Миг

Это было, как минимум, странно. Изначально его способность чувствовать и переживать человеческие эмоции была создана для того, чтобы через определенный ментальный канал (основанный на связи близнецов) отправлять все его ощущения Кисараги Айне, его людскому оригиналу, на основе которого он вообще был создан. Из–за переживаний и стресса однажды Айне попытался покончить жизнь самоубийством, спрыгнув с моста в реку. К счастью, он выжил, но при этом впал в глубокую кому. Его ближайший (и единственный) родственник, Хакасе–сан(1), не мог смириться с такой участью для своего племянника (точно не помню, но, по-моему, они дядя и племянник. Если что, поправьте меня) и прибегнул к крайним мерам. Так был создан он, Миказе Ай, совершенный робот-идол, с подачи Блистательного Саотомэ, ставший последней надеждой вернуть Кисараги жизнь такой, какой она была прежде. По задумке, сильные ощущения, что должен был испытать Ай, живя в мире людей как обычный человек, могли привести к эмоциональному шоку и пробудить Айне от комы. Но Ай сотрудничать особо не желал. Или, вернее, просто не мог. Он не мог обеспечить своего оригинала потоком эмоций, так как сам не испытывал их по большей части никогда. Он ведь андроид, как никак. Для него человеческие импульсы, которые заставляли плакать или смеяться, негодовать или восхищаться, и называвшиеся эмоциями и чувствами, были непонятны. Тяжесть в груди, мурашки по коже, дрожь в коленях — он и представления о подобном не имел! До поры до времени, конечно. ХХХХХ Жизнь Ая кардинально изменилась с появлением в ней Нанами Харуки. Милая девушка и талантливый композитор, от музыки которой его искусственное сердце выплясывало джигу. Причины были не понятны ни ему, ни ей самой, в чем он лично убедился. Хотя, возможно, это не было так неожиданно. Она была честна, воспитана, образована и скромна. Имела именно те качества, которые, как он считал (по его данным, если честнее), должны быть у каждой порядочной девушки. Да, излишне неуклюжа и немного не уверена в себе, но это были поправимые и, в какой–то степени, милые минусы, против которых он ничего не имел. Он ведь уже говорил, что ее музыка прекрасна? Ну, если что, скажет еще раз. Ее композиции, которые он пел с нескрываемым удовольствием, были на очень высоком уровне. Никогда он не ощущал себя настолько удовлетворённо, как сейчас. Даже Камю, Рейджи и Ранмару не казались такими доставучими и нелогичными, как раньше. Что ж, она имела благоприятное влияние. Факт. Его перемену настроения заметил Хакасе. После тех сеансов перегрева, Ай приходил к нему в лабораторию минимум раз в две недели, терпя проверки и исследования системы. Профессор утверждал, что из–за его тяжелой работы могли возникнуть повторные перебои, которые нужно было по максимальной возможности избежать. Береженого Бог бережет. Правда, он не знал, относился ли он к юрисдикции Бога. Об этом его данные ничего не говорили. Да и он не особо верующий. Это ведь нелогично, верить в то, что не ясно: существует ли или нет. Произошло отклонение от темы. Ай этого не любил. Нужно вернуться к прежнему разговору. Он всегда честно отвечал на все вопросы Хакасе, в том числе и на те, что касались Харуки. Почему–то профессор попросил его подробно описать её, как внешне, так и внутренне. Миказе сделал это без раздумий, рассказывая о каждой мельчайшей детали златоглазого композитора трех групп. Рассказал о её невероятных глазах и волосах, нежной фигуре и даже о маленькой родинке на правой щеке; о том, что она прекрасно знала, что он не человек, а машина, и приняла его таким, какой он есть, также искренне улыбаясь ему, как и раньше; об ее таланте и терпении, понимании и смирении. Ай сам не понял, как растянул свой рассказ на полтора часа, значительно превысив свое обычное время посещения, при этом, — чёрт меня за ногу, завтра снег в колено выпадет, — несколько раз улыбаясь. Хакасе тоже улыбался, но как–то странно. Его данные определили, что подобную улыбку оценивают, как «знающую» или «понимающую». Вопрос в том, что именно знал Хакасе? И почему было необычное предчувствие, что это напрямую касается его и Харуки? Ответы он, конечно же, не получил. ХХХХХ Позже, уже в комнате, которую он делил со своими кохаями(2), когда Сё и Нацуки спали без задних лап, он обдумывал и анализировал каждое слово, что вышло у него изо рта в присутствии профессора, особенно о Харуке. «Эта женщина может завоевать мир, если захочет, и никто этого не поймет, пока не станет слишком поздно.» «Она не просто восьмой участник STARISH или дополнительный луч их семиконечной звезды. Она — их центр, что смогла объединить их. Она — важная часть не только их, но и Quartet Night тоже. Без нее все было бы не так. Она важна для нас. Важна для меня.» Сейчас, думая об этом и сравнивая с известными ему данными, он понял, что звучал так, словно был ей очарован. Или, возможно, даже влюблен. Это звучало глупо, но иррациональным или возмутительным не было, просто… ну, глупым. Как может кто–то вроде него, того, кто и представления–то о любви кроме шести самых популярных в Интернете определений не имеет? Вот это звучало иррационально. Абсолютно нелогично. Тем не менее, как он выяснил, любовь логичной никогда не была и не будет. Быть может потому он сейчас, в безбожный час утра, стоит перед её дверью с коробкой шоколадных конфет и мнется с ноги на ногу, как неуверенная школьница. Он слышал, что она любит эти конфеты. Да и все сладкое вообще. Ему нравится ее музыку, ее великолепные песни, что он действительно ценит и, неверное... правда любит. Если он даст ей конфеты, что любит она, значит ли это, что они обменяются любовью? Да, действительно, по меньшей мере, странно. Однако отступать не хотелось совсем. Быть может, именно она будет той, что раскроет ему весь смысл этих чувств, что делают всех людьми? Надежда ведь умирает последней, даже у роботов. И ведь странная, мимолетная мысль о ней лишь для него одного заставила задержать дыхание (оно ему вообще нужно?) и прижать руку к груди. Что это было такое…? — Миказе–семпай…? — он даже не понял, как дверь открылась, являя миру довольно сонную и оттого еще более милую Нанами Харуку в светло-розовой пижаме с зайчиками. — Что вы здесь делаете? В качестве оправдания он поднял одной рукой коробку конфет выше, а другой все еще держался за грудь. — Хотел дать тебе это. Согласно моим данным, ты любишь эти конфеты. — О… Х-хай(3), это так. Спасибо большое вам, Миказе–семпай, но… за что? — Если честно, сам не знаю. Хотя на 89,4% уверен, что просто за то, что ты есть. Твои песни многое открыли для меня, и за это я благодарен. — О… — она невинно моргнула и немного покраснела, явно не зная, куда себя деть. — А… А остальные 10,6%? — Попытка начать ухаживание. Возможно, мне следовало принести и цветы тоже? Ты предпочитаешь классические розы или что — то другое? — Миказе-семпай, вы здоровы? Вас что, укусил Дзингудзи–сан? — Уверен, что нет. Я просто… хочу попросить тебя кое о чем. — Что случилось? — Харука… — он на секунду замер, глядя ей в глаза. Это был его единственный шанс выполнить все предназначенное. Единственный шанс изведать теплые чувства, свойственный людям. Он не собирался его упускать. — Онегай(4), научи меня любить. Ты сможешь сделать это? ХХХХХ Тачибано Хиро, также известный как Хакасе–сан, мог лишь с замиранием сердца наблюдать, как его дорогой племянник, что вот уже три года находится в коме, медленно открывает аквамариновые глаза и несколько раз моргает, пытаясь привыкнуть к освещению. Ничто не могло остановить слез, безостановочно льющихся из глаз старика. «Ты даже не представляешь, как многих ты осчастливила (и опечалила тоже), сказав просто «Да!», Харука.»