Шерлок - декабрьские фиклеты (2017)

***

Холмс стоит у окна, глядя на Бейкер-стрит, и, судя по выражению презрения на его лице, он считает это зрелище крайне неудовлетворительным. Несомненно, возникает вопрос о моём нынешнем психическом состоянии, что я нахожу суровое выражение этих элегантных черт наиболее привлекательным. К счастью, я уже давно понял, что моя жизнь стала похожа на какое-то особое, личное кольцо ада. И всё же у меня не было бы другого выхода. В мои более мечтательные дни (о которых Холмс сказал бы, что у меня их слишком много) мне вспоминаются придворные ритуалы любви среди рыцарей, о которых рассказывалось в сказках, которые я читал в детстве. Поскольку рыцари часто тосковали издалека по объекту своей привязанности, я стою в другом конце гостиной, наполненной любовью, которую я не могу выразить. Хотя я стараюсь в своих каракулях. Я полагаю, что Холмс был бы прекрасной дамой в этой довольно мучительной метафоре, и эта мысль заставляет меня тихо усмехнуться. Не так тихо, конечно, чтобы это не услышал мужчина у окна. Он оглядывается на меня и хмурится в своей самой сердитой манере. − Я так рад, Уотсон, что мои страдания вас забавляют. Я прохожу через комнату и устраиваюсь в кресле. − Я не знал, что определение страдания было расширено, чтобы включить отсутствие каких-либо отвратительных убийств в течение трёх дней. − Бах... − с отвращением отвечает он. Он прислоняется к стене и снова наблюдает за происходящим внизу. − Все эти мелкие люди спешат по своим мелким поручениям. Я тянусь за своим текущим чтением, «Морским приключением» У. Кларка Рассела, в надежде, что мне удастся прочитать хотя бы несколько страниц. К несчастью, я не помогаю своему собственному делу, потому что небрежно делаю ещё одно замечание. − Полагаю, они начинают готовиться к празднику, Холмс. − Такие невинные слова. Мне уже следовало бы знать лучше. Холмс резко оборачивается, и я рад, что мой пистолет надёжно спрятан, так как выражение его лица теперь наводит меня на мысль, что бедную стену ждёт ещё большее наказание от его рук. Миссис Хадсон в таком случае не обрадуется. − О боже! − кричит он. − Как будто жизнь недостаточно скучна. Теперь вы собираетесь навязать мне самое утомительное время года. − На самом деле это не моя вина, − мягко замечаю я, с некоторым огорчением осознавая, что место в книге, где я остановился, было отмечено неоплаченным счётом за галантерею. − Но вы склоняетесь к веселью каждый декабрь, − ворчит Холмс. Я хочу утешить беднягу, потому что понимаю, что, несмотря на всю драму, Холмс почти физически страдает от последствий бездействия. Прежде всего, я хочу, чтобы ситуация не дошла до того момента, когда он потянется к проклятому кожаному футляру, в котором хранятся грязные инструменты его порока. Я придал своему голосу весёлый тон. − Ох, перестаньте, Холмс, вы, конечно, знаете, что время радости также приносит несчастья во многих жизнях, и это часто приводит к таким удовольствиям, как убийство. Уже не в первый раз я задаюсь вопросом, когда именно соскользнул в кроличью нору, как в книжке Кэролла о маленькой девочке. Я подозреваю, что это было в один из январских дней, когда Стэмфорд привёл меня в подвалы Бартса. Холмс неторопливо пересекает комнату и опускается в кресло, задумчиво глядя на меня. − Как обычно, мой дорогой Уотсон, вы посмотрели сквозь весь мрак, который я выбрасываю, и нашли единственное светлое пятно. В рождественские дни действительно было несколько чудесных дел. Я вспоминаю тайну отравленного Санта Клауса. Вы никогда не писали об этом, − раздражённо добавляет он. − Это было восхитительно жутко. − По-моему, «Жутко» − это не совсем то, что нужно большинству людей в их праздничном чтении. − Работает у Диккенса, − указывает он, демонстрируя удивительную осведомлённость для человека, который презирает чтение ради развлечения. Он замечает, как я приподнимаю бровь, и бормочет что-то о своей матери и сочельнике. Чтобы избавить его от дальнейшего смущения, я оставляю эту тему. − И всё же отравленный Санта Клаус − это слишком. Он издаёт только тот нечленораздельный звук, который указывает на его полное отвращение к человеческой расе. − Я уверен, что Лестрейд или Грегсон очень скоро поднимутся по нашей лестнице, чтобы подарить вам восхитительно ужасное дело. − Вы можете мне это обещать, Уотсон? − его вопрос звучит тоном ребёнка, задающегося вопросом, будет ли его рождественский чулок, висящий на каминной полке, содержать что-то замечательное или только кусок угля. Я почти говорю правду. Тот факт, что я подарю ему всё, что он захочет. Я отдал бы ему себя, если бы он этого хотел. Но вместо этого я только улыбаюсь ему. − Да, Холмс, обещаю. Хотя мы оба знаем, что мои слова бессмысленны, но они также искренни, и он доволен этим. Он одаривает меня слабой улыбкой, которая, кажется, признаёт, что мы оба абсурдны. Всё ещё надеясь, что кто-нибудь прочтёт мою приключенческую историю, я бросаю взгляд в сторону стола. − Значит, вы поставили какой-то эксперимент? Через мгновение он встаёт, идёт в импровизированную лабораторию и начинает возиться с микроскопом. − Можно назвать это экспериментом, − бормочет он. − Я называю это пустой тратой времени, но... Теперь мне стало любопытно. − В чём дело, мой дорогой друг? Он испускает вздох монументального разочарования самим существованием и прикладывает глаз к микроскопу. − Миссис Хадсон поручила мне разгадать тайну, которая не давала ей покоя в течение многих лет. − В самом деле? Что бы это могло быть? − Она хочет, чтобы я выяснил, какой секретный ингредиент делает фруктовый пирог миссис Тернер лучше, чем её собственный. Я не могу сдержать смех, и через мгновение мой друг тоже хихикает. У рыцарской любви есть свои удовольствия. Особенно в такие моменты, как этот, когда я думаю, что под пристальным взглядом Холмса, устремлённым на меня, может быть что-то скрыто. Я наблюдаю за ним ещё мгновение, а затем, наконец, начинаю читать. Тихий фоновый шум раздражённого бормотания Холмса полностью меня устраивает.