И обратила взоры на Иосифа жена господина его и сказала: спи со мною. Но он отказался и сказал жене господина своего: вот, господин мой не знает при мне ничего в доме, и все, что имеет, отдал в мои руки; нет больше меня в доме сем; и он не запретил мне ничего, кроме тебя, потому что ты жена ему; как же сделаю я сие великое зло и согрешу пред Богом?
Быт. 39:7-9
Сегодня госпожа Мемфия изволила играть в сенет, поэтому лазурные фишки стукались о стол весь полдень. Рабы без конца приносили поспевшие финики и фиги, разливали пиво и меняли тарелки за хозяйкой и её гостьями из дальних провинций, а Иосиф руководил всем этим действом и старался угодить жене хозяина. Во двор вывели заморских птиц, чьи перья отливали малахитом и синевой, запустили в фонтаны свежие лилии и кувшинки, даже позвали музыканта, бьющего в литавр. Иосиф умел устраивать праздники так, чтобы все оставались довольны, но самое главное, чтобы оставался доволен господин Потифар. Хозяин был добрым и, по мнению Иосифа, даже мягкотелым человеком: он разрешал верному рабу молиться Господу Богу, разрешал одеваться по-иудейски и даже на всеобщих собраниях не приносить жертв египетским богам. Да, хороший человек. Жаль, что сегодня он был у фараона. Иосиф поморщился при мысли о том, что он один на один с женой Потифара. Дамы из провинций были умеренней в смехе и еде, но госпожа так много гоготала, что у Иосифа в ушах звенело. Как будто дом заполнили дикие гуси или утки, а не павлины. Однако каждый раз, когда Иосиф проходил мимо и чуть склонялся перед женщинами, прижимая к тоге папирусы, переливающийся голос госпожи Мемфии стихал и замирал на приоткрытых полных губах. Сейчас Иосиф отдавал приказания относительно занятий сыновей Потифара: мальчишкам шесть и семь лет, они всё ещё носятся нагишом по дому, но уже должны знать счёт и какое-никакое письмо. Госпоже Мемфии нет дела до детей мужа от первого брака, поэтому заботы о них легли на плечи Иосифа. Сдавалось ему, скоро на раменах его будет тесновато: и счета, и расходы, и вот ещё парочка сорванцов, которых надо силой усадить за уроки. В этот-то момент его окликнул раб Мин. — Подойдите сюда, вас зовёт хозяйка. — Так скажи ей, что я занят с маленькими господами. — Иосиф даже не оторвался от папирусов. Мин долго молчал, и пришлось поднять на него глаза. — Ты не расслышал? — Она говорит, это срочно. Иосиф с неохотой вышел из приятной свежести комнаты во двор. Прокаленный воздух шёл рябью, солнце било в глаза — пришлось приложить ребро ладони ко лбу. Не ровен час, он начнёт наносить тени на веки, чтоб их не опалить. — Я чем-то угоден? — поинтересовался Иосиф, сгорая от нетерпения. В его отсутствие дамы отложили игры и стали обмахивать себя опахалами. Мемфия очень жеманно положила веер на отполированную поверхность стола и постучала пальчиком по нижней губе. — Зулейха, Тия, это раб моего мужа, помните, я писала вам? Иосиф, подойди сюда! Иосиф послушно подступил к столу с играми и яствами, все так же смотря себе под ноги. Поскорее бы настал вечер и вернулся господин Потифар, при нём его жена как-то робеет и не пожирает собственного раба ненасытным взглядом так откровенно. Бывает, мазнёт липким взором и вернётся к вышивке или трапезе. Господи, подумал Иосиф, помоги мне, ибо это отвратительно. — Видели, как играют его мускулы? Такого днём с огнём не сыщешь! Всё в нем хорошо, но кое-что всё-таки беспокоит меня. Ну-ка, Иосиф, кто выше господина твоего? Иосиф произнёс то, что произносил всегда, отвечая на подобные вопросы: — Господь Бог мой, Бог Израиля. Повисло молчание, и чернокожий раб, желая разбить корку смущения, плеснул дамам ещё пива в глиняные стаканы. — Вольнодумство присуще этим кочевникам, — равнодушно молвила госпожа Зулейха, когда тишина уж совсем стала тяготить. — Твой муж позволяет это? — И чуть ли не поощряет! — Мемфия бесстыдно рассмеялась. Какая гадость. — Иосиф, я, впрочем, позвала тебя не для этого. Дамы, я сейчас вернусь, а ты, Иосиф, следуй за мной. Иосиф повиновался. Он шёл, думая о мальчишках, которым столько надо растолковать. Будь у Иосифа свои дети, он бы учил их так же, как учил детей Потифара… Раб с белой, как молоко, кожей, отстал от них и унёс с собой кувшин с водой, когда госпожа сделала знак рукой. Мемфия схватила Иосифа за запястье и резко втянула в комнату, где горели свечи из воска. Пахло пчелиными сотами и благовониями. Помнится, господин покупал их у торговцев по совету Иосифа. — Я могу чем-то помочь, госпожа? Хозяйка облизала пересохшие губы. Её глаза сладостно блестели во тьме: неудивительно, выпить столько пива… Она легко присняла лён платья с плеч, оголив смуглую кожу. Отблески свечей позолотили место, где располагались выемки ключиц. — Я хочу переодеть платье из белого в алое. Его подарил мне мой супруг на свадьбу, два года тому назад. Госпожа развернулась, взметнув косы парика. Платье сползло со спины и повисло на талии. Иосиф почувствовал, как недавно съеденный обед подступает к глотке. Его мутило от смешения запахов и от сосущего ощущения подступающей рвоты. — Мне позвать Исис? — Нет, — проворковала госпожа, опрокинув голову. — Хочу, чтобы ты помог мне. Мемфия оглянулась через плечо, волосы парика встрепенулись и зашуршали. Она приторно улыбалась, её сахарные губы налились кровью. Почему-то Иосиф вспомнил Дину, свою сестру, которая не снимала траурного покрывала и старалась, чтобы незнакомые люди не видели её лица и не слышали её голоса. Интересно, жива ли она до сих пор?.. Иосиф отступил от госпожи и развернулся прочь. Во рту было сухо. — Я позову Исис, госпожа.***
— Вот, господин мой не знает при мне ничего в доме, и все, что имеет, отдал в мои руки, — Иосиф показал мозолистые от грубости канатов и верёвок ладони госпоже Мемфии. У указательного пальца синело пятно от чернил. — Нет больше меня в доме сем; и он не запретил мне ничего, кроме тебя, потому что ты жена ему; как же сделаю я сие великое зло и согрешу пред Богом? Госпожа перестала расчёсывать свои волосы и отвернулась от зеркала. В серебряной глади Иосиф видел своё отражение. На столе, среди косметики и парфюма, стоял недавно обожжённый кувшин с водой — блюстителем чистоты господской посуды был Иосиф, как и всего остального в этом доме — всего, кроме Мемфии. Хозяйка резко поднялась с табурета и подошла к Иосифу вплотную. Она закинула нежные ладони на плечи Иосифу, словно желала опереться. Кольцо с драгоценным фиолетовым камнем царапнуло шею. — Я умастила свои волосы для тебя… Видишь, моего мужа нет, а я красива, словно он дома. Но его нет. Он вечно при дворе и тебя берёт туда чаще, чем меня, — Мемфия отвела печальный взгляд в сторону. — Впрочем, это неважно. Потифара тут нет. — Но мой Бог всегда дома, — весомо заметил Иосиф. — Он всегда со мной, а ты в Него не веришь. Госпожа на это журчаще рассмеялась. Пальцы щекотно пробежались по груди Иосифа, и он снова почувствовал рвоту. Пришлось сглотнуть и отступить на шаг: ещё не хватало исторгнуть съеденный недавно хлеб прямо на хозяйку. Госпожа разочарованно вздохнула и облокотилась на столик с маслами и пудрой: надеялась, что он сдастся. — Я готова принять его, если тебя это так волнует, — Мемфия отхлебнула воды прямо из кувшина. Невоспитанная самодурка… — Правда. Я готова чтить твоего господа, если это наконец раскроет твои глаза. Ох, Иосиф, я бы всё на свете отдала, лишь бы ты понял, что, ложась со мною, ты угодишь той, кто кормит и поит тебя!.. Иосиф неожиданно резко вскинул голову. — Господу не нужны прелюбодеи, — молвил он и, поклонившись, вышел вон.***
Это повторялось снова, и снова, и снова… К усталости от нескончаемых забот теперь прилип страх, не отступающий ни на шаг. Он пах мускатным орехом, как духи госпожи Мемфии, и немного потом. Иосиф молился до исступления, но Господь пока отвечал отказом. Нет, эта назойливая бабёнка не желала отступать. Нашла бы ради своих утех кого-нибудь другого. Иногда Иосиф подолгу рассматривал своё отражение в поверхности серебряного зеркала или нагибался над гладью фонтана. И что он там видел? Человека, такое же творение Божье, как и все люди, живущие под солнцем. Но другие называли его прекрасным за правильную линию скул, аккуратный нос, янтарные глаза и смуглую кожу. А волосы? Как господин Потифар хвалил его волосы: медно-золотые, словно сплавленные из украшений фараона!.. А Иосифу было плевать и на волосы, и на кожу, и на всё! Ему бы молиться да жить в пустыне, как отшельнику — в своей, родной пустыне, а не в этой дыре, где летают шершни размером с орех и ото всех несёт хлебом. Может, и его тога уже пропахла колосьями?.. Кто-то прижался к его широкой спине в доверительном жесте, положил тёплые ладони на шею. Мягкая от притираний и масел кожа… Сладкое дыхание опалило плечи. Мемфия… От этой ласки Иосифу захотелось исторгнуть весь обед на пол, и, чтобы этого не произошло, он отпрянул. — Госпожа?.. Хозяйка была одета в полупрозрачное платье поверх набедренной повязки. На руках сверкали браслеты, а в мелких косичках — заколки. Похожие украшения носила его мать, добрая Рахиль, только она, в отличие от Мемфии, куталась в одежды с ног до головы. Однако греховная плоть груди хозяйки просвечивала сквозь ткань, поэтому Иосиф опустил взор. — Госпожа? — Мемфия растерянно прикусила полную губу. Её руки прошлись по бёдрам, сминая лён платья, и скользнули на оголённую кожу ног. — Я и сама готова служить тебе, Иосиф, если ты дашь мне то, чего я прошу. Ты ведь так красив, и это терзает меня… Что плохого в том, что женщина хочет любви и страсти? Что плохого в том, что ты уронишь своё семя в моё лоно и наш союз даст плоды? Видишь, как зреют фиги и финики? И женщина, подобно дереву… Она замолчала, тяжело вздохнув. Из-под пушистых ресниц выглядывали раскосые глаза — чёрные и блестящие. Иосифу хотелось плакать: куда ему спрятаться от этой нескончаемой муки? — Я говорил тебе, госпожа. — Голос неуверенно рухнул. — Это преступление против Бога. — Да разве моё тело — преступление? — Мемфия запустила пальцы в медные кудри своего раба. — И твоё?.. Твоя широкая грудь, спина зверя, белые зубы? Разве твой бог не создал нас, людей, чтобы мы плодились и размножались? Иначе почему?.. — Хочу играть! Это резко закричал младший сын господина, влетая в комнату на всём ходу. Мемфия отступила от Иосифа, как от огня, и тут же скисла до неприметной хозяйки дома. Вот и задранный подол платья немедля опустился на пол. Пальцы хозяйки больно дёрнули волосы, и Иосиф ойкнул. Может, стоит откромсать локоны, чтобы не было искушений? Встрёпанный малыш оглянулся. В его возрасте положено ничего не замечать, он ведь невинен, как агнец, которого их прадед принёс Господу. Что может младший сын Потифара? Бегать нагишом да воровато гонять птиц с террас. В этом году он должен начать своё обучение, и это снова будет забота Иосифа. Конца и края нет делам. — Я помешал? Бусины, надетые на щуплую шею, позвякивали в такт движениям. Иосиф с облегчением выдохнул и покачал головой. — Конечно, нет, юный господин. Пойдёмте, мы сыграем с вами в змейку, хотите? — Славься, Господь! — пробубнил Иосиф, когда хозяйка осталась позади. Но взгляд Мемфии жёг хребет хуже всякого железа.***
Сегодня Иосиф собирался заняться расчётами и прибылью, полученной с продажи хлеба. Ветры широкого Нила принесли влажную прохладу, и Иосиф завернулся в красивый плащ, чем-то напоминающий платье, подаренное отцом… Это было так давно. Прошло уже шесть — нет, семь лет. Иосиф почти забыл, каково это — слышать песни Дины, есть в кругу семьи, совещаться с отцом о снах и братьях… Братья считали, что он доносил на них, но его устами говорил Господь, обличающий грехи: чревоугодие, блуд, гнев. Да, Господь всегда был ближе к Иосифу, чем к другим детям Израиля, и это их злило. Что ж, им никогда не добиться своего: Господу угоден Иосиф, как угодна Египту синяя лента Нила. Он хотел позвать на террасу музыканта, но передумал. И так от шума голова трещала. Дома уж было слишком душно, а тут, на улице, пахло рекой и хлебом. Наверное, это от пива, которое варили повсеместно. В голубоватой дымке можно было разглядеть другие усадьбы фараонских придворных, разливающиеся воды Нила и заросли тросника. Благодать, но всё же не Израиль… Иногда ветер силился подхватить папирусы с расчётами, поэтому Иосиф прибил их фишкой от сенета. Его покой нарушил раб Мин — единственный, кого сегодня не отозвали на отдых. Иосиф махнул рукой, чтобы не отвлекали от дел, но этот твердолобый дурак остался стоять на месте. — Госпожа зовёт вас. — Мин покраснел до кончиков ушей. Недавно Иосиф понял, что этот дурной раб влюблён в Мемфию. Когда госпожа купалась в ванне или подкрашивала губы кармином, Мин всегда старался отвернуться или уйти куда подальше. Какая слабость! Что же это за любовь, когда тебя волнует не сердце человека, не его помыслы, а изгибы тела или полнота грудей? Иосиф стал презирать Мина ещё больше, поэтому не ответил ему ничего. Приладив плащ на место и расправив тогу ладонями, он направился к комнатам хозяйки. И что же он там увидел? Среди дымка, на подушках возлежала обнажённая госпожа Мемфия, овеянная благовониями и парами. От этой картины у Иосифа пересохло в глотке. Ничего более отвратительного он не видел, хотя другие божились — госпожа Мемфия прекрасна, словно чёрная жемчужина. Но Иосиф видел лишь прелюбодеяние. Чёрные волосы липли к взмокшей шее и к груди, страстно вздымающейся от похоти. Дышала хозяйка и правда тяжело. Опахало давно выпало из унизанных перстнями пальцев, поэтому благовония, должно быть, пропитали её лёгкие насквозь. Иосиф склонил голову. Какой срам! — Тебе что-то угодно, госпожа? — Подойди, — голос хозяйки блаженно скрипнул. Бесстыжая! — Не думаю, госпожа, что стоит это делать. — Стоит, Иосиф. — Она млеяла козочкой, ждущей козла по весне. Голос то падал, то взметался до визга. Её выгнутая в позвоночнике спина виделась Иосифу змеем-искусителем, а слезящиеся глаза — семенами яблока. Да, Господь испытывает его. Иосиф робко приблизился к ложу, повторяя про себя молитву. Шея уже разболелась от постоянных поклонов. — Что тебе угодно? Что ей угодно? Неужели непонятно? Акт греха! Акт, в котором плоть сливается с плотью, в котором семя и пот проливаются, как вода. Это отвратительно в очах Господа, отвратительно! Только муж и жена смеют предаваться подобному… — Ляг со мной, Иосиф, умоляю тебя, — Мемфия вцепилась в его плащ мёртвой хваткой и потянула к ложу. От неожиданности Иосиф согнулся пополам, и его длинные волосы коснулись лебединой шеи госпожи. — Умоляю! Видишь, тело моё горит, а мой старый муж… Нет, ни слова о нём! Ляг со мной, Иосиф, и я дам тебе всё! Нет. Нет, потому что она мерзка ему. Нет, потому что он верен своему доброму господину. Нет, потому что это преступление против Господа. Иосиф отскочил от похотливой Мемфии. Ноги его едва слушались, не гнулись в коленях. Мышцы, которые так нравились хозяйке, напряглись до предела. Сердце бешено колотилось в груди; Иосиф схватил прокуренный воздух ртом и закашлялся, чуть не удавившись парами. «Господи, спаси меня! Господь, Бог наш, спаси, спаси, спаси!» Куда-то уплыла из-под ног земля — он поскользнулся и упал на живот. С треском лопнули застёжки плаща: ткань осталась в ладонях госпожи. Она прижала её к себе, как трофей, и вдохнула терпкий запах ладана и пота. — Иосиф!.. — простонала она. И тогда Иосиф почувствовал, как те ошмётки терпения, что были в нём, исторглись на плиты вместе с розовой слюной. — Не смей произносить моё Божье имя… — Кашель сотряс нутро. Краем глаза Иосиф видел, как нить слюны стекала на пол. — Господь отвергает таких, как ты. — Перед глазами плыло от дыма и винокурий. Повисла тишина. — И такие, как ты, не нужны Ему. Шипение госпожи донеслось до слуха, словно сквозь толщу воды. Она закипала удивительно быстро. — Тва-а-арь! — Мемфия издала утробный, звериный рык. Разъярилась. На издыхании, лениво шевеля языком, хозяйка сплюнула наземь. — Ты — жалкая тварь. Стража, стража, стража!!! Иосиф резво поднялся от страха. Стража? Только этого не хватало! Он не успел ничего толком понять и, хватаясь за что попало, выбежал вон из опочивальни разморённой и греховной Мемфии. Распахнул дверь и толкнул Мина с дороги, чуть не сбил с ног маленького господина, жующего тростник, и пронёсся вихрем по коридору. Собственное дыхание обжигало нутро. Бежать, бежать, как бы не хотелось упасть на колени и начать молить Господа о спасении! «Она не оставит этого просто так, — думал Иосиф, задыхаясь на бегу, — не оставит, спаси меня, Господи, убереги меня!.. Я не просил этой похоти, Господи, помоги же мне! Помоги, помоги, помоги!» Он добежал до своих покоев и приставил табурет к двери. Кто-то с той стороны безумно колотил и грозился отсечь ему чресла вместе с головой. Дышать было так больно, что Иосиф осел на пол — его живот словно порезали острыми кинжалами. Он знал, что без господина ни одно дело в отношении его верного раба не свершится. И ещё он знал, что мерзкая Мемфис не оставит его даже в аду. Поэтому Иосиф не удивляется, когда ночью кто-то ударяет его под рёбра и скручивает руки за спиной.