Грех

      Адреналин, пожалуй, был единственной вещью в жизни Реми, которая заставляла его чувствовать себя живым, особенно в последние несколько лет. Это наркотик, такой же как алкоголь, такой же как сигареты. Рисковать жизнью — призвание, профессия, если уж на то пошло. Игра в покер с самой судьбой, и, видит бог, Реми слишком часто тасовал карты так, как ему удобно. Но судьба была благосклонна, — она притворялась, что не видит этого, — единственная женщина, всегда принимающая его сторону. Однако, как бы она ни была мила и доброжелательна, даже у неё выдавались плохие дни, которые плавно перетекали в плохие дни для Реми. И каждый из этих плохих дней он заслужил предыдущей сотней хороших.       Раньше было совершенно безразлично, у кого конкретно воровать, — это были времена изгнания, времена, когда приходилось отчаянно бороться за выживание. Выбрав амплуа условно хорошего парня, Реми решил воровать у тех, кто и сам заработал богатства далеко не самым честным путём. Стоит ли говорить, что очень часто это приводило к крупным неприятностям? В него стреляли, его резали, били током, угрожали тем, кто ему дорог, один раз его даже скинули с самолёта. Сейчас вышло немного банально: Реми совершенно заскучал, решил, что пора бы наконец действовать, поэтому полез в подпольное ирландское казино и самым неизящным образом его ограбил. Бешеным псам из Адской кухни это не понравилось, а долго искать виновника переполоха не пришлось. И вот Реми связанный сидел на складе в порту.       Ирландцы — люди грубые, неотёсанные и жестокие; люди без фантазии и представления об эстетике. Их месть до жути неоригинальная и до безобразия безвкусная: изобьют, поугрожают и отправят на корм рыбам. Реми уже кучу раз подобное проходил, это было просто скучно, и он без стеснения зевнул бы им в лицо, если бы они не догадались заклеить ему рот после первых двух пошлых анекдотов, которые он умудрился рассказать в перерывах между избиением. Сам Реми анекдоты не любил, но у него был друг Пит, который знал около сотни и, напиваясь, часто рассказывал эти типичные истории про тупых ирландцев, тупых шотландцев, тупых валлийцев и крайне изобретательных и находчивых англичан. Когда он был уже в слюни, вспоминал и очень непристойные вариации. В основном почему-то про ирландцев. Бешеные псы оказались гораздо менее благодарными слушателями, чем когда-то пьяный Реми.       Склад был просторным, тёмным и холодным. Ближе к бесконечно высокому потолку располагались узкие окна, сквозь которые едва врывалось тусклое сияние хищной ньюйорской ночи. Единственный весомый источник света: фонарь, оставленный на небольшом металлическом столе и светящий прямо на Реми. Неудивительно, что на портовом складе жутко пахло рыбой и водорослями, но теперь к этому ещё неприятным дополнением шла свежая кровь. Из звуков было слышно лишь приглушённое шуршание шин, неразборчивые разговоры где-то за стеной и топот исполнителя Бешеных псов. Высокий сильный мужчина, лицо которого Реми не мог, да и, чего греха таить, не хотел запоминать. Он, в отличии от некоторых, предпочитал никому не мстить. В любом случае, этот парень на складе был не единственным, их здесь минимум десяток. Когда Реми выберется, бежать, петляя и запутывая следы, ему придётся долго. Но пока он лишь сидел, медленно и методично пытаясь освободить руки.       Мужчина ходил вокруг некоторое время, приглядывался, куда лучше ударить и бросался бессмысленными угрозами. Реми кивал и приглушённо усмехался в ответ, что, понятное дело, лишь сильнее бесило исполнителя. Он замахнулся, явно желая ударить по лицу, но вдруг на улице начался какой-то переполох. Сначала просто нехарактерное шебуршание и крики, а потом и вполне отчётливые выстрелы. Мужчина резко выпрямился, развернулся на шум. Реми понял, что это его шанс и, лёгким движением уличного фокусника, наконец освободил связанные руки, оторвал скотч. Времени на подумать особо не было, потому пришлось сразу же кинуться на бугая. Реми прыгнул на него со спины, накинул верёвку на шею, но мужчина, подставив руки, не дал себя придушить. Дезориентированный на несколько мгновений, он громко матерился, однако взяв ситуацию под контроль, схватился за верёвку покрепче и перекинул противника через себя. Реми почувствовал твёрдый пол, кажется, каждым дюймом позвоночника.       На секунду допустил мысль о том, чтобы притвориться мёртвым, но это явно положение бы не спасло. Мужчина откинул верёвку в сторону, опустился к жертве пониже с вполне очевидным намерением задушить. Обхватил шею здоровенными лапищами, а Реми лишь судорожно пытался дотянуться до его лица, чтобы сделать хоть что-то. Короткими ногтями оставил несколько незначительных царапин на коже, что лишь сильнее раззадорило исполнителя. Когда всё тело начало неметь, а мир перед глазами превращаться в картину абстракциониста, кто-то на приличной скорости врезался в мужчину, повалив его на спину. Реми резко вдохнул, а потом закашлялся, но так и остался лежать на полу. Он смотрел в чёрный высокий потолок, чувствовал боль почти во всём теле и думал о том, как же ему вдруг всё стало безразлично.       Ссадины на лице и лёгкие горели, ныла спина, а любое мельчайшее движение стреляло болью либо в боку, либо в грудине. Поэтому Реми лежал совершенно неподвижно. Когда начали сохнуть глаза, он просто их закрыл. Некоторое время вслушивался в копошение сверху и сбоку от себя, но вскоре прекратилось и оно. На склад опустилась полная тишина, только если совсем напрячь слух, можно было услышать где-то в отдалении жизнь большого шумного Нью-Йорка. Так продолжалось некоторое время, потом до Реми донеслись тихие лёгкие шаги, и он почувствовал, как кто-то осторожно с помощью ботинка проверял, жив ли он вообще. Открыв глаза, Реми увидел своего спасителя. Спасительницу, если быть точнее. Малышка Лаура наконец выросла. Теперь она не просто Х-23, теперь она полноценная Росомаха. Реми не мог не признать, что ей ужасно шёл этот чёрно-жёлтый костюм, но, к несчастью, ему он напоминал лишь своего прошлого владельца.       — Рада, что ты всё-таки живой, — привычным для себя спокойным тоном сказала Лаура, а всю её и без того небогатую мимику съедали холодные тени и маска на половину лица. — Подниматься планируешь?       Она подала Реми руку, а он без лишних сомнений принял чужую помощь и, героически пытаясь не показывать насколько сильно его избили, наконец вернулся в вертикальное положение. Лаура глянула с всё ещё неразборчивой эмоцией, но, видимо, убедившись, что на ногах он всё-таки стоит, пошла к выходу. Реми бросил последний взгляд на бугая, лежавшего без сознания в ярком свете фонаря. Он был выше Реми на пол головы, а Лауры на все две. Девочка всё такая же боевая, всё такая же способная. От этого вывода вдруг стало неописуемо хорошо. Должно быть, это гордость. Сдержанно улыбнувшись, Реми побрёл за своей спасительницей на улицу. Из-за близости воды и лёгкого ветра там оказалось ещё холоднее, чем на складе, поэтому пришлось слегка поёжиться и спрятать руки в карманы брюк. Чёртовы ирландцы забрали его пальто, оставили в одной лишь футболке. Настоящий плевок в лицо.       — Как ты умудрился ничего не взорвать? — Лаура вдруг появилась где-то рядом и накинула Реми на плечи то самое пальто. Вау, похоже, судьба сегодня всё-таки на его стороне.       — Если бы попытался, то непременно кого-нибудь убил. Так что решил разбираться с этим по старинке. — Аккуратно надел пальто, пытаясь при этом не причинить себе больше страданий, чем это необходимо. Стало заметно теплее. — Как ты вообще меня нашла, petite?       — В комплекте с костюмом Росомахи идёт множество интересных знакомств, — с лёгкой загадочностью беззаботно ответила собеседница. — Ладно, пойдём, я тут недалеко припарковала байк.       Реми послушно последовал за ней, слегка параноидально озираясь по сторонам. Несколько бессознательных тел, чёрные силуэты кранов, чёрные силуэты контейнеров, яркое зарево ночного города на другом берегу залива. Ничего нового, ничего интересного. За следующим контейнером обнаружился припаркованный мотоцикл. В темноте сложно было разглядеть, но это явно экземпляр из коллекции Логана. Очевидно, Лауре от него достались далеко не только костюм и связи. Реми не знал, что конкретно чувствовал по этому поводу, поэтому решил надолго об этом не задумываться. Лаура села на мотоцикл, завела его, тот взревел, осветив приличный кусок дороги перед собой. Реми сел позади Лауры, вспомнил как когда-то сам катал её на украденном у Логана мотоцикле. Малышка выросла, произошло перераспределение ролей. Реми усмехнулся про себя.       Металлический зверь был довольно громким, его рёв разносился эхом по лабиринтам яркого, но почти опустевшего города. Грозные тёмные здания, тонкие стволы фонарей и холодные огни проносились стремительно; глаз не желал ни за что цепляться, смотреть можно было лишь вперёд и только вперёд. Ветер бил в лицо, заставляя ссадины гореть с особой силой, заставляя слезиться глаза. Реми осторожно обхватил руками тонкую талию Лауры, будто больше боясь случайно её раздавить, чем мучительно, но быстро умереть, свалившись с мотоцикла. А ведь такая вероятность действительно была, водительница оказалась той ещё лихачкой, едва ли сбавляющей скорость на поворотах. Очевидно, отсутствие страха смерти это у них с Логаном семейное. Впрочем, в их случае у этого хотя бы были основания. До недавнего времени.       Проехав ещё несколько одинаково размытых из-за скорости улиц, Лаура наконец резко затормозила в одном из довольно мрачных узких дворов. Реми уже давно перестал удивляться тому, что все знали, кто где живёт. Нью-Йорк, как показывала практика, маленький город, у каждой стены которого было минимум по одной паре ушей. Это, в принципе, неудивительно, учитывая, что концентрация супергероев различных мастей тут выше, наверное, чем на всей остальной планете. Змеиное логово, где любая информация разносилась чуть ли не со скоростью света. По крайней мере, в этом точно были какие-то плюсы, но отсутствие даже намёка на конфиденциальность самую малость смущало, если быть до конца откровенным. Реми слез с мотоцикла, побрёл к своему подъезду, пока Лаура глушила двигатель. Даже если бы она потеряла его из виду, то точно не заблудилась. Нашла бы по запаху, если бы была необходимость. Реми более чем уверен, — кровью от него пёрло минимум на полмили.       Мрак в подъезде был почти осязаемым, грубым и неуютным. Подниматься к квартире пришлось, опираясь на перила и при этом, кажется, ощущать, как медленно отказывала почка или печень, или что угодно другое, потому что, если честно, Реми имел об этом смутное представление. Возможно, предпочитал не знать, от чего конкретно умрёт. А, возможно, просто драматизировал. Лаура нагнала его уже у самой двери, судя по звуку, преодолев лестницу едва ли не за пару прыжков. Реми просто дёрнул за ручку незапертую дверь, — последнее время он перестал видеть смысл в том, чтобы её запирать, — и они попали во всё ещё пыльную и неприлично просторную прихожую. Реми не стал долго думать, дополз до скрипучего дивана в кухне-столовой-гостиной и сел, запрокинув голову. Никто не решился включить свет, потому единственным его источником остались большие окна, впускающие в комнату синеватое сияние улицы.       — У тебя есть аптечка? — вдруг спросила Лаура, сняв маску и положив её на диван. Реми посмотрел на её спокойное лицо, на отражение света в её тусклых зелёных глазах. Даже когда она улыбалась, они оставались пустыми, заледеневшими.       — Non, — легкомысленно бросил Реми и также легкомысленно улыбнулся, пытаясь разрядить обстановку.       — Ну да, конечно, — Лаура развела руками и задумалась на пару мгновений. Очевидно, найдя какое-то решение, она ушла в ту часть комнаты, что была кухней, и начала скрипеть дверцами шкафчиков. Реми не мог видеть, что конкретно она делала, но его, в принципе, это не беспокоило. Его дом — её дом, скрывать ему нечего. От Лауры, по крайней мере, точно нечего. — Ты что, спёр у Псов ещё и вискарь?       — Настоящий ирландский виски, между прочим! — задорно поправил Реми. — Кем бы я был, если бы его не прихватил?       — Адекватным человеком? — с лёгкими нотками веселья в голосе ответила собеседница.       — Ты же знаешь, petite, это не про меня, — Реми расхохотался, но быстро об этом пожалел, почувствовав боль едва ли не в каждой брюшной мышце.       — Ну, скажу только, что ты не зря его прихватил, — ответила Лаура и вновь вернулась к дивану. Поставила виски на низкий журнальный столик.       — О нет, petite, алкоголь — средство от душевных ран. Тратить такой дорогой виски на раны физические — ужасное расточительство, — крайне неодобрительно заметил Реми, пока собеседница молча открывала бутылку.       — Будешь много возмущаться — я позвоню Маккою, — сказала она и подняла пустой взгляд. — Или позвоню Шторм, чтобы она с тобой серьёзно поговорила.       Милая Ороро была для Реми почти что младшей сестрой. Одна из тех немногих близких людей, с кем он мог поделиться хотя бы частью своих грехов, своих волнений, своего несчастья. Та, кто заслужила гораздо большего и лучшего, чем успела получить за жизнь. И та, кого Реми бросил одну разбираться с последствиями смерти Логана. Хотя, наверное, честнее будет сказать, что он лишь в очередной раз предал вообще всех. Сбежал от проблем, которые «его не касаются», но на деле касались его едва ли не в первую очередь. Смерть Логана, очередная плохая идея Скотта Саммерса, война с Нелюдями, Красный Череп… «Если ты не сделаешь вообще ничего, то ты не сделаешь и ничего плохого», — но чего это бездействие стоило всем остальным? Видимо, все неприятные мысли отразились у Реми на лице, потому что Лаура вдруг начала выглядеть чуть более обеспокоенной, чем это бывало обычно. Реми не хотел её беспокоить. Реми не хотел никого беспокоить.       — Ладно-ладно, petite. — Он попытался притвориться беззаботным, поднял руки, показывая свою полную капитуляцию. — Согласен на любые условия, только давай без угроз. — Лаура нахмурилась, но ничего не ответила, продолжила медленно и методично заниматься своими делами. Реми вдруг кое-что осознал. — Знаешь, я думал, что ты понравишься моим котам. Но, похоже, я ошибся.       — Может, их просто напугал запах моего домашнего питомца, — предположила собеседница, смачивая какую-то тряпку виски. Очевидно, она не совсем понимала, что делает, но Реми не хотел её прерывать. Ей никогда не нужно было обрабатывать раны, потому что любое её повреждение восстанавливалось максимум за несколько минут, но за старания можно накинуть пару баллов. Не имело значения, сделает ли она хуже, если ей самой от этого будет спокойнее.       — Твоего домашнего питомца? — спросил Реми, заметив спрятавшегося за комод Фигаро.       — Мы с Габи завели росомаху, — спокойно сказала Лаура, а потом поднесла тряпку к чужому лицу.       — Настоящую росомаху? — Тряпка была прохладной, но как дошла до ссадин, стало, мягко говоря, неприятно. Однако Реми решил, что собеседнице об этом знать необязательно. — В смысле, животное?       — Ну, не Логана же, — небрежно бросила Лаура. Ненадолго повисло молчание. Реми попытался незаметно дотянуться до виски. — Гамбит, не смей. — Очень строгий тон. — Ты же знаешь, я могу случайно отрубить тебе руку. — Хотелось ответить что-то вроде: «А так ли случайно это произойдёт?» — но с ней так нельзя. Она правда могла отрубить руку по чистой случайности. Рефлексы девочки, которую растили как оружие, способное нести лишь смерть. С этим нельзя шутить.       — Кстати, насчёт Росомахи… — С одной неприятной темы возвращаться к другой неприятной теме — обмен крайне невыгодный, но, быть может, это получится привести к какому-нибудь не очень печальному концу. — Я тут слышал про более старую версию Логана из другой вселенной. Это правда? — Собеседница кивнула, тряпка зашла на особенно большую ссадину и Реми пришлось стиснуть зубы на пару мгновений. Видимо, заметив паузу, Лаура резко убрала тряпку. — А какой он вообще?       — Похож на мопса: морщинистый и постоянно кряхтит, — бросила она комично безразличным тоном, откладывая тряпку в сторону. Реми в открытую расхохотался.       — Боже, petite, у тебя нет никакого уважения к старости. — Уже даже внутренние повреждения совершенно не смущали. Лаура усмехнулась в ответ.       — Но если серьёзно, то самый обычный Логан. Правда, кажется, он в своей вселенной грохнул всех Людей-Икс, поэтому он немного того. — Она сделала какой-то невнятный жест рукой.       — Ну, насколько я знаю Логана, «немного того» — это для него вполне обычное состояние, — поддавшись веселью, бросил Реми. Собеседница сдержанно рассмеялась.       — И это ты мне говоришь, что у меня нет никакого уважения? — Лаура попыталась сыграть разочарование, но мимика всё ещё была довольно слабой. Реми уже привык следить за каждым мельчайшим изменением на чужом лице, иначе просто нельзя было узнать её состояние. Никто из присутствующих в этой комнате не имел свойства быть откровенным, когда речь заходила о том, что они чувствовали на самом деле. — Ладно, знаешь, что? — Собеседница резко встала и, взяв бутылку, снова ушла на кухню. — Ложись спать.       — Спать? — Такая резкая смена настроения слегка сбила с толку. Судя по звуку, Лаура поставила виски в тот ящик, из которого взяла.       — Да, спать, — ответила она строгим тоном, а потом вернулась и села на диван. — В Париже ты читал мне Питера Пэна и Маленького принца… я тоже могу рассказать тебе сказку на ночь. — Реми посмотрел на неё заинтересованно, принял вид самого внимательного на свете слушателя. Лаура вздохнула, а потом начала самым нейтральным тоном, на который была способна: — Жил-был вор, который постоянно нарывался на неприятности, но каждый раз находился кто-нибудь, кто его спасал. — Реми смотрел в её неживые зелёные глаза и пытался разглядеть там хоть что-нибудь. — Со временем тех, кто мог его спасти, становилось всё меньше и меньше. — Пытался разглядеть то, о чём она говорила. — В один день никого не осталось. — Лаура сделала побудительную паузу.       — И что случилось с вором? — Подыграл Реми и смог наконец разглядеть. Он увидел то, что когда-то видел в таких же, но совершенно других голубых глазах.       Лаура была дочерью Логана абсолютно без всяких сомнений. Это не просто генетическое сходство или что-то в этом духе, это ощущалось на каком-то ином уровне, который Реми привык отрицать, как, впрочем, и любую другую мистику. Логан был важным человеком в жизнях многих и многих людей, он направлял, давал советы, указывал верный путь. Но и он не был безгрешен, у каждого свои недостатки. В его случае, можно сказать, он был отцом для всех на свете, кроме собственных детей. Когда живёшь так долго и ярко как он, начинаешь волноваться за своих близких, начинаешь отталкивать тех, кто тебе дорог, боясь, что кто-то причинит им вред. Или ты сам причинишь им вред. Потому забота о Лауре легла на плечи Реми, а Логан, по большей части, был лишь сторонним наблюдателем. Сначала это трудно было понять, но после его смерти всё встало на свои места. Все дети мира лишились отца.       И только Лаура, из всех людей, ничего не почувствовала. Для неё костюм Росомахи — не тяжкое бремя, не желание что-то кому-то доказать, не обязательство быть другим человеком или банально лучшей версией себя. Для неё это самое обычное развитие, просто новый этап в жизни. И даже несмотря на то, что она другая, что она не похожа на своего отца, что глаза у неё зелёные, а не голубые, она всё равно продолжала его путь. Просто потому что она его дочь. Просто потому что она больше, чем напуганная девочка-убийца. С костюмом Росомахи она получила связи, мотоцикл и настоящую цель в жизни. Наконец, без тени отца за спиной, без страха нового дня, она действительно могла помогать людям. Могла делать то, в чём нуждалась с самого первого дня. Могла жить. И, если бы понадобилось, она стала бы за это драться. Дико и отчаянно, так, как это делали звери. Так, как делали росомахи.       — Он сдох, Гамбит, — замогильным голосом ответила собеседница. Она по инерции пыталась не выдавать никаких чувств, но это была забота. Реми не знал, что должен чувствовать из-за этого. Ему одновременно было ужасно плохо и просто невероятно хорошо. Девочка чего-то хотела сама и что-то делала для осуществления своих собственных желаний. И пусть она всего лишь хотела спасти какого-то жалкого вора от самого себя, это был уже огромный прогресс, просто невероятный шаг вперёд. Когда-то она не хотела даже жить. А теперь малышка Лаура выросла. И только Реми остался там же, где и был.       — И какую мораль я должен вынести из этой сказки, petite? — спросил он мягким голосом.       — Мораль проста: ложись спать, иначе я отвезу тебя в Школу и привяжу к батарее, — всё также серьёзно ответила Лаура.       — Хорошо, я лягу спать. — Собеседница всё ещё не сводила недоверчивого взгляда. — Честно. — Лаура не сделала лицо менее серьёзным, молча надела маску, бросила на него последний взгляд и у самой двери громко сказала:       — А ещё научись запирать двери, Гамбит, — Реми усмехнулся, но она явно уже этого не слышала. Фигаро наконец медленно выполз из укрытия и прыгнул хозяину на колени. ***       — Здравствуйте, мистер Максимов, — бросила Жанна, так и не оторвавшись от ноутбука.       Над головой — бледно-голубое небо, будто выцветшее от безжалостного солнца; под ногами — шумный город, кашляющий автомобильными глушителями и ругающийся сотней голосов на тысяче языков. Жанна сидела на крыше у бетонного ограждения, держала ноутбук на коленях и быстро что-то печатала. Пьетро подошёл к ней, посмотрел сверху вниз на чёрную макушку и длинные пальцы, едва не заглянул в экран. Жанна захлопнула крышку, подняла светло-серые безразличные глаза, чуть прищурилась из-за яркого солнца. Всё такая же обманчиво невинная, наигранно безобидная. В Академии она была самой способной, самой зрелой, самой умной. Циничная и дерзкая девчонка-манипулятор, способная на что угодно, лишь бы добиться своей цели. Непонятая и одинокая, но бесконечно талантливая, совершенно не похожая на всех остальных. На тех, кто был недостоин даже её тени. Она всегда напоминала Пьетро его самого.       — Джанет писала о тебе, — протянул он, облокотившись на ограждение. — Хотела, чтобы мы поговорили.       — Но вы ей не ответили. — Собеседница отставила ноутбук, встала, отряхнулась. Поправив короткие чёрные волосы, поднялась на цыпочки и заглянула за край. — Зато ответили мне.       Она взломала почту Джанет, отправила шифрованное сообщение, для кого угодно другого похожее на набор случайных символов. Азбука морзе, двоичный код, шифр Цезаря, — хватило пары минут, чтобы выяснить, что это просто адрес и время для встречи. Жанна особо не старалась, если бы она действительно хотела, то незамысловатый шифр невозможно было бы разгадать. В этот раз она всего лишь подала сигнал своему бывшему наставнику. Просто хотела, чтобы это осталось лишь их маленькой тайной. Когда-то давно у них было много совместных маленьких тайн, о которых никому нельзя было знать. Можно сказать, вспомнили былое.       — Не мог не ответить тебе, Жанна, — сказал Пьетро и перевёл взгляд на девчонку. Та молчала, внимательно следила за машинами, ползущими по асфальту.       — Я видела серваловскую пресс-конференцию. — Она тоже перевела взгляд на собеседника. — Было очень смело признаться во всём.       — Я бы не признался, если бы не Фаталь, начавшая винить меня во всех смертных грехах. Пришлось спасать ситуацию. — В тот день при куче разномастных журналистов была сказана чистая правда, несколько лет старательно скрываемая за сотней слоёв лжи. Предательства, убийства, бесконечные манипуляции. Пьетро никогда не жалел о том, что сделал. Жалел лишь о том, что все ненавидели его за это.       — Я знаю. Но это всё равно большой шаг вперёд, мистер Максимов, — всё также спокойно ответила Жанна. В ней никогда не было ненависти, для неё все ошибки и преступления Пьетро являлись бесценным опытом, который можно перенять.       — Теперь тебе нечем меня шантажировать. Как ощущения? — Милая умная Жанна, отношения с которой начались с самого грязного шантажа. Она пригрозила рассказать всему миру правду, а Пьетро трусливо согласился на её условия. Их никогда ничего не связывало. И всё-таки они здесь.       — Вы хотите, чтобы я извинилась? — О, они оба слишком хорошо знали ответ на этот вопрос, потому он повис в душном городском воздухе, а вскоре и вовсе растворился в нём без остатка. — Я хотела поговорить с вами о команде.       После Академии Жанна пропала со всех радаров. Притворилась, что никогда не существовала, ушла в подполье, чтобы, видимо, искать себя и своё место в жизни. Всплыла из Леты лишь недавно и сразу же попала в центр скандала. Жанна всегда тяготела к знаниям, и чем больше табу на них накладывало общество, тем сильнее они манили. Так что Пьетро совершенно не удивился, когда узнал, что она присоединилась к ЦИИ, — организации учёных-суперзлодеев, которые постоянно занимались всякими очень сомнительными вещами. Не удивился он и узнав, что она предала их при первой же возможности. Теперь она в команде девочек-гениев под покровительством Джанет ван Дайн. Пьетро мало об этом знал, его чужие дела не касались. Очевидно, до сегодняшнего утра.       — Чувствуешь себя лишней? — Жанна в ответ неуверенно поджала губы.       — Для них знания — это просто развлечение, какое-то дурацкое хобби, вроде резьбы по дереву, — с детской обидой бросила она. — Они не ценят того, какие возможности открывает информация. Они считают меня странной.       — Наша с тобой проблема в том, что мы всё излишне рационализируем. К несчастью, мир работает далеко не только по законам физики и химии. — Пьетро сделал короткую паузу, попытался найти понимание в чужих глазах. — Человеческим обществом правят эмоции. Чтобы жить среди людей нужно найти баланс между условным и безусловным.       — А что если я не хочу? — Жанна подпёрла голову рукой, её тон стал слегка заносчивым. — Эмоции — это слабость, зависимость. Только знание даёт истинный контроль.       — Ты боишься. — Собеседница помрачнела, нахмурилась. — Бояться вполне нормально.       — Вы ведь знаете, что я работала с ЦИИ? — она вдруг перевела тему. Таковы правила их разговора. Пьетро терпеливо кивнул в ответ. — Вы недовольны мной? — Отрицательно качнул головой. — Вы разочарованы во мне? — «Нет». — Но вы ведь хотели, чтобы я стала Мстителем.       — Я хотел только, чтобы ты не пошла по пути своего или моего отца, — сказал Пьетро и заметил как собеседница теребила низ толстовки.       — Хотели, чтобы я пошла по вашему пути? — И тут пришлось серьёзно задуматься на пару мгновений. Жанна заметила промедление, почувствовала чужую слабость.       — Нет. — Пьетро не мог даже прикинуть, было ли это больше правдой или ложью. Вероятно, это нечто среднее. Это баланс. — Мой путь приведёт тебя в тупик. — Он замолк, но потом едва слышно добавил: — Video meliora proboque, deteriora sequor. Это про нас.       Собеседница ничего не ответила, теперь наступила её очередь думать. Раньше они тоже разговаривали о всяком великом и ужасном, спорили, пытаясь докопаться до истины, хотя имели практически одинаковое мнение, касаемо всего на свете. Потом они занимались, — Пьетро научил её профайлингу; научил лгать и манипулировать по-крупному, по-настоящему; научил её всему самому плохому, чему его самого безуспешно пытался научить отец. «Не показывай слабость, не давай себя обмануть, никогда никого не щади, никогда никому не доверяй», — отец не говорил этого вслух, но подразумевал это каждый раз. Он нанимал профессиональных убийц, чтобы учить драться яростно, драться как в последний раз. Сквозь ожидание предательства и смерти он учил ценить жизнь. Он учил, что никто никогда не поможет, что никто никогда не придёт. И только в этом, пожалуй, он был прав.       — Как вы думаете, Хэнк Пим был прав, когда дал нам второй шанс? — вдруг бросила Жанна с глухой печалью в голосе.       Хэнк был гением, но на фоне Рида Ричардса, Тони Старка или Брюса Беннера его заслуги меркли, что заставляло его серьёзно хандрить и комплексовать. Тем не менее, он был хорошим человеком, он обладал главными качествами супергероя: добротой, доверчивостью и самоотверженностью. Да, порой он был безрассуден; да, порой он совершал ошибки, но это позволяло ему прощать ошибки других. Хэнк Пим был учёным, спасителем, альтруистом, если бы не он, кто знает, как сложилась бы судьба Пьетро, да и многих десятков других людей. Только Хэнк вытащил его из ямы, только Хэнк дал ему шанс замолить все свои грехи, только Хэнк никогда не осуждал и относился с пониманием к любому, кто готов был изменить для начала хотя бы собственную жизнь. Рид Ричардс, Тони Старк и Брюс Беннер стали иконами, кумирами, символами, недостижимыми звёздами на научном небосводе, тогда как Хэнк Пим остался обычным человеком и, пусть жалел об этом каждый прожитый день, всё равно не согласился бы ничего менять.       — Он был хорошим человеком. Они часто бывают правы. — Пьетро пожал плечами. Такой ответ Жанну, похоже, не удовлетворил.       — Мстители боялись нас: и учителей, и учеников. Целая Академия угроз обществу. Нас заперли, чтобы мы никому не навредили, — грозно сказала она. — Вы были там таким же пленником, как и я, а всем заправлял Хэнк Пим. Я уверена, что в глубине души он тоже нас боялся, но был либо слишком туп, либо слишком занят своими отношениями с Тигрой, чтобы это признать.       — Хэнк Пим мёртв. Имей к нему чуть больше уважения, — спокойно ответил Пьетро, чем слегка поумерил пыл собеседницы.       — Ему уже всё равно на моё неуважение, — с лёгкой обидой в голосе бросила она.       — А мне нет. — Жанна стыдливо опустила взгляд на проезжающие машины.       Когда они виделись в последний раз, Жанна была очень расстроена. Она сидела на соседнем кресле и, давя всхлипы и спрятав лицо, бесшумно плакала. Пьетро не утешал её, он не умел утешать людей, да и никогда этого не хотел. Эмоциональные привязанности — это балласт, ненужный мусор. Пьетро не отец Жанны, он ничего ей не должен, также, как и она ничего не должна ему. Девочке просто отчаянно нужна была родительская фигура, и она сделала самый худший выбор. Ей нужен был кто-то, кто мог бы понять её и кого она сама могла бы понять, но сидение в зоне комфорта в лучшем случае ведёт к стагнации. Разумом Пьетро не хотел, чтобы она делала из него кумира, идола, но всё то иррациональное, что было в душе, всё то иррациональное, что скучало по дочери и всегда эгоистично жаждало быть кому-то необходимым, заставляло его поддаваться на провокации. Заставляло его соглашаться на условия её шантажа. Заставляло его учить её тому, что он и сам когда-то не хотел знать. Ему впервые было стыдно за собственные поступки.       — Я слышала, что ваш отец хотел убить Эмму Фрост и из-за этого чуть не уничтожил несколько улиц Парижа. Люди-Икс и Полярис помешали ему, — задумчиво начала Жанна. — Так вот, вопрос: если бы Полярис тогда умерла, вы бы заставили меня проявить к ней уважение?       — Она моя сестра, — холодно ответил Пьетро. В голове предательски всплыл образ Лорны. Забитая девочка, неблагодарная и независимая, преследуемая широкой тенью отца. Плюнула в душу и сделала вид, что ничего не случилось. И даже после этого Пьетро пытался её вразумить.       — Да, но она не Алая Ведьма. — В ответ он только прикрыл глаза и тяжело вздохнул. Этого было вполне достаточно. Оставалось лишь сменить тему, но в голове звучало только гулкое эхо.       — Знаешь, есть тонкая грань, но одновременно огромная пропасть между теми, кто действительно умён и теми, кто просто много знает. — В глазах Жанны отразилось детское любопытство. — Быть умным — это не просто знать, но и понимать. Понимать законы мироздания, понимать механизмы бытия. Видеть то, чего не видят другие.       — И кто тогда мы с вами? — нейтрально спросила собеседница.       — Я привык считать, что все вокруг меня полные идиоты. — Пьетро опустил взгляд на оживлённую дорогу.       — Я тоже, — глухо бросила Жанна.       Они молча следили за машинами, по ощущениям, целую вечность. Солнце плыло по небосводу, торопливое движение на улице то рассеивалось, то вновь сгущалось, но это было неважно. Ни время, ни пространство не имели значения. Жизнь всегда просто проходила мимо, даже не смотря в их сторону, даже не пытаясь сделать вид, будто ей было до них хоть какое-то дело. Пьетро позвонил Стив, Жанна осталась на крыше в полном одиночестве. На следующее утро, прежде чем вновь пропасть со всех радаров, она прислала письмо с всё тем же шифром: «Non est culpa vini, sed culpa bibentis». Очевидно, девчонка даже не представляла, насколько была права, хоть и признать это для них невозможно. Проще оградиться от мира, чем попытаться принять его. Война всегда прежде всего в человеческой душе. ***       Раннее лондонское утро. Небо было низким и пепельно-серым, накрапывал противный мелкий дождик, дул холодный ветер, пробирающий до самых костей, распугивающий всех, кто имел смелость выйти на улицу. Недалеко от аэропорта Хитроу смиренно ждала чёрная Бентли Континенталь. Дорогой автомобиль, личный водитель, — ненароком можно было бы подумать, что Пит любитель роскоши, однако всё гораздо проще. Прошлой ночью машина была конфискована у одного важного парня, вероятно, проходящего сейчас девятый круг бюрократического ада в попытках доказать, что он никак не связан с резко оживившимися вампирами; а личный водитель — один из стажёров, которого Пит заставил сегодня поработать, мягко говоря, неофициально. Так уж вышло, что сам он водить не умел, а этот приятель, на его счастье, был более чем одарённым и, что самое главное, надёжным и молчаливым. А большего от него сегодня не требовалось.       Ожидание было особенно томительным. Курить в машине нельзя, а выйти из-за дождя невозможно, потому Пит лишь нетерпеливо постукивал пальцами по дорогущему подлокотнику, через каждые пару минут поглядывая на свои гораздо менее дорогие часы, а потом вновь возвращаясь к внимательному осмотру мокрой и серой улицы. Около получаса назад приземлился самолёт из Пекина, одного из пассажиров которого они со стажёром и ждали. По идее, Пит мог отправить кого угодно другого и не являться сюда лично, — он же человек значимый, занятой, без него всё в Лондоне банально развалится, — но этот самолёт внезапно оказался важнее любой работы. Брайан, оставленный за главного, сам со всем как-нибудь разберётся, не зря же он Капитан Британия. А Питер Висдом сегодня просто Питер Висдом и у него осталось старое незаконченное дельце.       Через ещё несколько минут наконец показался тот, кого они так мучительно караулили. Парень был слишком легко одет для лондонской погоды, при себе никаких сумок и чемоданов не имел, на местного был не особо похож, но и на туриста не смахивал. Тускло-рыжие волосы, уверенный шаг, но всё равно немного неловкие, скованные движения, — Пит не видел мальчишку несколько лет, но не смог бы не узнать в этом уже юноше Джонатана Рейвена, жертву одного из самых громких провалов в своей жизни. Работников аэропорта заранее очень вежливо попросили направить Джона к чёрной Бентли, и он, к огромному счастью, действительно последовал их совету. Пит знал подростков и знал какими они обычно бывали упрямыми, но всё пока складывалось лучше некуда. Возможно, слишком хорошо.       Джон шёл довольно медленно, почти прогулочным шагом, а Пит едва сдерживал желание его как-нибудь поторопить. Вместо этого решил воспользоваться возможностью рассмотреть парня получше. Джон сильно вырос с их последней встречи, теперь он чуть выше Пита, а в плечах уж точно его шире. Высокий, коренастый, если остался таким же молчаливым и спокойным, как в детстве, то просто мечта любой женщины. Пит едва слышно усмехнулся, снова глянул на часы. С одной стороны, он, вроде как, никуда не торопился, но всё равно оставление своего города, всей своей чёртовой страны на попечении кого-то другого ощущалось как минимум предательством короны. Задумавшись на пару секунд, Пит вздрогнул, услышав, как открылась задняя дверь.       — Здравствуйте, мистер Висдом, — сдержанно поздоровался Джон, садясь на сидение из коричневой кожи. Его лицо, отражённое в зеркале заднего вида, было абсолютно спокойным, будто вся эта ситуация совершенно его не удивила, будто только этого он и ожидал. Впрочем, должно быть, это действительно было довольно предсказуемым развитием событий.       — И тебе привет, парень, — не оборачиваясь бросил Пит, обменялся со стажёром молчаливым взглядом, после чего машина, благодарно заурчав, наконец тронулась. — Как долетел?       — Нормально, — нейтрально ответил Джон. Вновь глянув в зеркало заднего вида, Пит обнаружил, что парень тоже решил воспользоваться возможностью рассмотреть своего собеседника. Они встретились взглядами. От слишком взрослых и слишком холодных медно-карих глаз Питу резко стало не по себе. Он дважды пожалел, что решил сегодня оставить солнцезащитные очки дома.       — Почему у тебя нет с собой никаких вещей? — Пришлось перевести взгляд на улицу за окном. Всё ещё чёртов дождь, всё ещё копошение едва проснувшегося города. Серая масса машин медленно ползла по асфальту, стаи пешеходов торопливо шагали по тротуарам. Из-за пасмурности в окнах горел тёплый жёлтый свет.       — Учитель всегда говорил, что материальные блага это… обременительно, — Голос у Джона приятный, бархатистый, но из-за излишней спокойности всё равно какой-то жуткий.       — Настоящие мастера кунг-фу спят под открытым небом и пьют воду из лужи? Очень в духе Шанга, — усмехнулся Пит. — Что ж, не быть мне мастером кунг-фу, но, слава всем богам, хотя бы машина не моя. Минус один грех с души.       Ожидаемо, собеседник юмора не оценил, потому в салоне автомобиля повисла неуютная тишина. Пит не умел контактировать с детьми, уже банально забыл даже основы, не имел ни малейшего понятия, как этот контакт вообще выстраивать, так что решил хотя бы не делать хуже, пытаясь навязать никому ненужное общение. Снова захотелось курить и снова было нельзя. Будь они в машине только вдвоём со стажёром, естественно, не имело бы никакого смысла себя сдерживать, однако ситуация была сложнее, чем хотелось бы. Все вокруг привыкли, что Пит постоянно курил, и знали, что, если попытаться ему помешать, то есть вероятность получить в нос. Но портить здоровье ребёнку он не хотел. Пусть вырастет и сам решает, как распоряжаться своими лёгкими, а уж взрослые дяди как-нибудь потерпят.       — Куда мы едем, мистер Висдом? — спустя, по ощущениям, почти целую вечность, а по часам не больше пары минут, наконец прервал тишину Джон.       — Домой, — бросил Пит. — Если точнее, то в твою квартиру. — Собеседник, видимо, слегка смутился, не отвечал несколько мгновений, поэтому было решено дополнить: — У меня квартир в избытке, парень, и раз уж ты приехал, я подумал, что тебе будет комфортнее жить одному. Поэтому, пока ты в Лондоне, эта квартира полностью в твоей власти.       — Мне это не нужно, мистер Висдом, — наконец ответил Джон. Принципиальный. Принципиальность — отличное качество. Без этого в жизни тяжело приходится.       — Да-да, пьём из лужи и вся херня, но я не позволю тебе в моём городе ночевать в каком-то бомжатнике, — безапелляционно заявил Пит. — Тем более, эта квартира всё ещё принадлежит мне, поэтому формально мы никаких правил не нарушаем, — закончил заговорщицким тоном.       Собеседник вновь промолчал, а Пит вновь решил больше к нему не лезть. На самом деле, до этого он боялся, что парень будет слишком сильно похож на мать, но сейчас стало очевидно, что единственное, что их объединяло, это цвет волос. Мо была разговорчивой, порой даже чрезмерно болтливой, а ещё довольно грубой, потому-то они с Питом и сошлись. Ни одна приличная дама не продержалась бы и дня в обществе Питера Висдома, поэтому строить отношения выходило лишь с теми, кто знал такое же количество ругательств и мог если его не перепить, то хотя бы не отключался в самом начале гонки. Мо была такой. Она была боевой, смелой, терпеливой, по-настоящему мудрой и невероятно красивой. Медно-рыжие волосы, гипнотические зелёные глаза, мягкие руки и тёплая улыбка. Женщина-мечта, больше Питу нечего было сказать.       Пейзажи за окном были довольно однообразными: тусклые низкие домишки типичной лондонской архитектуры столпились вдоль дороги и внимательно следили за проезжающими машинами. Небо стало чуть менее серым, из-за плотных тяжёлых туч начали выглядывать золотистые лучи холодного солнца, но погода всё ещё была мерзкой. Трафик тем временем начал выравниваться, приходить к своим привычным дневным объёмам. Примерно через полчаса уже должны будут начаться пробки, но пока эта перспектива особенно не беспокоила. Проехав ещё несколько улиц, машина наконец припарковалась у сизого кирпичного дома, стоящего недалеко от шумного и делового лондонского Сити. Пит вновь глянул в зеркало заднего вида и вновь встретился с Джоном взглядом. Очевидно, они оба ждали друг от друга каких-то действий. Пит решил взять инициативу на себя.       Бросив стажёру несколько указаний, вышел из машины. Джон покорно последовал за ним. В тишине они прошли до подъезда, всё в той же тишине поднялись на нужный этаж. Как правило, Пит выбирал квартиры повыше, просто ради удовлетворения каких-то своих потребностей в безопасности и конфиденциальности, однако эта была лишь на третьем этаже из семи. Пит обычно не имел привычки привязываться к своим квартирам, не пытался искать среди них любимчиков, поскольку все они были для него не больше, чем местом для ночёвки или, на крайний случай, убежищем. Но чаще всего он жил в той, что была ближе к работе, а реже всего в этой. Кто знает, может, виноват этаж или близость к Сити, почти полностью захваченному арабами, которые не отличались особой терпимостью к мутантам. В общем, есть над чем подумать, но тратить на это время и силы Пит не планировал. Существовали дела поважнее.       Тёмно-бордовая дверь послушно открылась, а за ней вошедших встретила небольшая светлая прихожая. Пит положил ключи на тумбочку, хотел было снять туфли, но подумал, что надолго здесь оставаться не имело смысла, особенно зная, какой из Брайана дерьмовый управленец. Все эти суперы — кучка детишек, способных поднимать здания одной рукой или осушать моря силой мысли, но всё равно без должного руководства они бесполезны, а порой даже опасны для себя и окружающих. Смотря на пример США с их абсолютным отсутствием грамотной организации всего этого сброда в трико, Пит был безумно рад, что в Британии эту проблему полностью решили. Не без его помощи, разумеется, но это уже мелочи, о которых простым смертным знать не положено. Поняв, что снова задумался о том, что сейчас не имело значения, Пит резко встрепенулся.       — Ладно, парень… — начал было он, но столкнулся с недовольным взглядом собеседника, всё ещё неловко стоящего у входной двери.       — У меня есть имя, — холодно прервал Джон, смотря будто в самую душу. И вместе с тем он явно показывал, что ему здесь неуютно: скрестил руки на груди, вжал голову в плечи.       — Хорошо, Джонатан, — Пит особенно выделил его имя. — Чувствуй себя как дома.       И снова наступила тишина. Джон медленно снял поношенные кроссовки, расстегнул светло-сиреневую толстовку и побрёл вглубь квартиры. Пит из любопытства последовал за ним. Парень без интереса разглядывал комнаты, даже в них не входя, просто стоя на пороге. Небольшая спальня с мягкой кроватью и шкафом-купе, светлая гостиная с плазмой на стене и диваном цвета охры, кабинет с кучей запирающихся шкафчиков и спрятанным сейфом. Пит ночью за пару часов вывез из этой квартиры все важные документы, чтобы Джон случайно не узнал того, за что его пришлось бы убить, так что хоть об этом можно было не беспокоиться. Потом они дошли до кухни, и парень всё также молча сел за квадратный стол. Пит встал в дверях. Джон изучающе смотрел на него некоторое время.       — Вы убили мою мать, — вдруг бросил он всё тем же безэмоциональным тоном. У Пита, едва не оглушённого этой фразой, чуть не сработала реакция «бей или беги». Дрогнувшие на мгновение руки он спрятал в карманы пальто.       — Если бы я не сделал этого, то Лондон бы сгорел, — ответил он, собрав всю волю в кулак и отчаянно стараясь выглядеть спокойным. — Весь мир бы сгорел.       — Я знаю, — собеседник сдержанно кивнул. — Спасибо вам, что спасли мир, мистер Висдом. — Пит ощутил, будто ему дали звонкую пощёчину. — Но мне ваша забота не нужна. — Небольшая пауза. — И уж тем более она не нужна моей мёртвой матери, ради которой вы так стараетесь.       — Я стараюсь не ради неё, — в голове так и прозвучал строгий бархатный голос: «Какая наглая ложь, Питер». — Я просто знаю, что ты чувствуешь. После смерти моей матери отец выгнал меня из дома.       — Соболезную вашей утрате, — бросил собеседник и Пит на пару секунд потерял дар речи. Боже, он специально это делает?       — Спасибо… — ответ звучал слабо и неуверенно. Опять повисла тишина, на этот раз режущая не хуже ржавого ножа, тупым лезвием рвущего кожу на тонкие лоскуты. Пришлось собирать в кучу всё то, что Пит до этого хотел сказать. — В общем, я рад, что ты такой самостоятельный и взрослый, но попадать в холодный жестокий мир тяжело. Дети не должны оставаться одни, понимаешь?       — Понимаю. — А в спокойных глазах так и читалось недоверие. Ну, у него было на это полное право. — Но не надо пытаться загладить вину с моей помощью. Это никому из нас не нужно, мистер Висдом.       Пит ощутил себя загнанным в угол. Всё-таки это тоже было чертой, которая связывала Джона с матерью. Мо всегда умела подбирать слова так, чтобы Пит чувствовал себя виноватым, чтобы чувствовал себя худшим на свете человеком. Так она пыталась сделать его лучше, так она пыталась побудить его на какие-то действия, потому что сам он никогда не стал бы разбираться со своим дерьмом. Пыталась заставить его признаться Тинк в измене, пыталась заставить думать, прежде чем делать. Ничего из этого у неё не вышло. Пит трус и упрямец, каких ещё поискать. Но рядом с ней он правда хотел стать лучше. Потому что она этого заслужила. Потому что одного херового мужика, который бросил её с ребёнком на руках, ей было вполне достаточно. И как всегда в конечном итоге всё привело к печальному концу. Давно пора было привыкнуть, что все, кто пытался разглядеть в Питере Висдоме хорошего человека, рано или поздно умирали. Такова жизнь.       — Послушай, Джонатан, — Подумалось: «Иди к чёрту», — но сказал всё равно: — Я не хочу навязываться или делать вид, что я лучше, чем есть на самом деле. Если ты хочешь, чтобы я ушёл — я уйду, — Руки в карманах безбожно дрожали. — Но, если тебе вдруг что-то понадобится, — деньги, связи, что угодно, — я всё сделаю. — Пит замер в ожидании смертного приговора. Джон внимательно смотрел на него несколько секунд.       — Я хочу, чтобы вы ушли, это правда, — ответил он холодно и отвёл взгляд. — Но всё равно спасибо.       Пит едва заметно кивнул, ознаменовав этим конец разговора и своё полное поражение. В принципе, он и не надеялся, что они станут друзьями или что-то в этом духе. Да и этот расклад, каким бы неприятным он ни выглядел, так или иначе, был гораздо выгоднее для них обоих. Поэтому Пит развернулся и, захлопнув за собой дверь, тихо ушёл, но руки в карманах всё ещё дрожали. Перескакивая через несколько ступенек, он практически выбежал на улицу, где всё ещё была просто отвратительная, но типичная для Англии погода. От входа в подъезд прекрасно было видно чёрную Бентли, но Пит решил пока никуда не идти. Встав спиной к холодному ветру, он полез во внутренний карман пальто, достал сигарету, поджёг её когтями, совершенно не боясь осуждения гипотетических арабов. Выпрямившись, он глубоко затянулся и устремил взгляд в тёмно-серое небо.       В тот день небо над городом было ярко-алым, по нему медленно плыли оранжевые облака, в воздухе повисла тревога. Они с Мо стояли на одной из немногих уцелевших крыш, Лондон под ногами погибал, он скулил, отчаянно выл, выдыхая из ноздрей чёрный дым, скрёб когтями по земле, в бесполезных попытках спастись. Мо была в фиолетовом пальто, она держала револьвер, выглядящий лишним, неестественным в её тонких дрожащих руках. Ей было страшно, безумно страшно, но беспокоилась она лишь о том, что будет с её сыном, когда её не станет. Говорила, что не хочет, чтобы её мальчик знал, что мать покончила с собой. Пит смотрел на неё, хрупкую и неуверенную, трясущуюся до самых костей. Сначала он пытался её отговорить ради себя, но потом понял, что мог соврать лишь ради неё самой и всех остальных, кто задыхался в дыму и выл вместе с умирающим городом.       Он сказал, что получил сообщение, что её проблему можно решить иначе. Мо опустила оружие, в её невероятных зелёных глазах вновь загорелся огонь. Пит притянул её к себе, невесомо коснулся губами её сухих и тёплых губ, осторожно забрал револьвер. Она сказала: «Похоже, у нас с тобой всё-таки есть будущее. Всё время мира, чтобы я доказала тебе, что ты хороший человек». Пит усмехнулся, сказал ей спускаться с крыши. Он не мог позволить ей убить себя или кому угодно другому убить её. Но и не мог позволить Лондону пасть, сгореть, обратиться в пыль; не мог позволить погибнуть целому миру. Его руки никогда не дрожали, он всю жизнь только и делал, что убивал людей. Мо шла лёгкой поступью, едва заметно пружинила, окрылённая новой надеждой. Пит выстрелил ей в затылок, громкий звук разнёсся, кажется, над всем затихшим городом. Мо упала на грязную крышу, её кровь цвета небес медленно смешивалась с серой пылью. Мир был спасён, но Пит ничего не почувствовал. Он подошёл к телу, упал перед ней на колени. Последний раз заглянул в тусклые зелёные глаза.       В настоящем Пит докурил долгожданную сигарету, выдохнул сизый дым в серые небеса, потушил её о перила и бросил окурок куда-то в цветастую клумбу. Кутаясь от холодного ветра в пальто, он побрёл наконец к машине. Открыл дверь, сел, откинулся на спинку сидения, прикрыл глаза и просто молчал. Ему нужно было немного подумать и одновременно немного погреться. Дерьмовый день, но не хуже, чем все остальные. Хуже он станет, когда Пит всё-таки вернётся на работу и найдётся какой-нибудь напыщенный ублюдок, которому хватит наглости его отчитать. Ни одна тварь в этой стране не пахала так, как пахал Пит, но каждая из этих тварей норовила ткнуть его лицом в помои. Он тяжело вздохнул. До этого послушно молчавший стажёр наконец не выдержал:       — Куда дальше, директор Висдом? — спросил с едва слышным нетерпением. Пит открыл глаза, глянул на него так, что тот заметно побледнел.       — В штаб, — строго бросил он. — А если хоть одна живая душа узнает о том, чем мы тут занимались, то я депортирую тебя и всю твою семью в ту жопу, из которой ты приехал в мою страну. — Стажёр старательно избегал чужого взгляда. — Ты меня понял, Хосе?       — Да, директор Висдом, — приглушённо ответил стажёр. Машина, благодарно заурчав, наконец тронулась. ***       Ночь холодная, недружелюбная и высокомерная, но вместе с тем яркая и вульгарная, желающая заманить в свою коварную ловушку. Она провожала уходящих и встречала новоприбывших мёртвым сиянием миллиарда вывесок, облепивших, подобно паразитам, безразличные высотки, держащие на крышах низкие угольно-чёрные небеса. Люди бродили, словно муравьи, термиты, — лишь насекомые, выполняющие команды, движимые низменными инстинктами. Девушки без хотя бы тени стеснения предлагали себя мужчинам, а те придирчиво осматривали товар, советуясь и позволяя себе мерзкие комментарии. Казалось, на бренной земле ныне не осталось ничего святого, впрочем, похоже, это больше не его проблемы. Страна больше не звала своего героя, а он и не пытался ей навязаться. Те времена давно прошли.       Пройдя сквозь равнодушный и грубый город: сквозь его широкие яркие улицы, сквозь душные переулки; сквозь все его ходы, подобные кровеносной системе, — замкнутой, кольцевой, всегда приводящей от конца к началу, — Широ всё-таки пришёл в пункт назначения. Здание было вполне обычным, напоминающим клона клонов, похожим на все другие. У входа была огромная очередь, будто каждая тварь жаждала прорваться внутрь, но придирчивый страж дворца, спрятанного за стенами, исписанными старыми граффити, позволял попасть туда лишь избранным единицам. Как и все простые смертные Широ стоял в очереди, безразлично поглядывал на чужие побрякушки, на высокие каблуки, на рваные джинсы и блестящие на лицах пирсинги. Рассматривал разноцветные неоновые вывески, задерживал взгляд на бессмысленных словах на почти забытом языке.       Молодые люди громко болтали, кутались в пёструю верхнюю одежду от ледяного ночного воздуха, некоторые подозрительно поглядывали на Широ, по всем параметрам выглядящего здесь лишним, но ничего не говорили. Быть может, думали, что чей-то отец приехал, чтобы забрать своё провинившееся дитя. И, на самом деле, это было не так уж и далеко от истины. Через некоторое время наконец подошла очередь Широ, он спокойно встал напротив высокого и широкого мужчины в костюме и солнцезащитных очках. Тот посмотрел подозрительно, с лёгким недоумением на лице. Широ слишком взрослый для таких мест и при этом одет слишком повседневно, — лишь в чёрную футболку и джинсы, — будто вышел на самую обычную прогулку в парке. Это сбивало всех с толку в столь холодную ночь у столь дорого и знаменитого места. Через пару мгновений, прошедших в полной тишине, мужчина наконец бросил низким голосом:       — Имя? — И заранее заглянул в планшет, видимо, надеясь, что гость всё-таки был желанным. Широ молча стоял несколько мгновений, смотрел как голубоватое сияние экрана освещало чужие грубые черты, искажённые скукой и раздражением.       — Широ Йошида, — ответил он спокойным голосом. Мужчина застыл, глядя в планшет. Вся его поза, казалось, изменилась в одно мгновение, и теперь он был напряжён, даже слегка напуган. Осторожно поднял взгляд на позднего гостя.       — Господин Йошида? — спросил с глухим, едва сдерживаемым трепетом. Широ это проигнорировал, не желал этому потакать. Тем не менее, мужчина продолжил: — Простите, господин. Для меня большая честь встретиться с вами лично. — Он склонился в уважительном жесте.       — Прекрати, — строго ответил Широ. — Мне не нужна твоя услужливость. — Мужчина вновь поднял взгляд, теперь вся его поза выражала покорность. — Но раз уж ты так жаждешь быть мне полезным, скажи, здесь ли сейчас Шинген Харада?       — Да, господин Харада сейчас здесь. У него встреча с деловым партнёром. — Мужчина побудительно отступил от входа. — Но, думаю, ради вас он сможет отложить все свои дела.       Широ благодарно кивнул и без лишних слов прошёл в клуб. Он слышал какие-то разговоры за спиной, однако не придал им никакого значения. Зал клуба был огромным, разбитым на несколько секций. Царила тяжёлая полутьма, порой разбавляемая кислотным неоновым светом, вспыхивающим и гаснущим в такт грубой музыке. Широ не были интересны ни шумные уже не подростки, но ещё и не взрослые, качающиеся на танцполе, трущиеся друг о друга так, будто хотели высечь искру; ни чуть более важные люди у барных стоек и за круглыми столами, спрятавшимися за стеной тонкой полупрозрачной ткани; ни огромная куча охранников, следящих за порядком со всех сторон. Широ знал свою цель, знал, куда ему надо было идти, потому лишь аккуратно обходил всех назойливых гостей, слившихся в огромную неостановимую стихию. Через некоторое время он дошёл до лёгкой металлической лестницы, ведущей в приватную комнату.       Возле самой двери его встретили ещё два больших и грозных человека в солнцезащитных очках. Они уже не стали разговаривать, сначала попытались молча намекнуть, что чужакам здесь не рады, потом захотели применить грубую силу. Один из мужчин положил руку на плечо Широ, видимо, попытался вывести назойливого гостя в зал или вообще на улицу. Широ взял его руку, схватился за неё мёртвой хваткой и лёгким изящным движением заломил за спину, прижал гораздо более габаритного оппонента лицом к холодной стене. Второй мужчина решился сразу же угрожать пистолетом, но Широ лишь посмотрел на него абсолютно безразлично, из-за чего они встретились взглядами и стояли так, замерев и играя в гляделки. Через несколько секунд желанная дверь открылась, и из неё вальяжно выплыл Шинген.       — Эй, не надо ломать руки моим телохранителям, дядя Широ, — сказал Шин весёлым тоном, с лёгкими нотками наигранного возмущения. Широ не дрогнул, не удивился, он лишь продолжил сверлить противника взглядом, но мужчина, осознав сказанные слова, немедленно опустил пистолет.       — Господин Йошида? — с удивлением и благоговением бросил он, быстро заправил пистолет за пояс и, подобно предыдущему стражу, поклонился своему потерянному господину. Широ неохотно отпустил второго мужчину, уже совершенно обмякшего, не сопротивляющегося, и тот, развернувшись, тоже повторил уважительный жест напарника.       — О, да прекратите делать вид, будто он святой, — с громким раздражением воскликнул Шин. — Проваливайте ко всем чертям и не мешайте. У нас тут семейное воссоединение. — Мужчины лениво перевели на него взгляд и почти синхронно, не сговариваясь, развернулись и ушли в противоположную от двери сторону. — А ты заходи.       Шинген Харада — молодой и амбициозный мальчишка, возомнивший себя богом и застрявший в обществе кучи больших и важных людей, находящих его дядю Широ гораздо более достойным человеком, но покорно держащих свои мысли при себе. Шин был одет одновременно официально, но вместе с тем расхлябано, специально небрежно. Всегда был готов продемонстрировать каждой живой душе степень своего неуважения к ней конкретно и ко всему миру в частности. Он был в светло-сером костюме и чёрно-белой рубашке поло с расстёгнутым на все пуговицы воротником. Шин знал себе цену, но также он знал цену и всем остальным. Потому, видимо, не находил особой необходимости стараться ради них. И это всегда не нравилось тем, для кого авторитетом были традиции.       Приватная комната была интимно тёмной, относительно небольшой и прямоугольной, обставленной бархатными сапфировыми диванами. В ней приятно пахло эфирными маслами и ненавязчивыми женскими духами. В одной из стен было длинное окно, выходящее, очевидно, в основной зал, однако сейчас оно было плотно закрыто шёлковыми шторами, слегка переливающимися в тусклом холодном свете. Шин прошёл в комнату, вальяжно развалился на одном из диванов рядом с эффектной блондинкой, медленно потягивающей мартини. Девушка европейской внешности в коротком коктейльном платье насыщенного синего цвета и чёрных босоножках на внушительном каблуке заинтересованно посмотрела на вошедшего Широ, а потом вновь перевела взгляд на своего ухажёра.       — Эвелина, свет очей моих, — начал он приторно сладким тоном, мягко поглаживая её острое бледное плечо. — будь добра, выйди отсюда нахер. — Блондинка удивлённо раскрыла глаза, посмотрела недоумевающе. — Да-да, давай. У меня тут планы поважнее тебя наклюнулись. — Он легко толкнул её в бок, кивая на выход. Девушка нахмурилась, но через секунду сделалась гордой и высокомерной, неохотно встала, откинула светлые волосы на спину и уверенной походкой вышла из комнаты. Шин проводил её хищным взглядом. — Европейские девки полный отпад, согласись, — почти мечтательно бросил он. — Видел какие губёхи? А уж что она умеет ими делать…       — Так вот какие у тебя деловые партнёры, — проигнорировав всё ненужное, спокойно сказал Широ. Шин наконец перевёл взгляд на собеседника.       — Ну да. Сегодня из Англии, завтра из Швейцарии. Я занятой человек, дядя Широ. — Он угрожающе оскалился, пытаясь, видимо, показать своё место. Проблема лишь в том, что мальчик совершенно забыл, с кем имел честь говорить. — Но для тебя у меня всегда найдётся время.       Широ стоял, грозно смотрел на Шина сверху вниз, тот отвечал взглядом легкомысленным, надменным. Он вытащил из-за дивана бутылку мартини и демонстративно сделал небольшой глоток. Знал, как довести своего оппонента и всё-таки действовал плавно, осторожно, растягивая игру на некоторое время. Шину приносило удовольствие выводить других на эмоции, это заставляло его чувствовать азарт, исследовательский интерес. Он с самого детства скрытничал, осторожничал и незаметно делал пакости отцу, не обращавшему на него никакого внимания. Теперь он вырос, теперь внимание всех должно принадлежать лишь ему. В ином случае — смерть. Широ не желал давать племяннику того, чего он хотел, однако иного выхода в этой ситуации банально не было. Единственное, что он мог — не проиграть, не потерять своего достоинства, не предать свои последние принципы.       — Ты бы не был таким смелым, будь здесь твой отец, — Широ начал плавно, спокойно. Внутреннее он пытался подготовиться к любому ответу на свою реплику. Нужно просто держать себя в руках, нужно просто дойти до конца.       — И что бы он сделал, а, дядя? — Шин аккуратно поставил бутылку на пол. — Отчитал бы меня? — Он якобы задумался, постучал пальцем возле рта. — Наверное, всё-таки избил бы, да? У нас в семье ведь только такие методы воспитания практикуются.       — Не смей говорить ничего о нашей семье, Харада. — Голос Широ был холодным, твёрдым. Но собеседник совершенно не впечатлился. — Ты и без того достаточно её опозорил.       — Я опозорил? — возмущённо воскликнул Шин, а потом злобно расхохотался. — Да это вы с папашей чуть не развалили всё, что построил уважаемый Шинген Йошида. Что бы дедушка сказал, увидя всю ту хероту, которую вы натворили? — Он экспрессивно всплеснул руками, затем повисла небольшая пауза, но он резко добавил: — Да что далеко ходить, что бы сказала тётя Марико, увидев, что вы сотворили с империей, ради которой она благополучно сдохла?       «Нет ничего важнее семьи» — казалось, довольно простая философия. Каждый член семьи ценен: ценнее любого чужака, любой выгоды, любых денег. Семья — единственное неизменное, сильное, что есть в жизни, единственная опора и единственная стена, обороняющая от жестокого мира. Широ привык в это верить, потому что этот путь никогда его не подводил. Марико Йошида и Кенучио Харада — его кузина и кузен, — были людьми чести, для них авторитетом являлись традиции. Марико была сильной и смелой, она принесла в жертву свою жизнь, свою любовь, своё будущее ради своей семьи, ради того, что начал уважаемый Шинген Йошида. Кенучио, несмотря на свои положительные качества, был человеком мелочным и завистливым, но он хотел исправить свои грехи, хотел исправить грехи своих предков. Вместе с Широ они желали наконец избавить клан от связей с якудза, направить бизнес в легальное и правильное русло. Они работали ради лучшего будущего несмотря ни на что, а теперь какой-то сопляк пытался подвергнуть всё сомнению, запятнать чужое имя.       — Мы делали правильные вещи. Остальное тебя не касается, — всё также холодно ответил Широ. Шин подозрительно сощурил глаза, задумался на пару мгновений.       — Знаешь, даже если вы и делали что-то правильное, то теперь это не имеет значения. Я здесь главный и я решаю, кто из нас прав. — Он растянул тонкие губы в ядовитой ухмылке, пожал плечами и снова взял бутылку в руки. — Да и вообще, уж кто-кто, а ты, Широ, точно больше всех опозорил эту семью. — Шин сделал пару глотков. Широ внимательно на него смотрел, ловил каждое движение. Жалел, на самом деле, что у них обоих иммунитет на все эти уловки. Было бы гораздо проще жить, если бы он испугался и наконец заткнулся. — Началось, конечно, ещё с твоего папаши, сбежавшего послом в ООН. — Широ сжал руки в кулаки, сделал глубокий вдох. — Но ты и его перещеголял.       Марико умерла, защищая будущее клана; Кенучио умер, защищая его прошлое. Из всех Йошида остались лишь двое: Широ и Шинген-младший. Для Шина не было авторитетов, кроме денег и власти. Он отверг традиции, посчитав их слабостью, пережитком тёмных времён. Он смотрел только в будущее, он жаждал большего. Его амбиции были неописуемо огромными, едва помещающимися в худом тщедушном теле, но вместе с тем вполне осуществимыми. Шин умный, смелый, расчётливый. Будущее за такими как он, за людьми с гибкой моралью. Они вскрывали трупы, когда церковь отчаянно охотилась за ересью; они проводили эксперименты, от которых у цивилизованного общества бежали мурашки по спине. Они дали человечеству то, что не смог бы дать ни один консерватор. И потому их боялись.       Когда-то Широ, подобно Марико и Кенучио, подобно многим другим членам клана Йошида, был человеком традиций. Его так вырастили, его заставляли в это верить, пресекая насилием любое инакомыслие. Сейчас Широ взрослый человек, переживший многое на своём веку, переживший всех лидеров клана, видевший мир таким, какой он есть, а не таким, каким его заставляли видеть традиции. Широ отринул все авторитеты, всех учителей, всех мёртвых идолов, всё, что его сковывало, всё, что ему мешало. Человек без цели, человек без будущего. Он понял, что единственный авторитет в жизни — это ты сам. Твоя правда главная в мире, наполненном бесконечной ложью. Последняя вещь, что осталась для него незыблемой — семья. И это, вероятно, единственная причина, почему его дражайший племянник Шинген ещё дышал.       — Чего молчишь, дядя? Нечего сказать? — почти ликующим тоном бросил Шин. — Или так привык засовывать язык поглубже в жопу, что теперь делаешь это по инерции? Самый послушный, самый молчаливый, самый вежливый, самый правильный… — перечисляя, он демонстративно загибал пальцы на правой руке. — Да просто святой, но на деле кусок дерьма без собственного мнения.       Широ, мягко говоря, сложно было назвать человеком великого терпения. Он вспыхнул мгновенно, — к счастью для Шина, пока не буквально, — сократил и без того небольшое расстояние, схватил его за ворот рубашки и чуть приподнял, заставил сесть ровно. Они были лицом к лицу, Широ, чувствуя спокойное дыхание Шина на своей коже, думал лишь о том какой же он всё-таки хрупкий и беззащитный в это бесконечно долгое мгновение. Он худой и в отца неприлично высокий, но, в отличии от Кенучио, слабый, совершенно никчёмный. Сломать его тонкую бледную шею — дело пары секунд. Раздробить ему рёбра — дело пары ударов. Широ мог придумать около тысячи способов лишения жизни разной степени сложности и гуманности, однако это соблазн, которому нельзя было поддаваться. Шин был таким смелым лишь потому, что думал, что держал ситуацию под контролем, что предсказал все ходы на сотни шагов вперёд. Быть может, это и правда, но Широ упрямо не хотел ни подтверждать, ни опровергать его домыслы. Это не имело значения. Ничего не имело значения.       — Заткни пасть, Харада, — прошипел Широ сквозь зубы. Шин усмехнулся, обхватил нечеловечески горячие руки тонкими пальцами.       — Ты всегда был просто псиной, Широ, — снисходительным тоном бросил он. — Псина Томо, псина Марико, псина Кенучио, псина всей грёбаной Японии. — Шин внимательно вглядывался в чужое лицо, пытался разглядеть хоть малейшее изменение, хоть одну дрогнувшую мышцу. Он получал удовольствие от каждой секунды этой игры.       — Скажи мне что-то, чего я не знаю, — с глухой рокочущей ненавистью ответил Широ. И вот уже на лице Шина вдруг проскользнуло лёгкое замешательство. Неужели чужая осознанность оказалась единственной вещью, способной его удивить?       Широ резко отпрянул, сделал пару шагов в сторону, разорвал зрительный контакт. Внешне он всегда выглядел спокойным, абсолютно безразличным, но гнев был для него самой обычной эмоцией, последней оставшейся мотивацией. Тело — храм, но одновременно слаженный механизм, единственное оружие, которое никогда не подведёт. Широ знал свои пределы, умел себя контролировать, но сдерживать гнев он никогда не стремился. Это лишь помогало, лишь устрашало неугодных и слабых глупцов. Ярость и ненависть — лучшее топливо для бесконечного внутреннего пожара. Они горели ярко, метали стрекочущие искры, выделяли едкий чёрный дым. Когда голодной огненной стихии становилось тесно в плену смертной плоти, она вырывалась наружу. Янтарные языки пламени родились на кончиках пальцев, степенно и важно они ползли вверх, облизываясь, плавно извиваясь, подрагивая. Вскоре обе руки от запястья и до локтя были поглощеные неукротимым огнём, медленно танцующим в такт едва не оглушающему биению сердца.       Широ знал, что на Шина это не произвело никакого впечатления, что мальчишка был всё также уверен в себе, надменен и высокомерен. Он умный, у него всегда были пути к отступлению, запасные варианты и огромный список чужих слабостей в голове. Он не добился бы ничего в жизни, если бы не понимал правила этой коварной игры. Но все, даже гениальный Шинген Харада, привыкли недооценивать Широ. Они всегда забывали о том, что он сын самого солнца, что он был способен расщепить любой материал на атомы, превратить плоть и кровь в пар, за мгновение обратить целый район города в пыль, устроить самый настоящий ад на земле. Всем невыгодно было видеть в Широ человека равного себе, они видели лишь неодушевлённый предмет, оружие со своими преимуществами и недостатками. Надеялись на его покорность, недальновидность, вспыльчивость. Каждый выбирал один из изъянов и превращал его в козырь, единственную характеристику.       — Я уж начал волноваться, что ты не станешь мне угрожать. Было бы скучно, — протянул Шин задорным тоном. — Попытаешься убить меня прямо здесь и по дороге перебьёшь половину клуба или всё-таки выйдем на улицу? — поинтересовался он деловито. Широ перевёл на него тяжёлый взгляд, языки пламени дрогнули, будто замерли на мгновение, чтобы вновь ожить, затрещать чуть слышно.       — Шинген Харада, сын Кенучио Харады и внук Шингена Йошиды. — Голос твёрдый и безразличный. — Сегодня я не убью тебя. — Шин выглядел слегка скучающим, совершенно в монологе незаинтересованным. — И впредь никому не позволю тебя убить. — На это он едва заметно отреагировал, задумался на пару секунд. — Но когда ты всё-таки совершишь нечто непоправимое, я приду за тобой. — Пауза на осмысление. — И ты будешь умолять всех людских богов, чтобы я был милостив. — Пламя мгновенно потухло, исчезло, будто его никогда не было.       — Вот оно что, — Шин отвёл взгляд, постучал пальцем по колену. — Что ж, я буду ждать. — И снова посмотрел лукаво, ядовито. — Это будет весело, мы от этого сраного острова и камня на камне не оставим. — Угрожающе подвинулся к краю дивана. — А пока возвращайся к своим гайдзинам, мутантский ублюдок. — Он резко встал, замер, смотря на Широ сверху вниз. Через пару молчаливых мгновений подошёл к закрытой двери. — Этот город и вся эта страна принадлежат мне. — Открыл её демонстративно, медленно. — И я тебе здесь не рад.       Широ мог бы во многом с ним поспорить, мог бы многое ему сказать, но в этом больше не было никакого смысла. Их связывало лишь эфемерно генетическое родство, для Шина являющееся пустым звуком, а для Широ последними оковами, последней обузой. Он отказался от всего, кроме этого, от всего, кроме обещания. Кенучио любил сына, даже если был к нему холоден, даже если был слишком занят, чтобы дать ему достойное воспитание, чтобы уделить ему должное внимание. Все в клане всегда держались друг за друга, всегда помогали друг другу, даже в те периоды, когда были слабыми, злобными и недостойными людьми. Шин хотел от всего откреститься, забыть, как страшный сон, сделать вид, будто добился всего сам, будто не прибрал к рукам отцовскую империю. Широ не позволит ему забыть. Ни сейчас, ни в последний день его жизни. За все годы лучше всего он усвоил, что главы клана Йошида никогда не имели свойства жить долгую и счастливую жизнь.