Бесконечно можно плакаться о том, что взаимоотношения — это сложности. Можно винить партнера во всех смертных грехах, можно тыкать носом в недостатки. Но зачем? Есть способ куда более простой и понятный, облегчающий жизнь сразу двум участникам отношений — нужно просто думать, а потом делать. А еще всегда держать в голове мысль о том, что партнер — отражение. Когда рядом был Тэхён, альфа помнил об этом прекрасно; одаривая заботой, нежностью и лаской он получал ровно то же в ответ и был счастлив. Так почему же забыл сейчас? Или все еще остались в этой пьяной голове сомнения насчет Юнги?
Перекидывая медленно ногу через мотоцикл, слезая с него, омега оборачивается, будто надеясь, что эти слова адресованы не ему. Однако надежда была столь призрачной, что он только бросил короткий взгляд через плечо. Даже в этом желтом свете фонаря видно, с какой ненавистью скользят глаза Хосока по телу Юна, по лицу, по его мотоциклу, кажется, вызывающему больше всего неприязни. Так на омегу не смотрел никто. Такой враждебности к себе он не чувствовал даже тогда, когда случайно одержал победу в номинации «Выпускник года». На секунды в голове воцаряется гробовая тишина. Все замолкает и вокруг, слышно только тяжелое, разъяренное дыхание Хосока.
— Явно не там же, где и ты, — голос Юнги звучит в этой ночной тишине неожиданно холодно, уверенно. — Или туда, где ты был, пускают только тех, у кого брюки обрыганы?
Смятение, переживание, волнение, до этого бурлившие внутри, как ингредиенты в рамёне, сейчас уходили на дно. Юн был в целом спокойным парнем, которого, однако, лучше не злить. Лишь однажды видел Намджун, каким может быть Юнги. И повторного зрелища Ким бы не пожелал никому. Теперь же в душе заклокотала, закипая, злость, точно такая же, какую дарил Хосок, ответная. Словно кто-то решил добавить красного перца, но перестарался и вместо щепотки высыпал всю упаковку.
— Я был там, где нет всяких лицемеров, — продолжает Юнги, и глаза его, до этого полные непонимания и какой-то детской обиды приобретают будто бы даже другой оттенок, более темный.
— Дай угадаю, — перебивает его Хосок, сжимая в карманах руки в кулаки, — на помойке? Или где кучкуются такие, как ты? Ааааа, — тянет он вдруг с пьяным смехом, кивая самому себе часто, — я понял! Ты позвал меня в тот гадюшник ночью, чтобы я понял, что в театры тебя не пустят?! Умно… Я от тебя таких умственных способностей не ожидал, — растягивая гласные, альфа даже присвистнул тихо. Это ж надо! — Какой у тебя IQ? Пять? Или ноль целых пять десятых? — веселость и азарт, даримые алкоголем, только усиливаются. Какой Юнги все-таки жалкий, мелкий, убогий. И это его звал альфа целую вечность? Его ждал на этой холодной скамейке? Уму непостижимо.
Резко все обрывается. Смех застревает где-то в горле, и Хосок давится, но не это самое страшное. Стерпеть ругательства в свою сторону Юнги еще как-то мог, но, когда подобные слова прозвучали в сторону тех, кто был единственной поддержкой и опорой, тех, за кого омега мог броситься и в огонь, и в воду, терпению резко пришел конец. Рука Юна совсем не такая, как рука Чимина. Его пощечину тогда Хосок почти не заметил и сделал вид, что ему больно. Сейчас же щека действительно горела огнем, а унижение разъедало землю под ногами. В воздухе продолжал звенеть шлепок.
— Если еще хоть раз ты откроешь свой вонючий блядский рот в сторону тех, кто мне дорог, получишь в два раза сильнее. Это понятно? — Юнги отходит, стряхивая рукой. Вышло даже сильнее, чем он планировал, но это ничего.
— Да как ты… — когда первый шок прошел, альфа медленно поднес руку к щеке и потрогал место удара. Оно действительно было горячим, будто раскаленную сковороду приложили. — Как ты смеешь… так со мной себя вести?! — чувство превосходства берет верх над всеми другими эмоциями, и Хосок, оторвав руку от щеки, сплюнув на землю, направляется в сторону омеги явно не для того, чтобы обнять и успокоить.
Юнги слишком часто видел эти взгляды, жестокие и жадные. В байкерском кругу стычки между альфами происходят настолько часто, что только по походке и глазам можно определить, кому сейчас достанется. Но Юн, даже при всем том, что наговорил сейчас Хосоку, не может поверить в то, что действительно видит ту же жестокость по отношению к себе. Он даже не успевает сделать шагов в сторону, как за волосы больно дергают, притягивая ближе. Вонь алкоголя, рвоты, сигарет вызывает тошноту и у Юнги, но омега этого даже не понимает; он мало чего боялся в жизни, мало кого, но сейчас внутри все трусливо сжалось комочком. Правда, Мин быстро собрался. Хотя бы на эти минуты…
— Послушай-ка сюда, урод, — шипя куда-то в щеку, обдавая еще больше ароматом своего «отдыха», произносит Хосок едва ли не по слогам, — еще раз твоя рука окажется возле моего лица, еще раз ты повысишь на меня голос — я задушу тебя и брошу в кусты, как блохастую шавку, — пальцы альфы сильнее сжимают противные пакли волос, не позволяя отстраниться. Чем больше Юн брыкался, тем сильнее стискивали пряди, доставляя больше боли.
— Отпусти, — тихо шепчет омега, не поднимая глаз. Лучшая защита не нападение, а вид, что ты все понял. И руки Юнги трясутся не столько от страха, сколько от злости. — Я понял, я понял, — повторяет он еще тише.
— Громче! — рычит злобно Чон и сжимает челюсть Юна другой рукой так, что собственные пальцы краснеют от усилия.
— Я понял, — сдавленно, но громко повторяет омега покорно, зажмуриваясь от боли. Зажмуриваясь и злясь еще больше. Внутри уже все клокочет.
— И знай свое место, уродец, — самодовольно хмыкает Хосок, отпуская парня и брезгливо вытирая руки о толстовку. — А теперь я спрошу еще раз: где шлялся?
Боль в голове еще пульсирует. Часть сознания не верит, что тот, кто целовал так нежно, может быть таким жестоким, злым. От этого даже щиплет чуть в глазах и носу, но, облизнув губы быстро, Мин не дает себе спуску.
— Это секретное место. Наклонись, пожалуйста, я скажу тебе на ухо, — пока Чон был так близко, Юнги прекрасно разнюхал, что тот пьян до такой степени, что эта уловка сработает.
Довольный тем, что доказал свое превосходство, заставил подчиняться, альфа наклоняется нехотя.
— Боже, давай уже говори. Где ты мо…
Дышать стало невероятно тяжело. Жуткая, нестерпимая боль пронзила сначала живот, потом ноги, а после и все тело, рикошетом отправляясь и в мозг. Взгляд Хосока становится стеклянным, и он ловит ртом воздух, как рыба, медленно сползая на колени, держась за самое уязвимое место всех альф. Теперь уже рука Юнги касается черных прядей сначала ласково, будто успокаивая, но едва Хосок поднимает доверчивый взгляд, как пальцы сжимаются мертвой хваткой, оттягивая за волосы голову альфы назад.
— А теперь слушай меня, Чон Хосок. Это был твой последний раз, когда ты находишься рядом со мной. Если я увижу тебя тут утром, я позову всех тех, кого ты поливал грязью одним своим взглядом, и скажу, что ты хотел сделать. Слово в слово, тоже по слогам, — Юнги наклоняется, говоря четко и ясно прямо в лицо. — Из нас двоих урод и чудовище — ты. Ни разу я не врал тебе. Никогда не смотрел на тебя, как на мусор. И знаешь… если от всех воняет дерьмом, может, это ты обосрался, мудак хуев?
Омега отпускает Чона, а тот не в силах встать. Боль отзывается еще во всем теле, а рвота снова подступает, грозясь запачкать теперь не только низ брюк, но их все. Краем сознания Хосок улавливает шуршание колес по асфальту, звук замка гаража, а после и звук закрывающейся двери подъезда. Он обернулся, но звезды перед глазами, вертолеты в голове сделали свое дело. Его снова тошнит, в этот раз куда-то на асфальт.
Лишь за закрытой дверью эмоции берут верх. Грязь, лицемерие, ложь — вот из чего состояли все поцелуи, рестораны, объятия, намеки на большее? Противные горячие слезы скользят по щекам, щекоча, но омега остервенело вытирает их, не давая упасть. Еще из-за всяких мудаков он не плакал. Хорошо, что правда всплыла до того, как Юн успел открыться до конца. Тогда было бы гораздо больнее, верно ведь? Ведь может быть больнее, чем сейчас?..
Прохладный душ остужает пожар в душе и в сердце. Как бы ни старался Юнги делать вид для самого себя, что все случилось наилучшим образом, вместе с каплями воды с лица стекали и слезы, горькие и солёные, ком в горле с каждой минутой будто становился больше. Лучше бы он не ходил в тот кинотеатр. Лучше бы остался дома и никогда не встречал Хосока. Лучше бы он никогда не видел цвета.
***
Как бы хотелось, чтобы все это было сновидением. Просто кошмаром, который явился из-за переживаний и постоянных тревожных мыслей. Однако сон ушел, а опустошение — нет. Открывая штору, омега осматривает площадку под подъездом, замечает высохшее уже грязно-коричневое пятно.
«Не сон», — констатирует он про себя факт, задергивая ткань обратно. Ну, хотя бы никого нет под подъездом. Второго бы раунда Юнги так стойко не выдержал.
Жизнь словно шла своим чередом: тот же вкус зубной пасты, та же теплая вода, тот же вкус риса, тот же маршрут до университета, те же ступени и та же аудитория. Все вроде бы то же, только без прежнего огня. Тот же цветной мир, только без смысла в нем. И будто не было никакого соулмейта, не было от него никаких угроз и агрессии. А может, все это действительно было только сном? Сначала прекрасным, ближе к концу превратившимся в кошмар?
Каждое слово, сказанное вчера Хосоком, еще отзывалось уколами. Уродец, чудовище… Неужели он действительно так считает? Зачем тогда целовал? Зачем обнимал, прижимал к себе? Зачем все это, если в действительности нет и не было никаких чувств? Зачем тогда он обнял сразу после заезда?
— Господин Мин? Вы на вопрос отвечать будете? — недовольный голос преподавателя выдергивает из пучины раздумий.
Омега понимает, что в его голове сейчас нет места для учебы. По крайней мере, сегодня. И зря он здесь сидит.
— Нет, не буду, — отрывая невидящий взгляд от стола, Юнги берет свою небольшую сумку через плечо и выходит из аудитории, не спрашивая разрешения, оставляя после себя тишину, заставляя преподавателя и студентов еще долго переглядываться.
Когда омега звонит Джуну, в голове даже не возникает мысли о том, что он может быть навязчивым. Он и Джин действительно были теми, кому мог довериться Юнги, кому мог все рассказать и не получить в ответ осуждения. Поэтому желание отключиться через два гудка не появилось. Когда же голос альфы, спокойный и приятно низкий, раздается с того конца, Мин тихо сглатывает.
— Юнги? Вы поговорили вчера?
— Джун, я… могу зайти к вам? Джин дома? — вчерашняя подавленность возвращается, и голос слегка дрожит.
— Юнги, я сейчас приеду. Ты в университете? — по этой паузе в начале, по этой дрожи в голосе альфа понимает, что разговор состоялся. Но итог его несколько не тот, какой ожидался. Ким даже не представляет, насколько не тот…
— Да, я… подожду тебя у главного входа.
***
Даже утром вертолеты все еще кружили над головой. Во рту было так мерзко, будто туда действительно кто-то сделал кое-что не очень приятное. Причем не раз. Едва разлепляя сухие губы, альфа простанывает жалобно, но тут же подрывается, убегая к туалету. Черт, это уже третий раз… когда же это кончится? Зубная паста помогает устранить этот отвратный запах, но никак не борется с похмельем, остатками опьянения и болью между ног.
Но побежать пришлось еще быстрее, когда, запивая сразу две таблетки от головной боли, Хосок сводит глаза на часы и понимает, что до работы остается полчаса.
— Блять…— страдальчески выдыхает альфа, оставляя недопитый стакан с водой, одеваясь наскоро, не попадая с первого раза в рукава рубашки. Пол еще уходил из-под ног, когда Хо обувался, поэтому за руль он решил не садиться, вызвав такси. Память безжалостно подкидывает всё, что произошло вчера. И алкоголь, и туалет клуба, и чужие поцелуи, и Юнги… Хосок даже боялся представить, сколько гадостей ему наговорил, причем не все его слова были правдой! Что-что, а удушить он его никогда не хотел. Совесть, до этого бившаяся в пустоту, теперь рьяно твердила, что надо извиниться, попросить поговорить. И сделать это надо сегодня, как можно скорее. Сразу, после работы. Пока что-то можно исправить.
Большое здание пахнет серостью. Однако такой запах стоит только снаружи, потому что внутри кипит яркая, красочная, шаблонная жизнь. Когда-то давно, ища работу, Хосок четко осознал, что ему нравится оценивать людей и как-то их отбирать. И дорога в продюсерский центр будто сама сложилась из серого кирпича. Заходя быстрыми шагами в здание, прикладывая пропуск к турникету, альфа кивает машинально охране, спеша к лифту. На планерку он уже опоздал, так хоть сделает вид, что это просто они раньше начали.
— Посмотрите, кто это решил нас посетить, — слышит Хосок за спиной в лифте знакомый голос. — Будем опаздывать вдвоем.
— Ёнмин? — оборачивается альфа, заметно выдыхая. — Даже не спрашивай.
— Это ты так отпраздновал свою командировку в Токио? — усмехаясь, осматривая коллегу, Ёнмин опирается плечом о стенку лифта.
— Считай так, да, — кивает Хосок, поправляя волосы, еще спутанные, пальцами. Почему они так спутаны?
«Потому что вчера ты был ублюдком, Хосок», — подсказывает, сладко напевая, память, вырисовывая прекрасные картины вчерашней ночи. Но дальше этой мысли альфа не заходит, потому что разум находит несостыковку. — Погоди, что? Какую командировку?
— А? — подумавший, что доедут они в молчании, Ёнмин уже задумался о своем, — ну в Токио, на пару дней. Приказ же кидали на почту… В филиале нужно разобраться, у них там кастинг какой-то.
— А когда её начало?
— Хо, дружище, ты меня пугаешь. С каких пор ты не в курсе? Вылет, вроде бы, сегодня вечером. Я думал, ты идешь к секретарю за билетами. Нет?
Чон выходит из лифта и выглядит так, будто его окатили холодной водой. Какая командировка? Какой вечер? А как же Юнги? Может, это ошибка? Хоть бы это была ошибка… Однако ошибки не было. И секретарь с невозмутимым видом подал билеты туда и обратно на имя альфы. Глаза Хо цепляют время вылета — восемь вечера. И дата сегодняшняя. Сваливаясь в кресло, как мешок с картошкой, он потирает виски пальцами. Отказаться невозможно, но и не улететь сегодня - тоже. Нельзя ведь это так оставлять! Большая часть ночи стерлась, но и тех крупиц хватает, чтобы осознать, что вел себя Хосок как животное.
Альфа звонит Юну, но тут трубку не берет. Ни в первый, ни во второй, ни в двадцатый раз. Только противные гудки. Каким-то чудом Хосок вспоминает, в каком университете учится Юнги. Бросая вещи в своем кабинете, он приезжает к воротам вуза, но видит только, как омега садится в машину какого-то альфы. Если бы в руках у Хосока был напиток, он бы упал на землю, расплескиваясь. Что это было? Или ему показалось? Нет, невозможно перепутать эту мятную макушку с чьей-то еще…
Это отрезвляет быстрее, чем самые действенные таблетки. То же чувство, которое заслонило глаза, когда взгляд Хэна скользил по омеге, вспенилось и сейчас. Все слова, которые кружились вальсом в голове, вдруг исчезли. В молчании провожает Хосок взглядом машину, слишком поздно понимая, что, кинься он раньше, можно было бы догнать их на такси. Как же это…
