Яма и солдат

Ее тело нашли три дня спустя на берегу речки Мертвый Донец. Рыбаки сначала решили, что она была просто притомившейся купальщицей, но быстро поняли свою ошибку, когда увидели дырку от пули во лбу и красноречиво-красное пятно на размокшей от воды блузке. Карлу менты сказали, что точное время смерти определить невозможно; убийца мог пристрелить ее в день похищения и просто хранить тело в холодильнике несколько дней, а мог удерживать в плену до последнего. Знали только, что умерла она не там, куда выбросили — положили — труп, и что на теле не было следов от веревки или каких-нибудь синяков и царапин, что значило одно... Она не сопротивлялась, и теперь им оставалось только гадать, почему. Не успела? Не захотела? Юрке менты ничего не сказали, зато успели замучить своими допросами с пристрастием даже несмотря на то, что и Алимов, и Дмитрий за него поручились и помогли доказать, что после того злосчастного звонка он никуда не выходил из квартиры, физически не мог быть у речки Мертвый Донец и вообще из города не выезжал. Наверное, эти менты просто мстили ему за то, что на вопрос: — Кто мог хотеть ее смерти? — Юрка ответил сразу и твердо: — Абдулбек. Человек, который удерживал нас в плену в Чечне. Юрка даже больше не беспокоился о том, совпадало ли это с той ложью, которую он рассказывал пять лет назад, или не особо. О, менты ненавидели имя Абдулбека. Юрка почувствовал это по мгновенно изменившейся атмосфере: воздух в допросной будто бы стал тяжелее, лица ментов побелели, напоминая не мрамор Микеланджело, а так, простой белый гранит. Это, конечно, все еще могло быть простым совпадением, подумаешь, мало ли было Абдулбеков у полиции на счету, но Юрка знал, что имя на самом деле довольно редкое, чуял, что ошибки быть не могло. Когда он сказал: «Абдулбек», и менты, и сам Юрка подумали об одном и том же человеке. И тем не менее никакого продолжения его версия не заимела, а через неделю вялого расследования и ленивого поиска улик дело и вовсе отложили в сторону, закопали среди груды точно таких же дел. Тело Фатимы выдали Карлу как законному супругу. Карл выбрал для нее раскаленную печь ростовского крематория. Хорошую печь, английскую, пусть и мало популярную у местных, которые все цеплялись за традиции предков и предпочитали хоронить своих мертвецов в сырой земле нетронутыми. Ну, почти, бальзамирование не в счет. В ночь перед сожжением Карл позвонил ему на домашний телефон — Юрка решил не задумываться о том, откуда он его достал, — и пьяно попросил прийти на прощание. — Ты сам-то... хочешь меня там видеть?.. — непрошенные слова как-то сами слетели с языка. — Я — не важно. Фатима хотела бы. Ты ей... как брат. На... — Карл коротко пробубнил что-то на языке, который Юрка не знал. Зазвенело стекло, как если бы кто-то ударил стаканом о бутылку. — Наз-ван-ный. Юрка мог отказаться, молча сбежать, но это было бы бесчестно по отношению не к Карлу, но к Фатиме. Он был ей должен. — Я приду. Когда Юрка повесил трубку, то вспомнил, что у него не было черного костюма. Наверное, он мог бы позвонить Алимову или даже Дмитрию, чтобы попытать счастья и взять «напрокат», но не хватило духа и совести; ему и так пришлось много чего у них взять — временно или навсегда. И потом, пришлось бы объяснять, куда он уедет и на сколько; не хватало еще, чтобы кто-то из них вызвался ему в телохранители. Поэтому утром на стуле его ждал собственный темно-синий костюм с дыркой в кармане, о которой знал только он один. Юрка накрахмалил и выгладил белую рубашку, завязал черный галстук от незнакомой немецкой фирмы, тот самый, который Фатима прислала в качестве подарка на Новый год пару лет назад. Он зачесал волосы назад и долго рассматривал себя в зеркале, как будто мертвой Фатиме и горюющему Карлу не будет плевать на то, как он выглядит. Из зеркала на него смотрел испуганный и бледный мужчина. Костюм сидел плохо, щеки стали некрасиво впалыми — Юрка против воли сбросил несколько килограмм за последние две недели, но заметил это только теперь. В волосах он разглядел седину, но не мог вспомнить, всегда ли она там была или нет. Юрка плохо помнил и дорогу до крематория, по-настоящему он очнулся только в зале прощаний прямо перед светлым лакированным гробом. Гроб пытливо смотрел на него, проверял на прочность своим холодным блеском. Белый кафель стен и десятки искусственных растений с незажженными свечами в уродливых металлических канделябрах замерли в равнодушном ожидании развязки. Карл смотрел на него с плохо сдерживаемой яростью. — Юрий, — он кивнул. — Спасибо, что пришел. — Здравствуй, — Юрка кивнул в ответ. — Больше никто не придет?.. Карл поджал губы, но собрался и бросил короткое: — Нет. Юрка снова закивал, бездумно, как болванчик. Наверное, все друзья Фатимы были слишком далеко, а здесь, в Ростове, она или ни с кем так и не успела задружиться, либо попросту не захотела. Он положил свой жалкий букет с полевыми цветами у вазы с роскошными красными розами и, краем глаза наблюдая за Карлом, подошел к гробу поближе. Ее рот был слегка приоткрыт, волосы казались еще темнее из-за общей бледности лица, которую не смогли полностью скрыть макияжем. Лоб — дыру во лбу, мысленно поправил себя Юрка, — закрывала черная лента. Им хотя бы хватило догадливости не украшать ее христианской символикой. Юрка подавил в себе убогое желание дотронуться до ее лица, потянуть вверх ленту, чтобы посмотреть в лицо своему кошмару по-настоящему, а не вот так. Но он смог только впиться пальцами в белоснежные рюши, которыми обили гроб изнутри, чтобы скрыть плохо отделанные стенки. Юрка посмотрел на Фатиму и почувствовал новую волну паники и ужаса, не такую, как в подвале, но все же ощутимую, давящую. Фатима уже никогда на него не взглянет. Никогда не заговорит с ним. Навсегда исчез единственный человек, который смог пережить Абдулбека вместе с ним, единственный человек, который мог его по-настоящему понять. Не Алимов, не Настя, не мама, не брат — только Фатима. Оглушенный этим осознанием Юрка сам подписал себе приговор и пробормотал, обращаясь к той, кого здесь больше не было, кто никогда не вернется: — Прости меня... Это я во всем виноват. Он перестал следить за Карлом, и очень зря. Удар в челюсть был крепким, но недостаточно сильным, чтобы свалить с ног. Потом Карл резко, не размениваясь на паузы, схватил Юрку за отвороты пиджака, затряс, что-то заорал на ломаном русском и рваном немецком, наградил еще парой слабых оплеух, от которых все равно мгновенно зазвенело в ушах. Юрка не сопротивлялся, потому что решил, будто заслужил все это от первой и до самой последней минуты. Он был бы даже не против, если бы Карл избил его до смерти прямо здесь, в стерильном и уже мертвом зале для прощаний, залив его гнилой кровью белый кафель, белоснежные рюши и бледное лицо Фатимы, но за дверью уже шумели встревоженные сотрудники. Юрка не хотел, чтобы из-за него у Карла были проблемы, поэтому мягко перехватил его руки и быстро-быстро зашептал: — Битте... Битте, Карл. Пожалуйста, битте. — Его не особенно заботило, как это выглядело со стороны. Осталось только придумать нужную фразу, нужный толчок, чтобы Карл… — Только не у ее тела. Пожалуйста. Битте. Из носа текла кровь, он уже чувствовал ее вкус на языке. — Пошел ты, — тоскливо огрызнулся Карл, но все же отпустил его. Кажется, сработало. Юрка успел закрыть разбитое лицо за старым клетчатым носовым платком и спешно объяснил влетевшим в комнату сотрудникам, что они с Карлом просто очень распереживались, по-мужски, «вместо бабских слез». Ему едва ли поверили, но удерживать или переспрашивать не стали, и Юрка как мог быстро сбежал. Он мог бы остаться, рассказать Карлу все, что разрасталось терниями в его сердце, но не стал. Кричать: «Я тоже ее потерял!» в лицо вдовцу было бы по меньшей мере странно, и даже не потому, что в Россию Фатима вернулась из-за Юрки. Дорога домой была как никогда тоскливой, изнурительно долгой, но именно ее, по иронии судьбы, Юрка запомнил до мельчайших деталей. Душный запах сладких духов в автобусе, кондуктор ругалась с какой-то старушкой, чуть не влез в липкое шоколадное пятно, что когда-то было мороженым. Люди вокруг. Живые. Никогда раньше Юрка не думал о них так. Ну люди и люди, а теперь… Уже у дома он надолго застрял у входа в маленький круглосуточный магазинчик, где продавали нечеловеческое количество выпивки, кое-что из закусок и сигареты. Еще недавно он был здесь постоянным покупателем, которого знали все продавщицы без исключения. Целый год он не заходил сюда даже за сигаретами. Боль в стремительно распухающем носу уже отдавала в левый глаз и чуть выше, так что на самом деле стоило зайти не в продуктовый, а в аптеку, прикупить там какую-нибудь Но-шпу и поспать пару часов, но гнойный разум напомнил, что забытье от алкоголя всегда было слаще, потому что за ним приходила только тупая боль. В тупой боли тяжело думать о чем-то, кроме нее. Самым разумным поступком было бы сейчас вернуться домой и набрать Алимова, потому что так близко к срыву он еще не подходил, но Юрка не мог заставить себя сдвинуться с места и сделать то, что было бы самым разумным поступком. — Юра, — четко услышал он. По всему телу прошла дрожь, мгновенно сковала оковами ужаса. — Ты мертв, — прошептал Юрка. — Ты мертв, мертв, мертв… Он повторил свой наговор без малого раз сорок, будто от повторения смог бы, наконец, поверить в эту брехню, и только тогда смог заставить себя обернуться. На полупустой улице не было никого, кто хотя бы отдаленно был похож на Абдулбека. Юрка повернулся обратно, схватился трясущейся ладонью за перила и поднялся по трем щербатым ступенькам; в круглосуточном магазинчике его поприветствовали улыбка румяной продавщицы и перезвон колокольчика, свисавшего над дверью. В тот день он купил себе бутылку дорогой шведской водки, чтобы забыть все от самой первой до самой последней секунды. *** Юрка залпом допил то, что осталось в бутылке, и зло бросил ее в забитый доверху мусорный контейнер. Бутылка жалобно звякнула, скатилась по уже подванивающей горе и упала куда-то вбок, зарылась в снег. Сейчас вовсю шла подготовка к Новому году, поэтому на улице никого не было, даже местные бродячие псы куда-то сбежали, может быть, на стройку по соседству — сердобольные строители наверняка сделали дворнягам маленький пир по велению души. А, может, их просто всех переловили и «утилизировали», как не раз и не два грозился сделать мэр. Кто знает? Когда он возвращался к излюбленной лавочке у подъезда, ветер вдруг ткнул его под ребра, и Юрка покачнулся, заскользил на чертовом и трижды проклятом льду. — Блядь! — вскрикнул он и рухнул прямиком в сугроб. С головы слетела кепка; игривый ветер, злорадно и по-залихватски насвистывая, сразу подхватил ее и утащил куда-то в темноту, на прощанье немного припорошив Юрку снегом. Холод сразу вцепился в него, снегом пробрался за шиворот, в обувь, за полы слишком легкого для зимы пальто. Всюду защипало, а в боку вдобавок неприятно закололо. Наверное, отзывалась печень, крайне недовольная тем, во что ее хозяин превратил себя за последние годы. Юрка выдохнул и сдался, откинул голову в обманчивую мягкость сугроба, позволил себе утонуть там по самые уши. Он все просрал, что можно было просрать. Сначала разругался вдрызг с Алимовым — специально, грязно и очень жестоко. Юрка до сих пор помнил, как жгли ему язык злые слова, которыми он его тогда наградил в полупьяном угаре. «Ебаный пидор». «Ты такой же больной извращенец, как Абдулбек». «Я вас всех ненавижу». И это из самого мягкого. Юрка на самом деле тщательно готовился к этой речи, сделал все возможное, чтобы вызвать у Алимова презрение и ненависть, чтобы вызвать у него желание прервать всякое общение. Юрка, правда, до последнего тайно надеялся, что Алимов его простит, но тот так никогда и не перезвонил. Потом Юрка уволился с работы и уехал домой, к матери и брату. Он спал на раскладушке в маленькой комнате без окон, которая раньше служила чуланом, и продолжал пить. С заработком на старо-новом месте дела обстояли паршиво. Все, что мог позволить себе Юрка — это случайные подработки грузчиком или на стройке, да и там начинающий запойный алкоголик был мало кому интересен. Денег на бухло у него хватало ровно до тех пор, пока он успешно не «проел» все свои запасы, которые сделал пока работал в газете. Юрка попытался начать приторговывать на книжном рынке старыми вещами. В дело шло все: древняя гитара, какие-то кассеты, одежда, старые книги брата. Продавалось плохо, но какие-то деревянные в карман капали. А потом Серега узнал, что Юрка без спроса продавал за бутылку то, что никогда ему принадлежало, и они крепко поругались, дело едва не дошло до настоящей драки. Ругань вообще стала частым гостем в их доме. Первое время мать и Серега его не трогали, потому что видели, каким он вернулся домой, и наверняка думали, что расцветающий алкоголизм со временем завянет сам собой, ведь «время лечит», но потом, когда начались мелкие кражи, а запои стали измеряться не днями, а неделями, их терпение иссякло. Именно из-за этой ругани Юрка и ушел из дома вечером тридцать первого декабря. Он не хотел портить им этот праздник так, как испортил последние штук пять точно — предыдущий Новый год, день рождения матери, восьмое марта, день рождения Сереги, свой собственный… хотя Юрка уже сомневался, что хоть для кого-то его день рождения мог еще быть праздником. — Какое же я говно, — выдохнул Юрка. Перед глазами все плыло. И еще был Абдулбек. Лица с легкостью стирались из памяти Юрки: Настя, коллеги и приятели, да даже Алимов и Фатима уже стали только отзвуками прошлого, просто образами в бесконечных кошмарах, от которых он давно перестал просыпаться с криком и в холодном поту. Один только Абдулбек всегда был с ним. В его памяти, в его снах, в его галлюцинациях. Где-то недалеко зашумел двигатель машины, но Юрка не обратил внимания. Первое время Юрка вел тетрадь, где на особой странице после каждой ночи отмечал, снилось ли ему как Абдулбек его насилует или как пытает. За полгода набралось шестьдесят восемь и сорок две галочки соответственно. Юрка перестал считать сразу после того, как понял, что галочек набралась добрая сотня, потому что это значило только одно: алкоголь ему не помогает, а ему нравилось обманывать себя, что только водка и пиво держат его на плаву в море безумия. Хлопнула дверь невидимого авто, захрустел снег под чьими-то ботинками. Юрка не придал этому значения, утопая в сугробе и знакомой смеси из ненависти и жалости к себе. В последнем сне Абдулбек топором отрубил Юрке руки и ноги, чтобы он никогда не смог сбежать. В последней галлюцинации Абдулбек сказал, что хотел бы сломать его и забрать себе навсегда, чтобы заботиться о податливом и на все согласном теле до конца его дней. Шаги затихли. Человек остановился. — Юра, — позвал он. Абдулбек. Юрка не почувствовал страха. Он вообще мало что чувствовал уже несколько месяцев, но отчаянно отказывался себе в этом признаваться. — А, это ты, — ответил он, не поднимая головы. — Я так и знал. — Ты ждал меня? — Нет, — соврал Юрка. Как будто не из-за безумного коктейля из бесконечной паранойи вместе с чувством вины он полез искать успокоение на дне бутылки. — Я надеялся, что ты сдох. Я все еще думаю, что ты сдох. — Если бы я правда умер, разве стал бы мой призрак выглядеть вот так? Юрка нехотя приподнялся на локтях. В третье свое явление, если это не было сном или видением, Абдулбек ничем не напоминал себя в первые два. Костюм-тройка — возможно, безбожно дорогой, — выглядывал из-под модного пальто. В темных волосах Абдулбека уже начала царствовать седина, хотя он был едва ли старше тридцати. Вместо бороды или гладковыбритого лица — усталая небритость и только. Под его глазами темнели синяки, а на коже уже можно было кое-где разглядеть морщины. — Вряд ли. — У меня теперь много денег, — Абдулбек кивком показал на свой блестящий мерин, который торчал как заноза в заднице среди заснеженной грязи и жалкого вороха советских и российских легковушек. — И что? Хвастаться приехал? Или свататься? Абдулбек хмыкнул. — Будто ты еще не понял. Юрка обернулся, высматривая свою пятиэтажку где-то на горизонте. Мама сейчас вовсю нарезала салаты, а брат с его девушкой делали вид, что помогали, но при любой возможности обжимались в темных уголках их квартиры. И все они наверняка были рады, что бесполезный пьяница куда-то исчез. Они не будут горевать, а больше никого не осталось. — Я тебе что, и таким нужен? — пробормотал Юрка раньше, чем успел подумать эту мысль. — Ты мне нужен любым. Юрка подумал, что замерзнуть насмерть в сугробе было бы лучше, чем отправиться с Абдулбеком в третью — и последнюю — версию ямы. Впрочем, кто знает, может он и правда сейчас замерзал насмерть в сугробе, а Абдулбек ему просто мерещился?.. Юрка кисло ухмыльнулся. Эта кощунственная мысль показалась ему приятной. — А если я не пойду? Опять будешь угрожать? — А надо? Абдулбек сделал шаг вперед, коснулся носком ботинка лодыжки Юрки. Ничего даже не екнуло. Юрка нервно рассмеялся, потому что подумал о том, как был неправ Абдулбек из последней галлюцинации. Его уже не надо ломать: все, что можно было, он доломал за последние годы сам. — Тогда забирай. Если я тебе так нужен — забирай. А еще водки хорошей дашь, то, глядишь, я тебе сам дам, в пьяном-то угаре. Абдулбек ничего не ответил. Он молча помог ему подняться; его прикосновения, даже такие невинные, пробудили было в Юрке все, что он топил в водке последние два с половиной года, но потом неожиданно угасли. «Я его заслужил», — вспыхнула новая злая мысль, в которую он мгновенно поверил. Юрка почувствовал резкую боль в шее. Абдулбек влажно и будто извиняясь поцеловал место укола и на несколько долгих секунд прижался к нему всем телом, будто хотел поглотить. — Дорога будет долгой, — пробормотал Абдулбек ему на ухо. — Тебе лучше поспать. Юрка не стал спрашивать, насколько безопасно мешать снотворное с алкоголем, и позволил Абдулбеку утянуть себя к машине. Он не стал оборачиваться, потому что боялся увидеть свой собственный труп в сугробе.