Любовь на расстоянии 9 метров

Убрав погром после исчезновения Когмэна, я взяла собаку на руки и заперлась в комнате. Не знаю как, но мне хватило физических сил подпереть дверь, которая открывалась внутрь комнаты, подвесным креслом. Стойка с креслом весила килограмм под семьдесят, но само кресло легко можно было снять с крючка. Что я и сделала. Двадцать килограммов метала и плетеного пластика чуть не опрокинули меня, и я неуклюже выронила сидушку, чуть не раздавив своего «мелкого паразита». По ковровому покрытию было уже значительно проще переместить железную стойку в пол центнера. Упираясь ногами в стену, я смогла сдвинуть ее буквально на двадцать сантиметров, а больше было и не надо, кресло располагалось чуть левее дверцы. Выдохнув, я навесила сидушку обратно. Теперь, чтобы попасть в мою комнату, дверь, в буквальном смысле, придется выламывать. Я уже около пятнадцати минут сидела на полу в центре комнаты, а рядом было только чувство несправедливости. Что я могла в жизни сделать не так чтобы заслужить такое?! Всю свою жизнь, любыми действиями и способами я пыталась ей угодить. Сделать так, чтобы она смотрела на меня как на хорошую дочь. Услышать хоть раз в жизни слова «Я горжусь тобой! Ты молодец!» Но как бы я ни старалась, удостаивалась лишь недовольных взглядов и гневных высказываний. И ощущение того, что я ни на что не годна с каждым разом подбиралось все ближе. Мысли о том, что со мной что-то не так заполняли разум, травили душу. Хотелось умереть и все закончить, а не тащить на себе это жалкое существование человека, который ничего не может. На горизонте уже маячил Май, а я боялась своего совершеннолетия как огня. Все рухнет. Обрушатся стены и треснет фундамент моего существования. Мне некуда было идти, я никому была не нужна. Все родственники, после единственного звонка матери, хлопнут перед моим носом дверью. Я всю жизнь буду вынуждена провести здесь. Рядом с ней. Под ее юбкой, как жалкая, вымокшая крыса под ногами на тротуаре. — «Маша, все хорошо… у тебя просто паническая атак…» — ДА КАКАЯ НАХРЕН ПАНИЧЕСКАЯ АТАКА?! Никогда! НИКОГДА ее у меня не было! — Я кричала в пол и колотила по нему руками. Это была не паническая атака, это мое маленькое сердце работало на последнем издыхании. — ЗАЧЕМ?! Зачем мне нужно было об этом рассказывать? ЗАЧЕМ ГОВОРИТЬ МНЕ, ЧТО Я БОЛЬНАЯ, ЧТО Я ПОЛОМАННАЯ, что в любой момент оно может перестать работать?! Я И ТАК НИЧТОЖЕСТВО! НИ НА ЧТО НЕ ГОДНОЕ, ЖАЛКОЕ НИЧТОЖЕСТВО! Я вскочила и подлетела к столу. На нем, возле лампы стояла фарфоровая подставка, а на ней три куколки, которые изображали нашу семью. Статуэтки были сделаны на заказ мастером из нашего родного Челябинска, когда мне было еще десять лет и мы только переезжали в столицу. Фигурки держались за руки, смотрели друг на друга и улыбались. Умельцу удалось красками на фарфоре передать то, что называется любовью и теплом гораздо лучше, чем моей матери на ее лице. Я с горечью, которая как кислота разъедала мои глаза, смотрела на эту троицу. — «Тогда все было по-другому. Семья еще была семьей» — Я закричала, схватила статуэтку и швырнула ее в стену. Белые и голубые осколки сотнями разлетелись по комнате. Внутри первый раз не было ни боли, ни обиды, была только злость. Слезы ртутью катились по щекам. Я сорвала с себя полотенце и швырнула его в другой угол комнаты. Вены на висках пульсировали, я опустилась на колени, ощущая каждый осколок, что оказался под ними. Меня предал самый близкий и родной мне человек, которого я бесконечно любила, ведь родителей не выбирают, и ты все равно их безвозмездно любишь и боишься потерять. Но такое предательство… было слишком тяжелым преступлением, чтобы его просто так взять и простить. Я даже была не уверенна, а смогу ли я когда-нибудь ее за это простить, просто забыть! — Она меня продала… — Сквозь слезы просипела я. — А главное за что?! За… Связь с мозгом была потеряна. Я поняла, что действительно не знаю за какую услугу мать согласилась сдать меня этому человеку, лично привести свою дочь ему в руки. Но пугало то, что, зная свою маму, я осознавала — она запросила не мало, скорее всего это была даже не N-ная сумма денег, за такое нужно что-то более весомое. И опять это желание — желание ЕГО набрать. Сказать, предупредить, что произошло или еще только произойдет что-то… что все это так не закончиться. Я закричала что есть сил и сжала телефон в руке, который остался в центре комнаты. Ощущение ужаса словно подошло ко мне со спины и положило руку на плече. Я взглянула на телефон. Трещины на экране не было… Десятью минутами ранее разбитый телефон сейчас был полностью цел. Не веря своим же глазам, я осторожно, словно проверяя реальность, прикоснулась к экрану. — «Я НЕ ХОЧУ ОБ ЭТОМ СЕЙЧАС ДАЖЕ ДУМАТЬ» — Спрятав телефон под подушку, я зарылась в одеяло. Находиться голой на полу стало прохладно и маленькие порезы о фарфор стали пачкать ковер. Уже под вечер в мою комнату попыталась вломиться мать, но, как я и ожидала, в целом виде железную конструкцию сложно было сдвинуть с места. — Не откроешь, да? Я решила не удостаивать ее ответа, и осталась под одеялом, даже не пошевелившись. — Пойми меня, я поступила так, как поступила бы любая мать. Ты… ты не понимаешь моих переживаний! За твое лечение заплатили огромные суммы, и пожелали остаться неизвестными, так не бывает! Кто за тебя заплатил? Просто скажи… Я вскочила с кровати. — ТАК ТЕБЕ ТОЛЬКО ЭТО БЫЛО НУЖНО, ТОЛЬКО ЭТО ТЕБЯ ВОЛНОВАЛО?! НЕ МОЕ ЗДОРОВЬЕ ИЛИ МОЕ СОСТОЯНИЕ, ТОЛЬКО ЭТО?! — ОПТИМУС ПРАЙМ ЗА МЕНЯ ЗАПЛАТИЛ, ОПТИМУС ПРАЙМ. -ВЕРХОВНЫЙ ЛОРД И ПРАВИТЕЛЬ ВСЕЯ КИБЕРТРОНА, ПРЕДВОДИТЕЛЬ ТРАНСФОРМЕРОВ, НОСИТЕЛЬ МАТРИЦЫ ЛИДЕРСТВА! — ЯСНО ТЕБЕ! — Истерический хохот смешивался с истерическим криком. Я согнулась и оперла руки на колени. Руки затрясло, из носа капнула капелька крови. Я прислонила ладонь к лицу, закрывая нос и рот. — «Что я сотворила?!» — НЕ ВРИ МАТЕРИ! — Она ударила рукой по стеклу двери. — Александр хороший человек, он хочет решить свою проблему и помочь с нашей. Я скатилась по спинке кровати и сжала окровавленные руки. Я совершила ужасную ошибку — я произнесла его имя. А мать… мать могла только сделать вид, что не поверила в эту сказку. Тело било импульсами. Всю ночь я просидела в таком положении и лишь под утро, часов в восемь приоткрыла дверь, чтобы выпустить собаку, у которой явно зудели уже все биологические потребности. В планах было просидеть в комнате оба выходных и в понедельник отправиться в колледж, никогда меня еще так сильно туда не тянуло. Хоть куда, только бы не дома. Но в полдень, дверь, медленно, но, верно, начала двигать стойку с креслом вперед. Сил у отчима было больше, чем у мамы. Мама вошла в комнату так, словно ничего не было, обойдя все осколки, она положила на стол книгу. — Вот, преподаватель по экономике рекомендовал прочитать. Мозг распался на атомы. Было ощущение, что я живу в двух параллельных реальностях или страдаю раздвоением личности. — Что?! — Это было единственное на что меня хватило. — Так ты не знаешь кто тебя привез и кто закупил оборудование и лекарства? — Мама совершенно спокойно, как пару дней назад аккуратно села в кресло. — Не знаю… Спроси у Сергея, может это у него большое сердце и это он все оплатил. У меня обрывает память после глотка шампанского… ЧТО ВАМ ВСЕМ ЕЩЕ ОТ МЕНЯ НУЖНО?! — Я резко вспомнила слова Оптимуса и решила рассказать матери ту же историю, что и навешала на уши Александру. Мать поджала губы и резко встала с кресла. — Александр все равно узнает откуда было поступление средств. И если выясниться, что ты имеешь отношения к этому, пеняй на себя! Этим ты уже перейдешь все границы моего терпения. — Твоего терпения… ТЫ ПРЕДАЛА МЕНЯ! Чёткое, резкое, отточенное движение, буквально доля секунды и щека уже горит от удара. — Не смей называть заботу предательством! Подвесное кресло вынесли в зал и подпереть дверь мне было больше нечем. Но несмотря на это, в течение двух дней я не покидала комнаты без особой нужды, а в понедельник, как только прозвенел первый будильник, вскочила с кровати, нацепила одежду, взяла с пола заранее собранный, маленький портфель и направилась прямиком в клинику. Я призвала все свое красноречие, чтобы убедить Сергея перенести капельницу с четверга на начало недели, и чтобы у меня была возможность присутствовать с другом. В ночь с воскресенья на понедельник я позвонила Насте. Мозги кипели и не выдерживали больше этого напора, мне нужно было поговорить. В половине девятого я вылетела с Новокузнецкой и чуть не сшибла Настю с ног. Легкие, весенние ботинки добавляли ей сантиметров десять и уткнувшись ей в подмышку, выше, мой рост уже не позволял, я заревела на всю улицу. — Соловьева! Господи, бедный ты ребенок. Я отлипла от нее и посмотрела зареванными глазами на ее лицо. За этот год, что прошел после выпуска, она изменилась гораздо больше меня. Мои изменения выдавал лишь кривой нос и белый рубец на губе, а она повзрослела. Взгляд был уже совсем другой, в фигуре, в движениях появились женственность и уверенность. Каждый удар каблуков уже не был, как в школе, озорной и звонкий, он был грациозный и четкий. Теперь с уверенностью можно было сказать — она знает себе цену. — Ты… ты изменилась… — Я?! Маша, ты с ума сошла, на себя посмотри! Боже, твой нос, твой бедный, маленький носик. — Да, да, а еще губа, бровь и не до конца восстановившийся глаз. Я видела, как Настя, четко следуя моим словам, осматривала мое лицо. За последующие полтора часа, нашей пешей прогулки я выслушала кучу причитаний в свой адрес о похабном отношении к здоровью. — Какой колледж, какие пары?! Ты должна была еще пару месяцев дома пролежать. Это же просто уму не постижимо. — А ко мне какие претензии? Я сделала все, что от меня требовалось — НЕ СДОХЛА! — Аргумент. — Настя деловито покачала головой. Я выдохнула. Может она и изменилась внешне, и ее жесты стали совсем для нее не характерными, но я видела свою подругу, я ее чувствовала. Внутри она осталась все той же Красенковой, что могла есть огромный рожок мороженного на первой парте перед учителем английского. В клинике, когда мне в руку уже, на ближайшие сорок минут, был вставлен катетер, Настя удобно устроилась на кресле рядом и уставилась на меня. — И так, ты позвонила мне в три, мать его, часа ночи, и попросила пригнать на Новокузнецкую в девять утра. Я даже представить боюсь, насколько серьезный предстоит разговор. Я сжалась и превратилась в точку. Мне нужно было решить, что рассказывать, а что опустить. Осколочная внутри меня разорвала все органы, и я решила рассказать ВСЕ, все кроме одного имени. За последние пару дней я четко поняла, что мне терять уже нечего, если сейчас потеряю и подругу, это будет вполне закономерно. Жизнь редко рушится кусками, чаще всего летит в пропасть все сразу. Лишь, спустя двадцать минут я закончила монолог, пытаясь как можно аккуратнее затрагивать тему моего «друга», и ни одним словом не навести на мысль о том, что он не человек. Глаза Насти не моргали, она смотрела то ли на меня, то ли на стену, сквозь меня. — Маша… — Настя наконец-то отмерла и обратилась ко мне, а не к стене позади. — То, что он сделал — это… это ужасно. — Я знаю — убийство — это перебор, но обстоятельства… — Причем здесь убийство?! ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ?! Твой «друг», я понятия не имею, что он из себя представляет, что ты даже имени не можешь назвать… Он подставил тебя под удар! Он сделал тебя соучастницей! Если ты говоришь, что он тебя защищал, то он хреново справился с этой задачей, только усугубив положение. Настя сидела, сложив руки на груди и опустив глаза. Брови все сильнее смещались к центру. Указательный палец барабанил по весеннему пальто. — На твоем месте, я бы попросила твоего друга пойти в полицию и сдаться. Тогда Александр поймет, что ты тут не причем. — Как… как ты можешь так говорить?! — А что я не так сказала?! Начни уже думать о своей жизни и своем благополучии. Ты, сейчас, подвергаешь себя огромному риску! Если все это вскроется, никто не посмотрит на то, что ты была жертвой, сядешь вместе со своим «другом». Я хотела выговориться этому человеку и найти в ней поддержку и утешение, но в голове были только ругательства. Она не знала весомых подробностей ситуации и сыпала такими словами. — Соловьева — Настя подошла ко мне и сжала мою руку. — Ты очень много значишь для меня. Я думала я умру со страху, когда узнала, что ты в коме. Поэтому, как друг, надеюсь, что лучший для тебя друг, я дам тебе совет — как только стукнет восемнадцать — беги! Беги ты из этого кошмара и дурдома. На выходе из клиники, когда Настина фигура уже скрылась за оградой из кустов с молодой, салатовой листвой, меня, быстрым шагом догнал Сергей. — Надеюсь ты знаешь кому можно доверять, а кому нет. — В его взгляде были лишь укор и осуждение, а интонация заставила меня пожалеть о том, что я сделала. Но я улыбнулась ему и сомкнула руки вокруг его торса, спрятавшись под халат. От него пахло больницей, спиртовыми салфетками, фурацилином и дорогим парфюмом. Этот человек учил меня заново ходить, выговаривать некоторые буквы, помогал первые дни после выхода из комы есть взбитую в блендере еду. И он, естественно, был для меня уже не просто лечащим врачом, он стал семьей. — Я могу доверять вам. — Его руки опустились на мои плечи. — Я не могу представить, что сейчас происходит в твоей жизни, и как именно судьба или другие высшие силы свели тебя с ним, но здесь ты всегда сможешь обратиться за помощью. Я уткнулась Сергею в живот и попыталась выговорить какие-то слова благодарности, но мокрые следы от слез, оставшиеся на рубашке под халатом, были гораздо красноречивей меня. Я проводила его силуэт взглядом через прозрачные входные двери и направилась в колледж, четко понимая, что с каждым разом усталость от всей этой круговерти событий давит все сильней.