***
— Мне нужно знать все, — давал указания Стэл. — С кем он общается, что делает, куда отлучается и что делает там, кто вхож в его покои, кто его любовница, сколько их. Я хочу знать о каждом передвижении этого парня. О каждом. Кардинал не мог следить за Гайро лично, слишком это изматывало и занимало много времени. Однако с его положением и налаженными связями с продавцами сплетен ему не составило труда исправить это недоразумение. Разговор с Саламоном внезапно натолкнул его на немыслимое подозрение! Раньше он не обращал столь пристального внимания на этого клоуна, теперь же он прокручивал в голове все, что мог припомнить. Гайро был молод и привлекателен собой, имел деньги, а потому вокруг него всегда вились какие-то девушки. Более того он был хоть и достаточно молод для брака, однако вряд ли это останавливало честолюбивых мамаш, которые только и мечтали, чтобы одна из их дочерей переняла титул своего мужа и стала герцогиней. А посему было совсем неудивительно, что он был самым ожидаемым гостем столицы, особенно весной и летом, когда все титулованные особы покидали свои деревенские угодья и направлялись в свои столичные дома, чтобы вести светскую жизнь: обеды, ужины, прогулки, театр, опера и, конечно, балы. Это значило лишь то, что помимо королевских приемов, которые устраивал король, Гайро бывал и на всех остальных, которые устраивались уважаемыми семьями Бронзы, а посему был постоянно окружен женским вниманием. Стэлу не было дела до того, с кем он спал, кого обесчестил, но то было раньше! Сейчас кардинал жаждал узнать самое сокровенное и тайное — кто обесчестил самого франта. Разве не странно, что парень так увлекался искусством, танцами, постоянно сплетничал. Да и если припомнить, он даже шутил неподобающе. Взять даже тот эпизод, когда он требовал у племянницы Каура платье. Возможно, подозрения Стэла были лишь игрой его фантазий и безграничного желания уличить парня в чем-то постыдном, однако мужчина чувствовал в этом невероятный потенциал. Ведь до сегодняшнего дня Стэл не рассматривал подобное вовсе, свято чтя религиозные запреты на мужеложство. Теперь же, когда он представлял Гайро, замешанном в чем-то настолько аморальном, фантазия подбрасывала ему донельзя непристойные картины. Увлеченный своей жаждой возыметь над Гайро власть, Стэл уже и сам немного тронулся рассудком. Спустя время ему предоставили отчет, где и с кем сын казначея бывал, с кем чаще всего общался, куда выбирался в одиночку. Стэл знал практически о каждом его шаге в стенах дворца и тем более за его пределами. К тому же в высшем свете не было ничего увлекательнее, чем слушать и распространять сплетни. Но светские рауты Стэла мало интересовали, а вот другое… Так кардинал узнал, что Гайро трижды за неделю посещал игорные заведения, флиртовал с оперными певичками столицы, дорогими портнихами и прочими дамами, чья жизнь была за пределами строгих светских правил. Он совершал визиты в дом одного из художников, чьи работы ценились состоятельными людьми и даже висели в национальной галерее. Тот сам участвовал в светской жизни, выводя в свет и свою супругу, однако имел репутацию не самую святую. А посему было неудивительно узнать, что в окнах этого дома его застали раскуривающим трубку, и только богу известно, что за табак в ней был. Вместе с тем Стэл узнал, что франт был замечен рядом с его домом, где его знали как купца Самуила, а это значило, что и тот в свою очередь следил за ним. — Не на того нарвался, — усмехнулись они оба в разных покоях дворца. Гайро мог не заметить слежки за ним третьими лицами, но точно знал, что Стэл под него рыл, так как не только у кардинала были деньги. Гайро тоже любил платить за информацию, а потому до него дошли слухи, что Стэл очень уж им интересовался. Теперь в каждом слуге можно было видеть мелкого исполнителя и продавца сплетен. Но Гайро вел довольно посредственную жизнь молодого и богатого отпрыска вельможи, а посему уличить его в чем-то серьезном было невозможно. То ли дело Стэл со своей двойной жизнью! К тому же, тот даже предположить не мог, что молодой герцог ещё до происков Стэла и его прихвостней жил так, будто за ним постоянно нещадно велась слежка. Да, он позволял себе достаточно, но ничего из позволенного не выходило за рамки строгого этикета. И лишь в последнее время Гайро стал замечать, что его перепалки со Стэлом начали переходить за черту и опасно балансировать над пропастью. С другой стороны, франт был уверен, что он мог в любой момент все исправить — принести лживые извинения и начать вести себя тише и сдержаннее. А после пары-тройки недель все бы и забыли об этом конфликте, переключившись на что-то более важное. Но от чего-то будущему казначею уж совсем не хотелось заканчивать эту игру. Ведь за долгое время ему наконец не было скучно во дворце, да и вся эта «игра» казалась ему донельзя интересной. Он не хотел отступать, несмотря на то, что их весёлая партия не просто обречена на ничью — она попросту была бессмысленной. Гайро понимал, что не смог бы ничего добиться разоблачением Стэла, да и не нужно ему это было; также он был уверен, что и кардинал не придумает ничего, что как-то изменит жизнь парня к худшему. И в то же время, ведь важнее сам процесс игры, а не ее результат, верно?***
Гайро ненавидел вставать настолько рано. Он мог не спать хоть всю ночь, работая или развлекаясь, но ранее пробуждение было для него адом, даже если франт ложился рано, а не кутил весь вечер. Ко всему прочему в высшем свете не было зазорным вставать ближе полудню, потому что по долгу своего титула, а так же по долгу своего холостяцкого положения Гайро был приглашен на все великосветские сборища, какие могла предоставить столица. Помимо балов, которые устраивали знатные семьи, Гай был всегда желанным гостем на музыкальных вечерах любой из семей, которые показывали свету своих талантливых (и не очень) детей; вместе с тем никто не отменял званые вечера, приглашения на обеды и ужины, посещения выставок, участия в благотворительных вечерах и всего прочего, чем были заняты все сливки Бронзового общества. Со стороны могло казаться, что жизнь порядочного человека, имеющего хоть какой-то вес в обществе, похожа на одно сплошное развлечение, если бы не один маленький нюанс — смертельная скука. Все это великосветское сборище было донельзя скучным, именно поэтому франт находил в своем плотном графике время для посещения и других мероприятий, на каком ему простительно было побывать, но приличной девушке туда вход был категорически закрыт. Вот и получалось, что Стэл никак не мог найти на него компромат. На балах Гайро соблюдал все правила этикета, разбавляя вечер светскими беседами и танцами с молоденькими девицами, каких ему подкидывали алчные мамаши, желая выгодно выдать замуж свой выводок; в общественных местах он если и был замечен с девушкой, чьи честь и достоинство имели огромную ценность для ее семейства, то в таких прогулках всегда была какая-нибудь компаньонка или представитель семьи (например, брат). Вся ставка была как раз на те сборища, что устраивались не для нежного высшего света, а, скажем, для избранных, куда приглашались не уважаемые леди с их дочерями, а оперные певицы, артистки и всевозможные модистки, которые пели, танцевали и обшивали весь высший свет. Но и там Гайро проявил немалую сдержанность, что ни одному шпиону не удалось раздобыть для Стэла подтвержденной скандальной новости. А пока кардинал жаждал всех этих грязных сплетен, Гайро уныло сидел в кабинете своего отца, пытаясь вникнуть в бумаги, но было так рано, что хоть он и встал с постели, явно еще не проснулся. К тому же Моро знал, что его сын вернулся очень поздно после очередного бала, который устроили герцогиня и герцог Фиенн. Гильрея, с которой Гайро удалось станцевать лишь раз, потому что у той всегда была куча поклонников, кои, конечно же, давно потеряли надежду каким-либо образом взять ее в жены, но теперь желали быть у нее на хорошем счету, скорее всего до сих пор нежилась в своей постели, пока несчастный и не выспавшийся франт сидел в неудобном кресле с прямой спинкой и выслушивал слишком громкие высказывания отца. Да и повод такой несущественный! Подумаешь, казнокрадство! Однако после обстоятельной беседы с отцом он выдвинул пару предложений, как вывести из парламента некоторых членов, чтобы на их примере показать, что никакие тайные махинации с королевским бюджетом не пройдут мимо главного казначея. В такие моменты Моро очень гордился своим сыном, искренне считая, что он, когда вдоволь нагуляется, станет достойным преемником. — Полагаю, ты страшно голоден? — предугадал Моро, когда они закончили с делами. — Полагаю, ты чертовски прав! — подтвердил Гайро и тут же поймал укоризну во взгляде отца. Однако он продолжил, — не предполагал, что мое утро наступит так рано. — Делу время, потехе час, — лишь ответил казначей. Моро тяжело вздохнул и снова посмотрел на сына. — Гайро… — Да, отец? — откликнулся франт, хотя больше внимания он уделял своему пустому животу. — Я очень доволен тобой сегодня, — начал он. — То ли еще будет! — улыбнулся Гайро, но в этот момент взгляд отца стал суровым. Пришлось напустить на себя более серьезный вид и промолчать, чтобы дать казначею продолжить. — Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить, — тяжело выдохнул он. В голове всплыли не самые приятные мысли. Все ж он не зря брал с собой сына на разбор дел и документов — голова у мальчишки работала хорошо, жаль, что об этом, казалось, знал только он. Перед остальными парнишка так и продолжал ломать чёртову комедию. Особенно последние несколько недель. Гайро будто с цепи сорвался, и до Моро то и дело долетали жалобы на его поведение, конечно, в основном все они были от Стэла, но и одного его хватало через край. Пауза затянулась, и Гайро все же кашлянул в кулак. — Ну? — поторопил он отца, потому что в животе уже заурчало от голода. — Я хотел с тобой поговорить ещё об одном, — повторился мужчина. — На тебя много жалоб в последнее время. Причём жалоб от члена Совета и по совместительству главы церкви. Я понять не могу, ты чего добиваешься? И что вообще происходит? Гайро показательно закатил глаза и скрестил на груди руки: конечно, глупо было ожидать, что Стэл упустит такую прекрасную возможность нажаловаться на него Моро, да и ещё заставить отца извиняться перед ним. Ох, знал бы его отец, перед кем он так старательно извинялся! «Ну, ничего… Я тебе помогу все исправить и стать ближе к Богу», — с иронией пронеслось в голове паренька, от чего он еле успел подавить на губах хитрую улыбку. — Отец, я ничего такого не сделал. А если и как-то остро выражался перед Его Святейшеством, то уже успел извиниться и даже понести наказание. Он тебе помимо своих жалоб не передавал, что ударил меня по лицу? А до этого сжал мою руку так, что крестик, что я держал в руке впился мне в ладонь до крови? Он довольно часто позволяет себе лишнее, но я же никому не жалуюсь, — поведал Гайро, совершив только что совершенно обратное. Хотя парень был абсолютно уверен, что его претензия никак не дойдёт до обидчика, ведь всеми этими обвинениями Стэл наверняка вогнал Моро в такую краску и стыд, что тот лишний раз и подходить к тому не желал. Сам Моро нахмурился: конечно, Стэл не имел никакого права поднимать руку на его сына. С другой стороны, Гайро не имел никакого права хамить Первосвященнику. «Ох, лишь бы Мартиша про все это не узнала», — казначей вдруг вспомнил жену, которая становилось сущей гарпией, как только речь касалась ее любимого сына. — Почему ты сразу не сказал об этом? Сейчас твои высказывания не имеют никакого веса, потому что ты успел натворить столько дел, что тут, со слов Стэла, и плетей мало. Мне бы очень не хотелось, чтобы ваши разногласия закончились твоим публичным наказаньем. Ты же понимаешь, как это ударит по статусу и имени семьи? Гайро, он член совета, более того, он Первосвященник! Окстись! Думай, с кем играешь свои игры! — пытался наставлять мужчина. Хотя, судя по раздраженному виду парня, Гайро своей вины как не видел, так и продолжал не видеть. — Я вообще-то тоже член совета, — Моро в ответ только бровью дернул, — и я все прекрасно понимаю и могу заверить тебя, что подобного не произойдёт. Я постараюсь уладить конфликт в ближайшее время, — уверил парень, постаравшись побыстрее отделаться от нравоучений отца. К тому же, Гай действительно считал, что их с Первосвященником разногласия не впадут в крайности. Ведь до сих пор не впали? — Ты приглашённый на заседания и пока ещё не состоишь в совете. Поэтому тебе стоит вести себя подобающе, если ты все же стремишься туда попасть. Ох, сын, я правда надеюсь, что ты меня услышал и сможешь все исправить в ближайшее время. Иначе мне уже придётся по-другому с тобой разговаривать, а я этого очень не хочу, — Моро сейчас говорил мягко, но Гайро прекрасно знал каким его отец может быть в гневе и что в такие моменты лучше не попадать ему под горячую руку во всех смыслах этого слова. — Хорошо, я все понял, — коротко улыбнулся молодой герцог. — Так… Значит, я свободен и могу идти? — А что, у тебя есть какие-то дела? Опять твои театральнее постановки и танцы? Не лучше бы было помочь мне и Арго в хранилище? — Нет, «мои постановки» обычно проходят сильно позже. А сейчас, раз уж мне пришлось вставать а такую рань, я пожалуй позавтракаю, так как не успел этого сделать, как ты любезно заметил в начале нашей беседы, а после напишу письмо матушке, чтобы его смогли поскорее доставить. Моро с чего-то напрягся, едва заметно нахмурившись. — Ты же совсем недавно отправлял ей письмо. — А что мне мешает отправить ещё одно? Я вообще-то соскучился. Ты мне обещал, что мы скоро поедем ее навестить, а это было больше двух недель назад, — недовольно и даже с некой обидой в голосе, отозвался голубоглазый. — Мы поедем к ней после предстоящего собрания, обещаю. Я тоже соскучился, — вздохнув, проговорил мужчина. — Ну-ну… — тихо пробормотал Гайро, состроив кислую гримасу. — Значит, раз мы снова задерживаемся, то пусть письмо отвезёт кто-то из твоих слуг. Я хочу ещё передать маме подарок, а дворцовым посыльным я не доверяю, — добавил юноша, заодно решив, что таким образом его письмо точно никто кроме адресанта не прочтёт. С одной стороны, в его письмах матери не было ничего такого, что можно было использовать против него, но с другой — Гайро бы очень не хотелось, чтобы кто-то посторонний лез в его отношения с семьей. Ведь кто знает, может, Стэл уже нашёл людей, которые копаются и в его почте. — А что за подарок ты ей приготовил? — Купил украшение и ткань для платья… ещё я попросил одного художника нарисовать ее, конечно, если она все же сможет приехать ненадолго в столицу. Могу сказать, что эти подарки от нас двоих, — как бы невзначай протянул Гай, намекнув на невнимательность отца к супруге. Нет, Моро любил свою жену, но он был из тех людей, что настолько погружались в работу и дела, что забывали обо всем на свете. К тому же, во дворце у него хлопот было предостаточно (частично и из-за самого Гайро) и его мысли крутились явно не вокруг подарков, балов и прочего веселья. — Если тебя это не обременит, то я был бы рад, — как можно сдержаннее ответил казначей. — А что за художник? — Не уверен, что ты его знаешь, — отмахнулся Гайро. — Он рисовал дочь Дункана. Вышло очень даже хорошо. — Ты мне назовёшь его имя? — Клавдий Орос. Его работы сейчас весьма известны, многие из знати обращаются к его услугам, — повёл плечами франт, решив не вдаваться в подробности, что художника многие знали ещё и по его праздным банкетам, а особо приближенные были вовлечены и в так называемые «ночные сессии» и перформансы. На удивление, Моро был далёк от богемной и светской жизни, поэтому произнесённое имя ему ни о чем не говорило, но раз знаток искусства был известен в широких кругах, то почему не позволить ему нарисовать портрет любимой жены. — Хорошо. Я как раз хотел предложить Мартише приехать к предстоящему празднику. Надеюсь, он действительно хорош и сможет управиться с портретом за пару недель, — благосклонно изрёк мужчина. — Ты же знаешь, твоя мать не может долго бывать здесь, ей нужен чистый воздух… — добавил он. Гайро только кивнул. У них был прекрасный дом в городе, в котором останавливалась мать на время очень коротких визитов в столицу. Тогда Моро и Гайро тоже переселялись туда из покоев дворца. И эти дни Гайро любил больше всего. Жизнь при дворе была огромной почестью, но и наказанием. От этой почести нельзя было отказаться, учитывая погруженность в королевские дела, да еще и такому удачному для короля совпадению, что супруга Моро не переносила пыльных улиц столицы и гари и начинала болеть. И тем была вынуждена большую часть времени жить в роскошных поместьях мужа и наслаждаться обществом соседей, большинство из которых стремились бывать в столице с начала весны по конец лета. Но уже был разгар осени, многие семьи возвращались в деревни, давая последние балы, на одном из которых Гайро и был прошлой ночью. — И не беспокойся, я буду присутствовать на всех сессиях с маменькой, — как бы вскользь заверил голубоглазый юноша, хитро ощерившись. — А почему я должен беспокоиться? — не понял шутки Моро, вмиг мрачнея. — Ну… — театрально возведя очи к (небу) потолку, протянул франт, — матушка очень красивая женщина, а ты ей почти не даришь подарков… — Это ты на что намекаешь?! — сурово глянув в глаза сыну, повысил голос казначей. — Я бы на твоём месте уделял ей чуть больше внимания, а на ее месте — нашёл бы себе богатого любовника, — играя тоном, изрёк Гайро, окончательно обескуражив и выведя отца своим хамством. Он ни в коем случае не хотел бросить тень на свою мать, упаси Боже, но все же холодность отца его немного задевала. — Что? Что ты сказал?! Ещё одно подобное замечание, и я тебе сам кого-нибудь найду, а затем и отыщу место в темнице! Ты думай, что ляпаешь! И не забывай, кто выделяет тебе все те деньги, которые ты бездумно тратишь на свои гулянки и подарки! Так что считай, все здесь оплатил и подарил я! — Пап, я же шутил! — широко раскрыв лазурные зеркальца, пробормотал юнец, изобразив на своей наглой морде удивлённый и совершенно невинный лик. — Мама же никогда… — Ещё раз ты мне посмеешь предъявить что-то подобное, и я за себя не ручаюсь, — пригрозив пальцем, твёрдо произнёс Моро, а затем указал нахалу на дверь. Теперь казначей понял, о каком именно «неподобающем поведении» говорил ему Стэл. Самое интересное было в том, что Гайро не позволял себе ничего лишнего при Мирамиде, Саламоне или Гистусе. «Ну, хоть какие-то мозги у него есть на то, чтобы не лезть прямиком в петлю», — пронеслось в голове мужчины. — А теперь закрыл рот и пошёл вон. Жду тебя вечером с полным осознанием сказанного и с извинениями. Парень с недоумением захлопал ресницами, а затем, виновато опустив голову, поплёлся в сторону двери. — Твои шуточки уже перешли все границы. Ещё немного, и я отошлю тебя в пригород к матери. — Прости… — тяжело выдохнул парень, перед тем как скрыться за дверью. Как только тяжёлая дверь затворилась за Гайро, тот выпрямился и, поправив темные кудри, коротко улыбнулся, перестав изображать побитого щенка. На самом деле, предложение отправиться в поместье к матери его ничуть не пугало. «Дай мне побольше денег, и я сам свалю на все четыре стороны», — беспечно подумал про себя франт, перед тем как направиться в свои покои. Неприятный разговор с Моро забылся довольно быстро: отца будущий казначей откровенно говоря не боялся от слова совсем, да и искренне считал, что сказал все правильно. Его мать действительно была привлекательной дамой и младше отца на десяток лет. Муж постоянно оставлял ее в поместье, изредка вызволяя из домашнего плена на какие-то крупные праздники в столице, и в последнее время не так часто дарил подарки. И порой Гайро правда боялся, что матушка найдёт себе кого-то помимо Моро. Иначе как еще скрасить женщине свое одиночество, если даже зачать для Гайро братьев и сестер у них не получилось. Отчасти, наверное, потому что они часто жили порознь. И потому, что мать не отличалась крепким здоровьем. Конечно, беременности у нее случались по молодости, однако выносить Мартиша не могла, а когда, наконец, разродилась, да еще и мальчиком, Моро оставил всякую попытку от обязанности любого вельможи — плодиться и размножаться. Когда он всерьёз задумывался об этом, то впадал в дикий ужас и даже уныние. Он, выросший при дворцовых интригах, искренне не хотел чтобы хоть когда-то про его семью могли сказать: «муж имеет трёх любовниц, да и жена давно нашла ему замену». Он так этого боялся, что ещё будучи совсем мальчишкой Гай порой специально разжигал у казначея ревность, рассказывая в такой же шутливой манере отцу, что «мамой кто-то любовался», а когда к мужчине подходили незнакомые женщины, Гайро и вовсе порой начинал реветь, да с такой силой, что сердобольный папаша забывал про все на свете, стараясь понять, что произошло с его любимым сыном и успокоить. Когда парень подрос, то стал покупать очень дорогие подарки и дарить их матери от лица отца. Иногда он заранее вручал Моро что-то и тихо говорил на ухо: «скажи, что это от тебя». Конечно, мужчина был только рад такому и искренне благодарен сыну. Взамен же Гайро был спокоен за брак родителей, и кто знает, может, именно благодаря ему Моро до сих пор говорил, что безмерно любит свою своенравную жену, а Мартиша даже и не думала искать любовную интрижку на стороне. По крайней мере, Гайро в это свято верил. Да, кто бы мог подумать, что любитель сплетен и чужой личной жизни так беспокоился за покой и благополучие своей семьи? Погрузившись в собственные мысли, молодой герцог совсем не заметил, как успел подняться к своим покоям. «Черт, надо было посчитать…», — мельком пронеслось в голове парня и тот обернулся через плечо. Вновь возвращаться не очень хотелось, да и один из слуг как-то слишком подозрительно долго протирал пыль у лестничных перил. Поэтому, вздохнув, юноша отворил дверь и прошагал внутрь. Чертовски хотелось есть. Дернув за шнурок, он вызвал свою прислугу и попросил тотчас же подать ему завтрак. Так как его обслуга знала, что он уже поднялся, завтрак тут же начал готовиться и теперь лишь стоял на плите, чтобы не остыть. Когда в его небольшую гостиную вошел лакей с огромным подносом еды и чая, буквально кренясь под его тяжестью, Гайро нетерпеливо сглотнул. Вскоре он уже с удовольствием поедал свой завтрак, когда к нему вновь подошел лакей. — Что еще? — недовольно спросил Гайро. — К вам господин Нисон, — тут же доложил он, а после добавил учтиво, — граф, Ваша Светлость. Гайро закатил глаза и показал жест, что можно проводить графа к нему, однако не прекратил свою трапезу. — Доброе утро, Гайро, — вскоре послышался голос друга. — Ты… завтракаешь? — Как видишь, — кивнул франт и жестом пригласил присесть на соседний диванчик. — Чаю, господин? — засуетился лакей. — Не откажусь, — кивнул граф, рассматривая накрытый стол: омлет, жареная и соленая рыба, сосиски, бисквиты, печенье, поджаренный хлеб, зажаристый бекон, яйца. Невольно он с аппетитом сглотнул. — С молоком? — учтиво поинтересовался слуга. — Да, несладкий, — кивнул граф, все еще осматривая стол. — Угощайся, — хмыкнул Гайро, — принеси графу приборы и можешь быть свободен. Лакей быстро исполнил пожелание и оставил их наедине. Нисон, хоть и успел позавтракать утром, чертовски проголодался, как и любой мужчина его возраста. Он был старше Гайро всего на год, учился вместе с ним, а так же участвовал во всех развлекательных и спортивных мероприятиях. Более того, он часто бывал при дворе, хотя и жил в столице, а потому юному франту не приходилось выбирать себе более удобного друга, с которым можно было пересечься не только в городе, но и здесь. — Дорога страшно утомляет, — проговорил Нисон, накладывая себе в тарелку вкусности. — И чего ты здесь делаешь в такую рань? — поинтересовался франт, хотя был уже полдень. — Уж не карточный долг ли решил вернуть? Молодой граф, имевший более широкий разворот плеч и более крепкое телосложение, а так же светлого цвета волосы тут же скривился, словно вместо омлета в рот ему положили лимон. — Решил навестить друга, но уже не считаю это хорошей затеей, — угрюмо ответил он. — К тому же лично хотел передать приглашение, — он засуетился и вытащил из кармана карточку Клавдия с приглашением на очередной перфоманс. — О, — только и сказал герцог. — Как ты знаешь, скоро в столице совсем наступит смертная скука… такие вещи нельзя пропускать, — с видом знатока сказал он. — Однако вчера тебя не было на балу, — прищурился Гайро. — Я был, меня заставила матушка, — тяжело вздохнул граф, — так же заставила танцевать со всеми этими бедняжками, что подпирают стены бальной залы, так как за ними никто не желает ухаживать. — Но я тебя не видел, хотя провел там всю ночь. — Да, эээ… — Нисон замялся, — я после решил немного пройтись и оказался в библиотеке… — И? — выгнул бровь Гайро, чувствуя скорую горячую новость. — А там леди Хаас и… — Та, которая Джана? Вдовствующая виконтесса? — Гайро, наконец, отложил еду в сторону. — Да. Знаешь, она очень хороша. Будь в библиотеке невинное дитя, я, конечно, не зашел бы и уж тем более не закрывал дверь на ключ, но она вдова, ей нечего терять в общем-то, — начал рассказывать граф. Гайро с интересом слушал. Такие вещи происходили постоянно, и было интересно все это знать, по крайней мере так в их кругу можно было найти себе любовницу, ровно до тех пор, пока любовница не забеременеет и не потребует свадьбы, чтобы ребенок родился в законном браке, а так же унаследовал титул отца, но, в конце концов, бастарда всегда можно куда-нибудь отослать, а со знатного любовника иметь приличное содержание или даже недвижимость. Впрочем, поведению Нисона можно было не удивляться, он был известным повесой. Забавнее всего в этом было то, что Гайро имел почти такую же репутацию, хотя никогда не имел любовницы. Не то, чтобы Нисон был так очарователен и красив, что Гайро мерк на его фоне и все женские вздохи адресовались не ему, Гайро, напротив, был чертовски привлекателен, однако… Однако Гайро к собственному стыду был девственником. Он мог найти себе любовницу, стоило бы ему только захотеть, мог воспользоваться приличными борделями, какие, конечно, были в столице, но по каким-то причинам он не мог этого сделать, хотя много раз до заветного соития оставалось считанное мгновение. И все же некая брезгливость к легкой добыче у него имелась, он страшно боялся подхватить от нечистой дамы какую-нибудь хворь, а безобидные вдовы и вовсе не вызывали в нем ровно никакого желания. Были те, конечно, кто его интересовал, но об этом он и вовсе не желал думать. — …Я и не представлял, что Джана на такое способна, — продолжал бравировать Нисон о своем вчерашнем успехе. — Она, конечно, теперь желает быть на твоем содержании, — заключил Гайро. — Мы об этом не говорили, — пожал плечами парень, — не до того было… Да и не думаю, что это повторится. Это была страсть, не спорю, но все же… К тому же, после того, как я купил небольшом дом для любовницы, отец вряд ли не снимет с меня шкуру, если я повторю такой фокус дважды. Гайро расхохотался, вспомнив ту забавную историю, когда Нисон, по меркам общества еще щенок, купил для оперной сопрано неплохой, хоть и небольшой домик в качестве своего покровительства. Он козырял этим среди друзей, говоря тем самым о своем богатстве, пока его отец не увидел платежные документы. — Ладно уж! Полно! — почти оскорбился блондин. — И как тебе удается скрывать своих любовниц не только от отца, но и от нас? — Мои любовницы не сплетничают, — хмыкнул Гайро, — потому что им это невыгодно. Более того, я сам чту их честь и не доверяю эти тайны никому. — Даже мне? — граф театрально прижал руку к сердцу, словно Гайро ранил его именно туда своим заявлением. — Это ведь не только моя тайна, друг мой. Свою тайну я бы тебе поведал, — беззаботно соврал франт. — Ты не представляешь, какие слухи о тебе ходят, — покачал головой Нисон. — О, и какие же? — решил поинтересоваться франт. — Что ты соблазнил девственницу, возможно, старшую из сестер, старую деву, но все же… вряд ли она выйдет замуж, а если она забеременеет… — Я предпринимаю все усилия, чтобы этого не произошло, — решительно ответил он. — Нельзя постоянно себя сдерживать, — хмыкнул блондин. — Однажды ты потеряешь голову. — Подумаю об этом, когда это случится. До сих пор моя тактика не давала осечек, — дернул плечом франт. — Что ж… — Нисон вновь вернулся к обсуждению Клавдия и его вечеру, на который они оба были приглашены. Однако Гайро вдруг задумался совсем не об этом. Если ему удалось убедить все высшее общество в своей убийственной репутации повесы, не имея при этом ровно никаких доказательств, то немудрено, что Стэл смог одурачить обычных людей, ведь те не слишком уж образованы. Стало ясно, почему он содержит такое скромное жилье в таком бедном районе, где проживали секретари и прочие мелкие работники, которые никогда даже не мечтали обрести какой-либо титул. Многие из них и читать-то, наверное, не умели! Обоснуйся Стэл в модном районе, где имели дома титулованные особы, они сразу бы его узнали. И почему до Гайро дошло это только сейчас?.. — Гайро? Гайро! — парень моргнул несколько раз, вдруг осознав, что совершенно не слушал друга. — Да? Прости, я что-то замечтался… — Так ты пойдешь? — не унимался Нисон и вылил в свою чашку последний чай. — А что, намечается что-то интересное? — создавая не заинтересованный вид, протянул Гай. — В прошлый раз он говорил, что хочет пригласить на вечер часть своих натурщиц, чтобы было веселее… — чуть наклонившись, прошептал блондин. — Ну, то есть он решил удивить своих гостей куртизанками, которых он обычно использует для своих картин? — почти не изменив высоты голоса, саркастично изрёк франт. — Гай, не будь таким предвзятым! К тому же, он всегда выбирает себе для натуры самых красивых, — продолжал шептать Нисон. — Их красота не гарантия отсутствия сифилиса, — ехидно хохотнул Гайро и перевёл взгляд на пустой чайник. — Ой, прекрати. Опять ты со своим чистоплюйством. Я, конечно, понимаю, ваш семейный врач напугал тебя так, что ты внимание обращаешь только на порядочных и знатных дам, но ты таким образом все веселье пропускаешь. К тому же, если девушка чем-то больна — это не трудно разглядеть! — нахмурившись, настаивал тот. — Я б на твоём месте на был бы так уверен, — оскалившись еще шире (и язвительнее), подмигнул Гай. Нисону явно не нравилось, к чему клонит его друг, но и он не привык долго молчать. — Ну, ты можешь просто быть наблюдателем, как в тот раз… — прошептал блондин и потянулся за печеньем. Гайро в миг помрачнел (хотя уместнее было бы сказать остервенел) и дёрнул со стола всю тарелку с печеньем, что у парня зависла рука над столом и он вновь посмотрел на франта. — А мне казалось, что мы договорились о таком не болтать. Или тебе язык отрезать? — наклонившись, гневно прошептал будущий казначей, заглянув юноше в глаза. — Мне казалось, ты по итогу остался очень даже довольным, — также тихо проговорил Нисон и коротко улыбнулся в попытках сгладить ситуацию. — Мало ли, что тебе казалось… — выплюнул Гайро, небрежно поставив тарелку с печеньем обратно. Парень поправил волосы, будто те растрепались от быстрых движений, и уже через пару секунд вновь приобрёл безмятежный и даже шутливый вид. — Ладно. Возможно, я действительно присоединюсь, — легко изрёк франт, хитро улыбаясь. — Но пока точно сказать не могу. Гайро, может, и хотел дать уже сейчас положительный ответ, но его смущала слежка со стороны Первосвященника. Даже если он будет вести себя на вечере добропорядочно, подтвердить это никто не сможет, а вот слух о том, что сын Моро участвовал в каком-то сомнительностей перфомансе может разлететься уже об одном упоминании, что Гай был ночью в доме художника. — Вот и славно! — отозвался Нисон, решив побыстрее сменить тему, из-за которой франт так разозлился. — Я Актию скажу, что идёшь! Он будет очень рад! — Пусть табак с собой принести не забудет. Рад он будет, как же… — повёл плечами темноволосый юноша. — Я так смотрю, ты сегодня ядовитей обычного… Что с тобой? — Не выспался, — отрезал Гай. — Что, кто-то ночью долго не давал уснуть? — игриво протянул блондин, широко улыбнувшись. Ведь Гайро мог после бала направиться к той (или даже одной из) девице, что променяла свою честь на красивого и богатого любовника. — Да, воспоминание о вашем с Актием карточном долге, который вы уже почти месяц не возвращаете, — кивнул Гайро и взял со стола бисквит, пока Нисон не съел и его. — Боже, ты и правда сегодня невыносим! — закатил глаза Нисон. — Угу. И заметь, это только начало дня… — коротко усмехнулся франт. После того, как граф с аппетитом голодного зверя полакомился его завтраком и чуть было не оставил самого Гайро голодным, наступила тишина. Лакей быстро унес поднос с тарелками и приборами, оставив хозяина в почти звенящей тишине гостиной. Молодой герцог обвел взглядом свои покои, глянул на открытую дверь в светлый и небольшой (но при этом очень уютный) кабинет, стол в котором еще вчера вечером был завален горой писем, документов и книг. Однако пока франт улаживал дела с отцом, его слуги быстро навели порядок. Он поднялся и прошагал в кабинет, и не сразу выдвинул узкий ящик, в который недавно положил небольшую картину. Она все еще хранилась в его столе, ярко выделяясь среди писем, которые он хранил. Возможно, виной были яркие краски на холсте, а, возможно, то, что на нем был изображён будущий казначей в огненно-красной рубахе. Его образ был нечётким, того требовала техника, кою использовал художник, однако по отдельным чертам можно было с легкостью угадать молодого юношу с непослушными волнистыми волосами. «Знаешь, ты, конечно, в чёрной рубашке, но я нарисую тебя в красной. Тебе очень бы пошла такая. В красном ты бы выглядел ещё более дерзким…» — вспомнил слова Клавдия парень. Сам он не любил красный цвет. Гайро считал, что он и так достаточно яркий уже своим характером, поэтому старался носить темные, благородные тона. Красный бы сделал его не просто жутко заметным, а даже вульгарным, да и чужих любопытных глаз и ушей стало бы ещё больше. Парень ещё с несколько секунд гипнотизировал картину взглядом, а затем запер ее в ящике и принялся за письмо, которое собирался написать матери. Как обычно, юноша писал матери, что у него и отца все замечательно, что без неё в столице тоскливо, и они очень скучают. Рассказал о предстоящей постановке, и что все дворцовые актёры дико бездарны: «Помнишь, как мы в прошлом году ходили все вместе на оперу? Вот там были настоящие артисты. Здесь же даже музыканты умудряются не попадать в ноты. Надеюсь, что когда ты приедешь на праздник, мы сможем снова посетить главный театр…» Закончил он своё письмо заверением, что за этот год успел очень многому научиться и почти готов перенять отцовские обязанности, хоть об этом думать ещё очень рано. Быстро пробежав глазами по тексту, Гайро сложил письмо, поджег свечу и запечатал его большим количеством сургуча, приложив печать. «Что ж, осталось только упаковать подарок и передать все отцовскому поручителю», — заключил франт. При хорошей погоде, если дорога не раскиснет, письмо будет у матери через дней пять, а еще через шесть он сможет получить ответ. Герцогиня обычно отвечала на письма сыну или мужу в кратчайшие сроки. Что до подарка, то Гайро еще раз проверил большую коробку с заготовками для платья и лентами, также проверил небольшую, но очень искусно вырезанную деревянную шкатулку, которую спрятал в складках материи. В ней на бархатной подушке лежало небольшое ожерелье, скромное, но все же достойное герцогини. Закончив с упаковкой, парень довольно улыбнулся, уже предвкушая, как матушка будет рада новому платью и украшению. Решив про себя, что из него хотя бы сын вышел хороший, голубоглазый взял в руки подарок и поспешил в сторону двери. Уже у самого выхода франт чуть притормозил у зеркала: Гайро сначала быстро оглядел себя всего, а затем перевёл взор на лицо. Он пристально посмотрел на своё отражение, будто видел его первый раз и, судя по недовольной гримасе, незнакомец в отражении не очень-то прельщал франта. Хотя, казалось бы, чёткие заострённые скулы, ровный нос, выразительные брови, живые глаза, обрамлённые длинными ресницами — парень должен был радоваться, что унаследовал от своих родителей самое лучшее. «Красивый», — пронеслось множество женских голосов в голове юноши, заставив его скривиться ещё больше. К сожалению, обожание и любовь Гая к самому себе скакали от безусловного восхищения до такого же сильного уничижения и неприязни. И над причинами такого разобщения в собственном восприятии себя будущий казначей старательно пытался не думать. Гайро довольно быстро управился со всеми намеченными делами и решил, что оставшееся время до обеда проведёт на тренировочной арене, вспомнив, что давненько не практиковался с мечом, а до ближайшего турнира оставалось чуть больше месяца. После же обеда его вновь ждали в зале для репетиции, но сейчас об этом он даже думать не хотел. «Как такое событие, как предпраздничный турнир вообще могло вылететь у меня из головы? Мда, похоже кому-то пора завязывать с курительными смесями… Теперь придётся тренироваться каждый день, чтобы наверстать упущенное», — размышлял про себя молодой граф, пока спускался во внутренний двор. На улице стояла хорошая солнечная погода, от чего юноша неосознанно расплылся в довольной улыбке, глубоко вдохнув свежий утренний воздух. Гайро так и стоял у каменной дорожки, что вела к арене через сад, рассматривая многочисленную растительность и красивые беседки, что виднелись вдалеке, пока вдруг не заметил пристальный взор одного из охранников. Мужчины пересеклись взглядами и страж поспешил сделать вид, что просто стоит на дежурстве. Ещё несколько недель назад будущий казначей не придал бы значения этому — все же работа стражника и заключалась в том, чтобы следить за окружающими. Но сейчас, когда Гай прекрасно знал о слежке со стороны слуг и информаторов Первосвященника, подобные взгляды выглядели иначе. Да и слишком резко и даже как-то наигранно мужчина изобразил безучастие, когда юноша повернул к нему голову. Во всяком случае Гайро теперь везде видел подвох. Немного поразмыслив, герцог быстро прошагал к стражнику. — Прекрасная погода, не правда ли? — весело поинтересовался будущий казначей, заглядывая мужчине в лицо. — Доброе утро, ваша светлость. Да, погода отличная, — на одном дыхании проговорил страж, выпрямив плечи. — Долго тут стоите, мёрзните? — состроив заинтересованный вид, протянул парень. — Заступил на пост несколько часов назад, — бодро изрёк стражник, решив проигнорировать заставший его в распорах вопрос про холод, на который мужчина даже и не знал, как ответить. — Угу. Ясно-ясно, — участливо закивал Гай, а затем весело добавил, — что ж, тогда передавай Господину Стэлу хорошего дня. Ой, в смысле, если его увидите. Окончательно обескуражив стража, юноша утвердительно кивнул (видимо, вместо прощания) и двинулся в сторону дворцовой арены для тренировок. Королевский турнир, как правило, проходил весной, после того, как пройдет первый королевский бал, где Кауру знать представляла своих дочерей, которые достигли нужного возраста для выхода в свет. Это было всегда невероятной роскоши мероприятие, приглашение на которое считалось исключительным знаком внимания со стороны короля. Обыкновенно, если король решал как-то соблаговолить юной особе, то ее выгодная помолвка была уже не за горами, потому в свой первый выход молодым девушкам шили самый шикарный наряд по последним веяниям моды. Когда-то так вывели в свет Гильрею, которая была страшно напугана и вместе с тем невероятно возбуждена этим событием. Год за годом эти первые в сезоне балы стали вызывать у нее скуку и являлись поводом вусмерть раскритиковывать очередную девушку, кою выбросили на «аукцион» родители с целью найти ей мужа пожирнее. Однако турнир после всегда был событием интересным и не терял своего очарования. Именно на турнире можно было отдаться сладкому флирту, отдавая свою благосклонность тому или иному мужчине перед турниром в виде перчатки или ленточки. Гильрея, по уши влюбившаяся в колдуна, не имела возможности отдать свою ленту ему, так как Гистус не участвовал ни в каком виде боя. Он мог бы показать свои магические способности, но противников ему не находилось, а потому он тоже был наблюдателем. Графиня же интереса ради всегда выбирала себе любимчика, иногда даже в надежде вызвать чувство ревности со стороны колдуна. Осенний турнир был событием из ряда вон. Чтобы немного утихомирить свет (ввиду волнений из-за колдуна и военного напряжения между Серебром и Золотом), королю посоветовали устроить праздник, что он и велел сделать. Должен был состояться пир с представлением, танцы для желающих в соседней зале, а перед всем этим турнир. На таких мероприятиях бывал и Стэл, который хотя бы в такие моменты мог лицезреть танцы. Духовенству не пристало бывать на балах и прочих увеселительных и светских приемах, однако королевские балы он не пропускал (хотя никогда не заходил в бальную залу). Только в редкие моменты, когда король желал веселья, и то был некий закрытый ужин, тогда танцы проходили в одной зале перед столами с кушаньями — Стэл мог наблюдать за танцующими. Но турнир дело совсем иное, там Стэл имел полное право присутствовать и даже больше — участвовать. Однако Гайро ни разу не видел и даже не слышал ни из одного рта, чтобы Стэл когда-либо принимал участие в турнире. «Да он и меч, наверное, держать не умеет в своих жеманных ладонях, — подумал про себя франт, — тяжелее еды в руках ничего не носил небось». Это была интересная тема для обсуждения и на удачу Гайро встретил Гильрею. — Этот день стал в разы прекраснее, моя дорогая! — радостно воскликнул голубоглазый. Графиня обернулась и тут же просияла. На ней была уже утепленная мантия, а щеки и нос заметно порозовели. Сегодня было хоть и солнечно, но довольно прохладно. — О, Гайро! Как я рада тебя видеть! — Отчего же ты без сопровождения? — Очень смешно, — сощурилась та, хмыкнув, — дядюшка избавил меня от этого, приставив ко мне в дуэньи всю обслугу и стражу при дворе. А что ты здесь делаешь? Гайро кивнул, но по последнему вопросу вдруг осознал, что Гильрея шла вовсе не к арене. Ее целью не было наблюдением за тренировками рыцарей и прочих, кто, живя в стенах двора, решил поучаствовать в турнире. Скорее всего девушка искала мага, который, бедняга, уже не знал, где найти пятый угол и скрыться от нее, дабы не гневить короля и не навлекать еще больше унизительных слухов, порочащих честь и достоинство Гильреи. Жаль только, что сама графиня не придавала столько внимания своей чести, искренне считая, что ее невинный взгляд и глупые хихиканья в моменты обсуждения того, что не предназначено для женских ушей, отводят все подозрения. И все же, не пойман — не вор. Стоит отдать должное, что даже если между ней и Гистусом что-то и было (а для некоторых браков хватало просто нахождения в уединенном месте без сопровождения), то никто их еще не ловил с поличным. — Собираюсь потренироваться, скоро турнир, если помнишь, — улыбнулся франт. — После бала на тренировку? — А потом снова на бал… — парировал Гай, — ну, практически. У нас ведь репетиция после… Хотя Дейла так неповоротлива, что вместо сказки мы будем показывать цирк. Графиня рассмеялась и начала мять губы, потому что светская и даже дружеская беседа явно ей давалась тяжело. И все же она спросила: — Гайро, а ты не видел… Гистуса? — парень в ответ пристально на нее посмотрел, и та сразу вспылила. — Бога ради, не смотри так на меня! Только не ты! Я же не делаю ничего предосудительного, просто хочу его увидеть… я слышала, что он где-то в садах практикуется, но у нас столько садов, я обошла уже три! — Гильрея, притормози. Вам не стоит видеться… хотя бы первое время. Ваши прогулки стоят у всех поперек горла. — Даже у тебя? Гайро, ты ранишь в самую душу! — Нет, — вздохнул франт, — у меня поперек горла стоит твоя боль и эти несчастные глаза… — Он прислал записку, что нам нужно поговорить… но официально, при поверенном… разве это разговор? Что я смогу сказать, когда каждое мое слово потом будет пересказано дяде? Еще и извернут так, чтобы меня подставить, с них не убудет! И… — девушка набрала в грудь больше воздуха, но потом лишь тяжело выдохнула. — Ладно… Я замерзла. На тренировке будет что-то интересное? Мне пойти с тобой? — Только если мельком захочешь увидеть обнаженные торсы, — Гайро игриво вздернул бровями. Гильрея даже зарделась еще сильнее от такого предложения. «Какая актриса все же! Какой талант пропадает!» — усмехнулся про себя франт. — Скажешь тоже! Тогда я поспешу в замок. В конце концов… у меня ведь еще сессия с художником… — с мукой произнесла она. — Выше нос, моя дорогая! Принц Вилмар должен знать, как ты красива, — однако эти слова графиня не восприняла положительно, и франт решил добавить, — ведь будет здорово, если он влюбится и будет страдать от того, как жестока ты с ним будешь… — О, в этом не сомневайся! Если мне и выходить за него замуж, то я буду идеальна только в день свадьбы, остальная жизнь ему покажется адом! — Искренне в это верю, — кивнул Гайро, — как все-таки хорошо быть у тебя в почете. Для девушки же слова друга приобрели совсем иной смысл: ей срочно нужно было увидеться с художником, но не с тем, кто рисовал ее портрет. — Гайро, мне нужна твоя помощь! — решительно сказала она. — Для тебя все, что угодно, — франт даже поклонился. — Ты рассказывал про друга художника, даже хотел, чтобы он написал картину с твоей маменькой, — напомнила графиня. — Да, все верно. А что же? Твой художник не справляется? Желаешь обратиться к другому? — Вовсе нет, но у меня возникла идея, — Гильрея хищно улыбнулась. — Его Величество желает, чтобы мы направили мой портрет принцу, мне нужен портрет много хуже! — Какое оскорбление для художника! — воскликнул Гайро. — Ему не обязательно подписывать свою работу, — дернула плечами девушка. — Идея в том, чтобы заменить полотно и отправить этому принцу портрет, где я выгляжу просто чудовищно, — она расплылась в улыбке. — Ты представляешь, как он будет мучиться все это время, пока не увидит меня своими глазами? — Зачем тебе это? Ведь ты красива и он об этом узнает все равно. Более того, многие послы тебя видели и наверняка уже детально описали твой образ королю и королеве Серебра. — Да, — не стала спорить Гильрея, — это верно. Но что будут стоить письма с почестями моему лику, если перед ним будет портрет, где почести давать решительно нечему? Еще год и даже больше он будет думать, что брак со мной это сущее наказание. Разве не здорово? Вдруг он осмелится написать отцу, что не желает меня в жены? — О, Гильрея, не думаю, что это случится… Скорее всего он, как и ты, не сильно решает в этом вопросе, однако идея волшебная до безобразия! Хотя мне очень жаль парня, из вас могла бы выйти столь сладкая парочка, что от зависти у всех бы лица перекосило! Можно ведь постараться и полюбить его, ты не думала? — Думала, конечно, — сморщилась та в ответ. Она же не дура и, конечно же, обдумывала этот вариант. Ведь полюбить Вилмара можно было хотя бы назло Гистусу! Но как полюбить другого, если сердце уже любит? — Должна признаться, каждый раз подкатывает приступ тошноты от этой мысли. — Почему же? Говоря честно, если портрет не приукрашен, то Вилмар намного симпатичнее Гистуса. — Ага, настолько, что его величают принцессой, — зло выдала Гильрея. — В паре все же должна быть одна принцесса, и я намерена не отдавать эту роль мужчине. — Кто тебе такое сказал? — прыснул парень. — Все, кто его видел, — лицо графини вновь омрачилось. — Им словно всем хорошенько заплатили, что они все как один говорят о его красоте. И ни слова о каких-то мужских качествах! Ни слова, Гайро! Ну, кроме, конечно, его убийственной репутации гуляки… Вдруг он вообще мужеложец? — Гильрея, постыдись! — ахнул герцог. — Что за чушь ты себе вообразила? Если красив, то сразу мужеложец? Да и я слышал, что он как раз дамский сердцеед. — Про Эдмариона тоже так говорят, но все знают, кто вхож в его покои, он хоть не отрицает, — стояла та на своем. — И вообще это сейчас не имеет значения! Ему же гореть в аду за это и быть посмешищем всего мира. Мое дело маленькое, всего лишь портрет. Прошу, Гайро, давай исполним эту шалость! Времени осталось не так много! По большому счёту, Гайро не было дела до глупых шалостей графини и ему ничего не стоило передать просьбу художнику. Но с другой стороны, если бы афера Гильреи по итогу вышла боком, то была небольшая вероятность, что под раздачу попадет и сам франт. Поэтому Гай решил поступить как всегда — искренне сделать вид, что пытается помочь. — Я передам твою просьбу Клавдию. Но! Ничего не обещаю, — парировал юноша, — сама понимаешь, он имеет полное право отказаться от этой затеи. Не всякий художник согласится на подобное… В любом случае, Гайро мог пообещать все что угодно, а на деле даже не сообщить Клавдию о просьбе. Портить свою жизнь ради прихоти даже хорошей подруги парень был явно не намерен. — Какое он имеет право отказывать мне? — высокомерно фыркнула девушка. Да, ей не даровали титул герцогини, но ей это было и не нужно. Ведь она была племянницей короля. — Его дело маленькое… к тому же я очень хорошо ему заплачу. — Хах, он свободный художник, — усмехнулся Гайро. — К тому же, нарисовать портрет то он может, но уродовать лик племяннице короля… тем более, зная о том, что потом этот портрет передадут принцу Серебра… Я бы на его месте отказался. Человеку, приговорённому к виселице, деньги не особо нужны, — тихо засмеялся франт. — Но я готов передать ему твою просьбу. Вдруг он не настолько предусмотрителен, как я. — Не драматизируй! — хохотнула Гильрея, махнув рукой. — Он вполне может нарисовать кого-то, повторив лишь цвет волос и глаз, а все остальное лишь его фантазия о женской непривлекательности. Я или даже не я, а кто-то купит его работу для личной коллекции… а уж как она попала к принцу и куда девался мой потрет… откуда ему знать? — Дорогая, я же сказал, я передам ему и скажу, что просьба очень важная. А дальше все будет зависеть от его решения, — коротко улыбнулся Гай, решив как можно скорее прекратить этот бессмысленный разговор. Идеи Гильреи порой могли поражать своей недальновидностью, а вкупе с ее настойчивостью все это превращалась в одну большую головную боль. «Понятно теперь, почему Гистус от тебя так часто прячется», — мельком пронеслось в голове будущего казначея. Все же Гистус любил держаться от подобного с холодной отстраненностью, словно ему претила всякого рода суета, которую умели наводить и комфортно существовать во всем этом женщины. Еще больше спокойствие любил Стэл, который вообще не гнушался демонстрировать легкое презрение ко всему этому, а Гайро, в чем он был уверен, являлся воплощением всей и всяческой суеты. — Отлично! Тогда направь ему записку сегодня же, как освободишься от варварского времяпрепровождения на арене, — улыбнулась графиня и, поклонившись в элегантном реверансе, направилась в сторону дворца. Гайро только и кивнул в ответ. Когда же девушка скрылась за поворотом, парень непроизвольно усмехнулся: «Ага, уже побежал, бросив все свои дела! Ты, кажется, меня с лакеем перепутала, дорогая, или игры в королевскую особу совсем в голову ударили…» Забыв о просьбе Гильреи уже через тридцать секунд, Гайро поспешил к арене, чтобы заняться истинно важными для него делами. Хотя после тренировки Нисон, который наблюдал за стараниями друга, вновь напомнил о перфомансе. «Стоит все же сходить… и так и быть, возможно, я вспомню о просьбе Гильреи. Может быть, очень маловероятно», — заключил про себя франт.***
Омис, отчаянно не знавший, чем себя занять в дороге и при этом не докучать неразговорчивому другу, часто глядел в окно экипажа. Равнины сменялись пролеском, они проезжали какие-то деревни и перекусывали в дороге, а после картина за окном сменилась на бесконечные поля. Парень сильно заскучал, но после он увидел амбарные постройки, скот и даже лошадей. Пейзаж стал оживляться, пока за стройно высаженными деревьями не показалось до неприличия большое поместье в готическом стиле. Масштаб здания поразил Омиса так сильно, что у него разомкнулись губы. — Это родовое имение, — решил прокомментировать Мирамид, польщенный столь искренней реакцией монаха. Уже смеркалось, и оранжево-розовый закат придавал этому месту сказочное очарование. Широкая дорожка вела к главному входу, но из-за дождей, которые, вероятно, были очень обильными, земля раскисла, и ехали они достаточно медленно. Омис продолжал всматриваться в здание. Отчего-то не во всех окнах горели свечи, хотя сколько же свечей нужно, чтобы осветить все комнаты этого гиганта?! За величественной постройкой снова виднелись деревья, но или из-за сумерек, или из-за чего-то еще парню показалось, что это уже не изгородь от ветров, а настоящий лес. — За лесом, — словно предугадав его мысли, — есть озеро. Я в детстве очень любил там рыбачить. Правда, когда отец давал указания выпустить молодняк, рыбу можно было ловить и башмаком. — Я думал, что монастырь большой, но это, — все же выдохнул Омис, во все глаза рассматривая открывшийся вид. Само здание поражало до глубины души, а эти огромные просторы вокруг, лес, целое озеро, кладбище с кипарисами, сторожка вдалеке, сады, что раскинулись у поместья, беседки! — Мне приятна Ваша реакция, ведь Вам гостить здесь какое-то время, — кивнул мужчина, — у Вас будет время для исследования окрестностей. — Ваш дом удивительный! Но он такой огромный, зачем одной семье столько комнат? — вполне логичный вопрос для такого простого человека, каким был Омис. — Почему-то мне кажется, что у Вас не очень большая семья, — проницательно заметил он. — Вы неправы, — улыбнулся мужчина. — Мой отец старший сын в семье и потому унаследовал всё от титула до земель, я его единственный сын, потому унаследую все это позже. Но у меня много кузенов и кузин, моя бабушка достигла впечатляющих успехов в деторождении, многие ее дети следуют тому же примеру. Отец часто приглашает всех погостить, иногда всех разом, иногда частями. Когда он начал передавать свои дела в суде мне, у него появилось больше времени вести жизнь праздно и чаще видеться с семьей. — Так странно, — слегка улыбнулся Омис, внимательно посмотрев в лицо своего собеседника, — Вы не кажетесь частью большой семьи, — он перевел взгляд с лица судьи на поместье, — и… — тут парень замялся, словно его перебили, и резко отпрянул от разглядывания. — Что там? — не понял Мир, когда тот так резко прервался, и даже заглянул в окно. — Что-то не так? В этот момент, наконец, экипаж остановился, и им открыли дверцу. Омис настороженно глянул на судью. — Сочувствую, — только и сказал парень. — Не понял? — Мирамид вопросительно посмотрел на парня, но к этому моменту поджидавшие его слуги (дворецкий и экономка, оба в летах) уже подоспели к карете. — Ваша светлость! — разговор начал Эврард, дворецкий уже в 4-м поколении. — Ваша светлость! Какое горе! Мужчина еще больше напрягся, когда, выйдя из кареты, на него обрушились неутешительные новости. Его отец, промокнув под дождем, сильно заболел и, схватив воспаление легких, скоропостижно скончался буквально несколько часов назад. Все произошло так неожиданно, что слуги до сих пор не могли прийти в себя. В этой сумятице Омиса сопровождала экономка по имени Силви, разменявшая уже пятый десяток. Она причитала по поводу того, что в такой сложный час Омису не смогут устроить должный прием, а он все-таки гость Мирамида, теперь уже полноправного владельца не только титула, но и земель, огромного состояния и сотен душ, что верой и правдой служат его семье поколениями. Омис убеждал, что никакой проблемы нет, ему не нужен прием с какими-то почестями, ведь кто он такой? Всего лишь монах, за душой у которого ни гроша, не говоря уже о каких-то титулах. «Да и какой титул может быть у бастарда?» — раздался в голове надменный голос, и парень сильно зажмурился. — Если Вам что-то понадобится, прошу Вас, не стесняйтесь и дергайте за шнурок, — женщина, показав невероятной роскоши покои, указала на шнурок. — Мы удовлетворим Вашу просьбу в любое время дня и ночи! — О, мне ничего не нужно! — поспешил заверить Омис, хотя краем сознания почему-то понимал, что здесь ему не дадут помогать слугам, как бы он ни хотел этого сделать. — В любое время! — только повторила Силви. Она прошагала по спальне, указала на дверь, что вела в туалетную комнату, где была ванна, туалетный столик, много простыней для обтирания тела, целая корзинка разного пахучего мыла, что даже в носу защекотало, склянки с ароматными маслами. Повсюду были канделябры со свечами или одинокие подсвечники. Женщина подхватила в углу ночной горшок. — Я сам! — только и успел ахнуть юноша, но Силви строго на него посмотрела, что ему на мгновение даже неловко стало, что он вообще что-то произнес. Она поставила его у кровати и, оглядевшись, похлопала себя по платью. Стоит сказать, что даже одежда у слуг в этом доме была очень нарядной и выглядела дорого. — Я Вас оставлю, — поклонилась она, — но, может, Вы желаете перекусить? Я тотчас же дам указание принести Вам чай и закуски, если… — Мне ничего не нужно! — перебил Омис, а потом продолжил уже мягче. — Правда. Спасибо большое. Мне ничего не нужно. Я подожду вестей от Мирамида… и если он не захочет передавать что-то для меня, то, вероятно, мы удивимся завтра? — Вероятно, — только и кивнула женщина. — Тогда я Вас оставлю. Хорошего вечера. Напоследок, она указала на шнурок, который вызывал слуг, и произвела жест рукой, словно дергала за него, как бы указывая в который раз, что Омис непременно обязан этим шнурком воспользоваться. А затем скрылась за тяжелой дверью. Прошло чуть больше четверти часа, когда к нему постучались. Омис все это время сидел у камина в кресле и размышлял о своем: если отец Мирамида умер, то сможет ли ему рассказать все сам Мирамид? а если сможет, то когда? Сейчас был очень неподходящий момент для расспросов, ведь у мужчины такое горе. Омис не осознал, что ему нужно лишь громко ответить «войдите!», а потому сам отворил дверь. На пороге в спальню стояло несколько парней, один с огромным подносом еды, остальные с двумя большими ведрами воды у каждого, от которой шел пар. — Но я же… — растерялся монах, глянув на шнурок, к которому не прикасался. — Добрый вечер, господин. По распоряжению его светлости мы принесли Вам вечерние закуски, здесь в основном только хлеб, жареные овощи, пирожки с яблоком, с зеленью и яйцом, чай и молоко, — начал первый, попутно ставя поднос на столик у окна. — Так же его светлость распорядился подготовить Вам ванну, — дополнил второй и с остальными быстро прошел в туалетную комнату. Все происходило так стремительно, что Омис очень сильно растерялся. Когда он вновь остался один, он косо взглянул на поднос с едой и прижал ладонь к животу, который предательски заурчал. До этой минуты парень и не осознавал, что так голоден. Омису ничего и не оставалось, кроме как досыта поесть, подметив про себя, что на подносе с едой не оказалось ничего мясного или рыбного, что было очень мило со стороны Мирамида, ведь, останавливаясь перекусить в пути, он всегда предлагал все же поесть мяса. После сытного ужина (на подносе осталось еще много еды, что можно было бы накормить еще двоих) Омис направился в туалетную комнату и все же насладился горячей ванной. После он даже лег в постель, но так и не смог уснуть, а потому решил немного прогуляться по этому родовому имению. Главный холл был очень красив, но он толком не успел ничего посмотреть. Взяв подсвечник с горящей свечой, Омис осторожно покинул свою спальню и направился к лестнице. Стены лестницы были украшены портретами, на которых были изображены члены семьи Мирамида. Внизу он осмотрелся по сторонам и прошелся по широкому коридору, пока его взгляд не зацепился за открытую дверь, из которой лился свет. Заглянув туда, он увидел горящий камин, достаточное число свечей и Мирамида, сидевшего в удобном кресле и глубоко о чем-то размышлявшего. — Прошу прощения… — неловко начал парень. Мир поднял на него взгляд и только слегка дернул плечами, хотя его на мгновение взлетевшие брови были более красноречивы. Омис немного поежился. Он все же был в ночном платье и даже не подумал о том, что в ночи сможет кого-то застать. — Не спится? — поинтересовался судья. — Мне очень жаль, что я не смог должно принять Вас… — Не стоит! — запротестовал юноша и все же осмелился войти в эту гостиную. Тепло от камина буквально притягивало тело. — Мне очень жаль, я Вам искренне соболезную! Мирамид, как казалось парню, был очень подавлен. Вид у него был во всяком случае именно такой, однако сейчас он с интересом наблюдал за монахом. И пусть он был тоже в ночном одеянии, на нем поверх был красивый халат. Мысли мужчины при этом витали где-то далеко. — Это ужасная потеря, — продолжал Омис, не зная, как утешить нового друга. — Да, — только и выдохнул Мир. «Была бы, — думал он про себя, — как все же мне повезло, что отец все изложил в письме! Вот было бы обидно, если б он помер, не успев посвятить меня в курс этих дел! Как здорово, что я теперь обо всем знаю!» — Если Вам нужна поддержка, или Вы хотите выговориться, знайте, я всегда готов прийти Вам на помощь, — продолжал хоть как-то утешать Мирамида монах. — Вы сказали «Сочувствую», — вдруг проговорил судья, пристально вглядываясь в лицо мальчишки. Он видел его только в его поношенной одежде монаха, но теперь на нем была серая (очевидно, льняная) ночная рубашка, и выглядел он довольно невинно, особенно если учесть, что его приписали к сынам Бога на земле. — Я? — затушевался парень. — Да, Вы сказали «Сочувствую», — повторил Мирамид, — когда мы только подъехали к парадному входу. Признаться, я ничего не понял, однако весть о кончине отца последовала всего мгновением позже. Почему Вы так сказали? — Я… — юноша сначала заметно поморщился, будто воспоминание о недавнем событии приносило ему весьма неприятные ощущения, а затем все же продолжил. — Если я скажу, что об этом мне сообщили… Вы мне поверите? Омис явно пытался избежать слова «ангелы» или какого-то мистического подтекста. Мирамид выразительно изогнул бровь. Разумеется, он был не способен в это поверить. — И что Вам сообщили? — все же поинтересовался судья. — Ох, — парень нервно пожевал губы, а затем тяжело выдохнул, — Вы как раз говорили о том, что у Вас большая семья и Ваш отец любит приглашать гостей. В этот момент мне сказали, что Ваш отец больше не сможет устраивать празднества, потому что… умер. Простите меня, пожалуйста. Я думаю, сейчас не самое лучшее время обсуждать подобное, я очень не хочу Вас расстраивать ещё больше! — Если я и расстроен, — довольно сухо ответил мужчина, — то это чувство меркнет перед удивлением или, я бы сказал, крайним любопытством, как юноше, который никогда не знал ни меня, ни мою семью раньше… в один момент стало известно о кончине одного из нас? Вы заметили скорбь на лицах слуг? Что-то прочли по их губам? Как объяснить это логически, если, уж простите мою прямоту и грубость, я не особо верую во что-то сверхъестественное… — Может, это интуиция? — повёл плечами Омис, опустив глаза. — Я не знаю. Мне трудно объяснить это. Просто в один момент я четко понял, что случилось несчастье. К тому же, даже в тот момент, когда Вы говорили о детстве, я будто ощущал, что это одна из тех старых историй, которые вещают в честь памяти. Ну, знаете, когда дорогого человека уже нет рядом, но хочется вспомнить о нем что-то хорошее. Я знаю, что Вы мне не верите, но я не могу дать тот рациональный ответ, который Вы от меня ждёте. Простите. Мирамид в ответ молчал, что парню стало еще больше не по себе. Он так и застыл посреди комнаты, когда физически его тянуло ближе к камину из-за теплоты, но одновременно он не мог и шага ступить. Пристальный взгляд юстициария жалил холодом и недоверием. Однако Мирамид подхватил красивый бокал с небольшого круглого столика рядом с креслом и пригубил вина, а только после широким жестом предложил парню присесть в кресло напротив. — Мне стоило выдать Вам халат, — вдруг сказал он. — Простите? — не понял Омис, потому как тема беседы очень резко переменилась. — Халат. И, полагаю, новое ночное платье, — подметил он, оглядывая монаха, — Вы мой гость, я не могу позволить, чтобы в моем доме, — Мирамиду даже понравилось, как прозвучала эта фраза «в моем доме», давно пора было этому свершиться, — Вы ходили в… — он почти что озвучил слово «обноски», но все же сдержался, — в старой одежде послушника бедного монастыря. — Но это не рваная и чистая одежда, — тихо проговорил Омис и даже как-то неловко скрестил руки, будто прикрываясь от чужого надменного взгляда. — Но это Ваш дом, поэтому я не смею перечить Вашему решению, — последнюю фразу монах произнёс более бойко, но закрытая поза при этом никак не поменялась. От Мирамида не ускользнуло, что тон юнца изменился и был непохожим на его обычное поведение, какое он наблюдал с момента знакомства до этой минуты. — Присаживайтесь, — любезно проговорил он, повторив жест, указывающий на кресло у камина. Омис кивнул, но остался стоять на месте, видимо решив, что не стоит смущать гостя своим видом и злоупотреблять его гостеприимством. — Большое спасибо, но я скоро уйду в свою комнату. Не переживайте, — мягко проговорил юноша. — Мои планы подлежат немедленному изменению, — тем не менее продолжил Мирамид, — так как, увы, я не смогу познакомить Вас с отцом, если, конечно, Вы не владеете даром общения с умершими… — с едва заметной иронией проговорил мужчина. — Во всяком случае, я сожалею, что оставлю Вас на какое-то время… мне нужно уладить дела и войти в права наследования. Это займет некоторое время, — начал делиться Мирамид, — я приставлю Вам сопровождение и выдам некоторое содержание, только умоляю, не тратьте его на пожертвования в приходе деревни, я делаю достаточно пожертвований им ежегодно. Вы можете посмотреть лавки, заглянуть в трактир, там чудно готовят пироги и даже торты, если сделаете заказ. Эврард, мой дворецкий, — уточнил он, — уже получил указание выписать портного. Завтра он приедет сюда и снимет все нужные мерки, чтобы сшить для Вас новую одежду. Мой дом, как Вы заметили, огромен, но посмею Вам указать на некоторые его отличительные качества. Здесь есть библиотека, составляющая гордость нашей семьи, а так же восхитительная оранжерея. Мы выписываем самые разнообразные растения и цветы из разных мест, к тому же содержим несколько прехороших садовников. В память о матери, разумеется. Она очень любила цветы, как и полагается женщине. — Это очень мило с Вашей стороны. Но мне будет достаточно одной пары одежды, да и то, чтобы не обижать Вас. Пироги меня не особо интересуют, но, возможно, я бы попросил новые чётки. Мои уже износились, многие деревянные бусины попросту разваливаются. — Конечно, я дам указание Эврарду, — кивнул он. — Ещё раз хочу поблагодарить Вас за такой приём, — парень даже кивнул в знак искренней благодарности, — ни о чем не беспокойтесь. Пока Вы заняты делами, я с удовольствием проведу время в библиотеке или в саду. — Если Вам надоест, здесь есть уйма примечательных развлечений, — ответил судья, вспомнив свои конные прогулки, охоту, рыбалку, коллективные игры в саду, стрельбу из лука. Все эти вещи случались с ним словно в другой жизни, так как после учебы он ответственно принялся работать с отцом. Долг обязывал быть почти всегда при дворе, на развлечения не оставалось времени. — Конечно. А сейчас, пожалуй, я вернусь в комнату и прилягу. Путь был долгий… Доброй ночи, — монах поклонился и поспешил покинуть общество Мирамида. В конце концов, в его спальне было намного теплее и уютнее.