***
В возрасте семнадцати лет я сделал то, что должны были делать все хорошие молодые люди определённого класса − отправился в Большое Путешествие. В сопровождении сухого, как пыль, преподавателя латыни − который, как я подозревал, на самом деле работал на моего брата в качестве агента или ещё кого-то − я провёл шесть месяцев, пересекая континент в поисках... Ну, того, что я должен был найти. И, по правде говоря, я действительно многое открыл, хотя больше о себе, чем об истории западной цивилизации. Я много узнавал, бродя по галереям великих музеев в компании старого Петерсона, но бродя по улочкам и переулкам Рима, Парижа и Мадрида в одиночку, я узнавал в два раза больше. Я, конечно, понимаю, какой опыт сослужил мне лучшую службу в моей жизни с тех пор. Уверяю вас, в этом отвлечении в мою далекую память есть смысл. Посещая эти города, наполненные таким количеством музеев, я видел много самых красивых произведений искусства в мире. Картины, скульптуры, древние глиняные сосуды и впечатляющие гобелены. И всё же, увидев все те предметы, которые мир считает прекрасными, я могу сказать, не боясь противоречия, что самым прекрасным, что я когда-либо видел, был некий Джон Хэмиш Уотсон, когда тот вошёл в нашу гостиную в своём новом фраке, идеально сшитых брюках, безупречно белой рубашке и шелковом галстуке. Я почувствовал непривычный прилив благодарности к моему отвратительному брату за то, что он пригласил нас на свой нелепый бал и тем самым заставил Уотсона приобрести этот новый ансамбль. В то же время я испытал поток других эмоций, чувств настолько сильных, настолько... интимных, что у меня едва хватило бы словарного запаса, чтобы их обсудить. Во всяком случае, некоторые из них могут быть совершенно неприличны для обсуждения в нашей гостиной. Уотсон подошёл ближе ко мне, когда я стоял у огня. − Интересно, − пробормотал он, − можно ли использовать силу вашего брата, чтобы заставить парламент принять новый закон? Я с любопытством приподнял бровь. − Я предлагаю ввести правило, согласно которому все гениальные консультирующие детективы в мире отныне должны носить только вечерние наряды. Он так легко мог заставить меня смеяться. − Я мог бы поддержать такую инициативу, − согласился я, − но только в том случае, если это также потребует, чтобы Босуэлл детектива был одет так же. Он улыбнулся. Часы в фойе на первом этаже начали отбивать час, и мы оба вздохнули. − Я предполагаю, что карета, только что прибывшая − та самая, которую Майкрофт послал за нами. Мы взяли наши пальто, перчатки и шелковые цилиндры, прежде чем спуститься по лестнице и выйти на Бейкер-стрит.***
Войти в бальный зал до смешного роскошного дома Майкрофта было всё равно, что выйти на сцену в разгар популярной постановки Гилберта и Салливана. Чтобы избежать возможных недоразумений, я не хочу, чтобы это прозвучало как комплимент. С другой стороны, я на самом деле больше думал о свадебном торте, поданном на свадьбе чрезвычайно незначительной королевской особы, которую я посетил несколько лет назад, чтобы вернуть клише − пропавшее бесценное ожерелье. Этот торт был выше, чем хранитель кольца, и был покрыт засахаренными розами с глазурью и кружевными узорами из марципана. И сверкал. Слишком много блёсток. Здесь вечерние платья в радужных цветах были декоративными штрихами. Полированный дубовый пол был гладким, как лёд, а над головой висели серебряные фонари и сверкающие знамена. Как только мы были объявлены и должным образом сопровождены в комнату, Уотсон остановился, казалось, онемев от возмутительного декора. − Боже мой, − наконец произнёс он, демонстрируя доселе неизвестный талант к преуменьшению. Я слегка наклонился, чтобы прошептать ему на ухо: − Послушайте, Уотсон, вы были солдатом. Пух и блеск не должны вас так пугать, − мы оба проигнорировали лёгкую дрожь, которую мой тёплый, влажный шепот вызвал в его теле. Он пожал плечами. − Это праздничный бал, поэтому ожидается определённая... свобода выражения мнений. Возможно, меня просто поразила невероятная мысль о том, что ваш брат может позволить себе такую роскошь. − Ох, у Майкрофта есть неизведанные глубины, − ответил я. Прежде чем наш разговор мог завести нас на территорию, которую лучше всего было бы оставить нераскрытой, появился мой брат, который, казалось, жаждал представить нас членам орды высших слоёв общества, которая начала заполнять огромную комнату. Поскольку он никогда раньше не проявлял желания выставлять меня на всеобщее обозрение, я могу только предположить, что моя недавно обретённая слава (вызванная сочетанием нескольких недавних широко освещённых дел и литературных усилий Уотсона) сделала меня каким-то образом более респектабельным в его глазах. То, что рядом со мной был героический бывший армейский хирург, тоже не повредило делу, я был уверен. Недостатком (ну, одним из недостатков) бала является то, что от вас ожидают, считая это почти обязанностью, танцев. Несмотря на всю мою любовь к танцам, я не мог наслаждаться обществом множества скучных женщин, с которыми Майкрофт поставил меня в пару. Единственное, что раздражало меня ещё больше − это бесконечная вереница неприлично нетерпеливых женщин, с которыми он заставлял танцевать Уотсона. Кроме того, раздражало то, что меня заставляли наблюдать за проявлением врождённого джентльменского обаяния Уотсона с каждой из них, даже с самой некрасивой. После слишком долгого ожидания мы, наконец, смогли уйти с танцпола, выразив необходимость подойти к столику с закусками, находившемуся в соседней комнате. Но в последний момент я ловко изменил направление, зная, что мой друг последует за мной, как он всегда делал. Мы поднялись по лестнице, подальше от общественных комнат, направляясь туда, куда никто не мог последовать за нами. Нашей целью была библиотека. Оказавшись внутри, я зажёг только одну лампу. Когда дверь закрылась, мы оказались в уединённом мире; только звуки музыки, доносившиеся снизу, напоминали нам о бале. Уотсон постоял немного, прислушиваясь. − Прошлой ночью мне приснилось, что мы были на балу фей, − тихо сказал он. Я лишь слегка покачал головой в ответ на его фантазии. Затем он поклонился мне. − Могу я иметь честь? − галантно спросил он, и теперь его джентльменское обаяние было совершенно восхитительным. Я обнял Джона Уотсона как раз в тот момент, когда внизу начался вальс, и мы начали танцевать. Мы танцевали.***
Воздух какой-то древней магии всё ещё окутывал нас, когда мы ехали домой в экипаже. Под одеялом на коленях моя рука сжала руку Уотсона. Мы расцепили руки только тогда, когда путешествие закончилось на Бейкер-стрит, 221, а затем, по общему, хотя и негласному соглашению, снова соединили наши руки, когда поднимались по лестнице. В остальной части здания было тихо, так как мы проинструктировали, что никому не нужно ждать нашего возвращения. Уотсон запер за нами дверь. Мы молча сняли пальто и шляпы, позаботившись о том, чтобы всё повесить как следует. Мы не обменялись ни единым словом, когда вошли в мою спальню. Рядом со шкафом стояла маленькая лампа, и я зажег её, прежде чем повернуться лицом к своему другу. − Вы − мастер слов, − заметил я. − Что я должен сказать? − Я думаю, что все слова уже сказаны, − ответил Уотсон. − За исключением, возможно, того факта, что я просто обожаю вас сверх всякой причины. − И, возможно, я мог бы ответить тем же, − сказал я. Мы просто долго смотрели друг на друга, прежде чем я шагнул вперёд и начал раздевать его. Фрак. Галстук. Жилет. Рубашка со слишком большим количеством пуговиц. Я остановился и посмотрел на него, прежде чем потянуться за его брюками, и он слегка улыбнулся мне. Вскоре он стоял передо мной в одном белье. − Думаю, теперь моя очередь, − пробормотал он. Итак, Джон Уотсон раздел меня. Абсурдно, правда, как сильно меня тронуло это простое декларативное заявление. Я − человек логики. Но вся моя логика исчезла, когда двое мужчин, всё ещё в белье, подошли к кровати и легли рядом. − Мне погасить лампу? − спросил он меня с некоторым запозданием. Я покачал головой. В тусклом свете он был похож на золотое видение, и я с трудом мог поверить, что он мой. Он обнял меня и притянул к себе. Ощущение обнажённой плоти, прижимающейся к обнажённой плоти, заставило меня задохнуться. Уотсон тихо усмехнулся. Минуты или, возможно, часы проходили, пока мы вместе исследовали то, что было нам так долго запрещено. Как-то (Как-то? Так вот как работает научный ум? Очевидно, так, по крайней мере, при некоторых обстоятельствах.) две пары белья было снято и отброшено в сторону. Не было ничего необычного в том, что двое мужчин были вместе так, как мы в ту ночь. Древние знали об этом, и я думаю, что даже в далёком будущем люди будут любить друг друга так же, как мы, руками, ртами и членами. Это происходило и будет происходить независимо от закона или Писания. Здесь нет ни необходимости, ни желания останавливаться на деталях, ибо все они неизгладимо запечатлены в моей памяти. Было жарко, и пот лил градом. Прикосновения, которые жгли, и прикосновения, которые исцеляли. Наконец-то нашлись слова, так много слов. Очевидно, ещё не все было сказано. Когда, наконец, мы лежали вместе липким, влажным клубком, казалось, что мир родился заново. − Шерлок, − прошептал он. − Мой Джон, − сказал я. Потом мы заснули, и я не проснулся, даже когда вскоре после рассвета он ускользнул и лёг в свою постель. В конце концов, приличия должны соблюдаться, чтобы уберечь нас от опасности. Мне всегда было интересно, поцеловал ли он меня перед уходом.