Шерлок - декабрьские фиклеты (2017)

***

Я не сдвинулся с дивана. Я находился один в гостиной, если не считать беспокойной компании моего собственного мрачного настроения. Невозможно было не слышать, как Уотсон наверху, в своей комнате, насвистывает весёлую мелодию, снимая свой второсортный костюм и надевая... Ну, я не мог себе представить, что он может надеть на самом деле. Рано утром я невозмутимо отреагировал, когда Уотсон объявил, что не придёт на ланч, поскольку Стэмфорд пригласил его пообедать с ним в своём клубе, и Уотсон согласился, несмотря на причинённые мне неудобства. Очевидно, мои важные планы на этот день не имели никакого значения. Случилось так, что мои альбомы для вырезок остро нуждались в обновлении, а Уотсон был рукой с кисточкой и баночкой клея. Я отдаю должное его пальцам хирурга за то, что он всегда делал это гораздо более аккуратно, чем я, вставляя важные вырезки в мои алфавитные тома. Но нет, очевидно, было важнее пойти поесть посредственной говядины и сырой брюссельской капусты со Стэмфордом, чем сидеть в наших уютных комнатах и помогать мне. Новости совершенно испортили завтрак, который обычно был временем, когда я мог свободно позволить себе немного понаблюдать, а затем составить каталог различных выражений Уотсона, в то время как тот был занят «Таймс» и мармеладом. Но после его заявления моё настроение испортилось, чего он, казалось, даже не заметил. Дела ни на йоту не улучшились после его возвращения из клуба, когда он бесцеремонно объявил, что после двух часов и семнадцати минут отсутствия за ланчем (небольшое пятно на его левой манжете оказалось таким же посредственным, как и предсказывалось) он снова выйдет сегодня вечером. Уотсон спустился по лестнице и вошёл в гостиную. Я был достаточно вежлив, чтобы воздержаться от комментариев по поводу его выбора одежды, которая состояла из очень старых твидовых брюк и тяжёлого кардигана цвета овсянки. Вместо этого я сказал вполне разумно: − Я даже не знал, что вы умеете кататься на коньках, Уотсон. Я понимаю, что это требует некоторого мастерства, если мы хотим избежать травм. Он улыбнулся. − Что ж, я рад, что у меня всё ещё есть от вас кое-какие секреты, мой дорогой друг. И чтобы вы знали, я научился кататься на коньках в возрасте четырёх лет на пруду на ферме моего дедушки, поэтому, когда Стэмфорд предложил мне присоединиться к его вечеринке сегодня вечером, я рад это сделать. − Х-м-м... − был мой ответ на это, ответ, который, вероятно, не продвинул бы мои аргументы очень далеко. Я сложил руки пирамидой перед собой и посмотрел на него. − Полагаю, вы в курсе великой трагедии, которая произошла на том же озере в Риджентс-парке в 1867 году, − сказал я, вытаскивая свой козырь. − Не могу сказать, что в курсе. − Десятки людей погибли, когда лёд проломился, и все оказались в холодной воде. Уотсон выслушал меня и серьёзно кивнул. На мгновение мне показалось, что мои предыдущие исследования принесли свои плоды. Возможно, теперь он удовлетворится тем, что посидит с клеем и выслушает мои соображения по каждому пункту, который он добавит в папки. − Что ж, Холмс, − сказал он серьёзно, − если сегодня вечером меня постигнет такая ужасная участь, я хочу, чтобы вы знали, что мне очень нравилось делить с вами комнату, а также наши приключения. Меня не позабавила его шутка. И я думаю, он понял это, потому что, натягивая тяжёлое короткое пальто, он посмотрел на меня гораздо более мягким взглядом. − Вы могли бы составить мне компанию, Холмс. Я был бы рад разделить с вами этот вечер. Мог ли я сделать такое? У меня было бы большое искушение сопровождать его, если бы было вообще возможно, что мы с Уотсоном могли бы взяться за руки и вместе скользить по озеру, как, насколько я понимаю, часто делают влюблённые. На мгновение мне показалось, что мой разум разлетелся на миллион осколков, разбитых на части осознанием того, что я впервые использовал это слово по отношению к нам двоим. − Холмс? − спросил Уотсон. − С вами всё в порядке? Это было всего лишь приглашение. Я покачал головой и повернулся к нему спиной. Или, по правде говоря, вовсе не к Уотсону, а из-за прозрения, которое потрясло меня до глубины души. − Очень хорошо, − сказал Уотсон; в его голосе прозвучал намёк на что-то, что я не мог разобрать. − Я не задержусь с возвращением. А потом он ушёл. Я лежал, не двигаясь, ещё десять минут, прежде чем какая-то сила заставила меня подняться. Не задумываясь о том, что делаю, я надел своё пальто, шляпу и тёплые кожаные перчатки. В таком наряде я покинул наши комнаты. Вечер был очень холодным, что, вероятно, означало, что озеро в Риджентс-парке будет совершенно безопасным для катания на коньках. Уотсон не провалится под лёд и его не засосёт в чёрную пустоту. Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы добраться до импровизированного катка. Стоя в темноте, как раз за пределами света, отбрасываемого опрометчивым фонарём, я мог наблюдать, оставаясь незамеченным. Я сразу же заметил стэмфордскую компанию, собравшуюся на берегу недалеко от того места, где я стоял. Золотистые волосы Уотсона было трудно не заметить. Он надел взятые напрокат коньки, но ещё не вышел на лед; вместо этого он прислонился к скамейке и болтал со Стэмфордом. Стэмфорд внезапно повернулся и помахал рукой. − Мисс Морстан, − позвал он, − подойдите и познакомьтесь с моим старым другом. Миниатюрная блондинка медленно шла по льду. Как только она достигла береговой линии, она, казалось, споткнулась и упала бы, если бы Уотсон не действовал быстро и не помог ей. Было слишком много смеха и какой-то явно беззаботный разговор, который я не мог расслышать. Откуда-то из-за льда я слышал, как плохо играют на скрипке, обеспечивая музыкальное сопровождение (модное) для фигуристов. Ясно, что тот, кто играл, должен был быть идиотом, потому что кто ещё мог вынести свой инструмент на холод? Я знал, что произойдёт, ещё до того, как это произошло. Уотсон взял женщину под руку, и они выскользнули на лед, будто делали это уже много раз. Я видел, как он улыбнулся ей, прежде чем они затерялись в толпе. Обратный путь до Бейкер-стрит был гораздо длиннее, и к тому времени, когда я добрался до дома, мне было ужасно холодно, хотя только часть моего озноба была вызвана погодой. Я проигнорировал чай, который мне навязала миссис Хадсон, и вернулся на диван. Смешно, но я чувствовал себя человеком в трауре, хотя имел лишь смутное представление о том, о чём я скорблю. Прошло чуть больше часа, когда я услышал, что Уотсон вернулся. Он принял предложение миссис Хадсон выпить чаю, но в своей любезной манере настоял на том, чтобы самому отнести его наверх, а не просить миссис Хадсон снова подниматься по лестнице. Он всегда джентльмен. − Х-м-м... − сказал он, входя в гостиную. − Холмс, вы хоть раз вставали с тех пор, как я ушёл? Я не ответил, но, как обычно, моё молчание нисколько не обескуражило его. Он сел в кресло и некоторое время возился с чаем. Как только всё было готово к его удовлетворению, Уотсон откинулся на подушку и вздохнул. − Ну, это было довольно утомительно, − сказал он. − Мне было бы лучше провести вечер здесь, в вашем молчаливом обществе. Что ж, эти слова меня немного удивили, потому что он казался вполне счастливым, когда я в последний раз видел, как он катался на коньках с этой женщиной. Наконец я повернулся, чтобы посмотреть на него. − Стэмфорд − порядочный парень, − продолжал он, сделав глоток чая. − Но он склонен быть назойливым. − Затем он усмехнулся. − Похоже, ему всегда нравилась роль свата. И хотя я ставлю ему высокие оценки за то, что он представил вас мне, было бы лучше, если бы он просто почил на лаврах за это. Разговор (если его вообще можно было так назвать, когда говорил только один человек) оказался довольно интересным. Настолько, что я решил присоединиться. − Значит, сегодня вечером он предложил вам пару? − спросил я вялым тоном. − Ну, он, конечно, пытался. Мисс Морстан явно должна была привлечь моё внимание. − И она это сделала? − О, я осмелюсь сказать, что она была достаточно приятной и немного остроумной. − Она была хорошенькая? − понятия не имею, почему я спросил об этом. Уотсон пожал плечами. − Полагаю, хотя и довольно обычная. Я уверен, что в один прекрасный день она станет какому-нибудь парню хорошей женой. − Но не вам? Он коротко рассмеялся. − Конечно, нет. Я так занят, когда у меня будет время на жену? Должен ли я извиниться за это? Я услышал, как он глубоко вздохнул. − Холмс, вы должны знать, что я более чем доволен нашей жизнью здесь. Я ни к чему больше не стремлюсь. − Он сделал паузу, а когда заговорил снова, в его тоне произошла какая-то едва заметная перемена. − По крайней мере, я не стремлюсь ни к чему большему, кроме этих комнат, которые мы делим, − внезапно он встал. − Ну, я иду спать. Я уверен, что завтра мои мышцы напомнят мне, что прошло очень много времени с тех пор, как я был на коньках. − Уотсон, − сказал я, когда он подошёл к двери. − Мы могли бы как-нибудь покататься на коньках, если хотите. Он улыбнулся мне, но больше ничего не сказал. Я прислушался к его шагам, а затем к знакомым звукам Джона Уотсона, готовящегося ко сну. Что-то, казалось, происходило в 221Б. Казалось, что между нами что-то меняется. И я мог признаться, по крайней мере самому себе, что всё это заставляло меня чувствовать себя более чем немного плывущим по течению, что было не совсем комфортно. В то же время вечер зажёг во мне маленькое пламя... чего-то (возможно, желания?). Однако, прежде чем я смог слишком глубоко вникнуть во всё это, я заснул прямо там, где находился. В моём сне мы с Джоном Уотсоном рука об руку скользили по льду. Гораздо лучшая скрипичная музыка, чем та, которую я слышал раньше, пела нам серенаду, пока мы скользили. В мечтах я не задавался вопросом, как я мог играть на скрипке, в то же время крепко держась за Уотсона, когда мы катались в полной гармонии. С берега Стэмфорд громко заявлял всем, кто готов был слушать, что он составил идеальную партию.