В современном мире, увязшем в разврате, алчности, гневе и похоти свято верить в признания в любви просто опасно; эта вера может сыграть злую шутку, сказать о глупости, наивности, инфантильности или даже отчаянии. Юнги вообще мало кому доверял, хотя и кивал согласно на многое из того, что говорилось вокруг. Он привык проверять дважды, а то и трижды всё, подвергать сомнению бескорыстные поступки знакомых, за что и получил репутацию некоего параноика-конспиролога. До недавнего времени только слова Намджуна попадали в разряд достоверных сразу, как только были произнесены; когда же появился Хосок, недоверие будто отступило на пару шагов назад. Как же, это ведь родственная душа! Ни к чему им друг друга обманывать! Только сейчас Юн понимает, каким, должно быть, дурачком был в глазах альфы.
Нет желания позволять водить себя за нос, быть преданным и брошенным. Поэтическое мышление цеплялось за одно сравнение: Юнги был игрушкой, которую очень давно хотели, но, поступив неаккуратно, сломали и выбросили. Так ведь и было, глупо это отрицать. В не так давно отставленных планах альфы - долгий и изнурительный для обоих процесс преображения Юна, покраска его волос, смена стиля и переделка характера. Только после этого он бы был допущен до знакомства с друзьями, позже – с семьей. Реальность же чётко определила всем событиям время и место, сделала по-своему. Больно, правда, от этой расстановки меньше не становилось. Возможно, знай омега о том, что ждало его, он был бы даже рад случившемуся. Сладость победы, крепкие объятия, уход в неизвестность, вонь алкоголя и рвоты помогли раскрыть истинное лицо Хосока до того, как Юнги окончательно в нем утонул. Но действительно ли до того?
Слова альфы впечатываются в и без того воспаленный разум огненным клеймом, оставаясь навечно. Хочется, жгуче сильно хочется поверить в это признание, ответить тем же, принять этот прекрасный букет и броситься в объятия; прижаться близко-близко, вдохнуть этот успокаивающий запах и забыть всё плохое, свято веря в то, что впереди ждет лишь чарующая, полная любви и взаимопонимания вечность. Хочется. Но Юнги не верит. В ту ночь омеге было слишком больно. В эти три дня – слишком одиноко, чтобы вот так просто взять и забыться. Юн прекрасно понимал, что Хосок – предназначенный для него человек, выбранный природой. Осознавал, что приятнее не будет ни с кем, спокойнее и лучше – тоже. И от этого знания чувство тревоги, неясного страха, вернее даже, боязни, противной и морщинистой, только возрастало. Лишь один вопрос сформировался в голове, уже почти сорвался в губ, но голос подвел окончательно, и вместо какой-то реакции омега только безмолвно открывает рот. Нет, это неправда. Если бы вопрос был один, было бы просто. Но их десятки, если не сотни! И выбрать что-то одно мучительно сложно.
Хосок молчит, больше не смея сказать ни слова. Его минута истекла, просыпавшись, как песок сквозь пальцы. Этого всего ведь можно было избежать, не будь он тем, кем он был все это время… И признание, и букет, и помощь – все было бы по-другому, без недоверия и злости, без бесплодных попыток угодить и загладить вину. Было бы так, как у той пары, случайно встретившейся. К сожалению, вернуть все назад уже невозможно: не уехать, не напиться, не высказать всю ту чушь, что плел Хосок, при этом в тот вечер веря в абсолютную истинность своих слов. И почему так всегда? Почему нельзя сразу на чистовик, ровным, красивым и аккуратным почерком написать историю любви? Почему чья-то рука то кляксу поставит, то допустит ошибку, то вообще вырвет лист, будто и не было ничего, как произошло с Тэхёном?..
Ясное, резкое, будто запах спирта, осознание прорезало густой туман из сомнений. Альфа поймал себя на мысли, что будет сидеть под дверью, если её всё-таки закроют, как собака. Ждать, когда Юнги выйдет на учебу или за едой, сторожить и, едва не скуля, семенить следом. Только поймать взгляд, только услышать слово в свой адрес… Насколько же нужно быть глупым, чтобы не понимать своих истинных чувств и давать им такую волю, что сейчас в этом почти белом свете квартиры Юн был окружен едва ли не ангельским ореолом?
«Господи, — обращается вдруг с мольбой Хосок
, — если он сейчас не прогонит меня, в ближайшее воскресенье я приду на службу и покаюсь во всех, слышишь, во всех своих грехах… И больше не буду грешить. Сделаю все, чтобы не грешить…», — безмолвно обещает он, и взгляд, до этого тревожно-взволнованный, вдруг озаряется надеждой. Омега снова делает вдох, будто перед речью, но с губ не слетает ни одного звука. Молчаливый укор, разочарование, неприязнь – ровно то же, что и встретило Хосока, таится в глазах, мимике, всей позе Юнги.
Они оба не говорят ни слова. Кажется, что прошел час или два, на деле же – минуты три. И почему мысленно, представляя эту встречу, омега был так разговорчив и высказывал все, что думал и даже то, о чем не думал? Сейчас же во рту будто тонна воды, грозящаяся затопить весь город, скажи Юн хоть слово. Он понимает, что опять выглядит жалким, что даже ответить ничего не может на то, что вытворил Хосок и вытворяет сейчас.
«Давай же, какого хрена ты молчишь? Чтобы он понял, что сильнее? Давай, говори!», — не выдерживает гордость внутри и стучит в прозрачное стекло своими маленькими, но чрезвычайно сильными ручками.
— Д-думаешь, — звуки предательски застревают, приходится слегка откашляться, — думаешь, ты можешь обойтись со мной, как с игрушкой, а потом просто заявиться с цветами, сказать, что влюблён, и всё? Все будет зашибись?! — как плотина трещит под неожиданным напором водной массы, так и Юнги медленно, но верно прорывает. — Ты серьезно думаешь, что это сработает? Я такой дебил по-твоему? Или что, кто там был? Ах, уродец, точно-точно. Послушай-ка сюда, козёл, я не соби…
— Юнги, нет… прошу, не нужно, ты не уродец вовсе, я…
— Ты заткнись. У тебя была минута, чтобы высказаться, и её ты просрал за тупой отмазкой о влюблённости. Теперь моя очередь говорить, Чон Хосок, и поверь мне, я так глупо врать не буду, — омегу действительно теперь не остановить. Ураган, что метался эти дни в душе, не зная выхода, наконец-то его нашел. — Я доверял тебе. Я верил в то, что мое счастье настоящее, заслуженное и вечное. Ты заставил меня в это верить. А потом просто взял и забрал все у меня. Все, все, что было и чего не было, что только могло быть. И после этого ты приходишь со своим блядским веником и говоришь, что влюблён?!
Плевать, что услышат этот скандал все соседи. Не заботит, что они скажут или подумают, потому что Юн молчал слишком уж долго. Голос его, поначалу нетвердый, под стать той нерешительности, чтобы была внутри, с каждым предложением становится более громким, твёрдым, уверенным. Как море в шторм, омега выплескивает весь мусор и грязь, только вместо берега – Хосок.
— Я не собираюсь слушать твое вранье снова. Быть милым на словах, а «уродцем и чудовищем», — при этой фразе Юн даже изобразил пальцами кавычки, — на деле. Нет. Ни твое лживое извинение, ни твоя морда, ни твои цветы – я ничего из этого более не хочу видеть в своей жизни. Хватит с меня.
— Юнги, я правда, я… пожалуйста… — Хосок думал, что такое может случиться, но умолял, чтобы этого все же не произошло. Что ж, видимо, недостаточно молился.
— Не смей меня перебивать! — злость, что и так клокотала, начала выплёскиваться наружу. От милого, порой игриво-хитрого, романтично-кокетливого, смешливого и саркастичного омеги не осталось и следа. От холодности, с которой встретил Юнги альфу, - тоже. — Мне противен один твой вид, Хосок. Один твой голос, один твой взгляд. Убирайся вон из этого дома. Убирайся вон из моей жизни, — с силой, взявшейся будто по волшебству, омега тянет дверь на себя. Растерявшийся, оторопевший и опешивший Хо машинально убирает ногу, подписывая себе смертный приговор. Дверь тут же со свистом захлопывается, но не до конца – мешает злополучный пакет. Метким пинком отправляет Мин бедолагу подальше, в этот раз окончательно всё захлопывая.
Тишина переливалась на лестничной клетке хрустальным перезвоном. Голос омеги будто еще бродил где-то под потолком, громкий, срывающийся, отчаянный, полный нестерпимой душевной боли. Цветы даже как-то подзавяли, померкла их красота, исчез словно бы и запах. Несколько раз Хосоку приходится моргнуть, чтобы удостовериться, что все действительно закрыто.
«Нельзя уходить», — решил про себя альфа, понимая, что вместе с уходом он окончательно потеряет того, кого терять никак нельзя. Повинуясь своему порыву, он садится под дверью, спиной к ней, опуская букет меж колен, держа навесу.
По ту сторону так тихо, будто никто и не живет под номером 77. Такие счастливые цифры, но такая несчастливая жизнь. Как забавно, верно? Многие люди бегут от разных чисел, свято веря в то, что именно от их комбинации будет зависеть их удачливость или печали. Это суеверие так прочно укоренилось в головах, что даже Хосок, не клевавший на удочку предрассудков, поднимаясь на четвертый этаж какое-то время назад мельком попросил, чтобы Юнги не жил ни в одной из квартир с номером, начинающимся на четыре. Тогда почему же аж две семерки не принесли обладателю счастье и удачу?
Из лабиринта мыслей альфу вдруг выводит тихий-тихий непонятный звук. Он прислушивается более осознанно, понимает, что он исходит из квартиры, а значит, Юнги там все же живет. Хо требуется еще пара секунд, чтобы понять, что именно творится за дверью, но черт, лучше бы омега снова кричал или хотя бы бил посуду...
Слёзы. Сколько разных эмоций они выражают! Радость, печаль, злость, бессилие, счастье, умиротворение – небольшой перечень того, что эти соленые капельки на щеках могут означать. Учёные говорят, что у разных слёз разные химические составы; говорят также, что слёзы счастья начинают течь из правого, а горя – из левого глаза. Но сейчас все эти факты мало волновали, потому что о самом главном свойстве слёз они не говорят. Эти капли, если они вызваны чем-то плохим, всегда причиняют ужасную боль. Словно вода перестает быть самой собой, становится лавой, только рожденной вулканом. Или раскаленной сталью, текущей серебристой змеёй, жалящей в самое сердце.
Тихие всхлипы поразили куда сильнее, чем крик. Вынести ненависть и неприязнь в свою сторону альфа смог, но вот плач… В груди предательски защемило, а пульс остановился на несколько секунд. Словно электрический ток пустили по телу, и Хосок, глотая ртом воздух, сжал несчастный букет в руке сильнее.
— Юнги, я никуда не уйду, — понимая, что омега, должно быть, сейчас сидит точно так же спиной к двери, произносит Хо. Голос его уверенный, даже упёртый.
Юнги действительно все слышит и даже замолкает, прижимая теперь ко рту ладонь. Он-то думал, что Чон отступил и спустился вниз. Знай Мин, что альфа расселся на пороге, ушел бы в свою комнату. Но сейчас сил встать и отойти просто нет. Всё, что было, Юн оставил там, за дверью.
— Ты очень нужен мне, Юнги, — тем временем продолжает Хосок, закрывая глаза и откидывая голову назад, упираясь в мягкую обивку затылком. — Вначале я действительно преследовал не самые честные цели, много врал тебе, был неискренним, — при этих словах голос альфы чуть дрожит. Всегда неприятно и досадно, стыдно признавать свои ошибки и промахи.
Неосторожно Чон задевает бедолагу-пакет ногой, и из того, не выдержав такого отношения, выкатываются алые яблоки. Глухо ударяясь о ступени, они кубарем скачут вниз, останавливаясь, ударившись, лишь у стены. При свете закатного солнца бока их, отполированные воском, похожи на драгоценные камни. Сгруппировавшись в одну кучу, фрукты теперь словно с укором взирали снизу вверх на альфу, говоря всем своим видом: «Ну давай-давай, попробуй вылезти из того дерьма, в которое ты себя закопал».
— Я должен был рассказать правду давно, ещё в самом начале наших отношений… Так как другого времени и места, более подходящих, у меня нет, я расскажу сейчас, — на секунду Хосок замолкает, прислушиваясь, не ушел ли Юнги. Делает глубокий вдох, собирается с силами. — Ты не первый мой соулмейт, рядом с которым я вижу цвета, — наконец после паузы начинает долгий, тяжелый рассказ Хосок, решаясь в этот раз быть честным не только с Юнги, но и с самим собой.
Альфа действительно рассказывает всё: историю их с Тэхёном знакомства, первый поцелуй, поездки на пикники, походы по музеям и театрам, ресторанам и выставкам. Невозможно не заметить, как дрожит его голос, как предложение от предложения становится тише, наполняясь свинцовой тяжестью. Привычки, любимые места, блюда, напитки, аксессуары, фильмы, сериалы и книги – все это помнил Хосок так ясно, будто ещё встречался с Тэ, будто не было этих шести месяцев. Признаться, говорить в пустоту оказалось куда легче, чем думалось. Возможно, столкнись альфа взглядом с Юнги, откровения дались бы тяжелее.
— … и предложение. Я хотел сделать ему предложение. Летом, когда мы познакомились. Купил кольцо, долго выбирал, боялся ошибиться с размером, но купил, — именно этот эпизод был пропитан болью буквально насквозь. Нельзя выбросить воспоминания из головы, нельзя выкинуть тоску из сердца. Альфа вдруг замолкает, потому что говорить дальше слишком сложно. Перед глазами оказывается безжизненное, серое лицо Тэхёна, держащего в своих сине-зеленых мертвых руках до абсурдности свежие, ароматные цветы. Прошло столько времени, а последнее воспоминание об омеге живо и так ярко. — Я… положил кольцо рядом с ним, у цветов…— неосознанно Хосок сжимает букет Юнги сильнее, чем следовало бы.
Те белые цветы, что отправились вместе с Тэхёном глубоко под землю, были белыми георгинами – любимыми цветами погибшего. До сих пор, стоило где-то только услышать отдаленный цветочный запах, Хосок видел перед глазами эти сине-зеленые руки, держащие букет. Будто это было неделю назад…
— Когда я встретил тебя, я сбежал, потому что думал, что это невозможно, — минут пять до этого Чон молчал, кусая губы. В носу начало неприятно щипать еще в самом начале, теперь и в глазах появился песок – признак приближающихся эмоций. — Я думаю, ты понял, что я хотел сделать из тебя его… Я так злился на тебя, я не понимал, почему ты вообще существуешь, почему с тобой я вижу цвета…
Юнги, все это время сидевший действительно под дверью, слушал Хосока молча. Всхлипы от недавнего расстройства порой вырывались из груди, но тотчас заглушались ладонями или рукавами свитера. Ещё когда Чон мягко, но довольно часто говорил о том, что ему нравятся больше черные или темные волосы, уютные жакеты или свитера, в голове омеги промелькнула неясная мысль, но тут же заглушилась влюблённостью. Сейчас же розовые очки спали, и Мин понял, что это были прямые попытки, пусть и искусные, заставить его перекраситься, измениться, сделаться похожим на того, о ком сейчас рассказывал Хосок. Было ли обидно? Да. Больно? Да. Неприятно? Тем более. Выходит, и забота о том, чтобы было тепло, тоже была лишь фальшивой монетой, которой всегда так удачно платил альфа? Чёрт, да все их отношения были подделкой, в которую омега с таким удовольствием верил! Подумать только…
Горькая усмешка появилась на красивом, с плавными линиями лице Юнги. Таким дураком, даже идиотом, он не чувствовал себя очень-очень давно, ещё со времен школы. Так жестоко его не обманывал, пожалуй, никто. Даже самое смелое издевательство было в сравнении с этим детской шалостью. Рано или поздно омега бы повелся: перекрасил волосы, обновил бы гардероб, сходил в бы в театры и на выставки, возможно, забросил бы гонки и своих друзей. Действуй Хо более аккуратно и сдержанно, влюбляй в себя сильнее и сильнее с каждым днем, он бы добился своего несомненно. Признаться, Юн уже хотел записаться в салон для смены причёски, но, благо, звонок Джуна отвлёк в тот раз.
— И что же изменилось сейчас? — хриплый после безмолвного, тихо плача голос раздаётся из-за двери, и альфа распахивает глаза от неожиданности, вздрогнув. — Ты пришёл сюда, хотя всеми своими поступками до этого показал, что я не нужен тебе. Бросил в толпе, таскал за волосы, шипел мне в лицо и угрожал меня убить, а после исчез на три дня, — удивительно спокойный, не похожий вовсе на тот крик, что рвался из груди, тон омеги поражает. Чон и не думал, что у этого парня такие способности к самообладанию.
— Днём после случившегося, когда я очнулся наконец, я решил поговорить с тобой. Приехал к университету и увидел, что тебя забирает другой, — сглотнув, положив букет на пол рядом с собой, продолжает исповедь Хо, — и меня взяла такая ревность, что я лишь чудом не побежал следом. Я думал об этом до вечера, представлял тебя с другим и… мне хотелось уничтожить всех других альф, чтобы тебе даже смотреть не на кого было. Еще и тот придурок… Хун или Хэн, не помню уже…глаза бы ему выколоть…
— Хэн. Я помню, что тебя задели наши взаимоотношения, — в прежнем спокойствии проскальзывает насмешка. Правда, она быстро испаряется, когда взгляд касается красного браслета на руке, подаренного другом. Видимо, бывшим другом.
— Я пришел домой, разбитый и истощенный. Голова болела так, будто кто-то постоянно давил на затылок и виски тисками, — Хосок шумно выдохнул, стоило омеге упомянуть про взаимоотношения. Лучше бы этих отношений не было вообще. — Зашел в ванную, а там толстовка. И на ней твой запах, успокаивающий, обволакивающий…
Юнги прислоняется щекой к двери, будто стараясь увидеть так лицо альфы при этих словах.
— Выходит, мой запах сказал тебе, что ты не ненавидишь меня? — стараясь держать тот же спокойный, даже отстраненный тон, задает вопрос Юн, но это чертовски важно для него. Даже не запах, а отсутствие ненависти в свою сторону.
— Не совсем… Твой запах заставил меня задуматься, что я чувствую, — альфа закрывает глаза вновь, возвращаясь мысленно в свою ванную комнату, — все это время я думал, что должен хранить скорбь и печаль по Тэхёну вечно. Оплакивать его, носить траур, не выходить из квартиры или вообще отправиться за ним. И это едва не произошло, — сейчас говорить об этом легче, но Чимин, лично снявший с Хосока петлю, до сих пор пишет ему сообщения каждое утро и вечер, порой приезжая без предупреждения. — Я задумался, а действительно ли это так. Почему тогда появился ты? И почему, если все вокруг бы осудили меня за новые отношения, Чимин так подталкивал к тому, чтобы я нашел тебя после кинотеатра?
— Чимин это тот губастый, что был с тобой на фильме? Которого ты за руку тащил? — перебивает омега, выдавая себя. Он тоже ревновал и ревнует, особенно к тому красивому парню с удивительными губами.
— Да, мы дружим около трёх лет. Он один из немногих, кто не оставил меня тогда, я очень благодарен ему… Так… я подумал, почему он не противится тому, что у меня будет кто-то другой? Почему этому противлюсь я? — машинально, чтобы занять руки, Хосок начинает перекладывать продукты в пакете. Заморозку вниз, а вот легкие и хрупкие хлопья – наверх.
Юн слышит эту возню, но не подаёт виду. Продукты были сейчас наименьшим, что волновало его.
— Мне пришлось улететь в другую страну по работе на три дня. И везде мне мерещился ты: твое имя, твои губы и глаза, волосы, черты лица… Все напоминало, кричало о тебе, — переложив покупки, возобновляет речь альфа, — и я убедился, что чувствую к тебе не неприязнь и разочарование, а… нечто другое, то, что, как мне казалось, я уже не почувствую никогда. И, если будет нужно, я приду к тебе завтра, послезавтра. Буду ходить днями и годами, но я не отступлю. Я действительно влюблен в тебя, Юнги… И до этой разлуки даже не догадывался, как сильно.
Хосок замолкает, оставляя пакет в покое. Все, что было в нем, все мысли и чувства он выложил на стол, предоставив себя на суд. В голове теперь было пусто, а на душе – легко. Нет вранья, нет груза прошлого, нет тайны, которую нужно оберегать. И что мешало рассказать обо всем раньше? Собственная дурость и тупость, не иначе. Букет одиноко лежит на полу, а черная матовая бумага собирает подъездную пыль. Заметив этот беспредел, Чон поднимает его, осторожно отряхивая и озираясь с укором, мол, кто это сделал? Но это, как и все другие идиотские поступки, совершил он сам.
На Юнги же будто холодную воду вылили. С одной стороны, приятно, что наконец-то он знает правду, с другой, - эта правда настолько отличается от того, чего омега ждал, что теперь нужно время, чтобы принять и понять все это. И сколько этого времени необходимо – вопрос. В отличие от Хосока, Юн не мог врать тому, к кому испытывал, пусть и когда-то, нежные чувства. Поэтому он встает, поправляет рукава, прикрывая след от Хэна, и отворяет потихоньку двери, чтобы альфа успел встать и отойти. Хосок действительно успевает это сделать, хотя поначалу и не верит, что это действительно происходит.
— Юнги, я… — начинает было вновь Чон, но жестом омега останавливает его.
— Я ценю то, что ты был откровенен со мной. Ценю, что рассказал мне о том, что случилось. Но я… я не понимаю, почему ты не сделал этого раньше, почему допустил эту ситуацию, почему… Почему все пошло именно так, как идет сейчас, — Юнги медленно, будто решаясь, поднимает взгляд на Хосока. — Ты сделал мне слишком больно, Хосок. Ты наврал мне слишком много, чтобы теперь я верил хотя бы одному твоему слову. Ты… смешал с грязью всё, что я давал тебе, и я не знаю, смогу ли я простить тебе все это.
Альфа слушает молча, не отрывая глаз от лица Юна. Он все это понимает и сейчас осознает, что глупо было надеяться на распростертые объятия.
— Мне нужно время, чтобы подумать. Ты можешь сидеть тут хоть до утра, но сегодня я не скажу тебе ничего. Завтра, вероятно, тоже. Тебе пора домой, должно быть, после перелета ты устал, — Юн старается сохранить отстранённый тон, но по лицу, по глазам его видно, как он переживает. Злость вымотала его, опустошила, а теперь ещё и это…
— Я приду завтра. Я встречу тебя после университета, — настойчиво говорит Хосок, но получает в ответ отрицательный жест головой. — Тогда… я напишу утром, чтобы… узнать, как ты. И вот, возьми. Они все же для тебя, — протягивает он букет вновь.
Цветы омега взял, неосознанно прижимая их к себе ближе и вдыхая их нежный запах. Кое-как, с горем пополам уломал его Хосок на утреннюю смс о самочувствии.
— До завтра, — помогая поднести пакет поближе к двери, прощается альфа, стараясь уловить в чужом лице хотя бы подсказку на то, возможно ли что-то вообще дальше.
Юнги не отвечает, закрывая дверь. Прислоняясь к ней вновь, втягивая носом уже жадно запах цветов и проводя по краю бумаги подушечкой пальца, он понимает, что будет ненавидеть себя за слабость, за этот чёртов второй шанс. Понимает, но ничего не может с собой поделать. Передышка от чувств была лишь временной; стоило увидеть Хосока, как сердце предательски заныло, а губы начало холодить. Выдохнув, закрыв глаза, Юн тихо шепнул:
— До завтра.
***
Пальцы уже машинально тянутся к нужной кнопке лифта, и Чимин, не глядя, нажимает верный этаж. Пусть они с Чонгуком знакомы не так давно, но ощущение такое, будто знают они друг друга вечность. Начитавшись умных книжек эпохи романтизма, омега свято верил в то, что души их были вместе где-то в Эдеме, а на земле же только воссоединились вновь. Кто знает, может, это действительно так.
Впервые с Хосоком Пак не встречался столь долго, впервые, однако, душа его была спокойна за жизнь друга. Он ведь с Юнги, а тот, кажется, боевой парень! Да и, признаться, какие тут друзья, когда низ живота всегда пылает огнем, а в душе ровным пламенем горит любовь? Всегда приятно осознавать, что твои чувства взаимны, умножены вдвое; взгляд Чонгука, его прикосновения и слова, поступки и решения кричат о том, что он дорожит, оберегает, заботится и, что главнее всего, любит в ответ так же сильно, как и Чимин. А не это ли счастье?
Двери лифта распахиваются, и довольная улыбка альфы – первое, что встречает Пака. Чонгук прекрасно уже знает, что, если его пара задерживается, значит, тащит домой тяжелые пакеты.
— Так и думал, — подхватывает легко сумки Чон, целуя любимого в щеку коротко, но невероятно нежно. — Почему ты никогда не звонишь или не пишешь список, чтобы за продуктами сходил я? Тебе ведь тяжело, а я ещё очень хочу детей, — понижая голос, переходя на вкрадчивый шёпот, с небольшим укором ругается альфа, легко неся то, что Чимин тащил с трудом.
— Потому что ты бываешь занят, а у меня все равно есть на это время, — слегка стесняясь такой заботы и внимания, отвечает Чимин, хотя в такие моменты он чувствует себя королем этого мира, отхватившем самого чудесного партнера.
— Для тебя и твоих просьб я свободен всегда, — голос Чонгука уверенный, полный той мужественности, перед которой спорить не хочется. И Чимин не спорит, покорно кивая.
Вдвоем они, по уже начавшей складываться семейной традиции, раскладывают покупки по местам: молоко отправляется в холодильник, замороженные креветки и кальмары – в морозильную камеру. На полках оказываются кофе, чай, несколько видов круп. Разумеется, омега и сам бы справился с этой задачей прекрасно, однако обоим хотелось проводить друг с другом как можно больше времени, пусть даже за таким пустяковым занятием.
Пак уже начинал понимать, что в будущей семье главным будет именно Чонгук. Хотя право выбора альфа давал, к мнению пары прислушивался, решающее слово все же было за ним. И Чимин против этого ничего не имел, доверяя своей сильной половине. Несмотря на то, что альфа был несколько младше, ответственность за будущее и настоящее на себя он взял сразу, доказав так еще раз, что намерения у него более, чем серьёзные.
Однако ещё с первых минут омега замечает, что что-то тревожит Чонгука. Не накидываясь с расспросами сразу, Чимин постепенно приближается к корню проблемы, которая не дает покоя. Когда всё было разобрано, а ужин, мирно паруя, доготавливался, омега садится на колени пары, обнимая за шею мягко и невесомо.
— Ты какой-то задумчивый…— начинает издалека Чим, целуя альфу сначала в одну, потом в другую щеку. — Расскажешь, о чём думаешь? Я всегда на твоей стороне, ты ведь знаешь…
Чонгук бы и сам рассказал, рано или поздно. Секретов друг от друга у них не было, и заводить их альфа не собирался. Да и момент, вроде как, подходящий. Опустив руки на талию омеги, обняв крепче и прижав ближе к своей груди, он кивает.
— О том, что нужно поехать в «Гараж».
Неизвестно, кто придумал так называть место сбора той большой и шумной компании, но название прижилось и бытовало уже довольно долго, около лет двух, а то и больше. Чимин кивает, целуя теперь в подбородок, оставляя едва ощутимый след.
— Нужно обсудить детали будущих заездов, планы… — альфа прикрывает глаза, и легкая улыбка поселяется на его губах. Как же приятны эти поцелуи… одним богам известно.
Ласка омеги не дает противному чувству внутри шевельнуться. На самом деле, с той самой гонки, на которую приехал Хосок, внутри коллектива нет-нет, да и проскальзывают недовольные высказывания на этот счёт. И всё бы ничего, но правило мушкетеров, которому следовали и байкеры, наталкивало на мысль о том, что Чону скоро достанется ой как сильно. Пусть никто и ничего не сказал ему, но каждый помнит, с каким недовольством и презрением рассматривал он всё то, в чём другие души не чают. Все видели, что он оставил Юнги одного. Всё это давало довольно большой повод для того, чтобы «преподать небольшой урок», и Чонгук бы не был против, если бы это не был друг Чимина. Нужно попробовать переубедить остальных, пока есть на это шанс.
— Мне… поехать с тобой? — замирая у губ, ничего не подозревающий омега обдает их горячим дыханием вперемешку с шепотом.
— Я был бы рад, если бы ты остался дома и примерил то, что ждет тебя в спальне, — не открывая глаз, боясь, что они все выдадут, тихо шепчет Чон в ответ, — а после, когда я приеду, встретил бы меня в этом…— руки его скользят с талии на ягодицы, сжимая те с жадностью.
Чимин тихо сглатывает, перебарывая стон. И почему рядом с этим человеком он становился сплошной эрогенной зоной? Будто постоянно кто-то подсыпал во всю еду и все питье какие-то возбудители, которые не дают и часа покоя. Но омега, набравшись сил и с трудом сохранив нежно-ласковую вуаль, кивает, наконец-то накрывая губы Чонгука коротким, но чувственным, звонким, влажным поцелуем.
— Хорошо, я обязательно дождусь тебя, — соглашается Чимин и, не насытившись предыдущим разом, утягивает альфу в долгий, глубокий, медленный французский поцелуй.
Серебряные брызги воды рассыпаются туманом за спиной Чонгука. Ветер свистит где-то совсем рядом с головой, но на эту болтовню природы альфа не обращает внимания, входя в поворот и начиная притормаживать. По неясной, смутной тревоге и плохому предчувствию он понимает, что почти все уже собрались на месте. И только одного из них не будет здесь сегодня – Юнги.
Чон снимает шлем, проходя меж других байкеров ближе к барной стойке – месту, откуда каждый мог заявить свою точку зрения во время таких коллективных обсуждений. Тревога внутри забила в барабан громче, когда рядом со стойкой Гук видит Хэна, похожего на разъяренную фурию. Только дурак не заметил, что Хэн неровно дышит к Юнги. И только дурак бы рискнул предположить, что альфа будет выступать против коллективного «урока» для Хосока.
Чонгук дураком не был, прекрасно понимая, что в первых рядах обвинителей будет тот, кто всё время сидел во фрэндзоне. Садясь за один столик с другими альфами, кивая им в знак приветствия, Чон осознавал, что шансы на успех его предприятия становятся меньше с каждым новым входящим в бар.
«У меня даже плана нет, — думал он про себя, пока беседовал с другими о новом мотоцикле, недавно вышедшем у известной компании. —
Нет ни плана, ни аргументов, кроме того, что это друг моего парня». Но размышлять над всем этим оказалось вскоре невозможно – заседание началось. И первым, на удивление большинства, начал выступать не Хэн, а взрослый, с проседью в красивых волосах по плечи, подтянутый омега – Суён.
— Мы все понимаем, для чего мы здесь собрались, — начал он звучным, неожиданно громким голосом, заставляя замолчать тех, кто еще этого не сделал. — Недавно в нашем полку прибыло, причем прибыло аж дважды. Только один член команды вел себя достойно и прилично, а другой, будь его воля, натравил бы на нас стаю собак.
Чонгук прекрасно понимает, что первый упомянутый – его омега. Утонченный, нежный, как фиалка, он действительно смог влиться в компанию удивительно быстро и легко, не побрезговав ни руку в солярке пожать, ни одежду чем-то запачкать. На мгновение гордость загорелась в глазах альфы, особенно усиливаясь тогда, когда несколько человек отсалютовали в честь Чимина.
Подождав, пока некоторые выпьют (чтобы не портить аппетит), Суён продолжил:
— Но не только с нами кое-кто поступил не слишком-то уважительно. Куда важнее, как тот человек поступил с нашим братом, — на слове «брат» омега специально сделал ударение, хотя и так все были друг за друга горой.
Су говорил еще какие-то клишированные фразы, которые Чон не запомнил. Всю речь Суёна он смотрел почти неотрывно на Хэна, мрачно опустившего свои красивые глаза в пол. Гомон уже начинал свое жужжание кое-где по углам бара, но многие еще сомневались в том, что урок действительно должен быть болезненным. Когда Суён закончил, Чонгук поднялся со своего места, молниеносно вставая за барную стойку и упираясь в нее руками.
— Послушайте, — по голосу, уверенному и бравому, и не скажешь, что в голове сияет пустота, — да, с нами он обошелся не слишком-то радушно, отрицать этого нельзя. Однако ведь в их с Юнги отношения мы лезть не можем. Разве просил он нашей помощи? Разве заметил кто-нибудь горе в его глазах? — постепенно Чонгук понял, в каком направлении надо двигаться.
Шепоток пролетел по бару, и те, кто жужжал в отдалении, замолчали вновь.
— Да, Чимин влился в нашу компанию благодаря тому, что по природе своей он более гибкий, как вода. Нельзя ведь избивать человека просто за то, что он, быть может, был не в духе или что-то подобное? Давайте дадим ему второй шанс. Юнги выглядел счастливым рядом с ним, так неужели мы хотим это счастье у него отнять? — понимая, что слова имеют смысл, Чонгук распаляется и говорит громче, но…
— Байк Юнги стоит здесь потому, что он сам не смог бы уехать на нем, — не поднимая глаз от пола, перебивая, встревает Хэн.
Чонгук поворачивается в его сторону, чуть хмурясь. В этой толпе железного коня Мина он и не заметил. Между тем, Хэн-таки поднимает глаза, и в них плещется недоброе, дикое море.
— Не смог, потому что даже не помнил, как приехал сюда. Растерянность, усталость, боль – вот что увидел я в его глазах, когда встретил здесь. И как думаете, кто тому причина? Уж не его ли «счастье»? — альфа проходит к стойке, становясь рядом с Чонгуком и осматривая всех в баре.
В красках, чуть привирая, рассказал Хэн о том, каким безжизненным был взгляд омеги, какими бесцветными были его слова. Солгал о том, что Юнги даже чуть с байка своего не упал, заворачивая сюда – настолько был потерян. Чонгук несколько раз возразил, убеждая в том, что размолвки и ссоры бывают у всех, но даже эти аргументы полетели коту под хвост, когда Хэн, выдержав паузу, будто собираясь с силами, выдохнул.
— Когда ты поссоришься с Чимином, ты ударишь его? — вдруг неожиданно спокойно, поворачиваясь к Чону, задает вопрос альфа.
— Чего? Ты что несешь? Нет, конечно, — опешив от такой ереси, Чонгук за мгновение завёлся.
К этому времени зал уже успел разделиться на два лагеря, теперь бурно обсуждая, нужен ли урок, но после этого вопроса все замолчали вновь, с напряжением смотря на обоих.
— К чему ты это спросил? — тихо, но уверенно, словно готовясь к прыжку, спрашивает Чонгук, смотря озлобленно на Хэна. Одна только мысль о том, что Чимину кто-то сделает больно, выбивала почву из-под ног, а тут такое.
— К тому, что я видел следы на руке Юнги. Вот тут, на запястье, — показывает Хэн на себе, смыкая пальцы левой руки кольцом вокруг правой. И пусть, что эти следы оставил он, пусть, что случайно. Главное, что сейчас это сыграет на руку.
— Какие следы? — не понимает сразу Чон. Вернее, не верит в это. Голос его из хищного становится недоверчиво-растерянным.
— Красно-фиолетовые, со следами пальцев, — без тени сомнения, не вызывая никаких подозрений, уточняет Хэн. — И поверь, это явно было сделано не в пылу сексуальных практик.
Бар загудел, заходил ходуном от возмущения, наполнившего его до краев. Чонгук не успел ничего сказать, да и не сумел бы ничего придумать. Собрание было закрыто. Не в пользу Хосока.
***
Намджун, возвращаясь с работы, заезжает в кулинарию, чтобы купить для мужа его любимые пирожные с малиной и виноградом. Победно занося коробочку с четырьмя штучками в квартиру, альфа тут же попадается в горячий капкан из объятий и поцелуев, беспорядочно осыпающих все лицо.
— Наконец-то! Я так ждал! — радостно, счастливо восклицает омега, не в силах отлипнуть от супруга. Как же сильно они любят друг друга, как же невероятно сильно…
— А я не с пустыми руками, — смеясь тихо, но так же счастливо, Намджун вручает торжественно омеге коробочку, перевязанную белой лентой.
— Это то, о чем я думаю? — принимая коробочку, Джин с осторожностью тянет за край ленты и замирает, бегая глазами от одного пирожного к другому. — Боже, Джун…
Кажется, что рецепт семейной жизни прост: взаимопонимание, любовь, дружба и уважение. Но просто это на словах, на деле же – колоссальный труд, который, однако, этим двоим был только в радость. Рядом с омегой Джун отдыхал, набирался сил, ему отдавал он всю свою любовь и нежность, ласку и заботу. Советовался с Сокджином, прислушивался к нему, порой даже его слушался. В этой семье царило равноправие, причем касалось оно не только моральной стороны, но и физической. Альфа спокойно мог прибраться или помыть посуду, пока омега чинил электрический чайник. Глупым предрассудкам и стереотипам места в этой просторной квартире не было, и Юнги, часто захаживающий, всегда мечтал о таком же укладе и в своей будущей семье.
После плотного, вкуснейшего ужина, который омега чудом успел приготовить, вернувшись с работы пораньше, Намджун, поглаживая мужа по рукам, смотрел с ним комедийный сериал. О том, что нужно отвезти Юнги книги, альфа благополучно забыл и вспомнил только тогда, когда герои сериала пытались заговорить на испанском с туристом-испанцем.
— Не-е-ет…— страдальчески вздыхает альфа, и плечи его опускаются.
— М? Что, что случилось? — Джин, успевший задремать на плече мужа, поднимает сонный взгляд на его профиль.
— Книги… Я обещал Юнги книги… — признается Намджун, виновато кусая губы. Он прекрасно понимает, что Сокджин устал после работы и хочет провести время вместе. Признаться, сам альфа тоже не хотел бы куда-то уже ехать, бросая мужа одного.
— Книги… Так поехали отвезем вместе? — с легкой улыбкой предлагает Джин, как-то неожиданно резво вставая с дивана и хитро-хитро вдруг улыбаясь. Наклонившись к мужу, омега зарывается пальцами в его мягкие черные пряди.
По едва уловимому блеску глаз альфа понимает романтический настрой, но слова Джина окончательно убеждают в правоте.
— Тем более, — шепчет он, чуть кусая мочку ушка любимого мужчины, — в машине у нас ничего не было уже неприлично давно…
