Когда падают звёзды

Вновь прошло время. Сегодня дождь стучал в окно, раздавались раскаты грома и сверкали молнии. Чарли с Коллином и Вэгги сидели в их спальне, Энджел был в своей студии, Аластор, кажется, хотел пойти прогуляться, ибо ему нравится ливень. Я же сидела в кресле перед камином и задумчиво смотрела в огонь. Люцифер, наверное, специально сегодня такую погоду сделал. Ведь сегодня у нас с ним маленькая годовщина. Так вышло, что его и меня сбросили с небес в один и тот же день, но с огромным временным промежутком. И сегодня ровно двадцать лет, как я гнию в аду. Стыдно признаться, но я не помню, сколько лет здесь правит Люцифер. Лет… пусть будет миллион. Я у него потом спрошу. Сейчас мне хочется просто посидеть и помолчать одной под шум дождя и треск поленьев в камине. Я смотрела на пляшущий огонь, пожиравший дрова, и словно в трансе невольно погружалась в воспоминания. *** flashback Я шла по саду, куда спустилась пару минут назад с небес. Со времени нашего знакомства Лилит часто игралась со мной, гуляла, плела венки и собирала ягоды. И также часто рядом с ней оказывался Самаэль. И вот сейчас, когда я сбавила шаг, я услышала их голоса: — Ты правда так уверен, Самаэль? — Это единственный способ. К тому же, его правила и поступки нелогичны, взять хотя бы древо познания, которое растёт посреди сада! Или запреты, которые он установил, чтобы вы чувствовали себя свободными. Не находишь это парадоксом? — Не мне судить об этом. Но теперь, когда ты так говоришь, я начинаю понимать. О чём они? Подслушивать нехорошо, я знаю, но я потом признаюсь Самаэлю и извинюсь. Я пролезла в кусты и выглянула из них. Моему взору представились Лилит и Самаэль, сидевшие под деревом. Ангел держал её руку. И с каждым ударом его сердца я ощущала некие всплески энергии, которую невозможно не узнать. Самаэль взял женщину за щёки, повернув лицо к себе и смотря в глаза. — Послушай, Лилит, я… я делаю это не только ради себя. Ради нас с тобой. — Чт… Самаэль? — Я… я сделаю так, чтобы ангелам можно было спокойно разговаривать с людьми, чтобы правили сильные. Ведь сама подумай, что это за мир, где слабые в почёте? — А твои братья и сёстры? София знает об этом? — Я никогда не говорил об этом с кем-либо, кроме тебя. — Но ты скажешь хоть ей? Мне казалось, ты любишь её. — Так и есть, но… но она младше, и я не думаю, что она меня поймёт. Тут я случайно треснула веткой в кустах. Они оба замерли и прислушались. Ох, если они меня увидят, то мне явно влетит. Я начала красться назад, пока Самаэль встал и направился к кустам. Когда он их раздвинул, я уже была за деревом. Затем, судя по удалявшимся шагам, он вернулся к Лилит. Но стоило мне выдохнуть, как ангел оказался передо мной, немало испугав. — Ах! — Ты что тут делаешь? — спросил он как-то неожиданно просто. Без подозрений, без злости, с простым любопытством. — Я гуляла, и… — я осеклась, настороженно посмотрев в его глаза. — Что? Я взяла его за руку, притянув к себе, и положила ладонь на грудь. От удара сердца прошла волна энергии, затем Самаэль быстро от меня отпрянул. — Ты чего? — спросил он с недоумением, но мне кажется, оно было наигранным. — Ты её любишь? — изумлённо выдала я. Он нахмурился и резко прижал меня к себе, закрыв рот и встав под деревом. Я не понимала, зачем он это сделал, но почему-то мне было стыдно его бояться. Я же знаю его с самого рождения, он мой любимый брат, он не сделает больно. Наверное… — Слушай внимательно, — заговорил он шёпотом, наклонившись к моему уху, — не вздумай кому-либо об этом рассказать. Это секрет. И орать на весь сад тоже не следует. Ты поняла? Я кивнула. — Вот и молодец, — он отпустил меня, развернув лицом к себе и смотря в глаза. — Теперь скажи, что ты услышала? — Я… ты говорил, что хочешь позволить ангелам свободно говорить с людьми, и про слабых и сильных, и ещё… Он прервал меня глубоким вздохом. Затем протянул руку. — Пойдём, погуляем? — сказал Самаэль так, словно не злился на меня, и словно не было того разговора про любовь и ангелов с людьми. — Ладно, — я взяла его ладонь. Он взмахнул крыльями, поднявшись в воздух. Я полетела за ним. Самаэль задумчиво смотрел вдаль, не выпуская моей руки. Он летел к морю, за которое уже собиралось опускаться солнце. Мы отлетели достаточно далеко от берега, когда он остановился и повернул голову ко мне. — Ты осуждаешь меня? — спросил он как-то равнодушно. — Нет, за что? — недоумевала я. Как я могу его осуждать за что-либо? — За то, что я испытываю к человеку. — Нет… я просто не ожидала. Но это так прекрасно, — немного улыбнулась я. — Твоя любовь такая… такая нежная, такая чистая… я даже описать её не могу. Самаэль чуть улыбнулся. — Знаешь, я примерно представляю твой род занятий лет через двести. — Да? Какой он? — Не буду загадывать, узнаешь позже. Теперь скажи, мои слова об ангелах, людях, слабых и сильных… мф, как тебе сказать-то… в общем, как ты к ним отнеслась? — Ох… я… я не знаю… но насчёт нелогичности с посадкой дерева посреди сада и запретами ради свободы я, наверное, согласна, — сказала я. Затем спохватилась и промямлила, — Н-но может, отец просто что-то задумал, и нам не понять? Ангел ухмыльнулся с ноткой удовольствия. Он наклонился к моему уху и прошептал: — Он нас здесь не слышит. Не надо его бояться сейчас. — Но… стой, как? — Когда-нибудь научу тебя делать также. Теперь ответь мне, если бы я захотел переделать мир, ты бы осталась на стороне отца с его запретами ради свободы? Я помолчала, рассуждая. — Я… Самаэль, прости, я не могу ответить… конечно ты прав, но может, не надо всё сильно разрушать? Можно ведь просто изменить некоторые правила, и… — И что изменится? Уберёшь один запрет — остальные останутся. Ты знаешь, что он придумал семь смертных грехов? — Что это? — Гнев, зависть, жадность, лень, похоть, чревоугодие и гордыня. Но ведь это естественные чувства. Смотри, допустим гнев. Если тебя укусит волк, ты разве будешь его за это ласкать? — Ну нет, но… — Или зависть. Если ты видишь, что отец больше любит, допустим, Гавриила, то что ты почувствуешь? — Наверно… наверное… я не знаю, — стыдливо опустила я голову. — Разве ты не захочешь быть на его месте? — Возможно… — А лень? Если тебе очень грустно и ничего не хочется делать, это лень. Но если тебе слишком плохо, разве справедливо за это осуждать? — Нет, но разве я… — Ну или чревоугодие. Если тебе нравится есть много яблок, это плохо? Что плохого в том, чтобы просто съесть немного больше, чем нужно для поддержания сил? — Ничего, наверное. Но ведь если есть очень много, то… — И наконец, гордыня. Если ты сделал множество важных вещей, то разве ты не в праве гордиться этим? Если ты красива, ты не можешь этим восхищаться? Если ты — ангел любви, это ли не повод гордиться собой? Я молчала, рассуждая над его словами. Затем посмотрела в глаза. — Но ведь чрезмерная гордость ослепляет. — Чрезмерная — да. Гордость собой в меру — нет. — Из зависти можно навредить тому, на чьём месте хочешь быть. — А можно прибегнуть к гневу, и в его порыве свершить такое, чтобы оказаться на лучшем месте. — Самаэль, зачем ты мне об этом говоришь? Зачем он придумал грехи? Зачем всё так усложнять? Он как-то странно, будто хищно улыбнулся. — И я о том же. Кстати о похоти. Похоть — это та же любовь, только ещё и плотская. Если ты очень кого-то любишь, прямо до дрожи, неужели тебе не захочется слиться с его телом, целовать его, обнимать, обласкать? Твой дар напрямую связан с грехом, ты знала? Я в ужасе отшатнулась от него. — Неправда… Самаэль, не надо… — В этом нет ничего плохого. Духовная любовь ближе ангелам, плотская — людям, вот и всё. Я с грустью посмотрела на океан. Самаэль взял меня за руку, повернув лицом к себе. — Если тебе от этого легче, я никогда тебя не осужу. Даже если тебя создали, чтобы однажды посмотреть, коснёшься ли ты греха, ты всегда можешь прийти ко мне. Всё же я люблю тебя, сестра. И всегда приму в свои объятия. — Спасибо, — тихо сказала я, обняв его. Он обнял меня в ответ, гладя по голове. Затем поцеловал в лоб. — Тебе пора домой. Идём, София. Я кивнула, дав ему руку и полетев следом. Подумав, я решилась кое-что ему сказать. — Самаэль. — Да? — Она тебя тоже любит. Очень сильно. Ангел улыбнулся, задумчиво смотря на воды океана. — Я знаю. Вскоре по небу рассыпались звёзды. Я была на своём облаке, смотря на них, но мысли мои были далеко. Я думала о Самаэле, Лилит, грехах и яблоне. И волей-неволей, чем больше я думала, тем лучше понимала тот факт, что плотская любовь есть действительно форма любви духовной. И неясно мне было тогда то, зачем отец запретил плотскую. Быть может, чтобы отделить её от духовной? Но в чём здесь смысл? Тогда я быстрее принимала слова Самаэля о нелогичности нашего творца. И страшнее мне было от мысли, что я действительно прямейшим образом привязана к греху.