Яма и солдат

Глаз Юрке вытащили самой обычной ложкой — дома он наворачивал мамины щи точно такой же, — зрительный нерв перерезали обеззараженными и хорошо заточенными, но простыми ножницами, не медицинскими даже, указательные пальцы отрубили не каким-нибудь искривленным кинжалом или саблей, а самым простым топором. Юрка потом не раз и не два рубил этим же топором дрова, вырезал этими же ножницами заметки из русских газет, хлебал пустой суп этой же ложкой. В этом был скрыт особенный ужас. Будничный такой, повседневный, от которого в самом начале все тело сводит, а потом... потом привыкаешь. Юрка привык и к чистой искренней ненависти, в которой его топили местные. Для них он был чужак, который пришел издалека, чтобы убивать их сыновей и отцов. В их глазах он заслужил и новые свои уродства, и жестокое обращение, и тяжелый труд. Юрка привык ко всему. Ну, почти. Младшим сыном в семье был Абдулбек. По прикидкам Юрки он вот-вот должен был стать отцом — его жену, Фатиму, прятали от «нечестивого», но пару недель назад ему удалось увидеть ее, а там уже не составило труда приметить красиво округлившийся живот, — поэтому на Абдулбека вешали не так много дел, как на остальных взрослых мужчин. Он даже на «войну с русскими» не ездил, больше за хозяйством следил. И за Юркой, как за частью этого самого хозяйства. Юрка сначала не понимал, что значил пронзительный взгляд Абдулбека, с которым тот пялился на него с самого первого дня. Он думал, что это ненависть такая, в конце концов, здесь каждый первый его ненавидел. Вот только в отличие от других мужчин в семье Абдулбек никогда его не бил — даже не замахивался, — разве что время от времени материл на своем и на русском языках. Юрка по наивной юношеской глупости благодарил его за это — вслух и про себя. Не нужно было ему улыбаться. Не нужно было благодарить. Сегодня Абдулбек был особенно не в духе. Глава семейства перед отъездом в соседний аул сказал ему что-то резкое, такое, от чего Абдулбек аж позеленел. Что-то про «харам». Юрка уже тогда, как увидел это лицо, понял, что сегодня Абдулбек снова спустится к нему в яму, когда из мужчин они останутся одни, не считая древнего старика, что лежал в лежку в главном доме. «Лучше бы просто пиздил», — с тоской подумал Юрка. На самом деле Абдулбек приходил к нему в яму не так часто, раз семь за все месяцы плена, не больше, но каждый такой визит бил Юрку лучше кулака, обмотанного цепью. Когда наверху заскрежетал замок, Юрка, не задумываясь, сразу же вскочил с места и отпрыгнул к стене. Дышать стало тяжело, перед глазами все поплыло, на языке стало кисло. Он спустился — доски приставной лестницы жалобно скрипнули и будто бы немного прогнулись под его весом, — подошел к Юрке вплотную, так близко, что между ними осталось от силы сантиметров двадцать, не больше. — На колени, — приказал он с холодным спокойствием в голосе. — Сам знаешь. По-русски Абдулбек говорил плохо, хотя Юрка все-таки подозревал, что это было напускным — отец семейства не раз хвалился, что все его сыновья закончили Чечено-Ингушский государственный университет. — Зарежешь? — неумно брякнул Юрка. Ужас обвивал его внутренности крепкой лозой. За вопрос сразу получил кулаком в рожу; из носа полилась кровь. Да, Абдулбек теперь бил его тоже, но только тогда, когда они оставались вдвоем вот так, на дне ямы. Он дал Юрке минуту, чтобы прийти в себя, а потом жестко схватил за волосы и встряхнул. — На колени. Соси. Юрка подчинился больше на автомате, потому что между ушами звенело, и мир ходил ходуном. От знакомого привкуса свело живот; если бы Абдулбеку пришла в голову мысль засунуть свой член сразу ему в горло, то Юрку точно стошнило бы. — Шире. Ему нравилось, чтобы было как можно больше звуков, влажных и похабных. Юрке ни одна девка в жизни так глубоко и активно не сосала, а тут самому пришлось… научиться. Но и такого агрессивного минета Абдулбеку теперь было мало. Он сковырнул мизинцем повязку с глаза Юрки и ткнул в черную пустоту глазницы кончиком указательного. Юрка, как понял, что именно происходит, сразу задергался, и этой реакции Абдулбеку хватило, чтобы кончить. Он придавил отчаянно трепыхающуюся жертву затылком к сырой стенке, прижал его так близко носом к волосне на лобке, насколько было возможно физически. Юрка сплюнул все, что не застряло где-то в горле, на солому. Ярость пузырилась внутри него, заливая лавой весь страх. Если бы Абдулбек не попытался всунуть палец в пустую глазницу, то Юрка, может быть, и стерпел, но теперь было в нем так много злобы, что удержать ее не удалось. — Не знаю, че у вас там, в Коране вашем, написано, — прогундел он, размазывая рукавом кровь, сопли, слюни и остатки спермы по подбородку и щекам. — Вот только я думаю, что по-вашему это называется «харам». Абдулбек замер, даже хозяйство свое в трусы не заправил. — Че? — Харам, — Юрка кивнул на уменьшающийся в размерах член, а потом ткнул пальцем в свои губы. Нужное слово подобралось само: — Грех. Абдулбек мог избить его до смерти за такую дерзость — подумать только, вещь посмела обвинить хозяина в грехе, — но тот только с минуту пялился на него, а потом неожиданно и вовсе ушел, не сказав и слова. Юрка бессильно рассмеялся ему вслед. *** Весь следующий месяц Абдулбек почти не попадался Юрке на глаза. Сначала уезжал то продавать мясо, то парочку овец и куриные яйца, потом целыми днями плотничал что-то для ребенка, а там уже и Фатима разродилась. Юрка даже из своей ямы слышал ее крики, полные такой боли, что он невольно ей посочувствовал. Посочувствовал и задался вопросом: а не проходила ли Фатима через весь унизительный ад, в который так отчаянно пытался затащить его Абдулбек? Он почему-то был почти уверен, что проходила и, должно быть, почувствовала на своей шкуре куда больше того, что выпало на долю Юрки. «Хоть в жопу меня трахнуть не пытается, и ладно», — легкомысленно подумал тогда Юрка, выкуривая последнюю дешевую сигаретку из пачки, что кто-то подсунул ему под подушку две недели назад. «Сглазил, — сказала бы мать. — Как пить дать сглазил». И была бы права. Несколько дней, пока в доме бушевали празднества, Юрку не выпускали из ямы, только кинули немного еды и воды да еще одно одеяло, от которого воняло кровью и чем-то еще, чтобы совсем не окочурился от нетипичного для этого времени года холода. На четвертый день Ваха, средний сын, наконец-то открыл замок. — Воняешь, — поморщился он, глядя на Юрку. — Пойдем, помоешься хоть. Вода в речке была холодной, почти ледяной, но Ваха дал немного мыла и относительно чистое полотенце, поэтому Юрка не жаловался. Ему самому не нравилось, что от него воняло что от твоего деревенского толчка, а отросшие волосы были настолько сальными, что превратились в уродливые сосульки. — Болеть не смей только, — сквозь зубы прошипел Ваха. — Крыса русская. Лечить не будем. Он пялился на него с откровенной ненавистью, но не так, как Абдулбек, и от этой знакомой эмоции на душе Юрки почему-то стало спокойно и легко. Ваха бросил на один из камней кипу новой одежды. Ну как новой… Ее или вот-вот хотели пустить на тряпки, или выудили из сундука, где лежали вещи деда из прошлого столетия. У рубашки была впечатляющая дыра на левом боку точно по шву. — Спасибо, — тихо произнес Юрка, не поднимая головы. — Попросишь потом нитку с иголкой, зашьешь, если дадут. — Спасибо. Одежда хотя бы не пахла кровью. Как вернулись, Юрку покормили баландой и бросили прямо в тарелку кусок пирога. Пирог был вкусный, с мясом, плевать, что холодный, лежалый и заветрившийся по бокам. После завтрака Юрку отправили на конюшню. Здесь ему нравилось работать больше всего; и лошади с детства были у него любимыми животными, и запах навоза казался не таким отталкивающим, напоминал о цирке, куда мать водила его несколько раз с братом. Лошадей осталось четыре. Когда Юрка только попал сюда, их было шесть, но семья выменяла двух гнедых жеребцов на автомат Калашникова и ружье. Четырех, впрочем, вполне себе хватало и для того, чтобы плуг тащить, и для того, чтобы поголовье овец было проще погонять. Юрка подумал, что живут эти лошади куда лучше, чем он сам. Сена сколько влезет, попоны особенные, чтобы не мерзли, вода всегда чистая, чуть ли не из ближайшего источника… Но на лошадей Юрка зла не держал, они-то ему ничего дурного не сделали, ухаживал за ними, как было велено. Когда Юрка расчесывал гриву серой в яблоках кобылки, где-то недалеко загудела-завелась машина. «Опять на войну едут», — подумал Юрка и сразу же поежился. Если все мужчины семьи ехали на войну, то… Юрка отогнал от себя непрошеные мысли. Абдулбеку незачем было его искать, незачем приходить. Наверняка он был погружен в семейные заботы и ни о каком мерзком русском пленном даже не вспоминал. С работой Юрка расправился только ближе к вечеру. Сегодня у него ушло на все куда больше времени, чем обычно, но удивляться было нечему — тяжелый физический труд после трех дней вынужденной голодовки и не такое мог сделать. Юрка позволил себе воспользоваться моментом и сделал небольшую лежанку из сена в пустующем деннике — кроме него там были разве что старые потрепанные седла, — и прилег. Он не боялся уснуть, знал, что в случае чего нана, старшая женщина в доме, пошлет за ним какого-нибудь прыткого ребенка, чтобы добудиться. Но разбудил Юрку совсем не ребенок. Абдулбек дернул его за ноги, скинул с удобной лежанки наземь. — На колени, — в привычной своей манере потребовал он. Не до конца проснувшийся Юрка не сразу понял, что происходит. Не помогало делу и то, что раньше Абдулбек никогда не требовал от него отсоса не в яме, а прямо так, при свете дня. — У тебя ребенок родился, — попытался вяло отмахнуться Юрка. Придумать отмазки получше у него не получилось. Он чуть приподнялся на руках и отполз назад. — Моя жена все еще не может дать мне того, что я хочу. Юрка поморщился. — Какой же ты все-таки… Абдулбек не дал ему договорить, схватил за плечи, развернул, ткнул в сено мордой. Юрка затрепыхался было, но получил такой пинок — или удар кулаком, уже не разобрать, — в бочину, что забыл как дышать. Он так и лежал, уткнувшись носом в еще теплое сено, и слюна из его раззявленного рта текла вниз, к земле. Юрка долго бы так лежал, пытаясь осознать, что происходило с ним, если бы не руки Абдулбека, которые вдруг начали задирать на нем рубашку. Юрка замер на секунду, пока до него не дошло, что именно сейчас попытается сделать этот урод. Сглазил. — Нет! Пусти! От удара в затылок Юрка обмяк, хотя не сдался и продолжал сквозь треск и помутнение шевелить руками-ногами, да бормотать что-то себе под нос. — Пусти… Слышь? Слыш…ишь? Юрка почувствовал его горячие лапищи на коже своих ягодиц. — Тощий. — От… отъебись, — проскулил Юрка в отчаянии. — Харам! Ха!.. Абдулбек заткнул ему рот рукой, сжав так, чтобы не мог укусить, потом с легкостью раздвинул ноги коленом и смачно харкнул в свободную ладонь. Сразу членом в жопу не полез, засунул в анус палец, покрутил там под аккомпанемент из приглушенных криков Юрки, а потом, пробурчав себе под нос что-то на своем, вставил второй палец и сплюнул еще. — Не дергайся, свинья русская. Юрка пожалел, что удар по голове его не вырубил. Абдулбек навалился на него сзади, прижался лбом куда-то чуть ниже затылка. Даже от одетого его тела исходил противный жар, от которого внутренности скручивало похлеще, чем от вкуса члена на языке. Вставить ему удалось не сразу, Юрка сжимал мышцы, старался сопротивляться из последних сил, но у него ничего не вышло. Абдулбек присунул ему до упора, да так, что их яйца столкнулись со смачным шлепком. Анус саднил и одновременно пульсировал. Юрка взвыл, поперхнулся слюной и зашелся в странном воющем кашле. Абдулбек замер, терпеливо выждал, пока Юрка успокоился и снова нормально задышал, а потом начал осторожно двигать бедрами, издавая едва слышные полувздохи. Юрка хотел сдохнуть. Он был бы не против, если бы в этот самый момент их застал отец семейства да пристрелил к херам собачьим. Из Калашникова, из ружья — не важно, главное, чтоб обоих и быстро. Лошади, встревоженные их возней, заволновались, но ни Юрка, ни тем более Абдулбек не придали этому значения. Член влажно ходил внутри Юрки, и ему казалось, что все внутренности от толчков то сжимались, вдавливались куда-то вверх, к желудку, то тянулись вслед, норовя выскочить наружу. Юрка представил, как будет выглядеть со стороны, если кишки действительно полезут на свет божий. Испугавшись собственной мысли, он снова задергался и заныл, пытаясь приглушенно мычать что-то. Абдулбеку было все равно, он продолжал размеренно насиловать Юрку, прихлопывая бледную ягодицу свободной рукой. Когда он начал ускоряться, Юрка уже сдался, обмяк, смирился. Даже попытался расслабиться, чтобы было не так больно, но поздно — расслабляться нужно было в самом начале, а сейчас… Повезет, если кишки останутся там, где должны. Абдулбек кончил молча. Его член выскользнул из растраханного припухшего ануса, оставив за собой красочный след. — Все? — прохрипел Юрка. Ему хотелось свернуться клубком и плакать, как плачет второклассница после первой двойки. Но слез не было, а сил перевернуться не осталось. — Все. — Тогда убей. Скажешь, что сбежать пытался. Скажешь... Мне похер. Что-нибудь. — Нет. — Уебок горный. — Юрка нервно хихикнул. — Сдохни сам тогда, пидорас. Иди на войну с нами, русскими свиньями, и сдохни там. Слышишь? Абдулбек цыкнул и снова схватил его за патлы, потянул наверх… Сердце Юрки на мгновение замерло, в голове мысли суетливо бросались от «Нет, только не так» к «Наконец-то» и по кругу. Но Абдулбек почему-то не перерезал ему горло умелой рукой, только перевернул на спину и снова бросил на пол, осторожно так бросил, будто побоялся, что обессилевший Юрка разобьет себе башку. — Нет. Юрка хихикнул снова. Там, где он лежал, сквозь приоткрытую створку денницы можно было рассмотреть вход в конюшню. Юрка, чтобы не пялиться на возвышающегося над ним Абдулбека и его кислую мину, спешно перевел туда взгляд. Он увидел в просвете красивые всполохи алеющего заката и бледное будто бы от испуга личико девушки. Юрка никогда не видел ее так близко, но сразу догадался. На них смотрела Фатима.