***
Воскресное утро, начавшееся ленно, в объятиях любимого омеги, предвещало такой же ленивый и прекрасный день. Убирая темные пряди от красивого лица Сокджина, Намджун любовался мужем, будто тот был произведением искусства. Хотя почему будто? Чувство любви, трепетное, согревающее, тянулось в душе, будто кот на солнце, шевеля пушистыми лапами. Солнечные лучи скользили по спине альфы, но до лица Джина не добирались, как бы ни старались. Поэтому Сокджин, зарываясь в грудь партнера сонно, только повыше натянул одеяло, потягиваясь под ним. Осторожно, едва касаясь, боясь разбудить, Джун обнимает мужа крепче, даря спокойствие, защиту. Пылинки парят на свету, не нарушая тишины, установившейся в этой квартире, где царствуют мир, любовь и гармония. Омега просыпается спустя некоторое время, и Намджун понимает это даже не по открывающимся глазам, а по тому, как смешно дернулся кончик носа Сокджина. Так бывало всегда перед пробуждением, и эта милая деталь была лишь частью огромной любви, которая день ото дня становилась все больше, разрасталась. — Доброе утро… — сонно, хриплым после пробуждения голосом, произносит Джин, поднимая глаза на супруга и понимая, что утро действительно доброе. Впрочем, как и любое утро рядом с Джуном. Любое утро… — Доброе, — отвечает альфа тихо, целуя свое сокровище в кончик носа, так смешно дернувшийся пару минут назад. — Надеюсь, тебе снилось что-то хорошее? — С тобой мне не снится что-то плохое, — прижимаясь ближе, потягиваясь в руках мужа, омега ощущает ровно то же, что горит в душе Намджуна теплым костром. Кажется, эту идиллию не нарушит ничто. Совместное приготовление завтрака, его поедание за просмотром какого-то легкого комедийного сериала — что может быть более удачным началом дня? Пара даже хотела сходить в парк, как звонок в дверь нарушил планы. Что-то внутри подсказало Намджуну, что за внезапный гость стоит за порогом, поэтому, открывая двери, он не удивился появлению Юнги. Зато удивился другому. Омега заходит в квартиру молча, снимая обувь и оставляя её в коридоре. Взгляд его, будто невидящий, говорит альфе о том, что что-то пошло на заезде не так. Причем, вероятно, причина даже не в самом заезде, а в том, кого омега повез туда с собой. Пока что о том парне Намджун слышал только не самые лестные вещи, и интуиция подсказывала, что это неспроста. — Кто там? — выглядывает Джин из зала и замирает, увидев Юна. Таким растерянным, даже потерянным он не видел его со времен первых занятий на испанском. — Юнги? Почему не позвонил? Мы бы приготовили завтрак и на тебя, — тут же, как заботливый хозяин, мягко укоряет гостя Сокджин. — Я не голоден, спасибо, — спустя несколько секунд молчания медленно отказывается Юнги. Будто для ответа ему потребовалось напрячь все свои извилины. Джун, который успел закрыть дверь и поставить обувь гостя более аккуратно, переглядывается с мужем. В любой ситуации, при любой проблеме Юн не отказывался от еды, особенно от еды Сокджина! Так что же произошло такого, что даже еда стала не мила? Долго выспрашивать не пришлось. Кажется, что эмоции только и ждали момента, когда же можно будет выплеснуться. Стоило оказаться в мягком кресле, в кругу тех, кто действительно хочет помочь, как обычно молчаливый омега посыпал словами, как бусинами, перескакивая с мысли на мысль, то повторяясь, то забывая что-то сказать. Пальцы его при этом не знали покоя, то теребя край майки, то смахивая с подлокотника кресла невидимые пылинки. Супруги хоть и кивали понимающе, делая вид, что все в порядке, но прекрасно видели, что Юнги взволнован даже сильнее, чем кажется на первый взгляд. — Я не знаю, может… я какой-то неполноценный в его глазах? — после града слов, несвязных порой, эта мысль звучит слишком инородно, слишком нелепо. Джин не выдерживает и мягко, но ощутимо бьет омегу по колену. — Даже не смей о себе так думать! Какой неполноценный?! Если этот идиот всегда сбегает, то неполноценный он, — недовольно отзывается Сокджин, поджимая губы. Может, у Юна был не самый простой характер, но называть его каким-то не таким язык не повернулся бы ни у кого. — Джин прав, Юнги, — кивает Намджун, вздыхая тихо. Что же это за соулмейт такой, который чуть что, оставляет своего омегу? Разве в душе ничего не ёкает от переживаний, от тревоги? Разве не тянется все естество заботиться и оберегать? — Нужно сначала отвлечься. Сейчас ты на взводе, в тебе говорят эмоции. Давай ты все же поешь, и после мы спокойно все обсудим? То ли успокаивающий тон альфы, то ли его умные, понимающие глаза, то ли забота Джина, который приготовил завтрак специально для Юнги на скорую руку, то ли все вместе, но омеге действительно стало легче. Та ужасная, поедающая его изнутри мысль о неполноценности отступила, обещая больше не появляться. По крайней мере, пока что. Правда, даже во время общения с друзьями Юн не забывал звонить альфе, сначала получая лишь противные гудки, ну а после — угрюмое механическое «телефон абонента выключен…».***
Нет ничего более раздражающего, чем постоянная вибрация телефона в кармане. Когда же внутри бардак, когда мысли спутаны, как клубок давно забытых ниток, когда совесть, шипя, указывает на собственные же ошибки, а злость внутри не дает покоя, тогда эта вибрация становится уничтожающей. Слезая с чужого мотоцикла, как с огненного шара, быстро и резко, Хосок подбегает к своей машине, одиноко брошенной на парковке кинотеатра. Обычно в автомобиле альфа чувствовал себя более уверенно и защищенно, чем где-либо, но сейчас даже здесь спасения от вибрации телефона не было. Хосоку даже не нужно было смотреть на экран, чтобы узнать, кто звонит. Неосознанный страх сковывал будто наручниками, не позволяя даже на руль руки положить. Стыд, всепоглощающий и разрушающий, рос внутри с каждой новой порцией вибрации. «Да заткнись ты уже наконец!», — только злость, которая росла быстрее, помогла возобладать над трусостью. Отключив телефон, Чон безжалостно бросает его на заднее сидение и слышит глухие удары корпуса о дверь и коврики. И черт с ним, только бы больше не звонил. Дома защитой тоже не пахнет. Каждый уголок квартиры будто смотрит с укором, а в зеркале отражается пара наполненных стыдом глаз. В глубине души альфа понимает, что поступил ужасно, бросив Юнги и даже не сказав ему ничего. В какой-то момент Чон даже захотел вернуться в тот миг и никуда не уезжать, но это невозможно. В памяти всплывает момент объятий, таких невероятно крепких, с запахом сандала и мёда, смешанного с бензином и пылью. Казалось, что в тот момент начало происходить что-то такое, что Чон безжалостно затоптал, сбежав. Прохладная вода не помогает собраться. Даже трезвая мысль о том, что завтра нужно быть на работе, не приводит разум в порядок. Наоборот, от этого только хуже, потому что времени на выяснение отношений с Юнги совсем не остается. Позвонить ему сейчас? Нет, слишком стыдно, слишком. Но всю трусость и совесть заглушает первый глоток виски, к которому прибегнул альфа, следуя той же старой схеме «сбежать — напиться». Только вот спустя несколько часов Чон понимает, что дома все как-то давит, молчаливо указывает на допущенные ошибки и на едва не проваленную задачу. Стены будто становятся уже, сближаясь к центру, загоняя в клетку. Из двух вариантов — позвонить Юнги, поговорить и просто сбежать еще и из дома — альфа выбирает второй. Это проще, быстрее, не требует лишних душевных переживаний и не провоцирует злость. В этом решении нет ни единого минуса, кроме одного, притаившегося, как Иуда, чтобы после поцеловать.***
Не спавший всю ночь, переживший и заезд, и опьянение победой, и жаркие объятия, и ледяное одиночество, Юнги уснул на диване, сжимая в пальцах уголок пледа, который набросил на него Джин. Неудивительно, что сон свалил омегу с ног. Удивительно, что тот, кто должен оберегать и защищать, бросил вновь. — Хотел бы я видеть этого Хосока, — стуча пальцами по кухонному столу, произносит Намджун, смотря на разделочную доску задумчивым взглядом. — Даже я бы хотел, — садится Сокджин рядом и мягко накрывает руку альфы своей, успокаивая. — Быть может, все не так плохо, как нам с тобой кажется? И просто период у того парня такой, сложный… — Мы с тобой познакомились тогда, когда я работал на трех работах и учился, Джин. Но никогда даже мысли у меня не было сбежать, бросить тебя одного. Ты прекрасно знаешь, что происходит, когда встречаешь свою родственную душу, — не отрывая взгляда от доски, Джун качает головой. — И ты хочешь сказать, что с тем парнем что-то не так, поэтому он поступает так, как… поступает? — осторожно уточняет омега, потому что все еще чувствует под своей рукой стук пальцев мужа. — Ну почти. Но я не могу пойти в обход Юнги и познакомиться с ним лично, — альфа все же поворачивается к супругу и обнимает его, вдыхая запах от темных волос, успокаивающий и родной. — Пока не будем тревожить Юна. Я представляю, что творится у него внутри. — Я думал сначала, что с мотоциклом что-то… — признался Джин, — у него был такой взгляд, будто все потеряно… Пара действительно не тревожила Юнги до самого вечера. Пока омега спал крепким, но беспокойным сном, Джун с мужем прогулялись в парке, покормили голубей и даже поели сладкой ваты. Когда же на город стали опускаться сумерки, супруги вернулись домой, заставая Юнги все еще спящим, но уже на другом боку. С трудом удалось Намджуну разбудить друга к ужину. Если бы не запах еды, то возмущениям не было бы предела. Спасительное состояние забытья, которое дарил сон, спало, когда Юнги снова позвонил Хосоку и ничего нового не узнал. Дженга, в которую предложил сыграть Джин, тоже отвлекала мало. Однако Юнги был не из тех, кто ноет о проблемах дольше нескольких часов. Он из тех, кто эти проблемы решает. И если не сегодня, то точно в ближайшие дни. Но, вытаскивая очередную деревяшку, омега даже не предполагает, насколько скоро все решится.***
Может, Хосок и был порядочным человеком, но только до тех пор, пока алкоголь в его крови не превышал нормы. Едва же количество выпитого близилось к половине литра, как предохранители слетали напрочь, являя миру другую сторону вечно холодного, брюзгливого альфы. Пол-литра минуло еще на посещении второго бара. Чем ближе стрелка часов была к двенадцати, тем крепче были напитки, тем ярче был мир вокруг, тем красивее вокруг были омеги, тем громче гремела музыка. В голове клубился туман, оседая на мысли холодной росой. Хосок уже плохо понимал, где он и кто он, что происходит вокруг. Ясность вдруг пришла тогда, когда чужие губы уже опускались вниз по шее, оставляя влажные следы. В нос ударил запах туалета, в кабинке которого закрылся Чон с каким-то омегой явно не для настольных игр. Взгляд Юнги, доверчиво-хитрый, лукавый показался словно из-за спины незнакомца, и Хосок, то ли испугавшись, то ли разозлившись вновь, отпихнул от себя неудавшегося партнера, вылетая из кабинки на свежий воздух. — Уродец… жить мне мешает… — злобно, пьяно жалуется альфа в ночное звездное небо. — Да я его… убью. Да, я убью его и… — но угрозе завершиться суждено не было. То ли воздуха стало слишком много, то ли далекие небеса терпеть такое не собирались, но в ту же минуту Хосок сгибается пополам, вырывая в кусты. Капли рвоты летят на ботинки и брюки, оставаясь белесыми разводами. Головокружение, тошнота, непонятные омеги в туалетных кабинках — до чего Хо докатился? А все из-за уродца, из-за этого чудовища, севшего завязывать шнурки прямо у входа. Какой идиот вообще до этого додумается, сесть у входа? Только такой тупоголовый урод, как Юнги. «Что он там хотел? Поговорить? Ну сейчас я с ним поговорю…», — решает Хосок, вытирая рукавом толстовки рот и осматриваясь. В какую там сторону идти хоть надо? Где все эти чудовища живут-то… Путь занял слишком много времени. Хосок был уверен, что шел прямо, но петлял на самом деле по всей дороге, дважды был обруган водителями и единожды — чуть не сбит. Хотя неизвестно, к счастью или к сожалению. Альфа знал только номер подъезда, в котором жил Юнги. Телефон, брошенный в машине, так и остался там. Выход был только один: кричать и ждать, когда же чудище покинет замок, соизволив появиться. — Юнги-и-и-и!!! — слышится среди ночной тишины пьяный ор, полный ненависти и какого-то азарта. — Выходи, Юнги-и-и-и!!! В нескольких окнах загорелся свет. Пара любопытных лиц показалась из-за штор, но Юнги среди них не было. Покричав еще с минуту без остановки, альфа присел на скамейку перевести дух. Взгляд его блуждал сначала по окнам, а после все же устремился в никуда. Пройди еще минут десять, Хосок бы ушел, наплевав на уродца, но тут впереди замаячили знакомые фары. Едва омега завернул к подъезду, осветив фарами Чона, тот встал и, слегка шатаясь, усмехаясь подошел к Юну. С пару мгновений он молча скользил взглядом по его лицу, будто ища ответы на свои вопросы. Но глаза Юнги, полные непонимания, прорвали дамбу. Ночную тишину, вдруг разрезает вопрос, который омега ну никак не ожидал услышать: — Где шлялся, уродец?***
В квартире Чонгука пахнет кожей, темнотой и прохладой. Чимин впервые здесь, но уже с порога омега понимает, что это место пахнет для него как Амортенция для героев «Гарри Поттера». — Проходи, не стесняйся. Мой дом — твой дом, — разносится сзади голос Чонгука, сопровождаемый щелчком закрывающейся двери. Признаться, Чимин и не стеснялся, хотя и сделал вид, как приличный омега, что ему неловко и стеснительно. Лишь когда сильные руки подхватывают омегу и уносят в спальню, Пак сдается, уже без зазрения совести прижимаясь к Чонгуку, целуя его губы, скользя по челюсти к шее и оставляя несколько багрово-лиловых следов на самых видных местах. Рядом с этим альфой Чимин заводился даже не с пол-оборота, а с одной трети, и жар его тела, его желание передавалось и Чонгуку, едва донесшему легкого партнера до кровати. Окна, зашторенные плотными черными шторами, не впускали лишнего света, и в комнате даже днем было приятно темно. И видеть в этой темноте огонь в чужих глазах, ощущать в этой прохладе горячие ладони, залезающие под майку и касающиеся сильных плеч и рук, чувствовать это обжигающее дыхание на своей коже, жадно втягивать носом запах Чимина, терпко-свежий — это был персональный рай для Чонгука. Рай, в котором он был хозяином. Едва плед, накинутый на кровать, сминается под телом Чимина, как губы альфы, жадные, голодные, начинают беспорядочно скользить по нежной коже шеи и плеч, оставляя влажные следы. Пуговицы атласной рубашки, дрожа под сильными пальцами, расстёгиваются будто сами, обнажая сантиметр за сантиметром омегу, такого беззащитного в эти мгновения. Зарываясь в жесткие темные волосы Чонгука рукой, сжимая их с неожиданной силой, Чимин выгибается навстречу поцелуям, ища большего, бесконечно большего. Сколько бы ни целовал альфа, всегда будет мало. Мало этих следов на шее и плечах, мало щекотки на ребрах. Чертовски мало. Рубашка Чимина летит на пол. Следом за ней отправляется и майка Чонгука, предоставляя омеге столько разных мест для поцелуев, касаний… Тихий, первый стон вырывается из груди, стоит Чонгуку опуститься поцелуями вдоль талии партнера, прикусив кожу внизу живота. Удовольствие, до этого маячившее где-то совсем близко, теперь начинает собираться в одной точке, разливаясь оттуда плавными тягучими волнами, заставляя все тело покрыться мурашками. — Гукки… - на выдохе зовет омега, но в ответ получает лишь хитрый, полный желания и нежности взгляд. И только от этого взгляда плавится, как масло на сковородке. В прохладной комнате вдруг становится невыносимо жарко, тесно. Ремень джинсов сдается едва ли не быстрее, чем пуговицы, делая Чонгука еще ближе к тому, чего он так долго ждал. Омега попытался привстать, чтобы дотянуться до одежды партнера. — Тш, малыш, разве я разрешал? - властным движением Чон укладывает его обратно на кровать, прекрасно зная, что справится быстрее сам. По вздымающейся груди, по влажному блеску глаз, по искусанным губам омеги Чонгук понимает, что возбуждение уже захлестнуло того с головой. И пуговица с молнией покажутся непосильными препятствиями. Нескольких мгновений хватает, чтобы одежда больше не мешала. Но эти мгновения кажутся Чимину вечностью. Хоть альфа и дал понять, что командовать в постели он не даст, омега в порыве жажды и жадности притягивает Чонгука за шею ближе, страстно, влажно и глубоко целуя, слегка кусая за губы, но тут же зализывая места укусов кончиком горячего языка. Устоять просто невозможно. Остатки самообладания буквально вышвыриваются из головы застилающей пеленой желания. Альфа коленом раздвигает чужие ноги, прижимается теснее и начинает двигаться, плавно подаваясь вперед – и Чимин выгибается, запрокидывая голову, с едва слышным стоном. Как жаль, что поцелуй пришлось разорвать… Быстро и плавно-тягуче. Сидя и лежа. Как угодно, только бы с Чимином, только бы сжимать его бедра до красных следов в своих пальцах, только бы ловить эти стоны, только бы вторить им тихим рычанием. Глубоко. До самого основания. Сначала тихий, но потом жалобно-частый скрип кровати, шлепки двух тел друг о друга, поцелуи и стоны сливались в единую музыку, ноты которой известны каждому, но при этом никогда повторяются. Долго. Жадно. Сладко… Грудь омеги тяжело вздымалась, а глаза сонно закрывались. Кажется, даже за годы совместной жизни он не привыкнет к тому, что ему достался такой жадный, ненасытный альфа. Ладонь Чимина была крепко-накрепко сжата ладонью альфы, который точно так же лениво проводил носом по влажным волосам любимого, насыщаясь его запахом. К черту проигрыш в гонке, там можно всегда отыграться. Гораздо важнее, что после нее Чона не ждало разочарование и боль, только жаркие объятия, бесконечные поцелуи и самый прекрасный омега в мире. — Малыш? — почувствовав, что рука омеги вдруг расслабилась, Чонгук окликнул Чимина, но ответа не услышал. Лишь по мерному дыханию он понял, что, утомленный любовью, парень уснул. — Ну вот, а ты говорил, что ляжешь со мной только через мой труп… — смеется тихо Чонгук, вспоминая их переписку. Надо было сразу встречаться, тогда бы они были вместе гораздо раньше. Усмехнувшись, альфа тоже закрывает глаза, через некоторое время видя приятные сны, пропитанные ароматом омеги, его улыбками, губами, руками, стонами… Ближе к вечеру было принято решение заказать еду. Готовить так не хотелось, причем это нежелание было каким-то семейным. Уплетая привезенную лапшу, Чонгук вдруг задумывается, откладывая палочки. — Слушай, а… ты сказал, что тот, что приехал с Юнги, твой друг. И давно вы дружите? Чимин, потягивающий напиток из трубочки, отставляет бутылку. — Ну… года три уже, а что? — И всегда он такой… высокомерный? Не заметить этого взгляда, полного презрения, мог только слепой. И каким бы красивым ни был Чимин, Чонгук от его красоты не ослеп. Пока что. Омега понимает, к чему клонит его пара. Надо сказать, что еще в толпе байкеров Пак слышал примерно подобные изречения. — Мне кажется, он просто был растерян. Все же он никогда не был в таких местах, — уклончиво отвечает Чим, хотя такого презрения во взгляде Хосока не видел, признаться, никогда. Чонгук кивает, снова берясь за палочки. Причин не верить Чимину не было, но чутье подсказывало, что не все так просто. И дело не только в незнакомой обстановке. Нужно будет поговорить с другими, что они думают на этот счет. Однако не только это тревожило альфу; не в его манере, конечно, было лезть в чужие отношения, но почему Хосок сбежал от Юнги? Гук видел этот растерянный взгляд омеги, слышал, как он его звал. Неужели Хосоку было настолько неприятно там находиться, что он бросил свою родственную душу? Или дело действительно не в обстановке?