***
Святочный сезон наступил окончательно, но даже в это время безжалостного веселья преступный класс, как всегда, практиковал своё тёмное ремесло, а это означало, что вызовы моего друга Шерлока Холмса были не менее многочисленными, чем в любое другое время года. Тем не менее, в свете некоторых недавних событий в стенах 221Б, я надеялся на несколько иное начало дня. Мой друг часто обвиняет меня в том, что я романтизирую наши приключения, и, без сомнения, он (как всегда) прав, но моя природа такова, какова есть, и я не извиняюсь за это. Мои ночные фантазии были склонны к тому, чтобы мы вдвоём спокойно позавтракали и смогли наконец-то обсудить деликатные изменения в наших отношениях. Если, конечно, я не был просто дураком и не видел того, чего не было. В любом случае, любые мои представления об интимной трапезе и честном разговоре были обречены, когда дверь в мою комнату громко распахнулась, прежде чем солнце успело выглянуть из-за горизонта. На пороге стоял Холмс, уже одетый по-дневному. Или, по крайней мере, таково было моё первое впечатление. Однако при ближайшем рассмотрении я понял, что Холмс всё ещё был в одежде предыдущего дня, а это означало, что он снова провёл ночь, свернувшись калачиком на диване. Одной рукой он театрально размахивал в воздухе телеграммой. − Вставайте, Уотсон! Игра в самом разгаре! Лестрейд прислал сообщение об убийстве, которое сбило его с толку. Как обычно. Трудно было поверить, что это был тот же самый человек, что и прошлой ночью. Что Холмс казался каким-то... уязвимым. Возможно, открыл что-то новое. Но теперь он снова был Шерлоком Холмсом, консультирующим детективом, человеком, лишённым мягких эмоций. Может быть, я действительно выдумал, что этот человек может разделить мои собственные внутренние чувства. − Вы хотите, чтобы я вас сопровождал? − спросил я, уже откидывая одеяло. − Конечно, − ответил Холмс, озадаченный самим вопросом. − Какой от меня прок без моего Босуэлла? − Затем он развернулся и исчез на лестнице. Я постарался как можно быстрее привести себя в порядок, но, когда вошёл в гостиную, Холмс уже был там, одетый в глаженный костюм, с непослушными кудрями, сверкающими в знак покорности. Он бросил мне в руки моё тёплое пальто. − Неужели мне даже не разрешат выпить чашечку чая? − мои слова прозвучали немного печально. Не успел он ответить, как я уже последовал за ним вниз по лестнице и вышел на Бейкер-стрит. Мы сидели в экипаже, наблюдая через стекло, как Лондон начинает просыпаться, прежде чем Холмс протянул мне телеграмму. Я прочитал краткое сообщение. «Холмс, тело найдено в Вестминстерском аббатстве ТЧК Декан расстроен ТЧК Королева обеспокоена ТЧК Пожалуйста, приезжайте быстро ТЧК Лестрейд» − О боже, − сказал я. − Учитывая давление короны и церкви на Лестрейда, я могу понять, почему бедняга в панике. Холмс кивнул. − Без сомнения, в этом замешано и правительство. Его тон был мрачным; хотя я не консультирующий детектив, я догадался о причине его мрачных слов. − Вы имеете в виду своего брата? − спросил я. Тихое хмыканье было единственным ответом. Мы ехали ещё несколько минут, прежде чем Холмс снова заговорил. − Единственная спасительная благодать заключается в том, что естественное отвращение Майкрофта к выходу за пределы уютных границ своего офиса или клуба, без сомнения, помешает ему на самом деле посетить место происшествия. За всё время путешествия между нами больше не было сказано ни слова. Когда мы прибыли в аббатство, мой друг сразу же принял позу исследователя, и, как всегда, я мог только наблюдать со своим обычным благоговением. И, теперь я был готов признаться себе, больше, чем благоговением. Возможно, у меня еще не хватило смелости высказать свои чувства вслух, и, хотя это вызывает отчаяние в моей душе, возможно, я никогда не буду таким смелым. Но были моменты, как, например, вчерашняя интерлюдия, когда я ощущал надежду. И в самом деле, такие моменты, как этот, когда мы с Холмсом склонились над телом несчастного священника, и наши взгляды встретились. На мгновение в этих прекрасных серых глазах я увидел тень вчерашнего человека. Никто из нас не произнёс ни слова, и всё же я не мог отделаться от ощущения, что было сказано что-то очень важное. Затем мы оба вернули наше внимание к текущему вопросу, особенно к веточке самого сезонного растения, которую сжимал мертвец.***
Конечно, те слова, которые я только что написал, никто никогда не увидит. Я брошу страницу в огонь в камине, который так приятно согревает нашу гостиную этим вечером. Холмс сидит напротив меня, и мы, кажется, очень довольны нашим портвейном и нашими трубками. И друг другом тоже. Я делаю паузу в своих каракулях, чтобы сделать глоток портвейна. Холмс наблюдает за мной, и я вижу слабую улыбку на его губах. − Мне очень хочется узнать, как вы назовёте наше последнее приключение, Уотсон, − говорит он. − Кажется, есть только один выбор, − отвечаю я. Я беру уже исписанную страницу и встаю, чтобы бросить её в огонь. − Нежный викарий? − капризно предлагает он. Я отмахиваюсь от этого и возвращаюсь к столу. Снова взяв перо, я начинаю писать. Через мгновение Холмс встаёт с кресла и подходит к столу. Он наклоняется через моё плечо, и я чувствую мириады ароматов, связанных с Шерлоком Холмсом. Масло для волос. Его особый табак. Слабая аура его мыла. Скорее всего, я смог бы отличить его в тёмной комнате только по этим знакомым запахам. Кажется, что Холмс делает более глубокий вдох, чем обычно, когда прижимается к моей спине, чтобы посмотреть на бумагу. Он фыркает и возвращается в своё кресло. Я улыбаюсь, сидя за столом, и продолжаю рассказывать историю о «Деле об убийстве омелой».