что Нанами не хочет, чтобы это стало частью их взаимоотношений.       Нанами отставил бокал вина на пол, принимая игру Годжо с первых же прикосновений. Их с легкостью могут увидеть другие сотрудники и они с легкостью могут увидеть, как Годжо бесстыже изучает пресс своего босса, как расстегивает пуговицы его пиджака, как ногтями проводит по кубикам и как голубые глаза каверзно смотрят на Нанами исподлобья.       — Я сделаю это здесь, — поставил перед фактом Годжо. — Пожалуйста, папочка.       — Как долго ты хотел этого?       — Как увидел тебя. Прямо сейчас, — Годжо приблизился ближе. Телом к телу. — Я всего лишь принес тебе сыр к вину, а в итоге хочу отсосать тебе.       Годжо потянулся в страстный поцелуй, но Нанами грубо и резко развернул его лицом к ночному Токио, пристраиваясь сзади. Годжо выдохнул, очки почти скатились с переносицы и упали с тридцатого этажа, но вовремя их снял и бросил на пол. Прекрасные руки Нанами держат Годжо за поясницу. Пиджак задрался и показывает белоснежную рубашку. Нанами не выше, но крупнее в телосложении, и прямо сейчас он довольно спокойно может контролировать Годжо. На балконе. На который могут зайти в любую минуту.       Они друг друга не любят, они не встречаются, они не разговаривают под луной и не приносят друг другу завтраки. Они просто спят вместе, дают друг другу то, что не могут построить уже больше пяти лет: отношения. Стабильные, нормальные, когда от друг друга материального ничего не нужно. Нанами пользовались как огромным кошельком с деньгами и «папиком, у которого кампания», и находились рядом с ним бытовые и трудовые инвалиды, не представляющие ничего из себя; у Годжо идентичная история: от него требовались несколько пунктов: деньги, пиар, деньги. В них не видели людей, личностей, душу. Их видели сугубо как роботов, беспрерывно зарабатывающих огромные деньги.       Не могли это сделать другие — они найдут это друг в друге.       Но так и не начнут встречаться.       — Не нужно падать ниц, — Нанами проводит рукой по позвоночнику; заползает под пиджак. — Я могу сделать все и без такой грязи.       — Пожалуйста.       — Тебе стоит просто не замолкать. Говори какую-нибудь чушь, а, может, что-то, что бы ты хотел воплотить в реальность.       — Тебе нравится мой голос или…       — Я хочу услышать, как твой голос начнет дрожать. Приступай.       Годжо выгибается в пояснице послушно, как и надо, и Нанами приступил расстегивать его ремень. С бляшкой расправился быстро, без запинки. От грохота ремня и горячих ласк Годжо рвано застонал, и Нанами нерасторопно провел рукой по ягодице, царапает ногтями ткань. Именно факт, что все прячется под одеждой и так все и останется, их двоих возбуждает до безумия. Все хочется содрать, но нельзя.       Нанами склонился, вдохнул прекрасный аромат от Paco Rabanne.       Этот запах прекрасно подходит Годжо и его ориентации.       — Папочка, я хочу, чтобы ты позволил мне…       — Нет, никакого минета.       — Как скажешь.       — И ты даже не попытаешься? — Нанами шепчет на ухо и уводит руку прямиком к заднице. — Ты не так сильно хочешь упасть на колени?       Нанами натягивает пальцами ткань прямо между ног Годжо. Годжо всегда был идеальный, упругий, гибкий и фигуристый. Ну еще самую малость тощий, длинноногий и упрямый. Но прямо сейчас, стоя раком, пока Нанами прижимается сзади и ласкает задницу через ткань брюк, упрямство туда же и спряталось. А еще Годжо всегда отличался от всех бывших Нанами тем, что легко возбуждался — об этом говорит уже его легкий стояк. Годжо уже слишком возбужден ментально и хочет узнать, что для него приготовил Нанами.       Нанами стискивает с него брюки вместе с бельем на бедра. Годжо опять рвано выдохнул, закусил большой палец, мельком оглянулся: Нанами стоит рядом, на нем непроницаемое лицо. Очки прижимают его волосы, и они торчат, как иголки у ежа.       Нанами встретился с ним взглядом и демонстративно обслюнявил два своих пальца, заглядывая в голубые глаза, и Годжо в страсти подался назад.       — Спокойнее, — отреагировал Нанами. — А то нетерпеливый будет ждать дважды.       Нанами отвешивает ему шлепок и на белой коже вспыхнула его ладонь. У Годжо встало еще сильнее. Кровь приливает как на сапсане, ему слишком хорошо, и он явно заслужил к себе такое отношение. Нанами давит ему на поясницу, довольствуется видом Годжо, и прикасается к заднице, но пальцы не вводит. Всего лишь растирает, дразнит, выуживает из Годжо тихие стоны и умоляющие телодвижение углубить пальцы по самый финиш. Но Нанами гурман. И гурман он во всем. У Годжо на сто процентов уступчивая задница, она всегда принимает Нанами с удовольствием и каждый его сантиметр, но прямо сейчас она согласна даже на два длинных пальца.       — Я хочу, чтобы папочка трахнул меня на этом балконе.       Нанами молча дразнит его; пальцы не вводит; вторую руку спустил ему на член, который уже неистово истекает смазкой и капает на роскошный кафель.       — Я хочу, чтобы мы вернулись с вечеринки к тебе…       — Для чего?       — Чтобы ты связал меня у изголовья и жестко трахнул.       — Примитивно. Ты слишком часто об этом просишь.       — Потому что я обожаю, как ты это делаешь, папочка.       Нанами тут же вводит два пальца и зажимает член Годжо у основания. И стон Годжо, если бы не музыка, услышали бы все. Нанами аккуратно царапает его стенки, дразнит простату как только позволяет неудобная поза, и ласкает его член максимально медленно, растягивая удовольствие как жгут. Годжо извивается, кусает большой палец, прикрывает глаза. У Нанами у самого не хилое возбуждение, об этом говорит легкий бугор, но если бы не его аристократические замашки, то там совсем бы разгорелся пожар. На Нанами непоколебимая физиономия даже при том, что прямо сейчас он трахает Годжо пальцами. Просил — получай.       Нанами зарывается носом в белоснежные волосы. Он наизусть знает названия всех бальзамов и масок, которыми Годжо пользуется. Член Годжо прекрасно стимулируется. Настолько прекрасно, что ощущение пространства размывается. Он априори ловит дезориентацию, стоит только впасть в лапы Нанами и утонуть с ним в сексе. Нанами прижался сзади членом к бедру, Годжо почувствовал, что там уже твердо и все жаждет выплески.       Годжо оборачивается, два длинных пальца не прекращают трахать, и буквально стонет:       — Нанами, у тебя стоит. Дай мне отсосать тебе, пожалуйста, пожалуйста.       Нанами молча отрицательно кивает, загоняя пальцы еще глубже.       — Папочка?       Отрицательно.       — Босс?..       — Не пытайся, — Нанами провел по обрамлению уретры и Годжо закатил от удовольствия глаза. — Я все равно не дам тебе это сделать.       — Почему нет?..       — Во-первых, здесь людно, — Нанами задел простату. Годжо выгнулся. — Во-вторых, это грязно для такого места. Сугубо в спальне я позволю тебе сделать мне минет.       — То есть, а то, что ты делаешь сейчас, для тебя не грязно?       — Нет. Ни капли.       — Ты… неисправим.       Нанами не повышал темп дрочки и Годжо чувствует, что на грани; Нанами тоже чувствует, как дыхание Годжо начало сбиваться, как протяжные стоны обрываются на половине и как задница стала отвечать ему на фрикции. С главного зала доносятся разговоры, громкий смех, музыка, чоканье бокалов, но прямо сейчас это не имеет никакого значения. Годжо сжимает пальцами до белых костяшек перила, ноги подкашиваются, и Нанами ускорил темп только в заднице. Пальцы целуют задницу каждые две секунды, Годжо начал захлебываться в удовольствии. Ритмичная и медленная дрочка добивает его вожделение наотмашь, и он кончил Нанами на пальцы. Оргазм накрыл с головой, Годжо не соображал ровно пять секунд, получая фрикции в заднице, пока кончал. Нанами всегда может заставить его кончить, где бы это не происходило и чем бы они не пользовались. В отличии от ублюдков-бывших.       Годжо пришел в себя только тогда, когда Нанами на него великодушно вернул брюки, оставляя расхлябанный на бедрах ремень. Встряхнул руку от спермы вниз, с балкона, беспристрастно поглядывая на удовлетворенного Годжо, у которого от риска быть замеченным возбуждение слишком быстро достигло точки кипения. Годжо проглатывает ком, выпрямляется, облокачивается на перила и спокойно застегивает ремень.       И видит: случайно ногой задел бокал с вином и оно разлилось мерзкой лужей по белому кафелю. А потом и видит, что Нанами своим возбуждением не особо хочет заниматься, хотя мозги пиздец как горят от желания, — рациональная часть глушит все.       Нанами одернул свой пиджак, снял очки, пригладил прическу, вернул их обратно.       — Чтобы больше так не являлся, как черт из табакерки, и не просил удовлетворить прямиком на балконе, — чопорно отозвался Нанами. — На большее не рассчитывай, действуя безрассудно.       — Безрассудно? Это ты только что трахнул меня пальцами и заставил кончить.       — Ну… я в этом виноват. Виноват в том, что ты получил удовольствие.       Годжо закатил глаза, отмахнулся.       — Еще скажи, что тебя пора прекращать папочкой называть. Во-первых, это возбуждает нас двоих, а во-вторых…       — …а во-вторых, это будет происходить ровно до того момента, пока тебе это нравится.       Годжо испуганно оглянулся на Нанами.       — То есть… тебе все равно?       — Ну меня это возбуждает, несомненно, но я не стану перечить, пока это приносит тебе удовольствие.       Вау… мхм… ого.       Годжо сжал зубы, понимая, что еще ни один его мужчина не волновался за его удовольствие.       Нанами стоит рядом, тоже облокотился на перила, и Годжо резко, неожиданно, смачно и глубоко целует Нанами с языком. Нанами, его босс, на вкус, как сухое красное вино, которое сейчас спокойно растекается лужей, как хороший сыр, как самый лучший мужчина, который у него был за все тридцать лет. Нанами отдается в поцелуй, прикладывает руки к лицу, тянет к себе ближе, не позволяя расцеплять их момент слабости. Они обожают целоваться, но делают это так редко, что каждый раз для них, как в самый их первый раз.       А первый их раз был настолько романтичным, что любая мелодрама нервно курит в сторонке.       Они друг друга не любят.       Нет.       Но они нужны друг другу.       Как луна и солнце.       Как кислород.       Как люди, которые понимают друг друга и не смотрят в кошельки друг друга.       Нанами первый расцепляет поцелуй, мучается от своего возбуждения, и приглаживает взъерошенные волосы Годжо.       И слышат щелчок камеры.       — Заебись, я забыла вырубить эту хуйню, — и слышится голос Нобары в красном атласном платье до колен. — Ну, вы типа, продолжайте. Я просто думала, что вы по бабам… ой, не так же разговаривают с боссами?       Нанами не понял, что сейчас произошло, но нахмурился заранее. Годжо от него не отлип, а вскоре подоспели и другие ребята, выкрикивая Нобару по всему главному залу.       — Какого черта ты здесь забыла! — осуждающе крикнул Мегуми и тут же заметил своих боссов. — Эм… что?       Юдзи подоспел вовремя: на нем расхлябанный пиджак, в зубах тарталетка, на глазах — темные солнцезащитные очки, которые не особо вливаются во время суток.       — О, Нанамин и Годжо! Здрасти! — Юдзи до сих пор не вкурил, что тут происходит, и Мегуми отвешивает ему крепкий подзатыльник.       — Мы уходим, — холодно отрезал Мегуми. — Простите за нас.       — О, так вы вместе? — опять Юдзи. — Не знал, я рад за вас. Прикольно смотритесь!       Фушигуро оттаскивает ребят буквально за шкирку, и Нобара не переставала щелкать камерой и делать фотографии этих двух, которые от шока не сразу отошли.       Нанами проморгался, посмотрел на Годжо; Годжо проморгался, посмотрел на Нанами.       Кажется, им все равно, что сейчас было: об этом говорит еще один страстный поцелуй. Кажется, их впервые не волнует, что о них будут говорить люди и СМИ.       Ведь им сказали, что они прикольно смотрятся. Но они даже не встречаются.       Они разберутся с детьми потом.       Они разберутся в своих отношениях потом. Да, чуточку позже. Когда они доедут до Нанами и Годжо будет привязан к кровати и расцелован.