Воскресить солнце

      В голове стужа и вой, как метель из воспоминаний; опаляет прозрачным льдом осуждений и виной, горечи и гнева. Сама создала себе проблему.       По улицам незнакомой местности, будто прошелся Мор. На белом снегу сгустки багряной крови; мёртвые туши домашних животных: разорванные животы, вывалившиеся потроха и исходящий пар от располосованных кусков плоти; ни звука, ни живой души по всей округе. В разбитых, безмолвных домах не горел свет, даже слабого отблеска горящей свечи; изломанные, смурые, неказистые домишки, одного взгляда на них и захотелось взять карандаши, краски и раскрасить черно-белую картинку, как в детстве.       Она шла медленно, засунув руки глубоко в карманы теплой, облегченной дубленки. Предчувствие сверлило под рёбрами, неприятно, раздражало просто невозможно. Уши пульсировали от холода; взгляд заглатывал все детали её нового, неприветливого мира и тишина сдавливала со всех сторон стылым воздухом. Лана всегда много читала и фантазировала; она любила думать, что всё воссозданное людьми на бумаге, на экранах плоских телевизоров есть где-то, что все идеи берутся не случайно, а человеку они приходят в точное время.       Лана всегда верила, что есть миры, в которых магия это обыденная вещь, где ведьм никогда не сжигали и люди живут в согласии и мире; где красотой расплачиваются как деньгами и демоны живут бок о бок с обычными людьми; где миром правит честь и правда, а люди любят так, как бывает только в книгах: изящно, до самой смерти, и называют чистым, светлым чувством, от которого туманится голова, сердце сладко трепещет и нежность течёт в венах вместо крови.       Лана запнулась, задумавшись над своим прошлым, и заметила на ветках чёрных воронов, которые крутили своими смоляными, блестящими глазами и каркали, будто насмехались над ней. Она зябко поёжилась, не спуская взгляда с оравы крылатых насмешников, проходя вперёд под их глухое карканье; подняла ворот дубленки, чтобы прикрыть замерзшие уши; сзади зашуршали крылья и взмыли ввысь чёрные, осыпающиеся перья. Это место навевало тоску и болезненное, гнетущее чувство беспокойства, тревоги.       Выстрел. Лана резко остановилась, покрываясь горячими, липкими мурашками; где-то вдалеке, но, казалось, рядом. Раздался рёв, отзывающийся ужасом и дрожью в костях, на той стороне деревни, где виднелись высокие, корявые кроны деревьев. По сторонам улицы из пустующих дворов послышался громкий, твёрдый топот; в воздухе потянуло мокрой звериной шерстью смешанной с запахом крови и гнили. Лана упала на землю, стоило неизвестному существу пробежать совсем близко, за невысоким забором; его тяжелое, хриплое дыхание она услышала чуть ли не над ухом; закатилась под разломанную телегу с сеном, упираясь дрожащим подбородком в палую, влажную листву.       Задрожала земля. Лана не сразу поняла, что это была целая толпа существ, быстро бегущих, прыгающих на двух ногах, с длинными, загнутыми когтями на косматых ступнях. Ужас растекся по телу, как кипяток. Она лежала, скованная морозом и бессилием, вслушивалась в рокочущий вой над округой, и молилась. Только кому — неизвестно.       Выстрелы раздавались откуда-то издалека, катясь по улицам свинцовым остатком, звеня в ушах Ланы, как писк отключенного канала посреди ночи. — Боже, помоги… — ломаный, сухой шепот; она еле шевелила губами, сотрясаясь всем телом под мнимым укрытием, и думала о том, что ей делать.       Она замерзала, но вой и шум не прекращались; где-то близко раздался звон колокола; звуки давили, и она давилась страхом, едким ужасом, неверием, что всё это по-настоящему. Ей всё еще казалось, что она не проснулась, а это кошмар, затянувшийся сон, только вот проснуться никак не выходит. Так и лежала, пока округа не утихла, будто кто-то приглушил звук телевизора, сбавил громкость у радио; стало ещё хуже. В голове роем жалящих ос мысли, маты, молитвы, только бы остаться живой и целой.       Злая ирония. Она не желала этого совсем недавно, теперь же Лана была готова на любую дурость, лишь бы не оказаться снова там, откуда она выбралась.       Тело не поддавалось. На секунду Лане показалось, что она просто примерзла к земле, но тело упрямо противилось ей; остаться бы тут, под телегой, пусть никто не найдет, никто не поймает и не сожрет, не раскрошит, как тех людей, животных, что она видела по дороге. Она не испытывала ничего подобного, такого ужаса, страха, когда в голове мысль «только, блядь, не я, только выживи»; отравляющее, сковывающее и тело, и разум, оно заполняло собой всё естество, как едкий, горький дым.       Тело сопротивлялось, разум тоже, но предчувствие толкало вперед — ну же, вылезай и прекрати скулить, сука! Лана поползла, на дрожащих, замороженных руках, коленях, выбираясь из-под убежища; огляделась вокруг, осторожно, еле дыша, будто это могло помочь; никого, только над головой зимнее, прозрачное солнце и голубовато-серый купол нависающего неба.       Она встала на колени, не в силах подняться на дрожащих, слабеющих ногах; помолилась небу, мысленно попросила прощения сотню раз за совершенную ею ошибку и вгляделась в неяркое, желтеющее солнце; с хрустом поднялась, почувствовав себя менее уязвимее; ощутила на себе легкую, не ощупываемую броню. Это показалось ей странным, что такая мысль возникла у неё в голове, что это вообще откуда-то взялось.       В голове мало что умещалось и мыслей было так много, что Лана утомилась, готовая остаться жить прямо под этой телегой. Столько вопросов, а кто озвучит ей ответы? — Эй! — Лана вздрогнула, будто её прошила насквозь пуля; человек, живой, настоящий, с пистолетом; он шёл, сверля Лану взглядом, пересекая весь путь, что она прошла; уверенно, быстро, Лана даже позавидовала.       Первый рефлекс — попятилась, как от огня, испугалась, обрадовалась, заволновалась. — Стой! Не уходи! — крикнул мужчина, а это был мужчина; блондин, в светлой куртке, на левой руке белый с красным бинт.       Второй рефлекс — застыла, захотела кинуться чуть ли не в ноги, «живой! живой человек!», даже замутило от прилива облегчения, радости. — Я свой, не обижу, — на выдохе, чуть приподняв покалеченные руки: на одной три пальца, под окровавленными бинтами не хватало двух; все порезах, запекшейся крови, изувеченные; у Ланы даже сердце защемило — что с тобой случилось, боже…; он смотрел на неё открыто, с легкой, усталой улыбкой, тоже рад живому человеку.       Видно, что его потрепали, возможно, даже эти неизвестные ей звери. Она расслабила плечи, которые заныли от напряжения, и тоже улыбнулась, пробуя и пытаясь понять, как это улыбаться чужим лицом. Как это выглядит?.. — Рад, что здесь еще остались люди. Что произошло? — она смотрела на него почти не моргая, даже в глазах поплыло. Безумное, такое неправильное чувство радости ломало её; Лана откашлялась, чувствуя, как сильно тряслись руки и ноги, мужчина это заметил, нахмурился. — Ты не ранена? Только не теряй сознание, ладно?       Лана закивала, сглатывая жгучий ком поперек горла; слова никак не шли, распадаясь несвязными выдохами; обняла себя за плечи, помотав головой, мол, не могу, тяжело, больно, горло жжет. — Не страшно. Идём, надо найти дом на краю поля, там есть выжившие, — понял с полуслова, окинул её взглядом, и Лана ощутила благодарность, стало полегче. — Как тебя зовут?       На пару секунд его вопрос поломал ей мозг. Как ей себя называть? Как зовут эту девушку, в чьем теле она сейчас? Что вообще, блять, с этим делать?       Она сглотнула, чувствуя жжение под кожей; страх быть раскрытой, не той, навалился, как грузное, душное одеяло, придавил её. Лана часто заморгала. — Лана, — прозвучало слабо, неуверенно, но мужчина, похоже, не заметил или счёл её слишком напуганной. Кивнул и тоже представился: — Я Итан. Ты здесь живешь? Что это вообще за место?       Лана растерялась. Как на такое отвечать? Паника вошла под горло раскаленным шилом. Лана закашлялась. — Я не… — выдохнула, стёрла испарину со лба; на улице минус, а она вспотела, как самая настоящая грешница в доме Господа. — Не знаю, правда… я ничего не помню.       Притворяться, что ничего не знаешь или не помнишь, было лучшим из вариантов. Она решила косить под амнезию. Пусть так. Лана, если быть честными, действительно не знала ничего и очнулась с рассветом, такая же потерянная и жаждущая ответов на свои бесчисленные вопросы. — Как это, не помнишь? — Итан даже остановился, внимательно взглянул на неё, снова проверяя не ранена ли, может не заметил. — Это какой-то пиздец… — зашептала она, прикладывая ледяные руки к горящим щекам, в голове глухим звоном катились мысли, как стеклянные, полые шары. Итан нахмурился и поводил взглядом вокруг. — Сюда, отдышимся немного и продолжим искать дом, — потянул он её за рукав. Лана была не против, её ноги изрядно подмерзли даже в теплых вельветовых штанах, почти не хотели сгибаться.       Они вышли на главную площадь. Посреди статуя — женщина-воительница с щитом, на нём изображение козла с поблескивающим глазом. Рядом серые, могильные плиты; вся атмосфера этой локации навевала горесть, пустоту, Лане стало не по себе. Были даже указатели, где и что; направо пойдешь туда придешь, налево пойдешь потеряешься, прямо — погибнешь в страданиях, примерно так. Лану снова передернуло; пыльная, разбитая временем дверь или проход, такие бывают в древних обиталищах, которые ведут к секретам; местам, наполненным тайнами и мистикой; даже изображения, высеченные на камне, словно это подтверждали. Но вместе со странной смесью страха и плохого предчувствия, Лана испытала восхищение. Всё это, что её окружало, казалось чем-то необыкновенным; суеверия, мистицизм, что-то сверхъестественное; всё, было частью этого заснеженного, непонятного ей мира.       Они прошли через кованые ворота, по крепким деревянным ступеням и оказались в небольшой, освещенной желтым светом свечей, церкви. Воздух здесь был спертый, пахло воском, старым деревом, ароматными травами и пылью. Лана опустилась на скамью, сложив трясущиеся руки на коленях, и попыталась успокоить беспокойно бьющееся сердце. Всё это не укладывалось в голове; вихрем сносило ей адекватные оправдания всему, что она успела здесь увидеть.       Алтарь из пяти икон. Стояли те же изображения местных божеств, которые Лана видела в доме; отсветы от неяркого пламени свечей размывали фотографии, но Лана не хотела всматриваться в эти странные, пугающие её лица. Что-то было в этом потустороннее, неправильное, даже под лопатками зудело. — Какое странное место, — она откинулась назад, устало опустив плечи. Итан читал найденную записку. — Ебанутое. Что здесь вообще творится? — это был вопрос, на который ни Лана, ни Итан не могли ответить. Он кинул записку обратно, подошёл к округлому, каменному медальону, как показалось Лане. — Это что-то вроде ключа. К тем вратам, что мы видели.       Лана посмотрела, как Итан вертел в своих искалеченных руках эту вещь; посмотрела на самого Итана, задаваясь вопросом «а ты кто? откуда? как попал? что, блять, с твоими руками?». — Что с тобой случилось? — она кивнула на его забинтованную руку. — Отгрызли пальцы эти твари, которые, по-видимому, тут всех перебили, — Итан сел на соседнюю скамью, прикрыл глаза. — Я ищу свою дочь. Может быть, ты видела кого-то или что-то слышала?       Лана пристыженно притихла. Щеки опять вспыхнули, уши горели так, что ей показалось волосы загорятся синим пламенем. — Прости, я сама не понимаю, что здесь творится… — умолкла под взглядом Итана. Он кивнул, протяжно выдыхая; ей показалось, что ему очень больно и это не только от того, что ему сгрызли чуть ли не половину руки. Лана почувствовала себя паршиво. — Я ничего не помню. Очнулась под домом несколько часов назад, в дикой истерике, среди трупов. Это было ужасно… я даже не уверена, что это моё имя.       Итан показался ей надежным. В общем-то, выбора не было, а жить хотелось, как никогда раньше. Лана подумала, что будет справедливо по отношению к нему, если она расскажет немногое из того, в чем уверена сама.       Он наклонился чуть вперед, заглядывая ей в глаза. — Совсем ничего? Как такое возможно? — Понятия не имею, — она была готова заплакать, упасть прямо здесь, раскричаться до потери голоса, только бы понять, что ей делать и почему она здесь.       Может, это все-таки Ад, мысленно согласилась Лана, чувствуя, как на лицо наползла маска скорби. Скорби по своей ушедшей, прошлой жизни. — А твоя дочь, сколько ей? — вновь заговорила она спустя долгие полминуты. Итан ссутулился, стал выглядеть мрачнее, начал распутывать бинт на покалеченной руке и долго молчал. Лана отвела взгляд, подняла с пола кожаный шнурок, подвязывая длинные волосы. — Роза, — он слегка улыбнулся, в голосе послышалось тепло; откинул окровавленный бинт, полез в тряпичный рюкзак. — Ей полгода.       Сердце у Ланы затрепетало, легкие сдавило так сильно, что перед глазами заплясали искры. Полгода? Ей хотелось расспросить его, докопаться до правды, но своя собственная проблема, давящая грузом, не отпускающая Лану, кололась и напоминала о себе. — Давай помогу, — тихо предложила она, присаживаясь на колени перед Итаном. Это показалось ей правильным, помогать кому-то. Раньше Лана перевязывала только самые незначительные царапины, когда была в походах с друзьями, когда они таскали её на закрытые пляжи с острыми скалами, когда приходилось наспех перевязывать разбитые руки из-за пьяных драк в ночных клубах под Лондоном или Глазго. Это всё было когда-то.       Но такие раны Лана видела впервые. Она попыталась успокоить внутреннюю истерику, глядя на вырванные с мясом пальцы, торчащие белые кости, это выглядело пиздецки болезненно. — Боже мой, — зашептала она, принимая из его здоровой руки небольшую бутылку из темно-зеленого стекла. — Повезло. Хорошо, что всего лишь пальцы.       Лана подумала о том же. — Так значит, нам в дом на краю поля? Откуда ты знаешь, что там кто-то есть? — она пыталась разбавить эту странную звенящую тишину; два незнакомых человека, один почти калека с изувеченной рукой, другая посторонняя в этом мире, в самом прямом смысле этого слова; оба попали в переплет, где придётся довериться, либо попытаться это сделать. Лана закончила завязывать руку, иногда поднимая глаза на Итана, который матерился себе под нос и тихо стонал; ей снова стало интересно, как он тут оказался и что стало с его дочерью Розой. — Радио поймало волну. Женщина звала всех, кто сумел выжить, к ней в дом. Луиза, кажется, — поморщился Итан и перезарядил оружие. Лана заметила, что у него с собой еще и дробовик. — Думаешь, они еще там? — Надеюсь. Может они объяснят нам, что за хрень тут происходит. Готова идти? — он поднялся, закидывая рюкзак на плечи, сверху дробовик; протянул ей руку, помогая подняться. Лану прошиб пот. Снова выходить на улицу, а там неясно, доберутся ли они целыми и живыми до этого дома.       Она окинула взглядом полу освященную церковь, снова задержав взгляд на иконах. — Что это за боги?       Итан сощурился, осматривая алтарь. — Без понятия. Наверное, местный культ поклонения этим людям или… кто бы они ни были, — Лану подзуживало спросить, что исповедует он, знает ли про Христа или верует в Бога, но сдержалась, следуя за Итаном к двери.       Нельзя выглядеть подозрительной, она и без того походила на чудачку.       Снаружи ничего не изменилось. Всё та же глушь и серость. Лана успела подумать о том, как тут всё отлично от её прошлого образа жизни, что даже внешность противоположность её прежней, как Итан схватил её за плечо, закрывая собой и нацеливаясь на зверя из оснеженной, сухой травы. — На счет три, бежим к той пристройке. У меня мало пуль. Не отобьемся.       Лана застыла, покрываясь горячей волной ужаса. В ушах зазвенело от громкого воя. — Раз…       Итан толкнул её рукой, не сводя взгляд с существа. — Два…       Зверь выбежал, брызгая слюной и обнажая гнилые, острые зубы.