Выбор без сожалений

      Pov Леви       Невыносимая.       Чёрт, я даже не знаю, почему считаю её такой. Причин достаточно, но всё как будто бы не то. Просто так, может?       Кирштайн похожа на маленький ураган, своим поведением выбивающий из колеи всех окружающих. Светлая, как первые лучи солнца, она дарила радость и веселье. Даже если у неё хреновое настроение, она отшучивалась и старалась не портить его другим, а сарказм бесконтрольно вырывался из её уст, словно что-то обыденное. И правда, для всех это стало действительно обычным явлением. Казалось бы, хорошая молодая девчонка с милым личиком и чувством юмора, как ни посмотри — мечта любого мужчины.       Только вот когда что-то сильно злило её, она тихо бормотала под нос ругательства, да такие, что услышь их кадеты, удар бы хватил. И где она такого нахваталась, думал я, пока однажды в одну из ночей, когда она уже по привычке приходила ко мне помогать с документами, не обмолвилась, что в детстве отец частенько брал её с собой патрулировать. А там, как известно, солдаты за лексиконом следить будут в последнюю очередь. А ещё Кирштайн вечно заламывала пальцы. И это чертовски раздражало. Когда я, не вытерпев, сказал ей прекратить хрустеть конечностями, эта дура начала заламывать их ещё больше, с особым усердием и рвением. Тогда я понял, что она ещё и вредина. Про субординацию и речи быть не может, в её понятиях это просто какой-то термин, который можно игнорировать и всё будет пучком.       Мечта любого мужчины, думал я, а потом серьёзно засомневался в своих же словах. Женские руки зачастую бывают нежными и гладкими, у неё же всё было наоборот. Кожа на пальцах огрубела от частых подтягиваний и рукоятей от УПМ, даже пара шрамов от лезвий появились после того, как она вылезла из желудка того Аномального на первой вылазке. О занозах после тренировок на деревянных ножах вообще молчу.       Выходит, она не идеальна. Не мечта любого мужчины. Но, как бы я не отнекивался, врать самому себе глупо.       Она идеальна для меня.       Храбрости ей не занимать. До этого я считал Петру самой смелой девушкой, которую знаю, но, когда увидел Жаклин, понял, что в Ралл нет даже десятой доли той храбрости, которая есть в Кирштайн. Её как будто не волнует то, что её может сожрать титан, она бросается в бой так бесстрашно, что в такие моменты в её глазах я вижу отголоски взгляда Эрвина. С такими глазами смотрит человек, который не пожалеет ни капли себя ради свободы.       Но я не сразу заметил этот взгляд. Впервые, когда увидел её у Стены во время нападения на Трост, подумал, что это какая-то рядовая Гарнизона из-за куртки с эмблемой с розами. Лицо, правда, детское совсем, но я не обратил на это должного внимания, считая, что девчонка сделала правильный выбор, вступив в Гарнизон. До Военной Полиции, видать, не дотянула, оно и видно было, хилая такая и мелкая, а в Разведку ей путь заказан. Так думал я, и как же чертовски ошибся. Я почти сразу забыл об этой встрече, запомнились лишь её светло-карие глаза, похожие на карамель. В них мелькнуло удивление, и... узнавание? Честно сказать, при её взгляде у меня что-то всколыхнулось в сознании, но я сразу отмел любые мысли по этому поводу куда подальше, тогда дел было невпроворот, голову ерундой забивать времени не было. А её реакцию я смахнул на то, что она узнала во мне капрала Леви. Сильнейший Воин Человечества, так меня народ называет. И знает много кто. Она не исключение.       Вторая наша встреча была уже в больнице. Эрвину с Пиксисом нужно было посетить бывшего Командора, который сейчас был главным инструктором в Кадетском Училище. Я пошёл с ними, потому что считал своей прямой обязанностью знать всё, что произошло в этом городишке, пока мы были на вылазке. Эрвин не был против, Пиксису же было всё равно. Всю дорогу он рассказывал о произошедших событиях, мы же внимательно слушали. Когда пришли к палате Шадиса, Командор умолк, удивлённо разглядывая девчонку, что перевязывала рёбра своего пациента. И весьма хорошо, между прочим, сразу было видно, что она не профан в медицине. Я поднял взгляд на неё, и на секунду удивился, узнавая в ней ту самую девчонку у Стены. Так она воин или медик?       — Я думал, что тебя съели, — Пиксис был каким-то довольным, и даже радостным, что ли.       — Ну извините, что не оправдала ваши ожидания.       За долю секунды я сделал вывод, что либо эта девчонка невероятная грубиянка, либо приближённая к Пиксису. Да кто в здравом уме будет отвечать так своему Командору? Мои мысли подтвердил Шадис. А вот в глазах Эрвина заплясали его демоны. О, я знаю этот взгляд.       — Жаклин Кирштайн, выпускница 104-го кадетского корпуса, — голос твёрдый, даже в стойку встала. А вот её слова меня вообще выбили из колеи. Кадет? Почему тогда она ходила в форменной одежде Гарнизона?       Следующие слова Пиксиса казались абсурдными. Неужели он перепил? Готов был согласиться со своей догадкой, но Шадис как-то подозрительно не перечил его словам. А Шадис врать будет, разве что в следующей жизни. Стало быть, это правда? Мелкая девчонка сразила громадного Аномального в одиночку, так ещё и забралась на Стену, таща своего инструктора на себе? И после этого всего ещё и пошла на следующую операцию? Ушам своим не верю.       Больше всего меня поразило то, что собиралась она в разведку. И что она там потеряла? Погеройствовать захотелось? Похоже, она действительно не в своём уме.       И действительно, эта идиотка пошла в Разведкорпус. Стояла среди дрожащих от страха кадетов, а в глазах было лишь беспокойство. Она то и дело бросала взгляды на высокого светловолосого парня недалеко от неё. Парень?       Присмотревшись к пацану, отметил некую схожесть в цвете глаз и волос. Скорее всего, брат. О нём Шадис говорил в больнице. Теперь понятно, откуда беспокойство. Помню, как чертыхнулся от своих же мыслей. И какого хрена меня волнуют какие-то кадеты? Но я быстро успокоил себя тем, что эти ребята пошли в разведку, а значит, волнение оправдано. Но какой чёрт потянул меня на разговоры с новоиспечённой разведчицей, понятия не имею.       — Эй, Жак, ты чего застряла?       Жак.       Что-то до боли знакомое. Казалось, будто это какое-то старое воспоминание, но оно было таким далёким, что я никак не мог ничего вспомнить. Словно что-то плохое произошло тогда, и мой мозг автоматически заблокировал эти воспоминания. В штаб я пошёл со смешанными чувствами, так ещё и старый шрам на животе неожиданно заныл.       Знал бы я, на что подписался, когда застал её на кухне, обходил бы столовую десятиметровой дугой. Смешно, я тоже не верю в это, на меня совсем непохоже. По крайней мере, мы впервые оказались наедине. Девчонка сидела, сгорбившись над кучей бумажек, с чашкой чая, которая оставляла кляксы на её же каракулях. Чуть поморщился, но решил не говорить ничего по этому поводу, сделав замечание об отбое.       — Чаёк пришли похлебать?       На следующий день эта языкастая девчонка отмывала ванные всего штаба. Я чувствовал такое удовлетворение, когда наблюдал за тем, как она рьяно драила унитазы, что проходящие верно думали, что я садист какой-то. И не скажу, что они неправы. Проверил её уборку, с лёгким удивлением отмечая, что Кирштайн недурно убирается, чего не скажешь о её братце. Тот вместо уборки конюшни замызгал её всю лошадиным дерьмом. Идиот. В итоге, решил отпустить девчонку, напоследок сказав, чтобы о посиделках в столовой даже не задумывалась. Она как-то странно угукнула, и я еле сдержал себя, чтобы не влепить ей наряд за несоблюдение субординации. Со спокойной душой пошёл заниматься своими делами, вечером как обычно сел за документы, через какое-то время в горле пересохло и я спустился на кухню, сразу же заподозрив что-то неладное. И как знал ведь. Эта идиотка сидела на том же месте, преспокойно попивая чай и изучая свои записи. Я даже улыбнулся от такой наглости. Неужто наказание никак не поубавило её пыл?       Позже я услышал рассказы об увлекательных кадетских буднях Кирштайн, поведанные ею же. Понял, сколько Шадис от неё натерпелся, и натерплюсь я. Надеюсь, хоть не полысею. Быть настолько упёртой — это я даже не знаю. Раздумывая над тем, что же делать с этой девчонкой, я пошёл к себе, прихватив чаю. У Кирштайн есть небольшие проблемы со сном ещё с детства, это понятно. Но то, чем она занимается, когда убивает свою энергию — вот это непорядок. Бумажки, которые она рассматривает — это записи из Кадетского Корпуса, я уверен, что она их уже наизусть выучила. Решение проблемы пришло внезапно, как раз за заполнением одной из многочисленных бумаг. Я решил облегчить свою работу, используя трудовую силу в виде Кирштайн, но и для неё это было бы полезно, раз ей нечем руки занять. Она не кажется глупой, так что разобраться в бумажках ей не должно составить труда, да и её капитан не должен быть против. Закариас свои документы заполняет на пару с Нанабой, закрывшись у себя в кабинете. Только дурак не понял бы, что отношения у них там далеко не деловые ведутся.       На удивление, Кирштайн согласилась, приходила почти каждый день. Я тогда очень поразился её уму и сноровке, девчонка буквально схватывала всё на лету, ни разу не запорола бумаги, заполняла всё чётко и правильно. Надо же, какая находка, и досталась она мне. Эрвин в первые же дни пронюхал что-то неладное, замечая другой почерк на отчётах, более витиеватый. Ничего не стал скрывать, сказав лишь то, что мелкая по ночам нашу столовую приватизирует, превратив её в свой личный кабинет, и вот так я нашёл ей, так сказать, подработку. Смит хмыкнул, смерил меня каким-то подозрительным взглядом, странно ухмыльнулся, но ничего более не сказал. Ну и хрен с ним.       Так и проходили дни и недели, пока нам не объявили дату следующей вылазки. В течении трёх относительно спокойных месяцев я работал с документами вместе с Кирштайн, и, честно сказать, привык к её присутствию рядом. В мою комнату она заходила как к себе домой, иногда пиная дверь ногой, за что потом получала подзатыльники. И плевать мне, что руки её заняты чаем. По мере заполнения документов мы изредка перебрасывались фразами, как и по делу, так и о личной жизни. Чаще всего говорила она, видимо, поняв, что от меня шибко много информации и не вытащить. Я всё ещё не доверял ей. Пока.       Пока она не пожертвовала собой ради меня. Буквально. Я не помнил большую часть того, что происходило тогда на поляне, перед лицом стояли остекленевшие глаза ребят из моего отряда. Эрд, Гюнтер, Петра, Оруо… я не мог поверить, что лишился всех разом. У нас были довольно хорошие отношения, я бы сказал, даже тёплые, они столько лет были в моём отряде. Столько вылазок вместе пережили, их косяки и не сосчитать вообще. Я посчитал, что виновен в их смерти, что зря отдал приказ. Впервые за много лет я пожалел о своём выборе.       Но Кирштайн спасла меня тогда. Я всё ещё не пришёл в себя, и чересчур медленно и задумчиво менял лезвия, а мой слух даже не уловил звука приближающейся опасности. Я ощутил толчок, а в следующую секунду, когда я уже очнулся, Аномальный убегал глубоко в лес. Как там говорят, есть вещи, которые начинаешь ценить, только когда потеряешь? Вот тогда я понял, что Жаклин была дорога мне.       Какое же облегчение я почувствовал, когда увидел её тогда. Действительно дурная девчонка, вылезла из самого желудка титана, и тут же начала кромсать их. Я плюнул на хмурый взгляд Эрвина и резко развернулся, поставив себе целью спасти эту взбалмошную особу. В голове набатом била лишь одна мысль: жива.       Поддержка. Не жалость, не сострадание, а именно поддержка. Единственный человек помимо Изабель и Фарлана, который по-настоящему мог дать мне её — это Жаклин. Её присутствие и пара искренних, а самое главное, таких нужных фраз, и этого хватило, чтобы я осознал всё. Чтобы вспомнил свои цели, свои мотивы. Чтобы понял, что действительно сделал выбор и не буду сожалеть об этом.       С Жаклин уютно и спокойно. Её вечные шутки разбавляют серые будни, а тёплые ладони греют будто не тело, а душу. Если она у меня есть, конечно. Мне хочется её присутствия, слушать эту бессвязную болтовню, дерзкие фразы, которые от непривычки порой выбивают из колеи. Её логика — это просто нечто. До сих пор помню, как она поделилась своими догадками в замке перед поимкой титанши. Из всех ребят, она, наверное, единственная ровня Армину по части мозгов.       Я не знаю, когда что-то пошло не так, просто в какой-то момент я позволил себе слабость. Держал её ближе к себе, касался её, обнимал, целовал. Забылся и отказался думать о последствиях. Эрвин тогда мне напомнил о них.       — Что у тебя с Жаклин? — серьёзный голос разразился в столовой замка, как только Кирштайн исчезла наверху.       — Какое отношение это имеет к делу? — я посмотрел на блондина, подмечая в его взгляде что-то новое. Осуждение?       — Леви, я не только твой Командор, — Эрвин сложил руки в замок, не сводя с меня взгляда. — Я и твой друг. И как друг, позволь дать тебе совет: не стоит обнадёживать любимого человека. Ты солдат, который может не вернуться с войны.       Я нахмурился, пытаясь понять смысл его слов. Не стоит обнадёживать любимого человека. Это он Кирштайн так назвал? Хотелось сказать, что она не мой любимый человек, хотя сердце упорно твердило обратное, и кого я вообще обманываю.       Ты солдат, который может не вернуться с войны.       — Не обрекай Жаклин на такую судьбу, Леви, — глаза Смита будто застелила пелена грусти, он выразительно посмотрел на меня. — По своему опыту говорю, что это не стоит счастья твоей любимой. Вы можете погубить друг друга.       Я впал в глубокие раздумья. Аппетит пропал совершенно, и, еле вытерпев основную часть нашей дискуссии, покинул столовую. Понимал, что Эрвин в какой-то мере прав. Любви не место на войне. Я — человек, который ради своей цели готов броситься в пропасть, и, боюсь, Кирштайн последует за мной. Это неправильно. Такого не должно случиться.       С такими мыслями и убеждениями я отталкивал от себя самого любимого человека в этом мире. Говорил гадости так быстро, что мозг даже не успевал прокручивать их смысл. Просто так надо. Необходимо.       Такого не должно случиться.       Боль. Я причинял ей ужасную боль. Смотрел в её глаза, которые доверху были наполнены ею, и продолжал говорить обидные слова. Смотрел, как она неверующе отшатывается, словно я дал ей пощечину. В первый раз, когда я сказал ей те плохие слова ещё в Стохессе, она скорее на автомате отдала мне своё оборудование. Мне нужен был УПМ, а она была первой, которую я застал. Плохое предчувствие пересилило чувство вины, я убедил себя, что поступаю правильно, и бросился в бойню. Повредив ногу ещё больше. Ничего, заслужил.       Заслужил.       Так сказала она, когда я вновь причинил ей боль. Назвал её шлюхой. Это, скорее, самое последнее, что она из себя представляет, но когда я увидел, как она обжимается с этим гарнизоновским псом… не знаю, что на меня нашло. Хотелось рвать и метать. Я чувствовал несправедливость и горечь от того, что подобного счастья мне не испытать. Понимал, что мои мысли эгоистичны. Этот белобрысый подонок может обзавестись семьёй, каждый день обнимать любимую жену, наслаждаться жизнью. А я выбрал судьбу, где о наслаждении жизнью можно только мечтать. Путь, окроплённый кровью титанов и погибших товарищей. Бороться до конца жизни. Таково моё пророчество.       Но я не жалею.       Стоит признать, удар правой у Кирштайн довольно сносный, я сразу почувствовал вкус крови на языке. Даже губу разбила. Но она была права, я действительно заслужил это. Сам хреново себя чувствовал после всех сказанных гадостей, но упорно вдалбливал себе в голову, что так надо. Нужно оттолкнуть её, пока всё не зашло слишком далеко.       Меня поражала её сила духа и непокорность. Красные глаза — это первое, что я заметил, когда Кирштайн зашла в кабинет Командора. С нашей последней встречи несколько часов назад она выглядела, кажется, и того хуже, но свежая форма и непривычно твёрдый взгляд доказывал, что она всё ещё в строю и сдавать позиции не намерена. И когда она успела так повзрослеть? От той девчонки, которая пришла в Разведкорпус три месяца назад, остались лишь отголоски. Да, несомненно, она всё так же шутила и веселилась, но ситуации начала воспринимать более серьёзно. Я бы удивился, если бы это было не так, всё-таки, пережить вылазку, в которой тебя съели, чуть не убив, так ещё и предательство друзей… и меня.       Я предал её, отвернувшись, когда она больше всего нуждалась в поддержке. Она дала мне её, когда это было нужно, а я лишь наблюдал за её мучениями. Тогда, когда я осознал это, выйдя за порог кабинета Эрвина, мне хотелось оказаться в пасти титана. Хотелось, чтобы меня уже убили наконец за то, что я сделал. За то, как поступил с Жаклин.       Жак…       Она улыбнулась мне тогда, перед вылазкой. Сначала я не понял причины такого порыва, но присмотревшись, разглядел в её карамельных глазах смирение и… принятие?       Чёрт. От того, что она поняла меня и мои чувства, сердце бешено стучало, мне стало ещё хреновее. Мне так не хотелось отпускать её на вылазку, я еле сдерживался, чтобы буквально не стащить её с лошади и оставить тут, в безопасности. От одной мысли, что она может там погибнуть, всё моё нутро леденело. Но против приказов не попрёшь.       Я испытал безумное облегчение, когда среди вернувшихся солдат разглядел целую и невредимую русоволосую макушку, которая, убедившись, что остатки её отряда осмотрели и отправили на лечение, поскакала отчитываться Командору Гарнизона. Я, не медля, ринулся следом, решив узнать обо всём произошедшем у первоисточника. Эрвин отрубился только тогда, когда самолично убедился в том, что выжившие разведчики были в безопасности. Жаклин, видимо, решила не отставать от своего Командора. Еле поймал, когда она чуть не шмякнулась об командорский пол.       А из неё вышел хороший капитан. Все солдаты, даже те, что постарше, отзывались о Кирштайн хорошо, отмечая, что девчонка отдавала разумные команды, да и взгляд у неё был такой решительный, что им самим хотелось следовать за ней. Надо же, не ожидал, что капитанство откроет её с другой стороны. Как раз это я обсуждал с Эрвином, когда мимо его палаты с криками «Она очнулась!» пробежал тот самый белобрысый парень, с которым она так тепло обнималась. Тот караулил её все три дня на пару с младшим Кирштайном, и раздражал своим присутствием. Благо днём я был занят делами, но приходил к ней ночью. Тихо сидел, безмолвно охраняя её сон. Наблюдал, как её грудь тихо вздымается, как она морщится, когда волосы падают ей на лицо. С лёгкой улыбкой убирал мешающие пряди, задерживая пальцы на её бледных щеках. С каждым разом всё больше и больше утопал в своих же собственных чувствах.       Разочарование по отношению к себе. Это я испытал, когда встретился взглядом с любимыми карими глазами, когда госпожа Кирштайн расспрашивала её о самочувствии, заключая у неё нервный срыв. По её взгляду понял, что он у неё случился далеко не на поле боя или после. Сопоставил факты, вспомнил красные глаза и разбитый вид прямо перед вылазкой. Она плакала из-за меня и моих слов. С каждым разом я всё сильнее причинял ей боль. Ненависть на самого себя возросла в сто крат, я чуть не сошёл с ума от противоречивых чувств. Начал думать о том, что, возможно, не стоило делать этого всего, но тут же одёргивал себя, понимая, что так будет лучше для неё. Я не сомневался, что она переживёт это, справится. Найдёт себе достойного человека, полюбит его и заживёт счастливой жизнью. А я буду исполнять свой долг солдата до самого конца.       Так я думал, пока не услышал её игру. Маленький инструмент, походящий на гитару, она держала его слегка неумело, но быстро разобралась с нотами и заиграла спокойную мелодию. А потом начала петь. И эти слова, то, как она смотрела на меня, пока пела, я до сих пор не могу выбросить этот взгляд из памяти. Текст песни словно отпечатался в сознании вместе с её встревоженным, но уверенным лицом.       Ты никогда не был одинок.       Все стены, которые я построил между нами, рухнули после этого вечера. Я совершенно запутался в своих чувствах и действиях, не знал, что правильно, а что нет. После случая с обмороком и отказа Ханджи взять её в свой отряд, я думал установить между нами перемирие, подарить ей подарок, выставить определённые границы. Не заходить далеко, держать сугубо товарищеские отношения. Оказывается, я просто мастер вранья самому себе.       Найти ювелира, который сделал ей ожерелье, было не так сложно, если у тебя есть связи и сила убеждения. Мужчина был стар, он много говорил об отце Жаклин, описывая того смелым мужчиной с доброй душой. Да, девчонка в него пошла.       — Ты, видать, не последний человек для этой девочки, — мужчина лукаво ухмыльнулся, смотря проницательным взглядом зелёных глаз, — не хочешь оставить свой след на этом подарке?       Тогда я решил оставить свои инициалы рядом с инициалами Жаклин. Фамилии своей я не знал, поэтому попросил написать только первую букву имени.       Она его надела. Для меня это значило многое. Я решил поговорить с ней. В конце концов, мы оба взрослые люди, мне нужно объясниться перед ней. Но до этого не дошло, появились проблемы в виде Военной Полиции, чёрт бы их побрал.       Эта дура ринулась спасать меня. На кой чёрт ей приспичило спасать мою шкуру — даже спрашивать не буду, её хрен разберёшь. Хотя, кого я обманываю, ею двигало то же самое чувство, что движет мною. Не об этом ли Эрвин говорил? Что мы погубим друг друга?       Когда Кенни приставил нож к её горлу, я озверел. Никогда подобного не чувствовал. Меня будто бы прошибло током, и я почувствовал невероятный прилив сил, уверенность в себе и в то, что я смогу справиться с любой преградой у себя на пути. Я даже не заметил, как за считанные мгновения прирезал десяток солдат и готов был уже сразить Кенни, но тот по какой-то причине отступил. Он мог убить Жаклин, я был в этом уверен. Но почему-то не сделал этого.       Я всегда буду прикрывать тебе спину, даже если ты этого не хочешь.       Пройду все преграды, но всё равно буду находиться рядом.       Потому что ты дорог мне.       И эти слова будут получше любого признания в любви. Они действовали как бальзам для души, как панацея от всех бед. И я поверил. Поверил в то, что мы сможем. Переживём всё, вместе.       Но могу ли я позволить себе быть счастливым? Умом я понимал, что для меня она недосягаема. Я не мог позволить себе такую роскошь, как тёплые чувства. Но Кирштайн убеждает меня в обратном.       Достоин ли я счастья?