***
Шерлок Холмс не выносил холода. Одно из его самых ранних детских воспоминаний − о том, как сын какого-то дальнего родственника запер его в старом садовом сарае. В тот день температура опустилась до нуля. Пальто немного его согревало, но медленно и коварно сырой холод в заброшенном сарае пронизывал его до костей. Отчасти проблема заключалась в том, что ему было всего четыре года, и в течение всех этих лет семья его баловала как самого младшего отпрыска. Никто и никогда не обращался с ним так жестоко, и он был сбит с толку. Возможно, этот инцидент стал началом его разочарования в человеческом роде. Только к чаю они поняли, что он пропал. Сразу же начались поиски, и неудивительно, что нашёл его тот мальчик. К счастью, Майкрофт тоже был там. Шерлок так замёрз, что даже не мог говорить, только неудержимо дрожал и пытался прижаться к брату. Другой мальчик стоял позади Майкрофта, ухмыляясь, но Шерлок всё ещё был слишком напуган, чтобы показать на него пальцем. За чаем его мучителю дали дополнительную порцию мелочи. Теперь люди иногда насмехались над ним за то, что он закутывался в своё пальто в дни, которые, казалось, не заслуживали такой тёплой одежды, но Шерлок Холмс никогда больше не хотел мёрзнуть.***
Когда Джон Уотсон отправился в путешествие, которое должно было закончиться с ним на поле боя в Афганистане, он был полон решимости выполнить свой долг перед королевой и страной. Империя казалась справедливым делом, за которое нужно бороться. Не то чтобы он планировал много сражаться сам. В конце концов, он был хирургом, и его целью было спасать жизни, а не отнимать их. Ему не потребовалось много времени, чтобы осознать глубину своего невежества. Один из самых суровых уроков он получил из-за погоды. По его мнению, Афганистан был пустыней, что означало солнце и жару, и действительно, было лето, в течение которого он изнемогал и потел. Сюрприз пришёл с приходом зимы. Джон надел столько предметов одежды, сколько мог, и продолжал делать то, что должен. Но ему никогда не было тепло. Единственное, что немного помогало, случалось в те ночи, когда было тихо и он мог выпить. Иногда он размышлял об истории пьянства в своей семье, но, черт возьми, ему было так холодно. В тот день, когда подстрелили Джона Уотсона, в тот день, когда он поверил, что его жизнь подходит к концу, он смотрел, как его кровь впитывается в землю этой чужой страны, и в его голове была одна почти радостная мысль «Мне больше никогда не придется мёрзнуть».***
Миссис Хадсон, добрая женщина, какой она была, по крайней мере, когда Холмс не испытывал её последние нервы своими экспериментами или истериками, знала, что они поздно вернутся в Лондон из Йоркшира. Она ожидала, что они замёрзнут и устанут после такого долгого путешествия снежной декабрьской ночью. Поэтому, когда Холмс и Уотсон вышли из экипажа, который забрал их на вокзале, она была готова. По её указанию мальчик-посыльный Билли потащил их багаж вверх по лестнице. Она сказала им, что простая еда, состоящая из горячего супа и свежеиспечённого хлеба, будет подана через двадцать минут, и принялась ворчать из-за их усталых лиц. Было приятно обнаружить, что их бесценная экономка-домовладелица позаботилась о том, чтобы их встретил уже пылающий в камине огонь, задёрнутые шторы и зажжённые лампы. Комната была идеальным убежищем. Они сбросили верхнюю одежду, а также пиджаки и галстуки, надев тёплые халаты поверх брюк и рубашек. Холмс налил каждому из них по солидной порции вполне приемлемого виски, которым недавно угостил их Майкрофт. Они сели перед камином, и каждый из них глубоко вздохнул, что могло означать усталость или, возможно, удовлетворение. − Вы были просто великолепны, − сказал Уотсон, глядя на пламя, а не на Холмса. − То, как вы пришли к выводу, что Хэмптона убил племянник, а не дворецкий. Блестяще. − Он знал, что, взгляни он на Холмса, на скулах его друга, безошибочно узнаваемых, проступил бы румянец, и этот румянец не имел бы никакого отношения к жару камина. Холмс всегда был восприимчив к похвалам, по крайней мере, когда они исходили от него. Прошло несколько секунд, прежде чем Холмс заговорил. − Как всегда, мой дорогой Уотсон, ваша помощь оказалась неоценимой. Миссис Хадсон выбрала именно этот момент, чтобы появиться с тяжёлым подносом в руках. Уотсон вскочил на ноги и помог ей поставить его на стол. Комнату наполнил приятный аромат дымящегося картофеля и супа из лука-порея. Она поспешила приготовить суп и тёплый хлеб, а затем, пообещав подать чай, когда он понадобится, исчезла вниз по лестнице. Уотсон разливал суп по тарелкам, а Холмс нарезал толстые ломти хлеба и щедро намазал их маслом. − Мы сегодня ужасно домашние, − пробормотал Уотсон, когда они уселись за стол. Холмс не ответил, а только взял ложку супа и проглотил. − Я пытался придумать наиболее подходящее слово, чтобы описать это, − сказал он затем. − Описать что? − спросил Уотсон. Холмс взмахнул свободной рукой в неопределённом жесте, который, казалось, охватил стол, камин, всю комнату. И их. Уотсон мог придумать несколько слов, которые он хотел бы использовать для их описания. В прошлом простое обдумывание этих слов опечалило бы его, потому что он не видел никакой надежды, что они с Холмсом когда-нибудь достигнут точки, когда такое слово... как любимый, будет уместно. Но в последнее время он начал немного надеяться. Он продолжал есть, в то время как Холмс был явно погружён в свои мысли. Через несколько мгновений лицо Холмса просветлело. − Я знаю! − Он ещё раз оглядел комнату, прежде чем его взгляд остановился на Уотсоне. − Уютно, − сказал он. − Нам уютно. Уотсон улыбнулся ему. − Да, − ответил он. − «Уютно» кажется вполне подходящим словом. Они просто смотрели друг на друга в течение трёх вздохов, а затем оба вернулись к еде.