***
Дверь, лестничная площадка, Джин — весь мир медленно растекается в лужу с бензиновыми разводами. Казалось, окружающие предметы набухают и сжимаются в такт сердцу Юнги. Щеки, секунду назад алевшие, сейчас были мертвенно серыми. — Юн, давай ты сначала выпьешь воды, а потом…— Джин боится даже прикасаться к омеге. Слишком больно видеть, как в чужих глазах медленно угасает свет, рушится мир, который совсем недавно обрел хрупкое равновесие. — Нет, мне нужно. Туда нужно, — сбивчиво, но поразительно уверенно решает Юн, выходя из оцепенения. Может, у них с Хосоком было все далеко не гладко, но сейчас явно не до обид. — Я поеду с тобой, Намджун уже там, — понимая, что бросать друга одного категорически нельзя, Сокджин вызывает такси, пока сам Юнги закрывает двери квартиры. Чудом не уехав босиком (благо, Джин заставил обуться), омега только в такси поддается панике. Отвернувшись к окну, он провожает взглядом то самое место, где они с Хосоком поругались, видит парковку, на которой они впервые поцеловались, и слёзы застывают в глазах, до этого излучавших, пусть и мнимую, собранность. «Я не смогу без него. Мне не нужно без него», — это осознание было таким простым, таким естественным, что слёзы даже на секунды передумали падать на щеки. Увы, чудес не бывает, и соленый водопад всё же низвергся и на щеки, и на губы, и на черную майку, в местах своего падения делая её ещё более черной. Такси ехало невероятно медленно. Светофоры постоянно показывали красный свет. Дыхание Сокджина было таким громким, что хотелось выскочить из машины и добежать своими ногами. Было бы куда быстрее. «Если бы ты не оставил свой мотоцикл, сейчас бы был уже там», — раздается внутри злобный укор, и слёзы снова наполняют глаза. Юнги и сам это понимает, без чьих-то услужливых подсказок. — Юнги, прошу… своими слезами ты не заставишь светофор загореться зеленым, а только потратишь на плач необходимые тебе сейчас силы… — Джин догадывается, что омеге сейчас не до успокоителей со стороны. Если бы с Намджуном что-то случилось… Даже думать об этом не хотелось. Сокджин осторожно берет руку омеги в свою руку, чуть сжимает в знак поддержки. Что бы ни произошло…***
— Я так скучал по тебе… —улыбнувшись, одними губами шепчет Тэхён, обнимая альфу за шею ласково, сплетая пальцы сзади в крепкий замок. Омега всегда так делал. Это была его привычка, которая ни на минуту не покидала головы Хосока, а теперь отзывалась в сердце новой болью. — Тэхён, я тоже очень скучал по тебе… — руки альфы сами собой крепко обнимают бывшего любимого за талию. Тело уже и забыло, каково это — обнимать этого омегу. Сердце понемногу успокаивалось, глухие удары становились все реже, не тревожа уже столь сильно. Запах цветов уже не был таким резким, а жара превращалась в приятное тепло. — Ты пришел ко мне навсегда? Чтобы мы снова были вместе? — загадочная, лукаво-искусительная улыбка появляется на красивом лице омеги, делая его еще более прекрасным. Нельзя быть таким чарующим, нельзя быть таким обворожительным. — Я не ждал тебя так рано… Не давая ответить, Тэхён целует любимого мужчину, утягивая за собой прямо в поле цветов. С тихим шелестом лепестки под их телами мнутся, принимая двух влюбленных в свои объятия. Лицом к лицу. Губами к губам. Сердце к сердцу. Они снова вместе, снова тонут в глазах друг друга и не замечают счета времени. Не замечают ничего и никого, кроме друг друга. Небо над головами ослепительно голубое, чистое. Там впереди, вверху — бесконечность, которая теперь подвластна этим двоим. Протяни руку — достанешь звезду. — Я люблю тебя, Хосок…— тихо шепчет омега, прижимаясь ближе, желая раствориться в любимом. — Но… это все неправильно, так не должно было быть… — Тэхён, я должен тебе кое-что рассказать... Кое о ком... — альфа перебирает густые черные пряди, то накручивая их на палец, то чуть сжимая у корней. — Я ведь… Яркая вспышка света выжигает абсолютно все. Поле, цветы, небо, бесконечность, Тэхён пропадают, оставляя после себя только дремучую тьму. Сердце вновь гулко стучит, отбивая какой-то дикий ритм, пригодный для лучших клубов Сеула. Дыхание, о котором альфа и забыл, пока лежал с Тэхёном, врывается в грудь ледяным порывом. Темнота рассеивается ещё одной вспышкой, только теперь добавляется боль, резкая и грубая, как от электрического тока. — Тэхён!.. — зовет Хосок в надежде вновь увидеть омегу, вновь оказаться в объятиях бесконечного покоя.***
— Вам нельзя туда. Присаживайтесь сюда, сейчас я принесу Вам успокоительное, — строгие взгляды медбрата и санитара, лишь чудом удержавшего Юнги от того, чтобы проскользнуть в реанимацию, пригвоздили-таки омег к местам. Намджун встретил этих двоих здесь же, в коридоре перед белыми дверьми со страшной надписью сверху, горящей неоновыми светлыми буквами. Из всех троих именно альфа старался мыслить здраво, но немая паника Юнги передавалась, казалось, как чума, по воздуху. Мин выпил послушно успокоительное, присел на неудобное кожаное кресло и уставился в одну точку. Почему именно он? Почему именно так? Почему нельзя быть счастливым рядом со своей родственной душой, как счастливы Джин и Намджун? Оставив пока Юна, отойдя подальше, Сокджин осматривается, прижимаясь к мужу. — Что-что сказали? — переспрашивает он едва различимо, чтобы Юнги не услышал. Омеге сейчас нельзя волноваться, на него и так глядеть страшно. — Джинни, родной…— альфа обнимает мужа крепко, поглаживая по спине. Боязно сказать Сокджину о том, что Хосок может выехать из реанимации вперед ногами, а о том, чтобы сказать об этом Юнги даже и речи нет. По этому извиняющемуся, виноватому тону Джин понимает, что все более, чем серьезно. Омега медленно выдыхает, сталкивается взглядом с глазами супруга. Негласно оба решают, что пока ни о чем говорить не будут. Вдруг обойдется… Сердце лежащего на хирургическом столе пациента не билось уже минуту. Дефибриллятор, пропуская через бледнеющее тело ток, уже дважды не справился со своей работой. — Готово? Разряд, — повторяет реаниматолог так уверенно, будто действительно верит в то, что именно сейчас все сработает. Хирург прерывается от операции, хотя время терять нельзя. Тело на секунду дёргается на операционном столе. Мучительные мгновения — тонкая нить кардиограммы разбавляется несколькими ударами. — Продолжаем, — подождав еще чуть-чуть, чтобы удостовериться, что сердце бьется, пусть и медленно командует реаниматолог. Хирург возобновляет свое прерванное дело. Невидимая глазу, мрачная хозяйка подземелья удобно устроилась на стульчике, следя за этими потугами. Проводя костлявыми пальцами по ступням Хосока, Смерть только усмехнулась, обнажая ряд удивительно белых, острых зубов. Разве можно спасти того, кто этого не хочет?..***
Голова становится свинцовой, а сознание вспыхивает, как молния в небе. Мучительно опьяняющий, восторженно естественный, Юнги ждал там, где-то за пределами этого поля, которое вновь начало появляться с таким видом, будто и не пропадало. Хосок только моргнул, а Тэхён уже вновь лежал рядом, не в силах налюбоваться альфой. — Тэхён, мне… мне нельзя быть с тобой, нет…— Хо скользит взглядом по ресницам омеги, по его бровям и глазам, по красивейшим губам. Но дома его ждут другие губы, не менее красивые, другие глаза, ресницы и брови. Дома ждет Юнги. — Я знаю, любимый. Я всё-всё знаю, — с осторожной, мягкой улыбкой кивает Тэ. — Дай мне ещё пару минут, хорошо? А потом я провожу тебя… Хосок порывается встать, но поле словно его не отпускает. Мягкие лепестки при малейшем движении превращаются в железные путы. Страх сковывает ноги, их будто холодит чья-то рука, но доверие не позволяет альфе окончательно поддаться панике. — У тебя есть любимый, правда? Я видел твою улыбку и блеск твоих глаз, — кладя руку на чужую щеку, выдыхает Тэхён. — И тебе действительно пора к нему… Я бы на его месте уже сошел с ума… Альфа хочет так много спросить, так много сказать, но Тэ встаёт, подавая руку. Недоверчиво осматривая цветы вокруг, Хосок начинает вставать и не чувствует пут. Видимо, цветы все же смирились с тем, что его нужно отпустить. — У тебя очень красивая пара, ты знаешь? — оборачивается Тэхён, когда большая часть пути уже пройдена в молчании. Ему очень больно отпускать любимого, но нужно это сделать. Нужно, и Тэ отпускает. Потому что любит. — Знаю, — Хосок кивает, и улыбка, такая легкая и влюбленная, поселяется на его губах. — Тэхён, я… — Я понимаю, что ты любил меня, Хосок. Я знаю это и буду знать всегда. Края светлой рубашки омеги треплет легкий ветерок. Залезая в волосы, он ласкает мягкие волны своим теплым языком. Навсегда красивый, навсегда молодой и свежий, Тэхён опускает глаза вниз, выдыхая. — Мне пора, Тэхён, — беря бывшего возлюбленного, почти своего мужа, за руки, шепчет Хосок. — Я очень любил тебя, но я не могу оставить Юнги, потому что… — Потому что ты его любишь. Я знаю, — кивает Тэ, чуть сжимая руки альфы в своих, запоминая их тепло. — И я рад, я очень счастлив, что ты сумел полюбить вновь. Береги его, хорошо? Так же, как берег меня, только лучше. Обещаешь? — Обещаю. Отпуская чужие руки, Хосок делает шаг вперед уже сам. Тэхён там, за спиной. В прошлом. Окончательно и навсегда. Как бы сильно ни любил его альфа, как бы ни горевал, пути назад нет. Нет маховика времени, который помог бы отмотать время, нет даже пресловутой лампы с джином. Есть только настоящее и будущее, в котором нет места для троих. Вступая в темноту, альфа не оборачивается. Ему очень больно отпускать некогда любимого, но нужно это сделать. Нужно, и Хосок отпустил.***
Успокоительное начало действовать почти сразу, как только оказалось в организме. Казалось бы, сейчас омега расслабится, может, даже уснет, но как бы не так. То ли доза оказалась мала, то ли волнение было столь сильно, но Юнги, переводя взгляд на друзей, совсем не выглядел спокойным. Слишком давно они общаются, чтобы не замечать малейших изменений в эмоциях или лице. Слишком долго знает Юн Намджуна, чтобы с уверенностью сказать, когда тот врёт, а когда говорит правду. И сейчас эти стыдливо опущенные глаза, чуть алые уши, растертые до красноты ладони говорили только о том, что чего-то Юнги точно не знает. — И долго ты собираешься молчать? — дождавшись, пока Джин уйдет за кофе, а альфа сядет рядом, тихо спрашивает Мин. — Что я должен знать здесь и сейчас, Намджун? — Юнги, я не уверен, что ты способен выдержать это в данную минуту… Подождем, пока успокоительное подействует, и тогда… — Намджун, я спрашиваю, что я еще должен знать, — голос омеги дрожит к концу предложения, надламываясь. — Что я еще должен знать?! Альфа кусает губы, качая головой. Закрывая лицо руками, Джун тяжело выдыхает, трет глаза пальцами. Юнги ведь все равно все узнает, не от них с Сокджином, так от врачей. И неизвестно, чьи слова прозвучат мягче, воспримутся легче, если такое вообще можно как-то легко воспринять. — Его били по голове, по лицу, — ища подступы, стараясь подобрать наиболее мягкие фразы для того ужаса, что обрушился на Хосока, начинает Джун. — Мне не пять лет. Я взрослый человек, который понимает, что в реанимацию просто так не кладут, Намджун. Будь добр, скажи уже, — если по пути в больницу Юнги еще молился, чтобы это был не Хосок на самом деле, то теперь, когда все очевидно, злость на Намджуна за то, что он не приехал раньше, на Джина за то, что он заказал такое медленное такси, на самого себя за то, что альфа вообще уехал, выливалась зловонной массой. — Удар в голову спровоцировал разрыв сосудов. Так как я единственный, кто был рядом, то согласие на операцию по удалению аневризмы подписал я. Но из-за многочисленных посторонних травм он может не очнуться. Юнги, мне…— эти банальные слова застревают в горле. Намджуну очень жаль. Искренне. Но только омеге эта жалость не нужна. — Спасибо, что подписал. Наверное, моего приезда он бы не дождался, — тяжкий, прерывистый выдох говорит о том, что истерика наружу так и не вырвалась. Взгляд Юнги медленно стеклянеет, становится мутным, задумчивым, будто мыльным. Пальцы, что до этого со злостью сжимали подлокотники, теперь ощущались как нечто чужеродное. Эти уродливые сосиски вообще можно было бы отрезать и выкинуть, все равно от них никакой пользы. Ровно как и от всего остального. Не хотелось сейчас думать о том, кто мог такое сделать. Юнги все равно рано или поздно узнает, и тогда попросит свою семью отомстить. Так глубоко, пожалуй, омега еще не заблуждался… Вернувшийся со стаканчиками кофе Джин едва их не роняет. Таким бесцветным Юнги он не видел никогда. Какое кофе, какие утешения? Сокджин прекрасно понимает, что утешить может только врач, который выйдет и скажет, что состояние стало стабильным. Но это похоже на какую-то больную фантазию, не применимую к реальности. Омега отдает кофе медработникам, получая хмурое «спасибо», садится по другую сторону от Юнги и берет его за руку, чуть сжимая. — Юн, все будет хорошо. Поверь, нужно думать о хорошем, ведь мысли материальны. Вот с минуты на минуту выйдет врач, скажет, что все прошло успешно… пожалуйста, думай об этом, я прошу, — голос Джина мягкий, плавный и успокаивающий, но Юнги не слышит ничего из этого. Все голоса, шелест медицинских халатов, тиканье часов — всё слилось в один большой гул, будто над ухом жужжал рой пчёл. Мин кивает медленно, даже не заботясь о том, попал ли таким молчаливым ответом в вопрос. В операционной стало невероятно холодно, даже морозно. Пусь и на короткий миг, но этого мига достаточно, чтобы все, кто давно работает в этой области, поняли, к чему все идет. Раздосадованная тем, что тяга к жизни все же появилась, смерть встает со своего насиженного места и теперь заглядывает через плечо хирурга прямо в лицо альфы, проводя длинными когтями по щеке, убирая прядь темных волос от бледного лица. — Вводи адреналин, — командует реаниматолог, игнорируя этот холодок, пробежавший по спине. За жизнь каждого стоит бороться до конца, что вся команда и делает. Сердце пациента вновь запускается, совершая ленивые, усталые, редкие удары.***
«К Юнги. Мне нужно к Юнги», — даёт себе установку Хосок, продираясь в этой кромешной тьме. — К Юнги? — голос раздается ото всюду одновременно. Альфа вздрагивает, аж останавливаясь. Никаких собеседников он не ожидал больше встретить. — А уверен ли ты, что ты нужен ему? Уверен ли, что достоин его? Что он будет с тобой счастлив? Сколько боли ты ему причинил… он ведь даже не простил тебя… — сбоку от Хосока вырисовывается призрачный силуэт незнакомого омеги с удивительно длинными ногтями. Светлые, почти белые волосы, прозрачная будто кожа, яркие, хищные темные глаза — такого парня никогда в своей жизни альфа не встречал, но от одного этого вида становилось жутко холодно и мерзко липко. — Уверен, — делает Хосок шаг, но понимает, что пришелец держит его за руку, не давая двинуться с места. — Пусти, — дергает альфа рукой, но хватка только становится сильнее. — Вспомни, как ты относился к нему. Оставь его, дай пожить нормальной жизнью, без того, кто ни во что его не ставит, — медленно, как змей, обходит Смерть жертву и заглядывает в чужие глаза. — Ты чудовище, Чон Хосок, и ему будет лучше без тебя. С Хэном, с тем, кто его действительно любит. Вернись к Тэхёну, ты ведь так счастлив с ним… — Мне… — от этого взгляда сердце вновь замедляет ход. — Ты кто такой вообще? — Это не так важно. Куда важнее, кто ты, — хитрая улыбка обнажает острые, как у пираньи, зубы. — Расскажешь, или мне помочь? —У меня нет времени на эти твои загадки. Отойди с дороги, — Хосок начинает уже злиться, и злость эта дает достаточно сил для того, чтобы скинуть с себя чужую руку. Омега отступает, усмехаясь. Таких наивных дурачков за все века Смерть еще не видела. — Лгун. Лицемер, — слова летят в спину, как ножи. Точно в цель, глубоко. — Агрессор. Потребитель. Эгоист. С каждым новым словом, бьющим по самолюбию своей правдивостью, шаги альфы становятся короче, неуверенней. — Манипулятор, садист, — омега подходит же вновь ближе, касаясь ледяными пальцами чужого плеча. — Глупый и инфантильный дурак, который хочет казаться чертовым дворянином со своими выставками, ресторанами, ножами для рыбы и мяса, для оливок и для чужих глаз. Ты не нужен ему. Он и имя твое не вспомнит. Оставь его, дай жить спокойно, без твоей лжи, без твоей агрессии. Без тебя… Хосок останавливается, кусая губы. Все сказанное этим существом действительно было правдой. Сколько врал альфа Юнги? Сколько раз улыбался, а в спину говорил гадости? Сколько времени вынашивал идею сделать из него «человека», хотя сам вряд ли был человечнее камня? Сколько боли и страха было в красивых глазах Юнги, когда в пьяном угаре Хосок вытворял то, что вытворял? — Оставайся, — неожиданно мягко уговаривает Смерть. — Здесь ты не будешь лишним, не будешь виноватым… Я провожу тебя к Тэхёну, вы вновь будете счастливы. Давай же, просто согласись… «И что ты оставишь после себя? Только ложь, боль? А как же его улыбка? Как же первый поцелуй? Как же тот вечер в заброшенном парке? Как же букет в его руках, как же куча гостей, как же белый костюм и его счастливый взгляд? Ты можешь все исправить, только постарайся сейчас…», — ясный, как день, собственный голос в голове заставил гаснущее сердце ударить где-то в ребрах. — Мне пора к Юнги, — после долгого, тяжелого молчания все же отказывается Хосок. Он стряхивает чужие руки со своих плеч, уходя втрое быстрее, чем шел до этого. Язвительные слова в свой адрес он уже не слышит. Ему действительно нужно к Юнги, нужно все исправить. Нужно жить, нужно быть рядом, защищать, дарить спокойствие и оберегать. Нужно зарываться пальцами в мятные, чуть отросшие у корней волосы, целовать эти губы, блестящие мятным бальзамом, вдыхать этот запах, чувствуя себя пасечником и пиратом одновременно. Нужно. Необходимо.***
Вечер за окном уже давно уступил свои права ночи. Звезды скрылись за густыми тучами, и в окна уже попадали первые тяжелые капли. Ни Джун, ни Сокджин не уехали, все еще сидя рядом с другом на этих неудобных кожаных креслах. Если для Хосока в его подсознании прошло не более двух часов, то для всех остальных живых людей — больше шести. Больше шести часов переживаний, тревог, волнений, борьбы за жизнь. Это очень измотало всех, но сон не посетил никого, кроме Юнги. Беспокойный, навеянный успокоительным, этот сон был сущим кошмаром, больше похожим на дрёму. Омега слышал все, что происходит вокруг, но просто не имел сил открыть глаз. Джин, на плече которого и задремал Юн, сидел и не шевелился, даже не замечая того, что все тело уже затекло от неудобной позы. Стрелка часов замерла словно на отметке 3:47. Намджун, сложивший руки на груди, смотрел в окно, слабо освещенное светом от фонаря. Тонкие струи дождя уже текли бесшумно по стеклу. Весь мир будто замер, погруженный в сон чьей-то волшебной палочкой. Кажется, даже медбрат, до этого подшивающий какие-то документы, теперь застыл неподвижно, смотря в одну точку. Все стихло, готовясь встретить бурю. Потусторонне-бледные двери реанимации распахиваются, выпуская из своих цепких клещей двоих врачей, все это время боровшихся за чужую жизнь. Уставшее лицо хирурга не выражало никаких эмоций, каменное за годы работы лицо реаниматолога — тем более. Юнги вырывается из плена этого оцепенения, едва слышит скрип дверей. Слова словно застревают в горле, омега встает с места, но лишь беззвучно открывает рот. Глаза говорят громче голоса. Глаза умоляю поскорее уже сказать, как все прошло. — Состояние стабильное, не переживайте. Если до завтрашнего дня все будет так же, переведем в обычную палату, вы сможете навестить его. Сейчас отправляйтесь домой, вам нужно нормально отдохнуть, — реаниматолог похлопал Юнги по плечу, едва касаясь. — С-спасибо… я… да, я…— бегая глазами по халату врача, по его рукам и по полу под ним, Юнги не мог поверить в то, что сказанное — правда. Подоспевший Намджун еще раз благодарит врачей, уводя еле волочащего ноги омегу в сторону. Джин уже тут как тут с бокалом воды, такой необходимой сейчас. — Я же говорил, что все будет хорошо, — поглаживая по мятным волосам Юнги, тихо шепчет Сокджин, улыбнувшись. И только небеса знали, какой тяжелый камень упал с души супругов. Каждый, сидя по обе стороны от Юнги, уже придумывал, каким образом можно будет, в случае чего, уберечь Юна от самоубийства, пройди операция неудачно. — Я отвезу тебя домой к нам. Тебе нужно нормально поспать, набраться сил, — Намджун выдыхает, переглядываясь коротко с мужем. — Джун, если бы ты не нашел его… — Юнги поднимает вновь полные слёз глаза на альфу. — Но я нашел его. И теперь с ним все будет хорошо. Поехали домой, — прерывает Юна Джун. Нельзя думать о плохом, даже когда все позади. Из больницы их проводила только одна пара глаз. Пустая, мертвая. Тяжкий вздох Смерти оставил на окне изморозь. Может, повезет в другой раз, в другой операционной…***
Держа осторожно Хосока за руку, Юнги до сих пор не верил, что все плохое позади. По словам медработников, приходил в сознание альфа утром, говорил что-то нечленораздельное и звал какого-то Юени. Хотя Намджун вчера и проследил за тем, чтобы омега уснул, в машине Юн успел-таки почитать про последствия аневризмы, и теперь, находясь рядом с Хосоком, гадал, был ли этот зов признаком еще спутанного сознания или же это уже было нарушение речи. Часы тихо тикали где-то под потолком, дождь, не прекращающийся с ночи, барабанил по стеклу. Но громче дыхания альфы для Юнги не было ничего. Пусть тихое, медленное, но глубокое. — Ты так меня напугал…— уже в который раз шепчет Мин, сжимая руку в своей руке чуть сильнее. И пусть капельница еще была рядом, пусть приборы еще тихо пищали, но пульс был в норме, дыхание — тоже. Совсем скоро Хосок очнется, и тогда они скажут друг другу все самое важное, все, ради чего судьба преподнесла им этот урок.***
Никогда еще в «Гараже» не было так тихо. Чонгук, заезжая на парковку, даже подумал, что приехал не туда. Однако знакомые байки и лица убедили в обратном. Напряженное молчание в баре, тихий стук пальцев по столу, кислые мины — Чон проходит медленно между рядами, не понимая, в чем дело. Вернее, не желая понимать. Какая-то часть мозга уже давно догадалась, что же произошло. Буквально вчера пара ребят отменила тренировочные заезды, а теперь все заткнулись и сидят, уставившись в пол. Но… как же приметы? — Привет, а чего… случилось? — замечая Суёна, который недавно так активно орал за стойкой о том, что кое-кому следует преподать урок, Чонгук подсаживается к нему. В ответ же альфа получает только хмурый взгляд и такое лицо, будто Суён спрашивает, не издевается ли он. — Ты не в курсе? Наши ребята… Чонгук долго слушать не стал. Он не успел рассказать правду до того, как все случилось. Слишком наивный, слишком глупый, слишком верящий в приметы. Слишком медленный. Кусая губы, матерясь тихо, он встает из-за стола с четким осознанием, что это был последний его раз в этом месте. Суён, которого прервали, непонимающе смотрит вслед Чонгуку, отходящему к барной стойке. И чего тот задумал? Хэн же заметно напрягся, оторвавшись от тихого разговора со своими «напарниками». — Мне нужное кое-что рассказать. Всем вам, — молчание, которое последовало за этим, дало понять, что решение, возникшее за секунды, далось тяжело. Теперь глупо переубеждать, глупо говорить правду, но альфа любил делать глупости. —Вы сделали то, что сделали, думая, что защищаете Юнги. Не поговорив с ним, не узнав, правду ли вам рассказали. Лично я знаю, что никаких следов на его руках Хосок не оставлял. Даю возможность подумать вам, кто же это сделал. Но времени назад не воротишь. Быть более среди тех, кто верит лгуну, среди тех, кто не знает меры, я не могу. Вы были прекрасной семьей, но больше нам не по пути. Чонгук пришел сюда ребенком. Верил, мечтал, гнался, стремился. Получал поддержку, поддерживал сам. Но рисковать Чимином, его и своей жизнью и свободой, он не мог. А если кому-то взбредет в голову какая-то еще более больная затея? Нет, нельзя. Пришел момент выбора: будущая семья или нынешняя. И альфа этот выбор сделал. Под молчание всех окружающих Чон выходит из-за стойки. Доставая ключи от байка из кармана джинсов, он снимает брелок с эмблемой «Гаража» — тигр с тремя головами. — Ты уверен? — прерывает молчание все же Суён, но получает в ответ уверенный кивок. Под несколько десятков глаз Чонгук проходит между столиками к выходу. Никто не останавливает, не прощается. Так было и будет всегда: приход и уход — абсолютно добровольные действия. Спустя несколько тяжелых минут слышится рев удаляющегося мотора. «Гараж» удалялся с каждым километром, а на душе становилось спокойнее. Чонгук не сомневался в том, что сделал все верно. — Юнги? Это Чонгук,— благо, номер бывшего противника сохранился лишь чудом. Может, байкерам правда и не нужна, но омегу предупредить необходимо. — Нам нужно поговорить, ты где? Пауза, повисшая после ответа, слишком затянулась, и Юнги даже уточнил, расслышал ли альфа сказанное. — Да, я понял. Я… мы с Чимином скоро будем. Мне нужно тебя предупредить о кое-чем очень важном.