Где ты видел счастье?

      Новый день в Лос-Анджелесской городской психиатрической больнице начинался, как и в других больницах, с утреннего обхода. По пустому, длинному коридору шел уже немолодой высокий мужчина в очках — заведующий отделением. После основного обхода и беседы с коллегами оставалась еще одна палата, куда нужно было обязательно заглянуть. Хотя при одной мысли о пациентке, находящейся там, у него появлялось тяжелое чувство на душе. Он видел эту девочку школьницей, и даже помнил ее совсем маленькой. А все потому, что Элизабет Коллинз, в девичестве Брайан, мать этой девушки, была его давней подругой. Нет, эта пациентка не была такой же, как и все остальные. Ей не был поставлен диагноз, из-за которого она должна была тут находиться. Просто в один из июньских вечеров ему позвонила плачущая Элизабет и обратилась с просьбой. Ее дочери нужна была помощь.       Проходя по коридору пятого этажа, мистер Томпсон услышал знакомый голос, заставивший его в который раз за эту неделю подумать: «Бедная девочка». — Оставьте меня! Уйдите все! — девушка сидела на узкой кровати и в новом приступе истерики заходилась рыданиями.       Затем она еле слышно прошептала, обращаясь то ли к врачам, то ли к кому-то еще: «Пожалуйста». Она хотела остаться одна, чтобы вокруг никто не ходил и не задавал глупые вопросы. Или лучше бы они просто дали ей успокоительное, она бы забылась сном и, может быть, это хоть немного помогло. — Мисс Коллинз, пожалуйста, успокойтесь.       Боль, отчаяние, страх, желание умереть преследовали ее. Сначала было отрицание реальности, теперь она приняла жизнь такой, какая она есть. Жестокая, беспощадная и некоторыми местами бессмысленная. Для Норы каждый день становился кошмаром, стоило ей только открыть глаза. Первая неделя состояла из того, что она либо спала, под воздействием таблеток, либо шептала его имя, либо кричала в пустоту. Потом она постепенно успокаивалась, не говорила о том, что хочет его увидеть, замыкалась в себе и просто смотрела в одну точку. Плакать и кричать сил уже не было, душа разрывалась от боли, поэтому часами она просто лежала и смотрела на белый потолок, пытаясь понять, что ей делать дальше. И только во сне она могла немного отдохнуть от кошмара, который все вокруг называли жизнью. По ночам она вздрагивала и резко просыпалась от того, что он снова ей снился. И в эти минуты сердце переставало ныть, глаза щипать от слез, боль исчезала, хоть и ненадолго, но этого было достаточно для нее. И единственным ее желанием было не просыпаться, потому, что быть с ним было самым важным и необходимым для нее.       Но потом она снова возвращалась в реальность: страшную и жестокую, разбивающую надежды. Снова осознавала весь ужас и кричала в пустоту. — Оставьте меня одну!, — Сколько раз она повторяла это? Пять? Десять? Это уже не просьба, это просто крик отчаяния, — Я так больше не могу! Я не могу! — голос срывается и заглушается рыданиями. Она хочет умереть, потому что жить невозможно с этим ощущением безумной боли, от того, что сердце разрывается на кусочки, а душа.. А что душа? Она бы продала ее дьяволу, обменяла бы на что угодно, лишь бы он был с ней. Он нужен. Только он. Но он не придет. И эта мысль для нее страшнее всего на свете. Она сломлена. У нее отобрали самое ценное. Больше нет человека, который всегда спасет ее, поможет, обнимет, с которым она становилась другой, не маленькой беззащитной девочкой, а девушкой, готовой к чему-то новому и захватывающему. Теперь у нее его нет. А вместе с ним исчезло желание жить, исчез весь мир. И так по кругу. Бесконечная череда боли.       Мистер Томпсон быстрым шагом заходит в палату, пытается привести ее в более-менее нормальное состояние, в итоге ей снова дают успокоительное. Через время Нора засыпает и то ли сны, то ли галлюцинации от бесконечного приема таблеток так и не отпускают ее разум. Она видит его. И только теперь она успокаивается и не думает о смерти. Да и что смерть? Ей кажется, что она умерла еще две недели назад, но почему-то до сих пор ей приходится дышать и делать вид, что жива. Хотя жизнью назвать это достаточно трудно, нет смысла, нет сил и желания.       Ей надоело просыпаться каждый день и понимать, что боль никуда не уходит, а только становится все сильнее от того, что каждый день — это день без него. Это дни истерик, непринятия действительности, отчаяния и сумасшествия. Сколько раз в день она думает о том, что все происходящее вокруг лишь страшный сон, но проснуться, почему-то не получается. Как и привыкнуть к терзающей ее мысли о том, что он не придет и не заберет ее отсюда, не скажет, как сильно любит ее.       Ей дают успокоительные таблетки, с ней работает психолог, но она не хочет принимать никакой помощи. А зачем? Научиться терпеть все эти чувства, принять их, постараться забыть? Одна мысль об этом вызывает в ней столько неприязни, что она снова плачет.       Если бы существовала таблетка, которая избавляет от душевной боли и отчаяния, она бы с удовольствием ее приняла. Но такое лекарство ученые не изобрели, а потому ей приходится чувствовать это снова и снова. *** — Она, наверное, спит еще, не стоит будить. Если ей спокойно во сне, то пусть спит. Но, честно говоря, она отказывается слушать кого-либо. Нора уверена, что никто не понимает ее боли и от этого страдает еще больше, — Мистер Томпсон снял очки и покрутил их в руке, затем снова надел и посмотрел на Элизабет, — ей нужна поддержка, ей нужно видеть, что ее понимают. — Мы и так постоянно рядом. Роберт, я не могу видеть ее такой. Она страдает, а мы не можем ей ничем помочь.       Врач понимающе кивнул: — Ей нужно время, осознание того, что это не конец и чье-то присутствие рядом. — Я просто боюсь, что она что-нибудь сделает с собой. — Мы не допустим этого. Нора сильная девочка. Сол сейчас с ней? — Да, остался в палате. — Хорошо, пойдем посмотрим, проснулась ли она.       Мистер Томпсон встал первым и подошел к двери, пропуская давнюю подругу вперед. Они вышли из его кабинета и спустились на этаж ниже. Нора уже не спала. Она лежала, завернувшись в одеяло, и ее лицо не выражало абсолютно ничего. Увидев мать, она лишь повела глазами и вздохнула. — Нора, милая, как ты?       Девушка ничего не ответила, лишь болезненно прикрыла глаза. Да и что говорить, по ней и так видно, что она сейчас чувствует. — Нора, нельзя постоянно лежать и молчать. Мы пытаемся тебе помочь, но если ты сама не захочешь поправиться, наши усилия будут бесполезными, — при виде заплаканного, совершенно пустого лица пациентки Роберту становилось больно. Он прекрасно знал, что она чувствует, и что помочь себе в первую очередь должна она сама. Без ее желания жить никакая терапия не будет успешной. — А вы можете просто сделать так, чтобы я не чувствовала всего этого? — голос был слабым, словно каждое слово давалось с большим усилием, — Нет? Тогда вы мне не поможете. — Мы желаем тебе добра, понимаешь? Так дай же помочь тебе. Мы больше не будем давать тебе столько успокоительного как раньше, ты должна потихоньку справляться без препаратов. И тебе нужно гулять на свежем воздухе. Если ты будешь лежать и мучать себя — лучше не станет, дорогая, — доктор Томпсон искренне пытался помочь девушке, чье состояние уже можно было назвать депрессией, но она с каждый днем только усугубляла ситуацию. — Да, Нора, пойдем погуляем в саду, на улице отличная погода, — мистер Коллинз, все это время сидевший на стуле рядом с маленьким столиком, выглядел совсем уставшим, и надеялся, что хоть как-нибудь сможет заставить дочь вернуться к нормальному состоянию. — Хорошо, — девушка отнюдь не горела желанием увидеть этот чудесный летний солнечный день, но лежать было уже невыносимо. И хотя физическая боль совершенно не волновала Нору, эта палата только удручала ее. Легче согласиться, чем снова слышать уговоры.       Девушка медленно встала с постели, накинула темно-синий халат и подошла к двери. — Пойдемте, — только и произнесла она, выходя из палаты.       День, и правда, был хорошим. Но ни пение птиц, ни легкий ветер не сделали ее настроение хоть немного лучше. Сол Коллинз шел чуть позади, пропуская дочь и жену вперед по узкой тропинке. Сад в больнице был большим, его специально делали для того, чтобы пациенты могли безопасно прогуливаться на свежем воздухе. Миссис Коллинз за последний месяц будто постарела на пять лет. Нора была их единственной и любимой дочерью, которую они с детства боготворили и желали ей только счастья, поэтому видеть девушку такой было невыносимо тяжело. Сначала Нора шла молча рядом с родителями, потом вдруг сказала: — Я хочу поехать домой. Это возможно? — видеть эти белые стены Нора уже не могла.       Она не питала ложных надежд, что дома ей будет легче, нет, но и оставаться в клинике она уже не хотела. — Конечно, мы погорим с доктором Томпсоном. Это только пойдет тебе на пользу. Только пообещай, что ты возьмешь себя в руки.       Нора лишь апатично повела глазами, и на выходе ответила: — Я ничего с собой не сделаю. ***       Возвращение домой не было радостным. И хотя говорят, что родные стены лечат, в этом Нора Коллинз сильно сомневалась. Три предыдущие недели она провела в больничной палате и нельзя сказать, что это помогло ей. Все, чему научилась за три недели девушка — это скрывать свои истерики, утыкаясь в подушку, принимать успокоительное, чтобы быть более сдержанной и часами не давать себе думать. И, несмотря на все это, Нора действительно пыталась держаться, найти в себе силы, чтобы хоть как-то жить, но получалось это плохо и очень неубедительно. Но ведь другие же как-то справляются. Она всегда считала себя достаточно сильной, но теперь у нее из-под ног словно выбили опору, сломали, уничтожили. Почти каждый день девушка задавалась вопросом: а ради чего бороться? И каждый раз Нора понимала: он бы не хотел, чтобы она сдалась. Но где взять силы, чтобы принять свою жизнь и двигаться дальше? Этого девушка не знала.       И все, что ей оставалось — привыкать к новой жизни. Только черт бы ее побрал, эту новую жизнь. Каждый день по-прежнему наполнен болью и отчаянием. Страх то поглощает, заставляя срываться на крик и рыдать так, что голова раскалывается уже и от физической боли, то наступает полная апатия. В такие минуты она просто лежит и смотрит в потолок, пытаясь забыться, не думать о том, кто она, почему вот так лежит часами и плачет, старается забыть о том, в какой кошмар превратилась ее жизнь. Это даже не черная полоса в жизни. Полосы обычно сменяют друг друга, и ты понимаешь, что если сейчас плохо, то потом обязательно станет лучше и все наладится. Какой может быть просвет у нее в жизни, когда не было ни дня, чтобы она не думала о смерти. Да, ее пичкают таблетками, с ней работает психолог. Но она каждой клеткой чувствует свое одиночество. Никто не сможет ей помочь. Никто не сможет ее понять. Что могут дать разговоры о том, что надо принять эту боль и жить дальше, кому нужны эти обещания светлого будущего. Он был для нее всем. А теперь в ее жизни нет ничего. Только боль, разочарование, пустота и чувство вины за то, что она позволила этому случиться. От этого нет лекарства, от этого, наверное, нет спасения. Все говорят, что ей нужно больше времени. Но это ведь не вернет то, что ей нужно, того, кто смог бы ее спасти. А значит, все это бессмысленно.       Когда становилось особенно тяжело, и она понимала, что снова может сорваться, она думала о том, что он бы ни за что не позволил ей прекратить это все. Он до сих пор имел над ней огромную власть. Он хотел бы, чтобы она жила, только эта мысль для нее была своеобразным рычагом, не дававшим ей покончить со всем этим кошмаром раз и навсегда.       Нора вошла в гостиную. Даже выдавить из себя подобие улыбки получилось с трудом. Мать вошла следом и приобняла дочь за плечи. — Мы в твоей комнате сделали небольшую перестановку, — впервые за последнее время родители были хоть немного счастливы. — Зачем? Я ведь все равно здесь практически не живу. — Мы с отцом подумали, что тебе это понравится.       Девушка не была здесь уже долгое время, но все что она чувствовала — это безразличие. Какая разница, в каком углу стоит кровать или письменный стол? Какая разница, что вообще происходит вокруг, если внутри пустота? Она стояла, смотрела и не чувствовала ничего. Зачем все это подобие жизни? Кому от этого легче? Точно не ей. Теперь приходилось жить по инерции. Она снова дома. Странно ощущать себя чужой в родном доме. Но именно так и чувствовала себя Нора. Словно это не ее жизнь и она наблюдает за всем происходящим со стороны. Девушка без особого интереса и участия окинула взглядом первый этаж и стала подниматься в свою комнату.       Когда-то это было ее любимое место. Здесь она чувствовала себя в безопасности. Это было ее маленькое королевство, где с детства все было так, как она хотела. Но теперь комната казалась ей холодной, чужой и неприветливой, словно она пришла в чужую комнату и как будто она никогда не была здесь счастлива.       Поход в душ. Семейный ужин. Расспросы родителей. Все было как в тумане. Выдохнуть она смогла только оказавшись в своей постели, выпив перед этим таблетку снотворного и уткнувшись носом в подушку. Только бы не думать ни о чем.       Но мысли путались. Сон смешивался с реальностью. Все казалось каким-то смазанным. Бульвар, теплый осенний день. Тихий женский голос. Кажется, прозвучал какой-то вопрос. Что-то о счастье. А потом спокойный бархатный мужской голос: «Нет. И, наверное, никогда не был».       Нора заворочалась в постели. Но картинки в голове не исчезали. Крыша какого-то здания. Фонари вдалеке. И тот же приятный мужской голос что-то шептал на ухо. Какая-то трасса, видимо за городом, ночь, черный кабриолет, огромная скорость и громкая музыка. Так и проходит ночь, одна картинка сменяется другой, а чувство страха и ожидание чего-то ужасного не проходит даже под утро. И одно особенно яркое воспоминание не давало покоя даже во сне. *** — Нет, я туда не сяду, даже не уговаривай! — Нора была в ужасе от этой безумной идеи. Нет, она, конечно, знала, с кем связалась, но чтобы участвовать в таком. Нет. Нет и нет. — Почему ты не хочешь? — он улыбался, и заговорщицки смотрел нее. — Потому, что это опасно! — Ты мне доверяешь? — Ну, вот опять. Разве может она сказать «нет»? Конечно же, нет! Она доверяла ему, потому что знала, что он никогда не сделает что-то, что навредило бы ей. Но байк стоящий напротив них пугал девушку. Черный, блестящий, огромный, он явно стоил бешеных денег. — Тебе я доверяю, а вот ему, — Нора показала пальцем на мотоцикл, — нет. И я вообще не хочу, чтобы ты на нем ездил. Ты на машине до 120 разгоняешься, могу представить, что ты на нем творишь. — На машине я разгоняюсь так только на трассе, а на нем я и, правда, творю страшные вещи. Могу показать, — выжидающе глядя на девушку сказал молодой человек, протягивая ей руку. Он был уверен, что Нора согласится. — Показушник, — ответила девушка и согласилась. Ей действительно было интересно, каково это, кататься на таком мотоцикле по ночному городу. Такое она видела только в кино. И все, что ей было об этом известно — только то, что это очень опасно.       Парень довольно усмехнулся: — Я его купил почти за месяц до встречи с тобой. И чтобы ты знала, — он многозначительно улыбнулся, — раньше я ездил 200 км/ч, а теперь максимум 150. — Какой молодец, — протянула Нора в его же манере, — только давай недолго и небыстро, иначе больше я на твои «сюрпризы» не куплюсь. — А я думаю, тебе понравится.       И они поехали. Мотоцикл резко рванул с места. Ветер обдувал со всех сторон, город проносился мимо них, и все казалось ей каким-то смазанным. Но страха не было. Если только на резких поворотах, когда казалось, что еще чуть-чуть и они просто перевернутся. Но она знала, этого не случится. Потому, что он рядом, а когда он контролирует ситуацию ей всегда спокойно. В такие моменты она ловила себя на мысли, что таким и должен быть настоящий мужчина, способным решить любую проблему, быть рядом, когда это надо и заставить забыть обо всех проблемах. И теперь Нора понимала, почему он так любит кататься на байке. Адреналин просто зашкаливает, ощущение полета не отпускает до самого конца, а его присутствие рядом еще больше кружило голову.