Где ты видел счастье?

      Она выбрасывала из шкафа абсолютно все. Казалось, что если она остановится, случится что-то ужасное. Хотя, единственная причина, почему она это делала, – то, что ужасное уже произошло. На пол летела одежда, а вместе с ней приходило мнимое, но облегчение. Нора смотрела на пустые полки, отодвинула ногой с прохода разбросанную одежду и отвернулась. Плохая была идея. Складываться – не разбрасывать, это мало чем поможет. Но это хотя бы что-то, что отвлечет мозг на время. Минут на пять. А что потом? Снова сидеть и смотреть в одну точку, наглотавшись таблеток? Иль ходить туда-сюда, чтобы убить время? А смысл..Чтобы она не делала, все не имеет значения. Агата ушла, так и не сказав, что делать дальше. Она и сама не знает. Да и почему вообще Нора решила, что кто-то ей может помочь? Она как маленький ребенок, пытающийся понять суть мироздания, спрашивает каждого и не слышит ответа. Потому, что его нет. С болью каждый справляется по-разному. Кто-то плачет, кто-то пьет, а кто-то не терпит и выходит из игры, принимая поражение. Зато все заканчивается: боль, бессмысленность, жизнь. И никто не скажет, что делать в такой ситуации. Либо терпи, либо осознано прекрати страдания. Но когда оба варианта кажутся неподходящими, приходится мириться с тем, что есть: с адским чувством пустоты и неиссякаемого отчаяния. Жизнь вообще штука не простая.       Все вокруг говорят: все пройдет, наладится, нужно держаться. А еще коронное «время лечит». Не лечит, и не пройдет. Лучшим лекарством может быть только принятие. Но от него Нора отказалась, загоняя сознание в ловушку, из которой нет выхода. Да и нужен ли он?       В комнату постучали, а затем вошла Элизабет. — Папа приехал. Спустишься к ужину? — а затем, увидев разбросанные по всему полу вещи, осторожно добавила, — Ого, ты что-то искала? — Нет. Я пыталась чем-то заняться. Вы ведь не все сюда привезли? В спальне, в шкафу, на средней полке, кажется, не помню, был пакет черный небольшой. Он там остался? — Да. Все, что мы привезли здесь, если его нет, значит там. Там что-то важное?       Девушка помолчала. Важное ли? Теперь нет ничего важного, все пустое и бессмысленное. Может и хорошо, что все осталось на своих местах, как и должно быть. — Нет. Просто спросила.       Теперь все просто. Это раньше казалось сложным и запутанным, а теперь все стало простым и сложным одновременно, нелепым и глупым. — Следователь звонил, сказал, что дело закрыто, но.. — Я знаю, Агата сказала. Вам всем обязательно говорить мне об этом? — Ты сама просила, сказать, если что-то станет известно. — От этого ничего не изменится. — Нора, давай поговорим, как раньше. Я не могу тебя такой видеть. — Как раньше ничего не будет, — она села на кровать перед матерью, — разговоры ничего не дадут. Лучше мне не станет, а будет только хуже. И что ты мне можешь сказать? Что все образумится? Я слышала это тысячу раз. Это ничего не изменит.       Нора поднялась и вышла. Опустошенная, брошенная в страшную жизненную мясорубку июньским вечером тринадцатого числа, она навсегда стала другой, без будущего и без души, часть которой умерла сразу же, а часть каждый последующий день испытывала боль и страдание. Солнце погасло, погрузив весь опостылевший мир во тьму. ***       Звук современной молодёжной музыки бил по ушам. В дневное время в «Кролике», как среди знавших это заведение людей принято было называть «Black Rabbit Rose», было немного посетителей. Как правило, после пяти вечера здесь происходило что-то невообразимое. На первом этаже выступали приглашенные музыканты, танцпол разрывался от количества подвыпивших молодых людей, на втором этаже было спокойнее, здесь царила своя атмосфера. Приглушенные тона, темная цветовая гамма – таким выглядело это место с первого взгляда. Для тех, кто имел допуск на третий этаж, второй и первый, обычно не представлял интереса. Здесь находилась комната, о которой знали лишь немногие посетители «Кролика», а войти в круг посвященных было практически невозможно. Здесь и происходило самое интересное, но причастны к этому были лишь несколько человек.       Микаэль прошел к барной стойке, поискал глазами кого-то, но так и не нашел. — Агата, в клубе? — он обратился к молоденькому парню, стоявшему за барной стойкой. — Да, она где-то здесь, — он посмотрел в сторону столиков, — вот она, идет сюда.       Микаэль кивнул и повернулся навстречу идущей к нему девушке. Это была высокая, немного ниже самого Микаэля девушка. У нее была смуглая кожа и густые темно-каштановые кудрявые волосы чуть ниже лопаток. Африканские корни делали внешность необычной и экзотической. Девушка легкой походкой подошла к Балистиери и обняла парня: — Привет, дорогой. Ты ко мне или весело провести вечер? — Я к виски или вину, еще не решил, — он прошептал ей на ухо, и поцеловал в щеку, — свободна сейчас? — Для тебя я всегда найду время, — затем она посмотрела на паренька бармена, — Дэн, я ушла, меня не трогать.       Девушка взяла Микаэля за руку и повела к столику в самом укромном углу заведения. Это было их место, где они могли часами сидеть и изливать друг другу душу. Агата Ален работала здесь уже седьмой год, и хотя начинала она как обычная официантка, сейчас она была незаменимой частью этого места, без которой оно никогда не стало бы таким популярным. — Что случилось? — девушка с серьезным видом посмотрела на Микаэля. — Почему ты думаешь, что у меня что-то случилось? — это был скорее риторический вопрос, потому, что оба они знали, что просто так он бы не стал приходить в этот бар. — Действительно. У тебя ведь на лице написано: «Я самый счастливый». — Забыл стереть.       Агата всегда знала, в каком настроении он приходит. Она научилась понимать его с полувзгляда за годы их дружбы. Она была не простой подругой, единственным человеком, кто хорошо его знал, но еще и личным психоаналитиком, к которому можно было прийти с любой проблемой в любое время суток и в любом состоянии. — Ну, так что? Сам скажешь или мне угадать? — Попробуй. — А мне и пробовать не надо, дорогой. Что у тебя с той девушкой? — Либо ты слишком хорошо меня знаешь, либо ты ведьма. — Одно другому не мешает. Так что с ней? — С ней ничего, со мной что-то. — Вау, неужели кто-то смог пробиться в твое холодное неприступное сердце? Ну, помимо меня, — она улыбнулась, и уже серьезно добавила, поправляя трубочку в безалкогольном коктейле, — Все настолько серьезно? — Не знаю. Помнишь, по уголовному праву учили, что деяние может быть и действием, и бездействием? — Я в шоке, ты еще что-то помнишь после учебы. Ты не перестаешь меня удивлять. — А я в отличие тебя, доучился.       Агата засмеялась. Уж она-то знала, как никто другой, каким образом он доучился. Сколько раз он был на грани отчисления, если бы не звонки ректору и не так называемая «помощь университету» от его отца, никто даже не считал. Но диплом он все таки получил. — А толку-то. Так, что же ты совершил: действие или бездействие? — Второе, а надо было первое. Или не надо было. — Ты слишком заигрался. Я и без твоих объяснений могу сказать, что скорее всего дело обстоит так: она не хочет играть в твои идиотские игры, а ты не можешь перестать это делать. Потому, что забыл, что бывает по-другому. — Я не хочу по-другому, - в голове крутилось столько мыслей и от правды хотелось уйти, но каждый раз он снова и снова думал о том, что правила рушатся рядом с ней, все рушится рядом с ней и остается только одно — спокойствие и какая-то непривычная умиротворенность, — А как обычно не получается. С одной стороны, я не могу вести себя с ней так, как со всеми, а с другой, я не хочу расставаться с тем, что строил три года. — Майкл, милый, ты же не строитель. И тебе на самом деле надоело так жить. А если с ней хорошо, то нужно пользоваться возможностью хотя бы попытаться стать счастливым. — Я не умею любить, и ты это знаешь. Зачем начинать то, что сделает больно ей? — Вот видишь, ты уже думаешь о том, что другим может быть больно из-за тебя. В тебе умер эгоист, поздравляю. То, что ты не умеешь любить — бред. Ты вбил себе в голову эту мысль, чтоб легче было жить, и ты это знаешь. Да и к тому же, ты даже не пробовал. Попробуй, тебе понравится. — Это самоубийство. — Ты что, дамских романов начитался? Ты давай, прекращай это свое хобби. Фу. Мерзость, — девушка, наигранно поморщилась, — Она тебе нравится? — Это неправильный вопрос. Нравится может все, что угодно, от кофе до импрессионизма. — Хорошо, что ты к ней чувствуешь? Только давай без «не знаю». — С ней хорошо, вот так хорошо, как раньше, когда тебя ничего не беспокоит, все хорошо и видишь цель в жизни. Но, если я позволю себе признать, что что-то к ней чувствую, я снова стану уязвимым. Ты ведь знаешь, что каждый раз, когда я разрешаю себе любить, это заканчивается плохо. — Ты не виноват в том, что произошло со Стивеном или с Рейчел. — Я виноват в том, что произошло с Рэйчел. Если бы не я, она была жива, я бы чуть меньше ненавидел отца, и предыдущих четырех лет в моей жизни не было бы. А знаешь, что самое забавное в этой ситуации? — Что? — Агата искренне хотела помочь Майклу, он был для нее не просто другом, он был для нее практически старшим братом. Но иногда она поражалась, как он может находить себе проблемы там, где их быть не должно. — Сделать как раньше не получается. Вот пару месяцев назад я бы напился или поехал в клуб, а потом по сценарию — брюнетка, блондинка, рыженькая. А я не могу с ними спать.. — Боже, родной, такие проблемы и в таком возрасте.. Это надо лечить незамедлительно. — Это не лечится. Это как в компьютерной игре: ты переходишь на новый уровень, и все что было кажется уже не интересным, а что делать на этом уровне ты не знаешь. — Ты постоянно кричал, что тебе все равно. А тут вдруг стало не все равно и ты испугался. Глупо не разрешать себе что-то чувствовать только потому, что предыдущий опыт был болезненным. Ты же и сам это понимаешь. Нельзя винить себя за все плохое, что было с тобой или твоими близкими. Это жизнь и это случается, — Агата помолчала, — ты вдобавок ко всему боишься испортить ей жизнь.       И эти слова были самыми болезненными для парня. Он откинулся на спинку кресла и задумчиво молчал. Ждал, что еще скажет Агата. — И с одной стороны ты уверен в том, что хуже тебя на этой планете человека нет и быть не может, а с другой ты знаешь, что умеешь быть хорошим, но боишься этой уязвимости. — Я устал казаться сильным, мне надоело, что как только я что-то обретаю, сразу все рушится. — Почему «казаться»? Ты и есть сильный, просто тебе нужен кто-то, ради кого это будет. Ты не можешь постоянно прятаться от того хорошего, что в тебе есть. И не можешь прятаться от чувств. У тебя вся жизнь впереди, а ты почему-то решил, что больше ничего хорошего не будет. — А готов ли я пойти на риск? — Балистиери, ты всегда идешь на риск. Не всегда оправдано, но тебя это не останавливает. Майкл, ты заслуживаешь того, чтобы быть счастливым, не порть сам себе жизнь, хорошо? Ты ведь знаешь, что я люблю тебя и хочу, чтобы ты был счастлив, так не лишай себя такой возможности. — Напомни, почему мы решили не встречаться?       Девушка рассмеялась. У них всегда была какая-то своя душевная связь, которая помогала понимать друг друга с полуслова: — Потому, что мы друзья. И одно другому мешает, — девушка поправила падающую на лицо кудрявую прядку, — А теперь о насущном. Как в офисе дела? — Хорошо. С отцом не виделся уже две недели. Хм, может он вообще умер? – парень заметил ухмылку на лице Агаты. — Но он же твой отец, так нельзя, - они оба знали, сколько иронии в этой фразе. Много чего нельзя, но, тем не менее, это не останавливает никого. — Возможно, если бы я тоже был отцом, я бы его понял, — он с грустью посмотрел на Агату, она тоже поникла от фразы, брошенной Микаэлем.       Девушка посмотрела на часы. Перерыв заканчивался, а работы было еще много. Вечером сюда сбегутся посетители, а она как раз остается на всю ночь, следить за этим сумасшествием. — Надеюсь, как ты позвонишь в следующий раз, ты будешь знать, чего хочешь. — До вечера ничего не изменится. — Ну, а вдруг. Все может измениться в одно мгновение. Как ее хоть зовут? — Нора.       Майкл вышел из бара, где работала Агата с явным чувством легкости на душе. Как будто все становилось на свои места, хотя на деле, не менялось ничего, лишь мысли приходили в порядок и появлялось понимание, как дальше жить. Во всяком случае, до завтра. На более поздние сроки он не загадывал.