Имей в виду, что любой день может оказаться для тебя последним.
Гораций.
Ноябрь опустился на город мягкой влажной вуалью, сотканной из дождя, грязи и сырости; то и дело попадая в лужи, прохожие тихо ругались себе под нос, торопясь с работы и учёбы домой, в теплый и уютный плен одеял, пледов и обогревателей. Порывы ветра, порой усиливаясь, отправляли целую армию капель дождя в окна, но армия эта терпела неудачу, разбиваясь на тысячи брызг о стекло. Именно в такие дни люди сильнее всего ценят домашний покой, наслаждаются запахом ужина и выпечки, нежатся в объятиях друг друга с утроенной силой. Оставляя машину на подземной стоянке, Намджун спокойно проходит по парковке в сторону лифта. Глаза его перескакивают со строчки на строчку, изучая текст договора, который нужно перевести на испанский. Хотя в их семье и было правило, что работа остается на работе, этот срочный заказ все же пришлось захватить с собой, надеясь на то, что муж не будет сильно дуться. Двери лифта тихо распахиваются, озаряя темную парковку своим бледно-голубым светом; причудливые тени, которые отбросили очки Джуна, скачут по его лицу полукругами. Альфа заходит в лифт и нажимает нужную кнопку, лишь на секунду отрываясь от договора, бросая взгляд на пустую стоянку с парой машин. Мертвая, гнетущая тишина кажется непривычно громкой. Намджун задерживает лифт открытым при помощи ноги, но, отогнав какую-то странную, липкую тревогу, все же уезжает наверх, туда, где его всегда ждут. Бесцветные глаза Смерти, которые следили за мужчиной, провожают лифт без интереса. Не этот. Этому еще далеко до судьбоносной встречи с омегой с длинными ногтями и правдивыми речами. Выдох существа наполняет парковку холодом, но, едва свет фар другой машины озаряет полумрак, как Смерть испаряется, оставляя после себя только два следа от босоногих ступней, покрытых инеем. Еще издали слыша шаги, Сокджин прячется в ванной комнате. Ключ в дверях тихо проворачивается, ручка опускается с тихим щелчком вниз. — Родной, я дома! — голос альфы раздается в прихожей, пока сам он снимает обувь, чуть влажную на подошве. Не услышав ответа, не увидев перед собой омегу, Джун откладывает документы на небольшой столик. Та тревога, что охватила его в лифте, снова напирает, обдавая морозным холодком. — Сокджин?.. — осматривая прихожую, заглядывая в кухню, альфа тихо сглатывает. Свет везде горит, значит, муж явно не ушел за продуктами или по делам. Да и если бы ушел, то предупредил бы точно. Не поддаваясь пока панике, хотя тревога так и напирала, альфа проходит в спальню и… сердце его замирает. Крепкие, горячие, полные любви объятия утягивают его в свой плен. Напав со спины, Сокджин теперь целует мужа в затылок, даже не понимая, как сильно напугал любимого. — Попался! — радостно смеется омега, чуть ослабляя хватку, позволяя повернуться к себе лицом. Радость тут же исчезает, стоит увидеть, в каком смятении был муж. — Что-то… случилось?.. — Сокджин, я так испугался, что с тобой что-то произошло…— трогая плечи омеги, его щеки и волосы, шепчет Намджун, только теперь крепко обнимая. — После того, что произошло с Хосоком, меня не покидает чувство какой-то необоснованной тревоги. Дождь этот, гроза, еще и ты пропал… — Прости, я хотел устроить сюрприз… — омега прижимается к супругу, утыкаясь лбом осторожно в его подбородок. — Я не думал… прости, пожалуйста, я… —Все в порядке, просто я очень боюсь тебя потерять, — тихо произносит альфа, целуя любимого у линии роста волос. — Я всегда-всегда буду с тобой, Намджун. И в следующей жизни тоже, — подняв взгляд на мужа, с улыбкой отвечает Джин, целуя альфу в нежные, красивые, манящие губы, по которым он очень соскучился. — С возвращением домой, родной. Документы спокойно дожидались своего часа. Устоять перед горячим ужином, вкусным вином и мужем, по которому за время работы альфа соскучился не меньше, просто невозможно. Дождь, барабаня в окно, только усиливал атмосферу домашнего, семейного тепла. Может, у самого Намджуна и не было любящих друг друга родителей, вместо покоя и уюта были постоянные ссоры между членами семьи, зато у их с Джином ребенка все будет по-другому. Лучше. Гораздо лучше. — Ты звонил Юнги? Как он там? — допивая вкусный, свежий, ароматный и крепкий чай, чувствуя по телу приятное тепло, интересуется альфа, кладя свою руку поверх руки мужа и чуть сжимая горячую ладонь. — Звонил ещё днем. Хосок все еще без сознания, но врачи дают вполне утешительные прогнозы. Юн не отходит от него, сидит в палате, — Сокджин неосознанно любуется мужем, который красив и в строгом костюме, и в домашней, слегка растянутой, майке. Намджун качает головой, делая еще глоток чая. Плохо, что Хосок до сих пор не пришел в сознание, но изменить что-либо не может уже никто. Пожалуй, те часы в коридоре больницы были лишь цветочками. Ягодки ожидания и тревоги обрушились только сейчас, сверкая алым. —Юнги останется там на ночь, ему разрешили, — добавляет омега, вздыхая. Признаться, он даже не представляет, насколько тяжело сейчас Юну. — Надеюсь, он очнется как можно скорее. Во-первых, Юнги станет легче, во-вторых, нужно узнать, кто это сделал. Эти подонки чуть его не убили, и с рук им это не сойдет, — альфа отставляет пустую чашку, сплетая пальцы своей руки с пальцами Джина. — Я займусь переводом, хорошо? Постараюсь закончить как можно скорее. Пока омега убирал со стола, закладывал посуду в посудомойку, Намджун подготовил свое рабочее место, доставая несколько листов, черную ручку, включая лампу. Под его руками аккуратные корейские буквы превращались в красивые, размашистые испанские, от которых веяло страстью, темпераментом, жаром. Казалось бы, при выборе языка на первом курсе университета нужно было думать о перспективах, выбирать китайский или хотя бы немецкий, но сердце Джуна подсказало ему, и подсказало правильно. За спокойствием и рассудительностью таилось глубокое, бескрайнее море любви и желания, которое сполна ощутил Сокджин на себе. Омега мужу не мешал. Закончив с небольшой уборкой, он устроился рядом в кресле с книгой в руках, порой лишь тихо шелестя страничками, переворачивая их. Рядом друг с другом им не нужно много слов: порой одновременно отрываясь от своих занятий, они сталкивались глазами и смотрели неотрывно несколько секунд, говоря друг другу так много. Время летело незаметно, стрелка часов плавно подползала к одиннадцати ночи, но ни альфа, ни омега этого не замечали, наслаждаясь часами, проведенными вместе. Даже молчание давало им такое удовольствие, какое может дать не каждый разговор с кем-то другим. Можно бесконечно долго спорить о том, может ли природа выбирать человеку пару за него. Можно соглашаться с этим выбором, как сделали эти двое, можно сопротивляться ему, как делал вначале Хосок, но рано или поздно чувства настигнут, обрушатся, как лавина. То, что происходило между Джуном и Джином, сложно было назвать одним словом: они чувствовали друг друга на расстоянии, угадывали мысли, заботились, бесконечно уважали, ценили, дорожили. Ссоры между ними были столь редки, что эти дни стоило бы обвести в календаре красным, как дни, когда случилось нечто невероятное. Каждый из них понимал, что отношения — работа, но работа эта приносила радость и удовольствие, давая свои плоды в виде горящих глаз, чувственных прикосновений, планов на будущее. Можно только гадать, какими красивыми будут их дети, каким счастливыми… Последние строки — Намджун откладывает ручку и выдыхает. Омега не дождался совсем чуть-чуть, так и уснув в кресле с книгой, поджав под себя ноги. Несколько минут взгляд мужчины скользит по супругу, лаская каждый сантиметр его тела, одаривая любовью каждую клеточку. Джун наконец встает, потягиваясь; мышцы слегка затекли от долгого сидения. Услышав, как отодвинулся стул, омега открывает глаза, улыбнувшись. — Ты закончил? — чуть хриплый после сна голос Джина заставляет тело Намджуна покрыться крупными мурашками удовольствия. — Да, идем отдыхать. Тебе нужно набираться сил, родной, — отнимая книгу из рук, убирая её к остальным, кивает альфа, легко подхватывая мужа на руки и унося в спальню. Сокджин не возражает, обнимая альфу за шею, целуя смазано в щеку и кладя голову на плечо. Сон все никак не хотел уходить, да и не стоило его прогонять. Обнимая руками и ногами, как большую игрушку, Намджуна уже в постели, омега вновь погружается в мир сновидений, овеянный заботой, любовью и поддержкой. Совсем недавно они с мужем говорили насчет детей. Признаться, Джин переживал, что альфа превратится в наседку, будет закрывать все окна, чтобы не дай Бог муж не простыл или не заболел, но ничего такого не произошло. Да, Намджун стал нежнее, просил ложиться спать теперь пораньше, не давал волноваться, но границы не переступал. Правда, ситуация с Хосоком и Юнги выбила из колеи. Придется немного повременить теперь, чтобы все улеглось и поводов для волнения не было…***
Настроение Чонгука по возвращении из «Гаража» раз от раза было все хуже и хуже, но сегодня альфа вернулся удивительно спокойным, в темных глазах светилось ровное пламя уверенности. Чон и не сомневался ни на секунду, что сделал правильный выбор. Осталось только этот выбор преподнести Чимину вместе с ещё одной не очень хорошей новостью. Да что там, просто ужасной новостью о том, что его друг в больнице, должно быть, без сознания. Начать, как и любой уважающий себя альфа, Чонгук решил с новости, которая бы не слишком встревожила пару. Усадив Чимина на диван рядышком с собой, взяв его за руки и чуть сжав горячие, маленькие ладошки, Чон делает глубокий вдох. На одну лишь секунду омеге показалось, что сейчас поступит предложение, от которого невозможно отказаться, но реальность оказалась совершенно иной. — Чимин, дорогой, у меня для тебя две новости. Не знаю, будет ли хоть одна хорошей, но… Во-первых, — голос Чонгука чуть дрогнул. Нет, уверенности меньше не стало, но даже сказать это оказалось невероятно сложно. Семья, которая обернулась вдруг злобным волком, не выбрасывается так просто из души. — Я ушел из «Гаража» и больше никак с ним не связан. Байк продам, купим тебе машину. — Стой-стой, — возражает омега, прекрасно зная по рассказам своей пары, как все те люди, то место были важны для любимого. — Почему ты уходишь? Чонгук, я ведь помню, что они твоя семья… Что случилось? — Чимин еще не отошел от того, что его ждет целых две новости, а тут же получил такое. Хотел ли альфа говорить о том, что друзья оказались жестокими баранами, что люди, которые друг за друга готовы были порвать, оказалось, готовы порвать и друг друга? Все идеалы, к которым они стремились, все мечты, к которым они вместе гнали на байках, рассекая ночной воздух и пугая птиц, рассыпались, как пепел сигареты, кружа в воздухе гнилыми хлопьями. — Случилось. И это вторая новость, — решительности здесь уже добавилось, ведь Чонгук даже не думал о том, чтобы вернуться в «Гараж». — Хосок в больнице, потому что они избили его. Я не знаю, в сознании ли он, но думаю, что нет. Юнги уже там, я сказал, что мы скоро подъедем. В голове омеги сначала зазвенело, а после — затихло, будто наступил комендантский час. Ответы на вопросы пришли сами собой, и ответы эти отнюдь не радовали. Вот почему Хосок не позвонил, вот почему Чонгук ушел так резко из банды байкеров. Но как же традиции и приметы? Как же банальная человечность?! Омега осторожно вынимает свои ладони из рук пары, смотря с полминуты на мягкий, светлый махровый ковер под ногами. Чимин всегда полагался на себя, хотя и дружил со многими. Старался не привязываться к людям, осекал сам себя, если чувствовал, что слишком сильно зависим от человека. Конечно, исключением был Хосок, но это ведь другое… Омега не мог даже представить поэтому, как тяжело далось Чонгуку решение уйти от тех, кому он всецело доверял. Был ли это правильный выбор? Покажет время, ведь нет правильного и неправильного, есть выбор и его последствия. — Минни?.. — боясь, что новости слишком сильно ударили по душевному состоянию омеги, Чонгук вновь берет парня за руку, чувствуя, как Чимин сжимает её в ответ. — Я всегда на твоей стороне, ты это знаешь. И я сделаю все, что зависит от меня, чтобы ты не пожалел о своем выборе, Чонгук. Подарю тебе другую семью, где ты… будешь чувствовать себя счастливым и… — Я уже счастлив с тобой, малыш. Очень, — беря уже и вторую руку омеги в свою, альфа перетягивает парня на свои колени, обнимая крепко за талию, вдыхая родной запах и в который раз убеждаясь, что сделал всё верно. Где-то на на уровне подсознания Чон понимал, что впереди их с Чимином ждет новый этап, новая жизнь, к которой нужно быть готовым. И если Вселенная сейчас не дала жирный намек на то, что нужно двигаться дальше, то Чонгук умывает руки в попытках понять высшие силы. — Правда? Я тоже очень-очень счастлив рядом с тобой, — шепчет тихонько Пак, целуя альфу в кончик носа. — Чистая правда, — улыбается умиротворенно Чонгук, на минуты забывая о том, что Юнги там, в больнице, рядом с избитым любимым. Но забыла пара об этом ненадолго. Если Чонгук уже в курсе, какими могут быть бывшие друзья, то Юн еще свято им верит и надеется на них. Нужно раскрыть ему глаза как можно скорее, поэтому машина альфы, обгоняя другие автомобили, совсем не обращая внимания на дождь, везет пару быстро к больнице. На заднем сидении покоится пакет с фруктами: апельсины, попадая в свет фонарей, сверкают каким-то непозволительно-ярким оранжевым цветом, темный виноград притаился в другом углу пакета, раскинув свои гроздья, как щупальца. Чуткое обоняние Чимина уже на повороте улавливает запах лекарств и больницы, от которого по телу бегут мурашки. Врачей омега боялся с детства, особенно хирургов. Почему-то эти существа со скальпелями и зажимами вызывали какой-то суеверный ужас. Заметив краем глаза, как сжался Чимин на пассажирском сидении, Чонгук нащупал его руку и сплел пальцы, говоря так, что в обиду не даст. Лишь чудом пара успевает приехать в часы приёма. Накинув белые халаты, оба проходят к нужной палате, но замирают в дверях. Не сговариваясь, они оборачиваются, уверенные в том, что сейчас увидят чье-то лицо, но видят лишь пустую стену. — Показалось, наверное…— сбрасывает первым альфа дурное предчувствие, открывая дверь и пропуская вперед омегу. Проследив за этими двумя от самой квартиры, Смерть тяжело вздыхает. В этой больнице ей делать нечего, по крайней мере, сегодня. На всякий случай, чтобы убедиться в том, что точно никто из этих четверых умирать не собирается, существо заглядывает в окно палаты, проводя ногтями по стеклу, оставляя невидимые человеческому глазу следы. Нет. Пусто. Когда Юнги оборачивается на страшный звук, никого за окном уже нет.***
Весь этот тяжелый, бесконечно длинный день рука Юнги сжимала руку Хосока, не отпуская ни на миг. Омега словно боялся, что, отпусти он мужчину, снова случится что-то плохое, что-то ужасное, что-то болезненное. Приборы мерно пищали, но они были единственным, что говорило о жизни альфы. Юн обладал, на удивление, безграничным терпением; он не ходил по комнате, не доставал санитаров и врачей, а просто ждал, когда же Хосок хоть на пару секунд выйдет из этого холодного, мертвенно-крепкого сна. Пока же этого не произошло, омега рассказывал Хо о своей жизни, своем детстве. Вспомнил забавный случай о том, как попал баскетбольным мячом в школьного громилу и потом, петляя по всем коридорам школы, убегал от него. Когда-то давно Юн прочел случайно, что с теми, кто не приходит в себя, нужно разговаривать, ведь голос ведет их в нужную сторону. И омега разговаривал. Даже учил самым простым фразам на испанском, вроде "доброе утро". Юнги даже спел детскую песню, которую пел папа ему в детстве. И терпение было вознаграждено. Тихое мычание, раздавшееся вместо ответа на то, что Юнги, получив двойку в школе, вырвал страницу дневника, звучало громче всего остального в этом мире. — Юн… — голос альфы был тихим, хриплым от долгого молчания. Но для Юнги он звучал лучше любой симфонии. — Да? Я рядом, я с тобой, — сжимая руку Хосока чуть крепче, отзывается омега, а в глазах застывают слезы счастья. Очнулся… — Прости, что… я не повел тебя на выставку… — промогравшись от яркого света палаты, Чон наконец-то произносит то, о чем думал все это время. Он думал об этом еще тогда, валяясь в пыли и собственной крови. — Сходим на другую, ты только выздоравливай скорее, — проводя второй рукой по чуть теплой щеке альфы, качает головой Юнги. Неужели можно вообще думать о выставках? — Правда сходим? — Хосок слабо улыбается, ластясь к руке, невероятно горячей. От запястья Юнги пахнет легкими духами, пахнет им самим. Альфа втягивает носом запах сильнее, стараясь им насытиться. — Правда… — кусая губы, чтобы сдержать слезы, обещает Юн, продолжая гладить мужчину, стараясь не касаться мест, где расцветали фиолетовыми цветами синяки с прожилками кровоподтеков. — Тогда я… я посплю еще чуть-чуть, хорошо? — Хосок чуть хмурится. Голова начинала болеть где-то в затылке, но боль эта обещала быть сильной. — Конечно, засыпай, — не отнимая руки, Юн кивает, и от кивка слезы все же катятся по щекам. — Только будь рядом, хорошо? — Обещаю. Больше Хосок не вырывался из плена сна, но тяжесть и неизвестность не висели гильотиной над головой Юнги. Ночь, проведенная почти без сна, волнение, что не покидало и сейчас, совсем выбили из сил, поэтому омега, не отпуская руки возлюбленного, задремал, после погружаясь в беспокойный, но крепкий сон. Не снилось ничего, только темнота и спокойствие окружали сознание, и без того истерзанное переживаниями. За последние месяцы так много случилось, что становилось страшно, что же будет дальше. Оставалось надеяться, что черная полоса уже позади, ну или хотя бы самая темная её часть. Просыпается омега уже ближе к вечеру, когда двери палаты распахивает Чонгук. За то время, пока Юн его не видел, альфа как-то загорел, возмужал, повзрослел даже. Удивительно, что с людьми делает нахождение родственной души. Впервые видит Юнги и Чимина, которого до этого видел лишь мельком, на коленях Чонгука. — Привет, Юнги, — заходя в палату, Пак старается не смотреть пока на лежащего друга, на лице которого живого места почти нет. — Привет, Чимин. Жаль, что наше знакомство состоялось именно в таких условиях, — Юн порывается встать, чтобы поприветствовать гостей, но Чонгук отрицательно качает головой, говоря так, что вставать для этого не нужно. — Да, жаль, но… надеюсь, Хосок скоро выйдет отсюда, тогда можем сходить куда-то вчетвером или… — крайне неловко себя чувствуя, Чимин кладет пакет с фруктами на тумбу рядом с больничной кроватью. — Тут витамины для тебя и для него, сейчас вам обоим нужны силы. Чонгук, до этого молча рассматривающий плоды трудов байкеров, еле сдерживает себя, чтобы не рассказать все здесь и сейчас. Тяжело представить, что пришлось пережить Юнги, что переживает он сейчас, но стоит ли добивать сейчас тем, что друзья оказались едва ли не убийцами?.. — Чонгук, о чем ты хотел поговорить? — голос Юнги прерывает поток размышлений, и альфа садится на стул рядом, опуская глаза в пол, складывая руки в замок. — Юнги, я… — Он ушел из вашего клуба. И в гонках больше не участвует. Вот что он хотел сказать, — Чимин прекрасно понимает, что новость о Хэне и его поступке сейчас просто отнимет последние крупицы душевных сил. И нельзя здесь и сейчас все рассказывать. Чонгук и Юнги одновременно поднимают глаза на омегу. Один — потому что не понимает, почему альфа ушел, другой — потому что крайне благодарен за решение оставить правду в тайне. Пока что. — Серьезно? Что ж, это твое решение и… ты был прекрасным соперником, Чонгук, — после минутного молчания Мин все же находит нужные слова. — И спасибо, что приехали… Мне казалось, что время вообще застыло на месте… Чимин отправляет любимого за кофе, а сам же остается в палате рядом с Юнги. Тому действительно нужна поддержка, о которой, кажется, омега никогда не попросит. С первого взгляда на этого парня Пак понял, что упрямства и гордости в нем столько же, сколько в Хосоке. Точно родственные души, нечего сказать. Если Чимин и Чонгук были огнем и водой, то Юн и Хо — два огня, пламя от которых остановить, должно быть, практически невозможно. Удивительно, как много могут дать просто слова поддержки. Час, который оставался до окончания времени приема, пролетел так быстро, будто одна секунда. На душе у Юнги стало спокойнее, дышать даже стало легче. Фрукты пришлись кстати, кофе — тоже; омега и забыл, что почти ничего не ел за эти два дня! Когда пара уехала, Юн чувствовал внутри умиротворение. Хотелось верить, что все действительно будет хорошо, что они с Хосоком имеют право на счастье. Альфа проснулся вновь только ближе к ночи, но разговор с ним опять был коротким. Голова начинала болеть беспощадно: стреляло где-то в висках, била чья-то тяжелая рука по затылку. Но эта боль обязательно пройдет, уступая место чему-то хорошему. Обязательно… Семь дней прошло с тех пор, как Хосок попал в больницу. Мучительная неделя, сотканная из больничного запаха, ужасной еды, постоянного баланса между сном и явью. Неделя, после которой альфа пошел на поправку. Голова действительно болела меньше, сон уже не был похож на кому, медбратья уже не бросали сочувствующие взгляды на Юнги, а гадали, когда же эти двое освободят палату. Предпринимая последние попытки отвоевать себе небо, солнце палило беспощадно, иссушая лужи и грязь. Свет его лучей пробивался в окно больничной палаты, где Хосоку предстояло лежать еще пару недель, пока ребра не срастутся. Каждый день Юнги был здесь, приносил еду и приятные новости, каждый день держал за здоровую руку, каждый раз перед уходом целовал, словно не замечая синяков, что уже кое-где начинали желтеть, сходя. Кажется, полоса действительно становится светлее день ото дня, а высшие силы наконец соизволили помочь этим двоим преодолеть все трудности. Вернее, так казалось, пока Чонгук все же не решился рассказать, от чьих рук Хосок чуть не умер и почему он на самом деле оставил брелок с эмблемой на столе в том баре. — И ты молчал?! — закипел вмиг омега, вскакивая со своего места. Лишь чудом альфа додумался позвать Юна в тайне от Чимина в кафе и все рассказать. Чимин бы явно не одобрил этой затеи, но каждую ночь Чону было тошно от того, что он скрывает правду. — Я хотел рассказать еще в больнице, но ты был разбит, ты и так много волновался, я не хотел, чтоб… — Чтобы что?! Чонгук, ты должен был рассказать мне сразу, как только вообще об этом зашла речь! Ты не сказал ничего, встретился с ним, но не со мной! Почему не со мной?! На них уже стали обращать внимание официанты и посетители, бросая неодобрительные взгляды. —Тише ты. Я хотел, как лучше. Я не знал, что они сделают это до заезда. Ты ведь знаешь приметы. Юнги, я хотел рассказать, я хотел остановить их, я… — Чонгук, ты понимаешь, что… блять… — до сознания Юнги только сейчас, продираясь сквозь пелену волнения о Хосоке, доходит, что всю эту боль причинили те, кому омега доверял больше всего. Те, к кому он хотел обратиться за помощью, чтобы найти уродов, которые чуть не убили его соулмейта. Выходит, и искать не нужно было. — Хэн их науськал. Сказал, что Хосок издевался над тобой, поднял всех против него. Ты знаешь, он манипулятор еще тот, — спокойнее добавляет альфа, подавая стакан воды. Сейчас Юнги чувствует то же, что чувствовал сам альфа несколько дней назад. И чувство это, мягко говоря, паршивое. — Хэн… — взгляд Юна медленно цепенеет. Как он раньше не догадался, сидя в палате рядом со спящим Хосоком? Кто еще мог додуматься избить, отправить в больницу, едва не отправив на тот свет? Кто еще, кроме Хэна с его нездоровой любовью?.. — Мне жаль, Юнги… — добавляет еще тише альфа, опуская глаза на столешницу, рассматривая слабо различимые разводы от влажной тряпки. Знал бы Намджун, что задумал его друг, никогда бы не позволил отправиться в «Гараж». Нет, боевой характер Юнги альфа знал прекрасно, уже даже не спорил, когда Мин где-то слишком нелестно отзывался о ком-то или лез на рожон, но пускать омегу к Хэну, да еще и во время гонки, к которой все так готовились — ни за что. К счастью, Джун ничего не знал. В этот вечер, как и всегда до этого, Юнги заглядывает к Хосоку, рассказывая ему о своем дне и всех событиях, которые произошли. Каждого появления омеги Хо ждал, как праздника. Эти глаза, губы и ресницы, эти руки с длинными, красивыми пальцами раз за разом убеждали, что Юнги тот, кого нужно защищать, холить и лелеять. Не только потому, что альфа пообещал Тэхёну, но и потому, что Юнги его омега, только его. О том, что творилось в подсознании, Хосок никому решил не рассказывать. О том странном омеге с ногтями и белыми волосами — тоже. — Придешь завтра? — сплетая пальцы руки с пальцами Юнги, спрашивает альфа, боясь отпускать от себя омегу даже на пять минут, но понимая, что пока что иначе не получается. Перелом ребер и правой руки не шутки, поэтому врачи и не выпускают из больницы. — Обязательно. Завтра у меня пары только до обеда, поэтому после университета сразу поеду к тебе, — обещает омега, ласково поглаживая тыльную сторону ладони альфы. Хосок подносит его руку к себе и мягко прикасается губами к горячей коже. Ни разу еще они не сказали друг другу, что любят, но взгляды, какими они смотрят друг на друга, кричат громче слов. Разумеется, оправданий поступку Хэна нет и быть не может, но именно опасность потери открыла обоим глаза. — Я буду ждать, Юнги, — шепчет Хосок и целует омегу в губы, когда тот наклоняется поближе. Когда уже можно будет обнять крепко-крепко, подхватить на руки и унести далеко-далеко, в царство любви и гармонии? Юн отвечает на поцелуй, чуть кусая нижнюю губу альфы, оттягивая на себя, но после коротко зализывая место укуса. — Обязательно приду. Дверь палаты тихо скрипит, закрываясь за омегой. Запах его, медовый с нотками ромовой горечи, еще остается в комнате, даруя Хосоку умиротворенную улыбку и крепкий, здоровый сон. Головные боли уже не такие жуткие, какие были в самом начале, дышать уже не так тяжело, а правая рука не кажется чем-то инородным. Но если бы не было рядом Юнги, не было бы сейчас и Хосока. Альфа понимает это, и каждый раз, трогая пальцы Юна, старается угадать, какой же размер кольца взять.***
Быть может, омега поступает в корне неправильно. Может, стоило дождаться выписки Хосока, пойти вместе с ним в полицию, написать заявление и добиться законного наказания для тех, кто не щадит чужие жизни, думает, что волен вершить судьбы. Всё может быть, только Юнги сейчас ждать намерен не был. В его душе клокотала не злость, не ненависть, а презрение. Если раньше, до появления Хосока, Хэн имел хоть мизерный шанс, то сейчас этот альфа закопал себя в могилу собственноручно. Юн хоть и омега, но далеко не мягкий и пушистый, как Чимин или Сокджин. Особенно нежность пропадала, когда тот, кого ты считал другом, так поступает. Таксист отказывается везти дальше на пустырь, как бы омега его ни уговаривал. Слишком сильно за этим местом закрепилась дурная слава, слишком часто туда приезжала скорая помощь и полиция. — Я в двойном размере заплачу, — настаивал Мин, потому что в легкой кожаной куртке нараспашку и светлых джинсах в ноябрьский вечер было уже холодно, а идти до бара оставалось еще далековато. — Молодой человек, говорю Вам, я не поеду. Или выходите здесь, или я отвезу Вас обратно, — пожилой альфа проблем на свою седую голову не хотел искать. И, хоть двойная оплата прельщала, упорно сопротивлялся соблазну. — Ну хоть пару метров ещё… — недовольно бурчит Юнги, застегивая куртку на замок на заднем сидении такси. Он и не думал, что это такая проблема — подъехать к нужному месту. Таксист отпирается, но протягивает машину еще чуть-чуть ближе. До бара и всего остального остается теперь метров пятьсот, может, чуть меньше. Расплатившись, омега выходит из автомобиля, который тут же сдает назад и, развернувшись, буквально удирает подальше. Только Юн усмехается, качая головой, как ледяной порыв ветра налетает из ниоткуда, едва не сбивая с ног. Омега кутается в куртку плотнее, но та почти не спасает от цепких ледяных пальцев, что уже залезли и под легкий свитер, скользя по бледной коже груди и живота жадно, быстро. Мятная буря волос, взметнувшаяся под ветром, теперь напоминала поле боя. Когда же Юнги делает шаг вперед, новый порыв будто останавливает его, не пуская. — Да что за чёрт… — ругается тихо омега, поворачиваясь и спиной теперь шагая по дороге к нужному месту. Ему необходимо поговорить с Хэном. И не только поговорить. Если этот ублюдок думает, что вранье и все остальное сойдет ему с рук, то глубоко заблуждается. Люди часто думают, что сами способны вынести приговор кому бы то ни было. Им кажется, что их мирская справедливость подходит подо все на свете, кажется, что более верного решения, чем избранное ими, не существует. Стоит ли говорить о том, сколько все-таки неверных выводов было сделано? Возмездие рано или поздно настигает каждого, как дьявольский пёс. Как бы человек ни скрывался, как бы быстро ни бежал, он получит по заслугам. И один из тех, кто сейчас находился в баре и хвастался новой татуировкой, даже не догадывался о том, как скоро кара настигнет его. Словно понимая, что Юнги не отступит, ветер стих. Почувствовав это, омега пошел уже лицом к дороге и, подходя ближе, даже стал различать шум байков и звон голосов. «Весело им. Конечно, весело. Чуть человека не убили, чего же не веселиться?!» — чем ближе был Мин к нужному месту, тем сильнее закипали в нем злость и негодование. Как они могли?! Ничего не узнали, накинулись, как животные? Но Хэн… Разве может тот, кто, пусть даже и по словам, любит, поступать так? Альфа ведь знал, что Юнги будет очень больно, но все равно решился на это. Неужели можно так легко врать о чувствах? И почему вокруг Юна одни лгуны и лицемеры? Столько вопросов, на которые мало кто может дать ответ… Мин и так шел быстро, но, услышав, что шума стало больше, пустился в бег. И почти успел. Хэн надевал шлем, ведь сегодня в заезде участвовал именно он. Рвению доказать Юнги, что он ничуть не хуже, не было конца. — Стой! — добегая до альфы, Юн толкает его в плечо, обращая на себя внимание. — Какого хуя ты вытворяешь, а?! —омега вновь толкает в плечо, но уже в другое. Юнги не посмотрит, что Хэн альфа. В морду даст и не заметит. — Юнги, ты чего тут? — замирает Хэн со шлемом в руках, никак не ожидая увидеть здесь омегу. — Чего я творю? Это ты чего творишь! Я шлем надеваю, никого не трогаю. Ты чего? — лучшая защита — вранье. Поэтому альфа рассеянно улыбается, будто ничего не понимает. — Я этот шлем запихаю тебе в рот! Сейчас же слезай с байка, пока я бью тебя только по плечам, — в глазах Юнги бесконечный холод. Он зол, но злость эта минутная, если не секундная. Презрение — вот основное чувство, которого теперь достоин Хэн. — Успокойся, а? Сейчас я приеду и поговорим, — альфа легко отпихивает Юнги, откатывая без шлема в сторону трассы, нарочно газуя, чтобы не слышать гневных ругательств в след. — Вот сука… — сплёвывает под ноги Юнги, осматриваясь в поисках своего байка. Брошенный, но не забытый, верный друг стоял под навесом гаража, начищенный до блеска чьей-то заботливой рукой, заправленный до полного. Не раздумывая, омега выкатывает мотоцикл, заводит запасными ключами, которые спрятаны под сиденьем. Если Хэн не хочет говорить так, значит, они поговорят в несколько иной форме. Толпа, как и в тот раз, взрывается и ликует, когда на старт выезжают двое. Байк Хэна, черный с красными языками пламени, привлекает к себе внимание сразу. Его соперник, Суён, предпочитал не выделяться внешне, зато внутри этого мужчины таились черти. Каждый это знал, поэтому ставки на исход гонки были почти равными. Все тот же омега выходит с флагами, становится между байками и, подогрев интерес толпы ожиданием, взмахивает полотнищами, давая старт. В ту же секунду мотоциклы срываются с места, оставляя после себя только следы выхлопных газов. Сотни пар глаз направлены в сторону, куда уехали байки, но длится это недолго. Не прошло и пяти секунд, как в ту же сторону, развеивая дым и пыль, мчится тот, кого все узнают за этот краткий миг. Даже в шлеме Юнги был крайне узнаваем хотя бы уже по ярко-белым дискам колёс. Всё затихает. Никто не понимает, в чем дело, почему на трассе теперь трое. Она слишком узкая, слишком извилистая,чтобы удержать на себе троих, и каждый понимает, что это все может плохо кончиться. И зрители почти не ошиблись: трасса действительно троих не выдержит. Вот только на ней не трое, а четверо, и четвертый участник гонки наконец-то нашел себе жертву после долгих дней скитаний. Ледяной ветер вновь нападает на присутствующих, подгоняя своего хозяина вперед, вслед за добычей. Первым Юнги замечает в зеркала Суён, причем сначала он не верит своим глазам. Так же, как и все остальные, он понимает, что трасса не для троих. Мин ровняется с его байком, поворачиваясь в сторону омеги быстро, словно прося уступить. Су догадывается, что Юнги здесь из-за Хэна, но и уступать не хочет! Это ведь трасса, а не поле для выяснения отношений! Газуя, Суён вырывается вперед, ясно давая понять, что уходить не собирается. Нашли место для своих любовных утех. Юнги, чувствуя, что по-хорошему поговорить ни с кем не получится, также добавляет скорости и спустя пару секунд вновь ровняется с Суёном, снова быстро поворачивая голову в его сторону. Старший омега уже всерьез злится, хочет оторваться, но впереди поворот, и скорость приходится сбавлять. Юнги же даже не думает об этом, выруливая жестким движением, вырываясь вперед и исчезая. Суён останавливается, скидывает шлем на землю и ударяет с силой по рулю. Неужели нельзя было в другом месте поговорить?! И как они собрались говорить при езде? Идиоты несчастные… Зато у Юнги не было этого вопроса просто потому, что не было времени. Вдали он видит свет задних фар Хэна, поэтому беспощадно давит на газ. Он ведь хотел поговорить по-хорошему… Альфа, видя фары сзади, сначала думает, что это Суён, ведь в заезд он шел с ним. Но эту манеру сложно с чем-либо спутать. Кусая губы, Хэн газует, желая оторваться, но Юнги настигает его, как предвестник кары небесной. Ровняясь с альфой, Мин легко прижимает того к обочине, прося так остановиться. Можно было бы, конечно, сделать это и более грубо, но трасса проходила над обрывом, который начинался совсем скоро, и так рисковать омега не собирался. Зато собирался Хэн, отъезжая дальше к обочине, будто смеясь над Юнги и его просьбой, а после укатывая вперед с рычанием. Юн не отстает надолго. Ровняясь с альфой заново, он вырывается вперед и оборачивается коротко, уточняя, не согласен ли сейчас Хэн поговорить. Но соперник насмешливо газует пару раз вхолостую, обгоняя Юна по правой стороне и снова оказываясь впереди. Теперь оборачивается Хэн, но делает это он нарочно долго, совсем не смотря на дорогу. Скорость и грязь после дождя ошибок и хвастовства не прощают. Визг шин, чавканье грязи, байк летит в одну сторону, Хэн — в другую. В сторону обрыва. Лишь чудом Юнги успевает затормозить и не врезаться в мотоцикл, который, оставшись без хозяина, одиноко крутил колёсам по инерции. Бросая свой байк, скидывая шлем, омега бежит к обрыву, но там никого уже нет. — Хэн!!! Нет, Хэн!!! — омега падает на колени, доставая телефон из кармана джинсов и светя фонариком вниз. Тошнота тут же подкатывает к горлу — переломанные руки и вывернутые в разные стороны ноги, голова в шлеме повернута в обратную сторону. — Нет, нет, нет… — Юн закрывает себе рот руками, бросая телефон на землю. Суён, все же решивший посмотреть, как эти двое будут взаимодействовать, подъезжает, освещая светом два брошенных байка, Юнги, сидящего на коленях над обрывом, его телефон, светящий в землю красным светом. По щекам Мина текут горячие слезы, которых он даже не замечает. Слезы паники, страха смерти, обиды, злости. Всего омегу мелко трясет, и Суён, оттаскивающий довольно легкого Юнги, едва с этой задачей справляется. —Вызывай скорую и полицию. Ты не виноват, слышишь? Не виноват, не бойся… — омега крепко обнимает Юнги, пряча его лицо в своей груди, заставляя глубоко дышать. Но, когда Су видит, как дрожат пальцы Мина, как не попадает он по клавишам, забирает телефон и вызывает полицию и скорую помощь сам. А потом звонит Сонсу, одному из основателей гонок и самого «Гаража», рассказывая коротко о том, что случилось, слыша в трубке маты. Колёса байка Хэна все ещё крутятся, будто стремятся куда-то уехать. Перед глазами Юнги все еще лежит альфа со сломанной шеей, в шлеме, по стеклу которого пошла большая трещина от удара о камни. Не виноват… Если бы омега не поехал следом, то Хэн бы не обернулся, не зацепил бы обочину и не полетел бы вниз… если бы… — Юнги?.. — Суён обнимает парня за плечи, поглаживая осторожно. — Уезжай отсюда. Тебя тут не должно было быть, и разрешения на гонку у тебя нет. — Нет… Я… я не могу, ты не видел и… нет, Суён, я не… — Уезжай, я сказал, — повторяет куда строже старший омега, подавая Юну его шлем. — Если полиция увидит здесь тебя, то будут проблемы у всех. У тебя не было разрешения. — Но я… Суён, если бы не я, то… — слезы не дают говорить, а истерика начинается только сейчас. Отпускать Юнги на байке в таком состоянии — безумство, но еще большее безумство — показывать его полиции. — Вали, я сказал, — злится уже Су, впихивая в дрожащие руки Юнги шлем. Юнги лишь отдаленно слышит вой сирен полиции и скорой. Если бы он не поехал тогда, то все могло бы быть иначе… И что он Хосоку скажет? Боже, и зачем он вообще поехал, зачем не подождал, пока Хо станет лучше, зачем решил поговорить… зачем… Наконец-то никто не сопротивляется, не бежит и не отпирается. Смерть проводит ласково по щеке Хэна рукой, смотря в его карие, ничего не понимающие, красивые глаза. — Тебе пора, идем, — произносит беловолосый омега ласково, уводя за собой в царство вечного покоя и прохлады. — Но… — альфа оборачивается, не видя за собой ничего. Только темноту, такую непроглядную, что хоть ножом режь. — Идем, со мной будет хорошо, — уговаривает терпеливо Смерть, и Хэн все же идет следом, растворяясь с каждым шагом, превращаясь в светлые огоньки. Возможно, свет, который он видел впереди себя, был светом больничной палаты, где совсем скоро раздастся плач новорожденного. Возможно, этот свет — отголосок всех добрых, нежных чувств, которые альфа когда-либо испытывал. Все возможно, да и нужна ли точность? Гораздо важнее, что больше не будет тревог, ревности и боли. Больше не будет ничего, только покой, прохлада и бар, в котором так любил сидеть Хэн в свободное от работы время, мечтая о том, что они с Юнги станут супругами. В своем личном рае альфа даже услышит топот маленьких ножек их с Юном сынишки, который придет будить родителей утром. Так не покой ли это?..